Текст книги "Свекор. Любовь не по понятиям (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 12

Я сидел в кабинете и разбирал документы, когда Серега влетел без стука.

– Шеф, у нас проблема. Рустам едет сюда. И он не один.

Блядь. Я так и знал, что этот момент настанет.

Отложил бумаги, встал из-за стола. Через панорамное окно было видно, как к воротам подъезжает джип. Мой сын вылез из машины – бледный, осунувшиеся, но в глазах горел огонь безумия. За ним вышли еще четверо. Друзья. Или то, что от них осталось после вчерашнего разговора в ресторане.

– Сколько стволов? – спросил я.

– У каждого. И они серьезно настроены, шеф.

Серьезно настроены. Как будто этот щенок может что-то мне сделать. Я убивал людей, когда он еще под себя срал. Но кровь есть кровь. И причинить боль собственному сыну…

Хотя, если он тронет Людмилу, я его собственноручно закопаю.

Мысль эта пронзила меня как удар ножа между ребер. Когда я стал ставить эту девчонку выше собственного сына? Когда она стала важнее моей крови?

Но сердце не спрашивает разрешения. Оно просто хочет. И мое сердце хотело ее так сильно, что готово было убить за нее кого угодно. Даже сына.

Одержимость – это когда ты готов уничтожить все, что любил раньше, ради того, что хочешь сейчас. Это когда прошлое становится врагом настоящего.

– Где Людмила? – спросил я.

– В саду. Читает.

– Пусть остается там. И чтобы никто к ней не приближался.

– А если Рустам попытается…

– Если Рустам попытается до нее дотронуться, – я посмотрел Сереге в глаза, – стреляй по ногам…только осторожно, не покалечь.

Серега кивнул и вышел. А я остался один со своими мыслями.

Рустам. Мой единственный сын. Мальчик, которого я учил ездить на велосипеде, водить машину, быть мужчиной. Я любил его. По-своему, жестко, как умел. Но любил.

А теперь он пришел отбивать у меня женщину. И я готов был его убить за это.

Любовь к детям и страсть к женщине – две стихии, которые не могут существовать в одном сердце. Одна из них обязательно пожрет другую. И я уже знал, какая победит.

Звонок в дверь. Резкий, настойчивый. Я спустился в холл, открыл сам.

Рустам стоял на пороге. Лицо искажено яростью, глаза налиты кровью. Он не спал несколько дней – это было видно сразу.

– Отец, – сказал он, и в голосе звучал яд. – Или ты уже не отец мне?

– Проходи, – ответил я. – Поговорим.

– Говорить не о чем. Отдавай Людмилу.

– Не отдам.

Простые слова. Но они повисли в воздухе как приговор.

Рустам шагнул в дом, за ним – его друзья. Все нервные, взведенные, готовые к драке. Пацаны, которые думают, что с пистолетом в кармане можно решить любую проблему.

Они ошибались.

– Папа, ты совсем сошел с ума? – Рустам подошел ко мне вплотную. – Это моя жена!

– Была твоей. Теперь моя.

– Она не вещь!

– В моем мире все женщины – вещи. Либо мои, либо чужие.

Я говорил спокойно, но внутри все кипело. Не от гнева – от предвкушения. Я хотел драки. Хотел размозжить этому щенку морду за то, что он претендует на МОЮ женщину.

Самцы дерутся за самок с начала времен. И неважно, что один из самцов – твой сын. Инстинкт сильнее крови.

– Где она? – Рустам обвел взглядом холл. – ЛЮДМИЛА! ВЫХОДИ!

– Она тебя не услышит.

– Почему? Что ты с ней сделал?

– То, что хотел сделать. То, что должен был сделать давно.

Рустам замахнулся. Я перехватил его руку, развернул, прижал к стене. Мальчишка, блядь. Думает, он может мне что-то сделать?

– Не бей отца, сынок, – прошептал я ему на ухо. – Это грех.

– Ты не отец мне больше! – он пытался вырваться. – Ты животное!

– Да, животное. И что теперь?

Я отпустил его, отошел. Рустам повернулся, лицо красное от унижения.

– Я заберу ее. Любой ценой.

– Попробуй.

В этот момент в холл спустилась Людмила. Видимо, услышала крики.

Она увидела Рустама, и лицо ее стало белым как мел. Остановилась на лестнице, схватилась за перила.

– Рустам…

– Люда! – он рванулся к ней, но я преградил дорогу.

