Текст книги "Проклятие вождя"

Автор книги: Уоррен Мэрфи

Соавторы: Ричард Сэпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Уиллингэм лишь молча кивнул. А затем вышел из зала и закрыл за собой дверь. Тут Римо услышал жужжание. С потолка спустилось огромное металлическое жалюзи и, лязгнув, упало на пол. Комната была заблокирована.

– Черт, – крикнула Валери и рванулась к телефону на стене. – Хочу вызвать полицию, – бросила она через плечо. – Этот зал сделан как сейф. Нам никогда отсюда не выбраться. После вашего безумного поступка Уиллингэм пойдет на все. Теперь мы будем гнить здесь. Зачем вы это сделали?

– Для самовыражения.

– Линия отключена, – произнесла Валери. – Мы в ловушке.

– Все люди в ловушке, – философски заметил Римо, припоминая давний разговор с Чиуном, когда тот высказался относительно тюремного заключения. «Разница, – сказал тогда Мастер Синанджу, – лишь в размерах ловушки».

– Я не нуждаюсь в вашей философии. Мне просто надо выбраться отсюда.

– Выберетесь. Но ваш страх работает против вас.

– Еще один религиозный фанатик вроде Уиллингэма с его скалой. Почему они всегда мне попадаются? – Валери опустилась на пьедестал, Римо сел рядом.

– Послушайте, вы же всю жизнь находились в ловушке. Как и каждый из нас.

Она покачала головой.

– Я не согласна.

– Если человек беден и не может позволить себе путешествовать, он, как в ловушке, заперт в родном городе. Если богат, то привязан к земле, если, конечно, он не космонавт. Но и их свобода ограничена запасом воздуха, который необходимо взять с собой. Они не могут снять костюмы или покинуть космический корабль. И кроме того, каждый человек ограничен в свободе собственной жизнью. С одной стороны нашу жизнь ограничивает рождение, с другой – смерть. Мы не можем уйти от себя, так что эти стены лишь немного ограничивают пространство нашей и без того несвободной жизни.

– Я хочу выбраться отсюда, а вы болтаете какую-то чушь.

– Я могу указать вам выход отовсюду, кроме вашей собственной ограниченности, – изрек Римо, и сам поразился, до чего он в этот момент был похож на Чиуна.

– Помогите мне выбраться отсюда!

– Хорошо, только сначала покончу с одним делом.

– Что вы хотите сказать?

– Я тот, кто поймал в западню Уиллингэма и его дружков!

– О, Боже! – воскликнула Валери. – Значит, не только мы в западне, но и Уиллингэм тоже?

– Именно так, – ответил Римо. – Он попал в западню из-за своей преданности этому уродскому камню. А я его поймал.

– Я бы предпочла быть на его месте, – вздохнула Валери и, уронив голову на руки, принялась причитать, что ей почему-то всегда попадаются вот такие. От парня из Патерсона, Нью-Джерси, которому, чтобы возбудиться, надо было прицепить к поясу средневековый меч пяти футов длиной, она перешла к мойщику посуды из Бруклина, который намыливал ее кремом для бритья, прежде чем трахнуть. И вот теперь случилось худшее: она оказалась взаперти вместе с парнем, который считает, будто внешний мир в западне, потому что с ними заперт еще и кусок скалы.

– Но почему мне всегда попадаются именно они? – вопила Валери, отлично зная, что ее крики не будут услышаны, потому что вся эта чертова комната забрана в свинец. Даже чудесные окна, выходящие на север, были закрыты ставнями. Уиллингэм говорил что-то о защите от северного ветра, будто этот уродский камень мог схватить насморк. – Господи, почему такое всегда происходит именно со мной? Ну, почему?

– А почему бы и не с вами? – вполне логично заметил Римо, но когда он попытался объятием успокоить ее, она отшатнулась, заявив, что лучше займется этим с заливным моржом, чем с ним.

Наконец ее гнев сменился усталостью. Она начала зевать и поинтересовалась у Римо, который час.

– Уже поздно, – ответил он. – Мы сидим здесь уже пять часов сорок три минуты. Сейчас восемь часов тридцать две минуты и четырнадцать секунд.

– Я не заметила, чтобы вы смотрели на часы, – сказала Валери.

