Текст книги "Время нас подождёт (СИ)"

Автор книги: Ульяна Орлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Юрка хмыкнул.

– Динь, ты сам как? Как Надя?

– Нормально, Юр, все нормально, потихоньку. Летаем пока, новичков дали учить, – Денис подпёр лоб ладонью, улыбнулся, – как на паровозах ездят!

– Ты таким же был когда-то!.. Летун! – улыбнулся и Юра.

– Ну, дак… Ладно, буду в гости вас ждать. Может, Мишу твоего в аэроклуб сводим, покажу самолётики…

…А Миша тут как тут.

Кутается в полотенце, босыми пальцами по ковру водит, с волос – брызги капают. Дово-ольный! Сияет, как медный самовар. Прошёл в комнату, плюхнулся на диван и выдал:

– Ох, ну я оторвался!..

Юра решил проверить, как он там «оторвался»…Да нет, нормально всё – разве что несколько лужиц на полу, одежда висит на змеевике. То ли вся лишняя вода к соседям утекла, то ли он так искусно нырял! Чудеса… Пены, правда, в бутылке почти не осталось, а была она почти полной.

Юра сунул одежду в машинку, прошёл в комнату, вытащил из шкафа чистую футболку, штаны (они остались от брата, мама хранила их на верхней полочке – те вещи, которые решила не раздавать). Протянул Мише:

– Бери, одевайся!

– Благодарствую! – отозвался Миша, скинул полотенце, наклонившись, стал натягивать брюки…

Юра присвистнул.

Спина у мальчишки была в синяках. Где-то – в царапинах. А он преспокойно надевал футболку, что-то мурлыкая себе под нос. Оглянувшись на Юру, удивлённо вскинул брови:

– Ты чего?

– Ничего. Погоди, не одевайся, – сказал Юра и выглянул в коридор, – Мам! Где у нас была твоя волшебная мазь от всяких царапин?

Мама сразу засуетилась:

– Сейчас, Юрик, сейчас… А чего случилось?

– Да ничего страшного, ну-ка, дай… Ага, спасибо!

Прикрыл дверь и скомандовал растерянному Мише:

– Так, давай свою спину!

Миша поёжился.

– А это не больно?

«Нет, малыш, не больно… Это уже не больно…»

– Давай-давай, не больно!

«Вот бедняга… – думал Юра, осторожно начиная смазывать все ссадины, – это за что же тебя так?..». Миша ойкнул.

– Что, больно?!

– Да нет! Щекотно! – и мальчишка захихикал, подпрыгивая от нетерпения. – Ой, Юра хватит, боюсь щекотки!!!

– Всё, одевайся!

Славный он оказался парнишка, этот Мишка Жуков. Прямой, открытый, любознательный. Правда с русским у него было хуже некуда, и учился он на класс меньше, чем его сверстники. Читать не любил, больше слушать, и – спрашивать. И все ему интересно, и все нужно знать: и где у парохода мотор, и зачем кораблю три мачты, и что такое секстан, и правда ли, что в Китае живут аисты, и как они выглядят – эти самые аисты, и как настраивать экспозицию на фотоаппарате… Юрину маму стал звать бабушкой Катей. А она как-то вечером шепнула Юрке:

– Всё смотрю на него всё и думаю, как же он на нашего Олежку-то похож…

«И точно!» – ахнул Юра. Вот что было знакомым в мальчишке! Если приглядеться внимательно – на старшего брата Миша был похож не только внешне – тёмные волосы, карие глаза, упрямые тонкие губы, чуть приподнятые, словно удивлённые брови, – но и характерами они были близки. Отчаянный парень.

А потом… Бывает, не спится ночью – лежишь, радуешься, что есть на свете такой вот Мишка – Михаил, и завтра он будет опять что-нибудь спрашивать или рассказывать, смеяться над котом, – и радостно так от этого становится… Проходя мимо его комнаты, прислушаешься к тихому сопению, посмотришь на него, укроешь, стараясь не разбудить, упавшим одеялом… Или вдруг – проснёшься от тихого всхлипывания. Что такое? Миша плакал почти каждую ночь – на вопросы не отвечал, просто ревел в подушку и всё. Юра тихонько садился к нему на диван и осторожно клал руку на вздрагивающие плечи. И сидел так до тех пор, пока тот не успокаивался.