– Стой.

– Убирайся с дороги!

– Нет.

Рустам достал пистолет. «Макаров», еще дедовский. Направил на меня.

– Последний раз говорю – отойди от моей жены.

Я усмехнулся.

– Твоя жена? Она развелась с тобой, мальчик. Уже и документы подписаны. Без твоего участия.

– Что?

– Она выбрала меня. Добровольно.

Ложь. Но Рустам не должен был знать правду. Пусть думает, что она предала его сама.

Иногда ложь милосерднее правды. Легче думать, что тебя предали, чем знать, что любимую изнасиловали.

– Это неправда, – прошептал он. – Люда, скажи, что это неправда!

Людмила стояла на лестнице как статуя. Губы дрожали, но слов не было.

– Скажи! – закричал Рустам. – Скажи, что он тебя заставляет!

Молчание. Проклятое молчание, которое говорило больше любых слов.

– Видишь? – сказал я. – Она не может этого сказать. Потому что это будет ложью.

– Сука, – прошептал Рустам, глядя на Людмилу. – Продажная сука.

И тогда меня прорвало.

Никто не смеет так говорить о МОЕ женщине. Даже мой сын.

Я двинулся быстро. Выбил пистолет из рук Рустама, ударил в живот. Он согнулся, и я врезал ему коленом в лицо. Хруст сломанного носа.

– Джахангир, стойте! – кричал кто-то из его друзей.

Но я не слышал. Внутри меня проснулся зверь. Тот самый зверь, который двадцать лет назад убивал руками людей в подворотнях.

Я бил сына и не мог остановиться. За то, что он назвал МОЮ женщину сукой. За то, что посмел на нее претендовать. За то, что он ее бывший мужчина, а она выбрала меня.

Ревность отца к сыну – самое мерзкое чувство в мире. Но когда на кону стоит женщина, которая сводит тебя с ума, даже мерзость становится нормой.

Рустам упал, кровь лилась из носа и рта. Я навис над ним, готовый добить.

– ХВАТИТ! – крик Людмилы остановил меня.

Я обернулся. Она стояла внизу лестницы, лицо в слезах.

– Пожалуйста, хватит, – прошептала она. – Не убивайте его.

Не убивайте его. Она просила пощады для бывшего мужа. Это должно было бесить меня. Но вместо этого я почувствовал… гордость?

Она заступилась за слабого. Защитила того, кто не мог защитить себя. Моя женщина показала милосердие.

– Хорошо, – сказал я. – Но только потому, что ты просишь.

Я поднял Рустама за воротник, посмотрел в глаза.

– Слушай внимательно, сынок. Людмила теперь моя жена. Если еще раз появишься здесь, если еще раз посмеешь ее тронуть – убью. Собственными руками. И похоронят тебя в безымянной могиле.

– Я… я не оставлю это так, – хрипел он через разбитые губы.

– Оставишь. Потому что альтернатива – смерть.

Я кивнул Сереге. Тот подошел со своими ребятами.

– Вынесите их. Всех. И запомните их лица. Больше на территорию не пускать.

– Есть, шеф.

Рустама и его друзей вынесли как мешки с мусором. А я остался в холле, тяжело дыша.

Руки тряслись от адреналина. На костяшках была кровь – кровь моего сына.

– Зачем вы это сделали? – прошептала Людмила.

– Он назвал тебя сукой.

– Но это ваш сын!

– А ты моя женщина. И никто не смеет тебя оскорблять.

Я подошел к ней, взял за подбородок, заставил посмотреть в глаза.

– Запомни раз и навсегда – ты под моей защитой. Любой, кто тебя тронет, умрет. Даже если это мой собственный сын.

В ее глазах читался ужас. Но был там и что-то еще. Что-то, что заставляло мое сердце биться быстрее.

– Вы… вы готовы убить за меня родного сына?

– Готов убить любого. За тебя готов убить хоть весь мир.

Это была правда. Страшная, жестокая правда. Эта девчонка превратила меня в животное. В зверя, который готов пожрать собственное потомство ради самки.

И знаешь что? Мне было похуй.

Мужчина познает границы своей жестокости только тогда, когда встречает женщину, ради которой готов эти границы стереть. И тогда он понимает – границ не было. Была только видимость цивилизации.

– Вы с ума сошли, – прошептала она.

– Да. С ума. От тебя.

Я поцеловал ее. Жестко, требовательно, со вкусом крови на губах. Она сопротивлялась секунду, потом сдалась.