– Я сам – лучшие часы в мире.

– Отлично, – произнесла Валери и заснула, свернувшись калачиком возле камня.

А еще через час металлическое жалюзи со скрежетом поднялось. Валери проснулась. Римо улыбнулся.

– Слава Богу, мистер Уиллингэм, это вы! – воскликнула Валери и тут же затрясла головой.

Мистер Уиллингэм был почти голым – в одной лишь набедренной повязке и ниспадающем одеянии из желтых перьев. В руках он держал каменный нож. За ним шли шестеро мужчин. Двое подбежали к Валери, повалили ее и прижали руки к полу. Остальные четверо бросились на Римо – двое схватили его за ноги, двое других потянулись к запястьям.

– Привет, ребята, – сказал Римо.

Он дал им себя поднять, и они водрузили его на самую вершину камня, по имени Уктут. Затем с высоко поднятым ножом к нему приблизился Уиллингэм. Он говорил на языке, который был Римо незнаком: речь его напоминала скрежет камня о камень и какое-то щелканье – язык этот оставался скрытым от людей многие столетия.

– Твое сердце не сможет служить достаточной компенсацией за твой грязный поступок – оно недостаточная плата за совершенное тобой осквернение святыни, – сказал Уиллингэм по-английски.

– А я думал, камень от этого стал только лучше.

– Нет, мистер Уиллингэм, прошу вас, нет! – орала Валери. Державшие ее двое мужчин сунули ей в рот вместо кляпа кусок своего желтого одеяния.

– Ты можешь избавить себя от боли, если скажешь правду, – заявил Уиллингэм.

– Я люблю боль, – отозвался Римо.

Человек, стоявший справа, сжимал его руку слишком сильно и поэтому скоро должен устать. Тот, что слева, напротив, держал слишком слабо, а двое в ногах были никак не защищены от удара, которым Римо мог бы вбить им ребра в кишки – если бы захотел. Но пока он этого не хотел.

– Если ты не дашь мне нужную информацию, мы убьем девчонку, – сказал Уиллингэм.

– Это даже лучше, чем причинять мне боль. Меня это нисколько не трогает.

– Она умрет страшной смертью, – пугал Уиллингэм.

– Чему быть, тому не миновать, – философски заметил Римо.

Он посмотрел на пол, где Валери тщетно пыталась освободиться. От страха, ярости и паники лицо ее стало пунцовым.

– Отпустите ее, – попросил тогда он. – Я все скажу.

– Для чего вы совершили этот ужасный поступок? – спросил Уиллингэм.

– И еще, где найти Джоя-172.

– Мы знаем, где найти Джоя-172. И знали это с того самого дня, когда он совершил надругательство над камнем. Но американцы сами должны возместить нам понесенный ущерб. Уктут желает справедливого возмездия, но не для того, чтобы жрецы его запачкали руки нечистой кровью, а чтобы народ, к которому принадлежит наш обидчик, сам выдал нам его. Чтобы принести жертву через нас, но не нашими руками.

– Что же вы сразу не сказали, – воскликнул Римо, изображая прозрение. – Через вас, но не вашими руками. Теперь все ясно, как ночь. Через, но не при помощи. И о чем мы еще говорим? Как это я раньше не понял. А я думал, это всего лишь обычная месть.

– Мы восстановили обряд жертвоприношений и будем их продолжать, пока Америка не начнет себя правильно вести.

– Может, вы хотите, чтобы генеральный прокурор держал Джоя-172, а государственный секретарь вырвал бы у него сердце? Как вы поступили с конгрессменом и миссис Делфин?

– Они отвечали за состояние памятников культуры в этом музее. Это они отказали мне в просьбе поставить в этом зале охрану. И в результате произошло осквернение святыни. Это полностью их вина.

– Так кто же, по-вашему, должен, черт побери, понести ответственность за надпись на камне? ФБР? Или ЦРУ? Или, может, полицейское управление города Джерси?

– У вас существуют секретные агентства, так что святотатство можно было предотвратить. Нам это точно известно. Но теперь ваше правительство должно осознать, какой промах оно допустило, и возместить нам причиненный ущерб. Мы бы позволили вашему правительству сделать это без шума. Оно уже много раз так поступало, сохраняя при этом полную секретность. Но на этот раз не было предпринято никаких попыток отомстить за оскорбление, нанесенное Уктуту.