Утром – не спрашивал про вечерние слёзы. Придёт время – сам расскажет.

Глава 5.

Фотографии, и один мой день.

Надо сказать, что с появлением семьи моя жизнь изменилась. И вот какой она стала.

Для начала опишу свой маленький дом, то есть нашу двухкомнатную квартиру. Первое, с чего я хочу начать – у меня появилась своя комната. До этого в ней жила Юрина мама, но она сказала: «Диван поставим на кухню, и я буду спать там». Так сказала, что её не переубедишь. Ну что ж, кухня, как я уже сказал, большая, возле пустой стены, на которой висела картина с морем и разные фотографии – поставили диван, а две табуретки отнесли в комнаты. Места не убавилось и стало даже уютнее! Кроме того, над ним Юра повесил полку, на которую бабушка положила несколько своих книг, часы, телефон, ещё кой-какие свои вещи, а картину перевесил чуть ниже.

В моей комнате остался ещё один диван – он стоял возле окна, его можно было раскладывать, но я полюбил спать так. На подоконнике стояли три цветка в керамических горшках, справа от окна, напротив дивана – письменный стол, над которым осталась одна полка для моих учебников. За ним – немного свободного места, дальше, возле входа в комнату, возвышался шкаф с отодвигающимися дверцами, он назывался «купе». В него поместилось всё мое барахло, оно заняло три полки, на других полках лежали бабушкины вещи. С другой стороны от двери был диван, а теперь туда принесли кресло из большой комнаты и тумбочку, на которую можно было положить мобильник или книжки. Над тумбочкой висел светильник в виде ракушки, выключатель от которого располагался над моим диваном. Обои в комнате были кремового цвета, в цветочек, над креслом висела большая карта мира. Занавески здесь были длинная: одна тюль и большие тёмно-синие шторы. Окно пластиковое, но не простое, а с форточкой. На полу лежал мягкий ковролин василькового цвета, о который Мурзик очень любил точить когти. Вообще, как я заметил, он о все ковры любил точить когти, а в моей комнате, сбоку от шкафа дополнительно была приделана специальная когтеточка. На стол Юра прикрепил белую лампу на длинной регулируемой ручке.

Теперь о большой комнате. В ней жили Юра и Наташа, и находилась она напротив моей. Это, пожалуй, единственная комната, где сохранился старый шкаф, в остальных местах квартиры мебель была новой. Шкаф был высокий, длиной почти во всю стену слева от входа. За стеклянными дверцами поблёскивали хрустальные стаканы и вазочки, на верхней полке стояли старинные корабельные часы – хронометр и парусник с тремя мачтами, он назывался «фрегат». Это только средняя часть шкафа, с боков его были ещё лакированные дверцы: верхние, в которых хранились вещи и Наташина техника и нижние, с закрывающимися на ключ замками. Ручек на нижних дверцах нет, вместо них – замочные скважины, ключи от которых лежали за стеклянными створками. Потому что если оставлять их в скважине – обязательно ногой зацепишься или штаниной.

Справа от входа стояла широкая кровать с красивым атласным покрывалом оливкового цвета и большими белыми подушками. Над кроватью висел светильник, такой же, как у меня в комнате. В углу возле окна стоял компьютерный стол, на котором лежал большой ноутбук. Это был очень интересный стол – по бокам и сверху его были полки для книг. То есть стол как бы встроен в шкаф. На полках стояли книги – с одной стороны – Юрины, а с другой – Наташины: учебники, морское дело, фотография, даже справочник практического врача! Но кроме таких научных книг, встречались и художественные – повести, рассказы и сказки. Одна полочка принадлежала дискам: на них, как пояснил Юра, были записаны фотографии и фильмы. В углу над столом висела угловая полочка, на ней стояло две больших иконы, когда я поинтересовался, Кто на них изображен, мне ответили, что Господь и Богородица. Рядом со столом был компьютерный стул, на котором можно здорово вертеться. На стене висела только одна фотография, о ней я расскажу чуть позже. На шкафу стояли цветы: их длинные зеленые листья чуть опускались на стеклянные дверцы. В комнате было светло, наверное, из-за солнечных обоев и светлого пушистого ковра, а может быть от большой люстры с пятью лампочками – они все направлялись вверх, в потолок и прятались под светло-зелеными абажурами с маленькими точками-звёздочками.

Между комнатами были туалет с ванной. О них я долго говорить не буду, скажу только, что ванная была тёплой благодаря батарее-змеевику, под раковиной стояла стиральная машинка, пол белый, кафельный. Напор воды был просто отличный: купаться – одно удовольствие!

В коридоре было довольно просторно, слева от двери до кухни высился шкаф-купе (а точнее, задвигающиеся дверцы, за которыми были: внизу полочки разного размера, с дверцами и без них, вешалка для одежды и длинная полка над ней). Чтобы обуться, можно было присесть на стул возле комода с ящиками, на котором лежали проводной телефон, толстая записная книжка на пружинках и копилка в виде жестяной баночки из-под конфет со специальной прорезью для мелочи. Коврика в коридоре не было, а был постелен линолеум, такой же, как на кухне. Свет падал от ламп, вделанных в потолок. Перед дверью лежал ковёр с надписью: «Good morning», что по-английски означает «Доброе утро». Забавно, да, приходишь вечером, а тут «Доброе утро!»

Теперь о моих изменениях в жизни.

Я стал ходить в школу, которая находилась недалеко от нашего дома, в один класс с моим другом Колей. Занятия шли во всю, каждое утро меня будил не будильник, а Юра. Голос у него такой хороший – молодой, звонкий, сильный. Приятно просыпаться, когда слышишь:

– Мишка, вставай! Чай уже остывает, бутерброды пока ещё тёплые, но на них покушается Мурзик!

Вообще-то я не люблю, когда меня называют Мишкой. Будто Михаил Потапыч из детской сказки про трёх медведей. Но бутерброды, чай, Мурзик, – всё это заставляет меня вскочить с постели (читай – медленно откинуть одеяло и, потягиваясь и позёвывая, искать тапки на коврике возле дивана) и отправиться умываться.

Юра не умеет варить кашу, а вот бутерброды делает вкусные. С мясом, хрустящим хлебушком и расплавленным сыром. Наташа обычно ещё спит, его мама – тоже, и мы завтракаем вдвоём, за столом в моей комнате. Я усаживаюсь на крутящийся стул, Юра – на табуретку. Тихо, за окном темнота, будто ночь, а не утро. В комнате тепло, постель я ещё не заправил, и слышно как в кухне ровно гудит холодильник. Спать ещё хочется, а как представишь, что надо одеваться и идти по сырой холодной улице куда-то – по плечам пробегают мурашки. Ладно, что школа недалеко, минут семь – если неспеша идти, а если бегом, то четыре. И ещё радостно, что мне идти не одному: Юра провожает меня до школы.

Охота ему в такую рань вставать!

За это я стал его очень уважать.

И вот, идём мы по темноте под мелким то ли дождиком, то ли снегом, из носа и рта клубится едва заметный белый пар, проходим аллейку, переходим дорогу, где много одинаковых тёмных и мокрых машин слепят фарами, гудят, пыхтят, поторапливая таких же, как мы, неторопливых, сонных и мокрых пешеходов. Потом – дорожка к школе вдоль высокого забора, по ней – пара минут, и мы там. За эти пару минут я успеваю расспросить Юру про Китай и Африку, про навигационные системы (вот такое слово недавно выучил!), пожаловаться на учительницу по математике… Юра её знает, он учился в этой же школе, и учителя его помнят. Правда про себя он особо не рассказывает – не любит или стесняется, а может, скрывает что-то? Не знаю.

Школьный день описывать не буду – у всех он примерно одинаковый: уроки, звонки, переменки, буфет, друзья, девчонки, физкультура, самый длинный последний урок, потому что последний, и – дорога домой. Обратно мы идём вместе с Колькой. Он потом – в музыкальную школу, а я набираю код у подъезда, поднимаюсь по ступенькам, и…

– Юра, привет!

Он на старшего брата больше похож, чем на отца. Хотя, как тут разберешься – у меня ведь не было старших братьев.

Если Юры нет дома, то встречает Наташа – берет у меня куртку, вешает сушиться, мокрые сапожки – к батарее, и сама ещё успевает расспрашивать про то, как у меня прошёл день. А как он прошёл? Да не прошёл он ещё, он, можно сказать, только начинается!