Римо заметил, что Уиллингэм держит нож как-то необычно: ногтем большого пальца он крепко прижимал рукоятку ножа к подушечкам остальных пальцев. Ни на Востоке, ни в Западной Европе такого захвата не было. Так не держали ни нож в Париже, ни стилет в Неаполе. Даже при всем разнообразии приемов владения рапирой на американском Западе, большой палец никогда не использовался там в подобном качестве. Хотя именно так и надо держать нож, что бы нанести хороший удар.

Римо увидел, кик нож начал свое движение вверх от дряблого уиллингэмовского живота; едва заметный рывок сказал ему, что в ударе участвует и спина. Уиллингэм хорошенько замахнулся и вдруг на мгновение остановился, словно собираясь с силами, что было вполне логично, если учесть, какая сила требуется, чтобы каменный нож пробил грудину.

– Итак, – произнес Уиллингэм, тело которого напряглось, как готовая распрямиться пружина, – кто тебя послал?

– Белоснежка и семь гномов. Или лучше – гномиков?

– Мы сейчас покалечим Валери.

– Неужели вы поступите так со своим референтом?

– Ради моего Уктута я готов на все!

– Почему вы называете его Уктут? Что означает это слово?

– Это не настоящее имя камня – так его называют обычные люди. Мы начинаем пытать Валери.

– Хорошо. Только начните, пожалуйста, со рта.

Каменный нож вздрогнул и начал медленно опускаться. Удар был точен, вот только жертва оказалась непослушной. Впервые с тех пор, как люди племени актатль начали служить великому камню, нож угодил в сам камень.

Римо рванул ноги на себя, увлекая за собой одетых в перья мужчин, а затем, нацелив каблуки им в грудь, с силой выпрямил колени. Из глоток фонтаном хлынула кровь, извергая наружу кусочки легких. Те, кто держали ему руки, вдруг перелетели через него, и Римо встал на ноги. Тогда-то нож племени актатль и совершил святотатство, ударив Уктут, камень, которому служил.

Тем временем Римо большими пальцами обеих рук ударил по мягким вискам жрецов, державших Валери. Те умерли мгновенно, не успев даже пошевелиться, – теперь они тупо смотрели перед собой, погружаясь в вечность; их мозг отключился прямо в процессе мышления – они не успели додумать даже свою последнюю мысль.

Те же, которые только что держали за руки Римо, все еще пребывали в полубессознательном состоянии, ползая по полу и пытаясь подняться на ноги. Римо сломал одному из них позвоночник, и тот, внезапно прекратив ползать, распластался на полу. Ноги перестали его слушаться, а скоро отказал и мозг.

Второго Римо уложил сильным щелчком в лоб. Сам щелчок не убивал – он был рассчитан на то, чтобы образовавшиеся в результате осколки черепа врезались в передние доли мозга. Так можно было убить человека, не запачкав рук.

Римо вытер ладони о накидки из золотистых перьев и вдруг заметил, что узелки, связывающие перья, весьма необычны. Он никогда прежде не встречал таких, хотя сам кое-что смыслил в узлах.

Валери тем временем пыталась выплюнуть перья изо рта. Потом закашлялась, начала отряхиваться, затем вновь принялась выплевывать перья.

– Ублюдки чертовы, – тихо выругалась она.

Римо подошел к Уиллингэму. Тот стоял, облокотившись о камень, словно с ним случился сердечный приступ. Щекой он прижимался к изображенной на рисунке птице, накидка из перьев была плотно запахнута на груди.

– Эй, – позвал его Римо. – Вот теперь мы можем поговорить.

– Я своей собственной рукой осквернил Уктут, – простонал Уиллингэм.

– Давайте начнем сначала, – сказал Римо. – Значит, этот камень и есть Уктут, так?

– В этом камне вся жизнь моего отца и многих поколений до него. Этот камень и есть мой народ. Мой народ разнолик, в нем – представители разных народов и рас, потому что вы не позволили нам сохранить наш исконный цвет кожи, наши волосы, наши глаза. Но наши души те же, и заключены они в необъятной силе нашего прекрасного бога, который бессмертен и вечно оберегает наш народ, усердно служащий ему.