Первым делом – обед. Юрина мама вкусно готовит. Суп, котлетки, салатик, кисель… Хорошо, что я не поел в школе. Обедаем вместе.

Потом – компьютер. У Юры и Наташи было два компьютера: маленький нетбук – его Юра возит с собой, и ноутбук, на котором обычно Наташа обрабатывала фотографии. Юра показал мне, как им пользоваться, и я быстренько разобрался с файлами, папками, и стал залазить в интернет. А недели две назад, тут целая история получилась!

Для начала я зашёл в «Контакт», где у нас висели все фотографии, зарегистрировался там, выложил самые красивые свои фото (где я их взял – я расскажу), и – стал искать всех знакомых и друзей. Нашёл Колю. Нашёл несколько детдомовских ребят из старшей группы, кто нормальные были, не дрались. Юру нашёл, полазил у него в друзьях, почитал записи на стенах, особо интересные, но друзей у него было много, а мне ещё нужно было свою страничку заполнять, и я долго не стал там смотреть. На страничке надо было писать своих родственников, и я написал своих родителей…

Потом от нечего делать – набрал в поиске их имена – вдруг там когда-то была моя мама или отец?! Имя, фамилию, отчество я знал – подсмотрел их однажды в медицинской карте, когда у нас был медосмотр, а мы с тремя мальчишками опоздали, и меня попросили отнести наши карточки педиатру, в соседний кабинет, а педиатр куда-то вышел, и я присел на лавочку. Там я и успел глянуть, что их зовут, точнее, звали – Евгения Степановна и Тихон Григорьевич, их даты рождения, и то, когда они погибли… «Контакт» не нашёл моего отца, а маму… Выдал мне десять человек с такими же именами, пять из них – без фотографий…

А потом меня прогнала Наташа. «Хватит, говорит, в интернете сидеть, дай мне поработать! Ох, Юрка, научил тебя на свою голову…» Я вышел. А на следующий день зашёл и отыскал среди тех пятерых с фото одну, чьё фото мне больше всех понравилось: там смеющаяся женщина, которая подбрасывает в воздух малыша. А лица не видно. Только волосы тёмные, и солнышко сзади как будто заходит… Ну и пусть. Вдруг это она?

А если так подумать…Это я могу узнать про мою маму?

Посмотреть её фотографии… Вдруг это она… И вообще…

Нет, дальше я себе думать запретил. Стал искать, как залезть на её страничку, а там: «Пользователь ограничил посещение своей страницы…». И все. Только имя, фамилия и название города, которое, кстати, совпадало с тем, где я родился.

Потом мне в классе объяснили, что для того, чтобы читать все записи – нужно добавиться к человеку в друзья. А как я добавлюсь в друзья к своей маме? Если её нет уже на свете…

Мне плакать захотелось, когда я так подумал. Всё. Так – мелькнула ниточка – надежда, и исчезла. Зачем я узнал про этот интернет?!

А если…

Через несколько дней меня осенила мысль, от которой пробежали мурашки по спине, и сердце забилось гулко и медленно: а если зайти на её страничку под её паролем?!

Глупая мысль, конечно… Где их взять-то?.. Взломать? Да ну… И как среди этих женщин найдёшь мою маму? Может Юра еще чего дельное посоветует, да только не готов я пока был к таким разговорам…

И всё равно я почти каждый день заглядывал на ту страничку и разглядывал фотографию. И очень боялся – вдруг её удалят? Но страничка была.

… Что я ещё делаю за компьютером? Смотрю новости на моей страничке, новые фото. Потом погоду на завтра, даже почту проверяю, хотя мне туда мне письма не приходят, но ящик у меня есть! Ещё у нас есть сайт школы, а на нём электронный дневник – удобно, домашние задания можно не записывать! Переписываю их оттуда на листочек, параллельно спрашиваю у Кольки (он как раз в сети) – не сделал ли он упражнения по русскому? Вечером еще зайду – ответы спрошу…

Интернет – сетка. Вовремя не вылез, она тебя – хвать, и поймает. И будешь как рыбка там – туда сюда, в одном этом «контакте»… Вроде и делать нечего, а вроде и можно ещё что—нибудь глянуть…

Но тут Юре понадобился компьютер. И я пошёл делать уроки. Так, математику я завтра сделаю – завтра суббота, у нас её нет. Литературу вечером почитаю… А вот русский… Пять упражнений и работа над ошибками! У-у…

… Русский мне помогла сделать Наташа. Ох, какая же она хорошая! Мы с ней его за каких-то сорок минут написали… И она меня ещё хвалит! Даже разрешила взять фотоаппарат. Пойду, поснимаю Мурзика. Заодно и фотки новые посмотрю – Наташа их наконец-то напечатала!

Глава 6.

Двое под одним небом.

Наташа – фотограф. У неё столько аппаратуры! Зачем фотоаппарату столько объективов?! А фотик у неё, ууу… Я таких даже в фильмах не видел. У него большой объектив, который можно менять на другие. На объективе – куча колечек с цифрами, на корпусе – разные колесики, экран цифровой, вспышка цепляется… Словом, хороший фотоаппарат, дорогой, наверное. Она показывала мне как-то фотографии парусников, однажды она плавала вместе с Юрой. Море, закаты, восходы – такие, будто это картины. Красивые. Красочные. Даже не верится, что на самом деле они такими были… Я уж молчу про корабли. И про лица – люди у неё очень здорово получаются.

Бывает, смотришь на фотокарточку, и хочется её поскорее отложить. Скучно. А тут – смотришь, и хочется разгадать загадку. Что там, что думал человек, когда его фотографировали? Ведь это же кусочек жизни – фотография.

Вот скажем, Юра. Стоит, опираясь на поручни трапа, голова чуть повернута, будто он смотрел в воду, а тут его кто-то окликнул. Наташа, наверное. Волосы ветер лохматит, солнце освещает их кончики и лицо. А взгляд у него – весёлый, довольный такой. Радуется человек, сразу видно. Впереди ведь – море… А чуть всмотришься подольше и кажется, что глаза у него грустят. То ли дело в том, что когда смотришь только в глаза человеку – они часто кажутся грустными, то ли вправду он грустил тогда – ведь расстаётся же. А это грустно. Потому что когда вернёшься – всё может быть совсем по-другому.

У меня часто так было – уходишь весёлый, а возвращаешься – и новости всякие разные, или меня переводят в другой детом… Или твоего друга усыновляют… Или тебе бойкот объявили не знаю за что… Или воспитатель какой-нибудь новый.

Вот ещё один снимок: Юрина мама. Екатерина Николаевна её зовут. Смотрит на тебя бабушка – добрая, ласковая, всегда готовая помочь, и такая… Опытная? Ну, так говорят про тех, кто много прожил, пережил и многое знает. В общем, такая, как в жизни.

Живые у неё получаются фотографии, у Наташи. И меня она успела пофоткать, хотя я был против, потому как всегда получаюсь непохожим. В детдоме нас тоже снимали: дадут какую-нибудь игрушку, рубашку красивую наденут, и – щёлк, щёлк. Старшие говорили – для того, чтоб найти усыновителя… Только я там такой получался, будто кукла неживая. Редко так, чтоб самому себе нравиться… Да никогда!

А тут я увидел Наташкины снимки.

– Зачем? – спрашиваю.

А она мне:

– Да просто так, Миш. Бери себе!

Я только вздохнул.

– Не нравится?

– Почему? Нормально…

Смотрит на меня одиннадцатилетний мальчишка. Худой, стриженный, уши торчат, но не сильно, волосы не лохматые, и не прилизанные. Брови хмурю, глаза чуть прищурил, улыбаюсь даже, немножко. И чётко всё так, родинку на щеке видно, и кончики губ вниз смотрят, и реснички на глазах все-все. Когда она успела? Сзади листья – жёлтые и коричневые, чуть размытые, видно на улице где-то… Надо эту фотку себе на аватарку в «контакте» поставить!

– Наташа, это ты когда успела?

– А вы с Юркой гулять ходили, а я вас с балкона увидела – сфоткала.

– Так как же? Далеко ведь…

Наташа смеётся.

– Не далеко! Если вот этим объективом…

… В большой комнате есть фотография, старая, но очень интересная, хоть делала её и не Наташа.