– Вы говорите об этом куске скалы?

– Я говорю о нем, а он – это мы.

– Хорошо. Итак, этот камень священен, а вы – народ племени актатль, который ему поклоняется.

– Поклоняется? Вы говорите об этом так, словно речь идет о зажигании свечи или о плотском воздержании. Невозможно понять, что такое вера, пока не принесешь в жертву ей всю свою жизнь!

– Хорошо-хорошо. Но пойдем дальше. Итак, мы знаем, что вы убили конгрессмена и миссис Делфин. Мне только непонятно, почему вы мне раньше не попадались.

– Просто вы не знали о нашем существовании.

– Вот вы постоянно говорите о другом цвете кожи, о разных обличьях. Что вы имеете в виду?

– Вы не позволили нам сохранить наш цвет кожи. Если бы у меня была бронзовая кожа и высокие скулы, как когда-то у племени актатль, разве бы я стал директором этого музея? Разве Де Сан и Де Панола смогли бы достичь высоких генеральских званий в армиях Франции и Испании?

– Они что, тоже актатль?

– Да. – Уиллингэм посмотрел мимо Римо на тела, лежавшие на полу, и голос его зазвучал глухо, словно эхо: – Они тоже пришли со мной.

– Боюсь, теперь они утратили былые регалии, – заметил Римо, глядя на неподвижные тела, безжизненные, как недоеденная фасоль.

– Разве могли бы мы открыто поклоняться нашему драгоценному и внушающему трепет камню в вашем обществе? У вас людям не разрешено поклоняться камням.

– Полагаю, в таком случае, что вы никогда не были в Ватикане, или у Стены плача, или в Мекке.

– Все это лишь символы. Поклоняются не собственно им. А мы почитаем этот камень как бога, и в вашем обществе нам ни за что бы не позволили любить его и служить ему так, как принято у нас.

– А много вас, представителей племени актатль?

– Достаточно, – ответил Уиллингэм. – Нас всегда было достаточное количество. Но мы совершили ошибку.

– Да?

– Не выяснили, кто вы такой.

– Я наемный убийца из дружественного вам сообщества.

– Они найдут и уничтожат вас. Руки-ноги вам пообрывают. Сотрут вас с лица земли. Потому что мы, народ племени актатль, прошли через все испытания; мы сильны, многочисленны и хорошо законспирированы.

– И к тому же нежные, как одуванчики, – произнес Римо.

Вдруг он заметил, как между нижними зубами Уиллингэма показалась кровь, угрожая перелиться через губу.

– Мы выживем, – сказал Уиллингэм, – как жили на протяжении пятисот лет. – С этими словами он улыбнулся, изо рта его потоком хлынула кровь, и одеяние из желтых перьев соскользнула у него с плеч. Под сердцем у него торчала рукоятка каменного ножа. Однако Уиллингэм, так умело вырывавший сердца у других, на этот раз промахнулся и теперь истекал кровью.

– Боюсь, у меня для вас плохие новости, – сказал Римо. – Я принадлежу к дому, которому более тысячи лет. Когда вы, племя актатль, еще пользовались каменным топором, Дом Синанджу уже существовал. Еще не построили Рим, а Дом Синанджу уже стоял. Дом Синанджу был еще до того, как евреи начали свои странствия по пустыне.

– Вы что, тоже рядились в одежды других, чтобы выжить? – прошептал Уиллингэм.

– Нет, – ответил Римо.

– А-а-а, – крикнул тогда Уиллингэм. – Мы обречены!

– Надеюсь. А теперь отвечайте, где ваш штаб?

И тогда Уиллингэм улыбнулся предсмертной улыбкой.

– Нет, мы не обречены. Спасибо, что вы мне дали это понять. – Уиллингэм умер. Он лежал в луже крови и перьев, словно гусь, подстреленный с близкого расстояния из двух стволов.

– А ведь вы готовы были разрешить им изуродовать меня, – заметила Валери, выплевывая последний перья.

– Только ваш ротик.

– Все мужчины – мерзавцы! – воскликнула Валери.

– Тсс, – произнес Римо. – Нам надо отсюда выбраться.

– Вы правы, черт вас возьми! Я сейчас вызову полицию.

– Боюсь, что нет. – И Римо надавил ей на какую-то точку с левой стороны шеи. Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь какой-то клекот.

Римо увел ее из зала. Снаружи под висящей на стене картиной он обнаружил выключатель, приводящий в ход металлические жалюзи. Щелчок, удар – они встали на место, после чего он закрыл дверь, ведущую в зал. А на двери повесил табличку, которую снял с ближайшего туалета. «Закрыто на ремонт».

Затем Римо вывел Валери из темного, запертого на ночь музея и привез в гостиницу на углу Пятьдесят девятой улицы и Коламбус-Серкл, где они остановились с Чиуном. Там он провел рукой по ее горлу, и к ней вернулся голос.

Чиун сидел посреди гостиной, а Бобби Делфин отрабатывала удар справа, стараясь, чтобы ракетка била по воображаемому мячу.

– Ты тоже пришла брать уроки тенниса? – спросила она у Валери.

– Мир сошел с ума! – взвизгнула Валери.

– Замолчите, или вы снова лишитесь голоса, – предупредил Римо.

– У них потрясающая система, – успокоила Бобби встревоженную Валери. – По мячу ударяешь не ты, а сама ракетка.

Валери начала тихо плакать. Она бы, конечно, предпочла громко рыдать, но ей не понравилось быть безголосой.

Римо заговорил с Чиуном. Он рассказал ему про камень и про необычную манеру держать нож, и еще про неожиданную радость Уиллингэма, когда его спросили, где находится штаб племени актатль.

Чиун на мгновение задумался.

– Этот безумец Смит поставил нас на грань катастрофы.

– Ты считаешь, что надо спасаться бегством?

– Время бежать уже прошло – наступило время атаковать. Вот только сделать этого мы не можем. А обрадовался он вопросу о штабе потому, что у них просто его нет. Мы противостоим самому худшему из врагов – бесформенному нечто.

– Но ведь если это нечто неизвестно нам, значит, и мы неизвестны нашим врагам.

– Возможно, – отозвался Чиун – Давным-давно, много столетий назад, как ты бы сказал, жил Мастер, который вдруг на долгие годы исчез. Про него говорили, будто он отправился в новый мир, но этому не очень верили – считали преувеличением.

– Ну и?..

– Я должен порыться в памяти – может, найду что-нибудь, что сможет нам помочь. – Он погрузился в молчание и замер.

– Теперь мне можно говорить? – спросила Валери.

– Нет, – ответил Римо, и она снова начала плакать.

Римо посмотрел в окно на ночные огни Центрального парка. Все шло прекрасно, пока не появился Уиллингэм. Когда выходишь на организацию, хочется добраться до самой верхушки. И вовсе не ожидаешь, что кто-то вдруг убьет себя, когда ты идешь к своей цели, и вырвет из цепочки столь необходимое звено.

Он отошел от окна. Чиун часто предупреждал его, что много думать вредно, иначе от широкого охвата событий мозг переключится на сиюминутные проблемы.

Вот и вышло так, что он не заметил бинокля, наведенного на окна его номера. Не увидел он и того, как какой-то человек вскинул было винтовку, а потом опустил.

– Я не промахнусь, – бросил стрелок своему спутнику. Дело происходило через улицу, в комнате, выходящей на окна Римо.

– Уиллингэм тоже так думал, однако этот парень вышел из музея, а Уиллингэм нет, – ответил его спутник.

– И все равно, я не промахнусь.

– Лучше подожди, пока мы попадем к нему в номер. Нам нужно его сердце. Вот только дождемся условного сигнала.

Глава 7

Сокрушительный провал в Музее естественной истории был во всех деталях описан старшему вице-президенту отделения фирмы по производству компьютеров в Париже. Рю-Сен-Жермен.

Месье Жан-Луи де Жуан, вице-президент по вопросам корпоративного развития международной информации и исследований, кивнул, изображая такую заинтересованность, какую только могло изобразить его благородное лицо с тонко вылепленными чертами. Дядюшка Карл, представитель немецкой ветви родни, всегда был довольно странным, и с ним требовалось проявлять максимум терпения. Жан-Луи действовал, подчиняясь инстинкту и демонстрируя вежливость, вбитую в него гувернанткой. Этого же требовала от него и матушка, которая любила говорить, что родню не выбирают, а вот манеры можно приобрести.