После уроков мы или едем куда-нибудь гулять, или сидим дома и болтаем обо всём на свете, или смотрим кино. Или Юра печатает, а я тискаю Мурзика. Сегодня – последнее. Стал фотографировать его, а он вертится туда-сюда и смотрит на объектив – ну точно позирует! Я его и крупным планом, и сбоку, и с мышкой заводной, и по-всякому он у меня получился! Ай, молодец… Ну как его не погладить?

Тикает хронометр, Юра что-то печатает на своём ноутбуке, а я сижу на кровати и почёсываю шейку урчащему и булькающему от удовольствия кошаку.

– Юр, а что это за мальчишки на фотке?

Юра отзывается не сразу: трр, трр по клавишам, потом пауза:

– Какие мальчишки?

– Ну, какие – какие! На стене фотка висит старая, там море и мальчишки. Братья, что ли?

Юрка хмыкает, оставляет компьютер и поворачивается ко мне на стуле. Смотрит на меня хитро.

– Может, и братья.

А я начинаю заводиться. Что он, не может рассказать?

– Что за братья? Кто это?! Твои друзья?

Вообще, если присмотреться, то лица у них очень знакомые. По крайней мере, у того, что пониже ростом. На вид хорошие мальчишки такие… Не злые. Стоят улыбаются: старший серьёзный, но смотрит по-доброму, а у младшего – рот до ушей. Повезло же кому-то: море, старший брат, ракушки собирают…

– Юра, ну что ты молчишь?

– А ты сам не догадываешься?

– Не-а… Ой! Ты, что ли?!

Юра смотрит на снимок. Молчит.

– Постой, а ты младший или старший?… Знаю, младший! А старший, это кто, брат или друг?

– Брат-брат… Миха, ты бы пошёл кота покормил. Смотри, как он ластится!

– Погоди. А почему ты меня с ним до сих пор не познакомил?

Юра молчит. Долго. Потом неохотно говорит:

– Это сложно.

– Как это так, сложно?! Он что, в другом городе? Хоть бы рассказал про него!

– Ты уверен, что хочешь?

Я киваю.

– Идём.

Меня не надо просить дважды – гулять я люблю Особенно, если не один. Одеваюсь быстро, и вот мы выходим из подъезда, идём к остановке. Дождик уже закончился, зато появился ветер. Он холодный, зимний, но облака разорвал в клочки, и они теперь по всему небу, полупрозрачные, по цвету – всех оттенков: и розового, и серого, и небесно-голубого. А над ними – чистое небо. Сразу просторно так стало и легко, когда я это небо увидел, и захотелось мне вместе с ветром подняться и полетать! Вообще, осенью как-то просторнее, чем в другие времена года: летом всё в зелени, зимой – в снегу, а осенью листья облетают, деревьев почти не видно, а вот дома, дороги и, главное, небо – сразу становятся очень открытыми. И когда небо синее, то так хорошо на душе становится!

Юра идёт молча, видно думает о чём-то. Я шагаю рядом и тоже молчу – зачем лишние слова говорить? В последнее время я и так очень болтливый стал, как девчонка. Сейчас приедем, и всё сразу станет ясно, что же за человек такой – старший Юрин брат.

Едем мы долго. Автобус пустой, старенький, пыхтит, поскрипывает. Под сиденьем – печка. Кто их придумал? Пока едешь, так нагреваешься – сам не рад, что уселся. Я встаю у окна, придерживаясь за поручень… За окном – город, обычный осенний город, невысокие дома, деревьев на тротуаре мало, мамы с колясками гуляют, несколько мальчишек с большими рюкзаками за спиной, кто-то с собакой идёт, кто-то по делам спешит. Юра здесь вырос. А для меня он чужой пока, этот город, хоть и излазил я его летом вдоль и поперёк.

… – Конечная!

Неужели приехали?

Выходим, район незнакомый, домов мало, все одноэтажные. Дальше – дорога, широкая, по обочинам – лужи. Березки растут, где-то лает собака. Небо над нами совсем синее, солнце садится, близятся сумерки. Прохладно – прячу руки в карманы.

– Замёрз? – спрашивает меня Юра.

Я мотаю головой.

– Лучше скажи, когда мы придём!

– Скоро.

Впереди – высокий забор, ворота. Цветы продают, букеты, и… венки. За воротами много крестиков и прямые плиты, и много, много памятников. Кладбище.