Итак, Жан-Луи покорно слушал обо всех нанесенных увечьях и о двух отвратительных американцах, один из которых при том еще и азиат, а сам обдумывал, какие изменения он внесет в работу исследовательской группы, поставленной в тупик компьютерной проблемой.

Время от времени он поглядывал в окно на улицу Сен-Жермен с ее ресторанами и книжными лавками. Он всегда считал университетские годы лучшими днями своей жизни, а поскольку он занимался исключительно умственным трудом, который все равно где выполнять, фирма позволила ему выбрать место для офиса и даже обставить его по собственному вкусу. Мебель сочетала в себе черты периода правления Наполеона и китайский стиль. Нарядные позолоченные предметы столь различных эпох хорошо сочетались между собой. Мать называла это безвкусицей.

Дядюшка Карл восседал на стуле, игнорируя выступающую вперед центральную часть сиденья, которая в свое время позволяла мужчинам усесться, расставив ноги и удобно расположив шпагу на коленях. В этот чудный осенний день дядюшка Карл потел, как кровяная колбаса, и Жан-Луи мечтал, чтобы он предложил прогуляться. Тогда можно было бы пойти в сторону Инвалидов, где похоронен Наполеон и все те, кто ввергал прекрасную Францию в одну кровавую войну за другой. Дядюшка Карл обожал подобные вещи. Хотя он частенько бранил все европейское и скатывался на какую-то южноамериканскую чушь. Что было странно, поскольку дядюшка Карл был убежденным нацистом и даже воспользовался семейными связями, чтобы избежать скамьи подсудимых в качестве военного преступника. К счастью, кузен Джеффри был генерал-лейтенантом в штабе фельдмаршала Монтгомери, а дядя Билл служил в американском Бюро стратегических служб.

Во времена оккупации Парижа нацистами Жан-Луи был подростком, и, хотя кузена Мишеля разыскивали как руководителя партизан, семья Жана-Луи спокойно пережила оккупацию – согласно некому приказу, исходившему из немецкого генерального штаба.

Как любила говаривать матушка, семью не выбирают, и до сих пор Жан-Луи мало задумывался над проблемами семьи – пока дядюшка Карл не произнес этих странных слов:

– Так что теперь все в твоих руках, Жан-Луи Рэпаль де Жуан.

– Дорогой дядюшка, что в моих руках? – удивился Жан-Луи.

– Наши надежды, наши судьбы, наша честь, сам вопрос нашего выживания.

– Ах, да, очень хорошо, – сразу согласился Жан-Луи. – А не выпить ли нам кофе?

– Ты меня внимательно слушал?

– Да-да, конечно. Ужасное происшествие. Жизнь порой так жестока!

– Уиллингэма больше нет с нами.

– Это того, с бледным лицом, который работал в музее?

– Он был главным жрецом.

– Чего? – поинтересовался Жан-Луи.

Лицо дядюшки Карла приобрело пунцовый оттенок, и он обрушил большой толстый кулак на тонкую кожу стола восемнадцатого века. Жан-Луи моргнул – дядюшка Карл почему-то впал в ярость.

– Разве ты не знаешь, кто ты такой? И что представляет из себя твоя семья? Откуда мы происходим? И никогда не слышал о наших корнях?

– У нас был какой-то очень-очень великий дядя, который какое-то непродолжительное время жил в Южной Америке. Ты это имеешь в виду? Пожалуйста, не сердись. Может, выпьешь немного анисовой настойки?

– Жан-Луи, признайся, только честно...

– Да, дядюшка Карл.

– Когда ты был еще ребенком и мы гуляли с тобой, а я рассказывал тебе о твоих предках, ты меня внимательно слушал? Мне нужен честный ответ.

– Дядюшка, ты же знаешь детей.

– Говори правду!

– Нет, дядюшка Карл. Я любил гулять с тобой потому, что ты, как немец, мог купить самые лучшие пирожные. А я так мечтал о шоколаде.

– А рукописи, которые я тебе давал?

– Должен признаться, я рисовал на них. Бумаги в то время было так мало, дядюшка Карл.