Зачем мы сюда пришли?! Он что, обманул меня, что скоро придём?!

Юра покупает цветы, потом мы проходим по тропинке мимо памятников и фотографий. Царит какая-то неземная, непонятная, могучая тишина.

… Когда мы обошли памятники и вышли к полю, за которым среди белых стволов березок тоже виднелись крестики, Юра остановился и тихо выдохнул:

– Пришли.

Я посмотрел за ограду и ахнул.

С невысокого деревянного креста смотрел на меня такой же мальчишка, как на фотографии. А рядом – бородатый мужчина с удивительно добрыми, внимательными глазами. Юра перекрестился и положил цветы.

А я всё смотрел на него и не мог понять – лицо у него такое было… Печальное и в тоже время светлое какое-то. Он наклонил голову, будто думал о чём-то, и мне казалось, что он плакал, но глаза у него были сухие. Он молчал, а я стал читать надписи на памятнике:

«Данилов Олег Алексеевич, 1988 – 2002 г.»… «Данилов Алексей Викторович, 1958 – 2002 г.»

Получается, что мальчишке было четырнадцать лет… Но одна и та же дата…

– Юра, как они погибли?

– Как и большинство заложников, в Норд-Осте.

Он посмотрел на меня и понял, что я ничего не понял и не успокоюсь, пока не узнаю.

– Меня отец наказал, и с собой не стал брать. Было за что, а я обиделся. Он ведь редко брал нас с собой на прогулки, а когда на выходных оказывался дома – это был праздник. Он был хирургом, работал в Москве… А однажды решил нас порадовать – взял билеты на новую постановку. С ним поехал только Олежка. А во время представления театр захватили террористы… Норд-Ост – это так называлась постановка в театре на Дубровке, в Москве… Мы тогда как узнали, не хотели верить… Не верили.

Я молчал. Что я мог сказать? Когда вот так провожаешь человека, сам не зная того, что навсегда. Меня отец отвёл в детский сад, а вечером обещал сходить в кафе поесть мороженого… Мне было тогда года три или четыре – не знаю, но этот день – один из многих – запомнил, я ждал его весь день, весь вечер!.. А он не пришёл. Но что я, когда у меня папа был всего четыре года, а у Юры – брат и отец, с которыми он прожил… да половину жизни!

Брат – это ведь как самый лучший друг. Друг, которого ты любил.

И отец, которого ждал. Папка… Папа…

… Юра тронул меня за руку:

– Миша, да ты замёрз совсем! Идём…

Я помотал головой и не двинулся с места:

– Юра, а у меня тоже родители погибли.

– Знаю…

– Я тоже ездил на кладбище, хотел их разыскать… Пока меня не перевели в другой детский дом, в этот город. Это в прошлом году было.

Он чуть прижал моё плечо к себе, а я заплакал.

Глава 7.

Небо для всех одно.

– О чём ты думаешь, когда приходишь на могилу к брату и папе?

– Ни о чём. Я за них молюсь…

Чего? Я посмотрел на Юру. Мне было и стыдно, и неловко за мои слёзы, но он ничего мне не сказал, он просто был рядом и плакал со мной. А потом мы пошли обратно – мимо тех же холмиков, цветов и памятников. Смеркалось, всё вокруг было синим и зябким.

– Чего ты делаешь?

– Молюсь. Разве ты никогда не молился за родителей?

– Не-а… А как?.. Ой, постой… Этому в храме как-то учат?

Юра слабо улыбнулся.

– Миш… Ты скажешь тоже – учат, будто в школе.

Я заморгал.

– А как? И, главное, зачем?

– Ну вот смотри… Давай я тебе про себя расскажу.

– Давай! Ты вообще про себя никогда не рассказываешь!

Юра вздохнул, и неторопливо стал рассказывать.

– Когда Олега с отцом не стало, мне было чуть больше чем тебе – двенадцать лет. Знаешь, я был мальчишкой и о смерти не задумывался. Не интересно было, что ли… Мы разные строили гипотезы со своими ребятами – товарищами по играм, да были и те, кто искренне верили, что к тому времени, пока мы вырастем, придумают лекарство для бессмертия… А тут, говори – не говори, придумывай, не придумывай – они погибли. Вот сейчас. И никак их не вернёшь, и не будет их больше рядом… И ведь меня тоже рано или поздно – не будет. Я тогда, когда это понял – стало страшно… Но страшнее было за них – неужели они навсегда исчезли, и я не увижусь с ними никогда? Никогда.

Знаешь, Миш, мне тогда так тоскливо было… Дома – мама плачет, да что там… Какая тут школа? Какие уроки? Зачем?

Одно было только, что меня утешало – друг Динька, он каждый день чуть ли не силой тащил меня в эту школу, потом гулять по городу… Я молчал, а он тогда мне что-то рассказывал… Не надолго отвлекало. А потом мы с мамой пошли в храм. Первую службу, когда была панихида, я не помню почти, а во второй раз мы пришли туда через неделю, утром в воскресение. И тут произошло такое…

– Чудо?

Юра кивнул.

– Можно назвать это чудом. Потому что, вот представь себе: темнота, осень, сырость, туман, и вдруг ты открываешь большую дверь и оказываешься на празднике. Вокруг – всё сияет, поют…. Я никогда не слышал такого пения, и в те минуты – забыл про себя, про своё горе. Просто стал смотреть и слушать, и мне казалось, будто папа мой рядом, и брат… Народу было много, и я поднялся по лестнице, и сверху мне всё хорошо было видно… А потом батюшка вынес Чашу, он её держал очень бережно, и говорил удивительные слова – про Тело и Кровь, что это – Тело и Кровь Господа. И люди стали подходить к ней, а я стоял и удивлялся – как?! Там Тело и Кровь Самого Бога? И они Их едят?

Я тогда не думал – есть Бог или нет, если раньше я и задумывался над этим, или с Олежкой мы рассуждали – пришли к выводу, что есть. А иначе – как появился этот мир? Кто-то ведь его создал? Всё так непросто устроено, красиво, продумано. Гармонично. Да и папа нам говорил, что есть Бог. И матери говорил, и про случаи разные рассказывал на операциях, а мы слушали…

«Что это было?» – спросил я батюшку, когда он оказался рядом с моей мамой. «Ты про что?» – «Про всё. И про Тело и Кровь, и про пение, – что это? Праздник?» – «А… Это, сынок, литургия, служба такая. И святое Причастие… Праздник, да…» – «А мне – можно? Тоже вот так, как они?» – я оглянулся на алтарь, на тех людей, которые выходили из храма. «Причащаться?… Можно, отчего же нет. Только…»… Ох, Мишка, смотри, наш автобус подъехал. Побежали, может, успеем!

– Не надо! Юр, мы… мы другой подождём.

Мне хотелось узнать, что было дальше. Мне хотелось, чтоб он говорил, говорил, чтоб мне хоть немножко забыть об этих слезах и неловкости, которая была между нами.

– Ладно… Так ты замёрз уже, наверное?

Я отчаянно замотал головой.

– «Только…»

– Ну, слушай… «Только говорит, в следующее воскресение, с утра ничего не ешь и не пей, и подойдёшь ко мне на исповедь…»

Юра перевёл дух. А я только сейчас увидел, что он запыхался.

– Что такое исповедь?

– Сейчас… «Что такое исповедь, зачем?» – «Это сынок, грехи, которые ты наделал, поступки, которыми ты расстроил Бога. Ты что ж, никогда не исповедовался?» – и батюшка посмотрел на маму, а она грустно покачала головой. «Как тебя зовут?» – спрашивает. – «Юра» – «Юрий… Ну вот, Юра, бывает, было же у тебя такое, что ты сделал что-то, и плохо тебе от этого, маешься, не знаешь, куда себя деть, как простить, совесть мучает… Было?» А я… Он внимательно на меня смотрел, а я не смог ничего сказать, кивнул. «Так вот, если пожалел об этом поступке, раскаялся – идёшь на исповедь, и перед Богом каешься, прощения у Него просишь за поступок этот – за грех. А перед священником исповедуешься»… И тут меня осенило: «А сейчас… можно?» – «Если очень надо, то можно…»

Понимаешь, Миш, тяжело мне было ещё оттого, что папа уехал расстроенный, а я обижался на него. Не помирились мы с ним перед его гибелью. И я был виноват. И висит этот камешек, и покоя не даёт… Вроде раскаялся, а толку? Ведь больше ничего не сделаешь.