– А помнишь ли ты имя нашего сокровища? Нашего общего достояния?

– Ты имеешь в виду камень? Уктут?

– Да. А его настоящее имя?

– Забыл, дядюшка Карл.

– Понятно, – сказал Карл Йоханн Либенгут, президент Баварской компании по производству электронного оборудования. – Значит, ты принимаешь меня за немецкого дядюшку французского племянника и думаешь: какой сегодня чудесный день, а этот сумасшедший дядя толкует о какой-то смерти в Нью-Йорке? Я прав?

– Ты слишком огрубляешь мои мысли.

– Так я прав или нет?

– Ну, хорошо, прав, – признался Жан-Луи. Когда он положил ногу на ногу, на его сшитой точно по фигуре жилетке не образовалось ни складки. Затем он поставил локти на стол, соединил длинные тонкие пальцы в некое подобие арки и водрузил сверху подбородок.

– Ты такой же француз, как я немец, Жан-Луи, – произнес Карл Йоханн Либенгут таким ледяным тоном, что де Жуан забыл и о солнышке, и о книжных лавках, и о зеленой осенней листве снаружи, на улице Сен-Жермен – Я сказал, ты не француз, – повторил Карл.

– Я слышал, – отозвался де Жуан.

– Ты актатль.

– То есть в моих жилах течет немного крови этого народа.

– Ты актатль. Это главное, а все остальное – лишь прикрытие, потому что мир не позволил бы тебе открыто принадлежать к этому народу.

– Мой отец де Жуан. И я тоже.

– Твоего отца звали де Жуан. Он-то и дал тебе это прикрытие, а мать дала тебе кровь. Я дал тебе знание, но ты его отверг. Я слишком стар, чтобы вести борьбу за выживание, в которой сейчас возникла необходимость, а ты, Жан-Луи, просто не желаешь этого делать. Так что тысяча, а то и больше лет нашего наследия сегодня умрет. Месье де Жуан, желаю вам долгой и счастливой жизни. Я ухожу.

– Подождите, дядюшка Карл.

– Зачем, месье де Жуан?

– Я хочу послушать ваш рассказ. Давайте выйдем вместе, и если я был невнимателен в свои детские годы, то с удовольствием послушаю сейчас. Я не говорю, что сразу приму военные традиции нашего племени, но я не могу позволить, чтобы тысячелетняя история исчезла, а я даже не слышал про нее.

В детстве рассказ о последнем вожде племени актатль увлек Жана-Луи – из-за особенности детской памяти, когда незначительные подробности пропускаешь мимо ушей.

Они шли по Рю-Сен-Жермен в сторону банка, мимо ресторанов, кинотеатров, кафе и табачных лавок, расставленных, словно ловушки, призванные выколачивать лишнюю мелочь. На Рю-дю-Бак они свернули направо и перешли Сену по мосту Пон-Рояль. Услышав историю последнего вождя племени актатль, де Жуан смог в полной мере оценить, насколько этот человек предвидел исход социального натиска, который должен был стереть индейскую культуру с лица земли. Этого не понимали ни майя, ни инки, ни даже всемогущие ацтеки. И вот их больше не существует.

А вот дядюшка Карл существовал и рассказывал ему о символах на священном камне. Ему теперь ясен был каждый нюанс, значение каждого из них – как в тот день, когда жрецы племени актатль совершили свое последнее жертвоприношение на зеленых мексиканских холмах.

– А почему мы до последнего времени не совершали жертвоприношений? – спросил де Жуан. – Во времена наших предков они проводились ежемесячно. А теперь они используются лишь как месть?

– С одной стороны, все было недостаточно тщательно продумано, а с другой, жертвоприношение в последнем из уцелевших городов племени актатль рассматривалось как последняя и вечная жертва. Но если бы ты взглянул на камень и увидел линии жизни, как это сделал я, если бы, как и предполагалось, ты в прошлом году навестил его, ты бы сам все увидел. Значение существования земли, неба и рек. Чтобы понять то, о чем мы лишь слышали. Вот она, наша история. Наша, и больше ничья, Жан-Луи. Если бы ты только мог себе представить, насколько невыносимы были митинги фашистов, но я должен был сделать это ради племени, на случай, если Гитлер все-таки победит. То, что было образовано как общество для защиты племени, в конце концов превратилось в систему взаимопомощи, где все помогали друг другу. И тут вдруг последовало осквернение Уктута.

– А смерти этого пария будет недостаточно, чтобы отомстить?

– Конечно, нет. Во-первых, Уктут требует, чтобы за осквернение несли ответственность Соединенные Штаты. А чего стоит жизнь негра?

– Дядюшка, ты забыл, изначально у тебя был бронзовый цвет кожи, – напомнил де Жуан.

– Неужели ты решил все-таки взять на себя дело нашей семьи?

– Хочу тебе кое-что показать, – произнес де Жуан. – Вот и все. Ты знаешь, почему я занялся компьютерами?

– Нет, – ответил дядюшка, с трудом поспевавший за высоким худощавым мужчиной, который шел быстро и легко, хотя на первый взгляд казалось, будто он просто прогуливается.

– Потому что они были лишены того, чего я стеснялся всю жизнь. Компьютеры были чисты. А сейчас я покажу тебе, что, на мой взгляд, чистым не является.

Мост, по которому они сейчас шли, вел к Лувру, огромному дворцу, который более двухсот лет назад приспособили под музей. Группа японских туристов стройными рядами промаршировала в боковой вход, следуя за руководителем, держащим флажок. Громко хохотали четверо американцев, не обращая внимания на фотографа, предлагавшего им свои услуги.

– Нужна целая неделя, чтобы даже не изучить, а просто внимательно рассмотреть все экспонаты музея, – сообщил де Жуан.

– Но у нас нет недели, – ответил дядюшка Карл.

– Она нам и не нужна, – улыбнулся племянник и сделал рукой широкий жест, словно предлагая дяде весь музей. – В общей сложности я провел здесь многие месяцы, когда был студентом. Здесь представлены Китай, Древняя Греция, Европа и даже некоторые из современных южноамериканских художников.

– Да-да, – Карл проявлял явное нетерпение.

– Ни одно из представленных произведений не было мне близко. Ни одно. С самого детства, хотя отец и сказал мне, что наша семья уезжает обратно в Шарльмань, я не чувствовал себя уютно во Франции. Более-менее уютно я чувствовал себя с компьютерами, потому что у них нет прошлого.

– Что ты хочешь сказать?

– А то, дорогой дядюшка, что я не европеец.

– Значит, ты поможешь нашему делу?

– Конечно, помогу. Но гоняться за кем-то с каменным ножом – нет, это не для меня.

Дядюшка Карл пришел в страшное волнение и возмущенно заявил, что приехал в Париж не организовывать какой-то там комитет, а искать поддержки в священной войне, которую ведет племя.

– Дядюшка, а как проходит эта война?

– Из рук вон плохо, – ответил Карл.

– Так давай направим ее в верное русло, а? Пошли, нам надо подумать.

– Нож священен, – сказал Карл, чтобы племянник не подумал, будто он готов уступить.

– Успех еще священнее, – сказал Жан-Луи де Жуан. Он в последний раз окинул просторный и красивый какой-то внушающей трепет красотой двор Лувра глазами француза и мысленно попрощался с Европой в своем сердце.

Слушая дядюшку Карла, де Жуан скоро понял, что случилось с семьей. Потомки племени актатль были согласны скрываться не только на протяжении поколений, но и на протяжении веков, однако когда пришло время действовать, это оказалось семье не под силу.

Он остановил такси и приказал отвезти их на Авеню-ле-Бретюи, где снимал для любовницы небольшой особняк, два этажа просторных комнат, с лепниной в стиле рококо на потолке. Слуга-североафриканец, одетый в расшитый серебром жилет, подал им кофе со взбитыми сливками. Дядюшка Карл поедал пирожные, изысканные хрустящие корзиночки, наполненные цукатами в сахарной глазури, а Жан-Луи тем временем вынул из кармана блокнот и принялся чертить там какие-то формулы. Он словно забыл о дядином существовании, не отвечая даже на вопросы, что он делает. Один раз он позвонил на работу и попросил о компьютерном времени. Потом прочитал несколько формул своему референту и через пятнадцать минут уже получил ответ.