– Идем наверх, – сказал я. – Хочу тебя.

– Сейчас? После того, что произошло?

– Особенно сейчас.

Я взял ее на руки, понес в спальню. Она не сопротивлялась. Только прижималась ко мне крепче.

В спальне я раздел ее быстро, почти грубо. Платье полетело на пол, белье следом.

– Я хочу тебя каждую секунду, – сказал я, покрывая поцелуями ее шею. – Хочу так, что готов убить за это.

– Джахангир…

– Когда я увидел, как Рустам на тебя смотрит, во мне что-то сломалось. Ты МОЯ. Только моя.

Я вошел в нее резко, без предварительных ласк. Она вскрикнула, но не от боли – от неожиданности.

– Скажи, что ты моя, – требовал я, двигаясь в ней.

– Я… я ваша.

– Навсегда.

– Навсегда.

Я брал ее жестко, как зверь. Выплескивал в секс всю ярость, всю одержимость, весь страх потерять ее.

– Я не отдам тебя никому, – рычал я. – Ни сыну, ни друзьям, ни всему миру. Ты моя игрушка, моя собственность, МОЯ женщина.

Она кончила подо мной, изгибаясь и крича. А я смотрел на ее лицо, искаженное наслаждением, и знал – я поступлю правильно.

Некоторые вещи стоят любой цены. Даже цены родной крови.

Страсть не знает родственных связей. Она пожирает все – долг, честь, семейные узы. И в ее огне сгорает даже любовь к детям.

После я лежал рядом с ней и курил. Она молчала, но я чувствовал, как она дрожит.

– О чем думаешь? – спросил я.

– О том, что вы монстр.

– Как можно быть таким жестоким?

– Очень просто. Когда есть что защищать.

Я затушил сигарету, притянул ее к себе.

– Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я не понимаю, что творю? Но я не могу по-другому. Ты как наркотик – попробовал раз, и все, зависимость на всю оставшуюся жизнь.

– Но за наркотики не убивают родных детей…

– За хороший наркотик – убивают. И ты самый лучший наркотик в моей жизни.

Она заплакала. Тихо, безутешно. И я гладил ее волосы, понимая – я разрушаю ее такой же беспощадно, как разрушил отношения с сыном.

Но остановиться не мог. Потому что она была всем, что у меня есть. Единственным светом в темном мире криминала и крови.

Глава 13

Джахангир

Серега разбудил меня в пять утра.

– Шеф, проблема. Людмила сбежала.

Я сел в постели, мгновенно проснувшись. Рядом со мной была пустота – холодная, как плевок в лицо.

– Как, блядь, сбежала?

– Ночью. Перелезла через забор у восточной стены. Камеры засекли в три утра.

– А охрана где, сука, была?

– Дрыхли. Уже разобрался с ними.

Я встал, надел джинсы. Внутри все кипело от ярости. Эта маленькая сучка думала, что может от меня убежать? После всего, что было между нами?

– Куда побежала?

– К Рустаму. В больницу. Он там лежит после вчерашнего.

Конечно. Конечно, побежала к этому щенку. Жалеть его, лечить, играть в любящую жену.

Мне стало так больно, что заломило в груди. Как будто кто-то вогнал туда раскаленный гвоздь и медленно поворачивал.

Предательство женщины бьет сильнее пули. Пуля убивает тело, а предательство – душу. И душа умирает медленнее.

– Машину, – рычал я, натягивая рубашку. – И Пашку найти. Немедленно.

– Пашку? Брата ее?

– Его самого. Живым.

Серега кивнул и выбежал. А я остался один с бешенством, которое разъедало меня изнутри.

Она ушла. Просто взяла и ушла. После всего. После того, как я готов был убить за нее сына. После того, как сделал ее центром своего мира.

Я смотрел на кровать, где еще час назад она лежала рядом со мной. Помнил, как она стонала, когда я брал ее. Как кричала мое имя. Как умоляла не останавливаться.

Все ложь. Вся эта страсть, все эти стоны – ложь продажной суки, которая играла роль, чтобы выжить.

Женщины – прирожденные актрисы. Они могут имитировать оргазм так же легко, как любовь. И ты никогда не узнаешь, где кончается игра и начинается правда.

Через полчаса мы были у больницы. Серега привез Пашку – избитого, но живого. Парень еще не понимал, что его ждет.

– Джахангир Магомедович, – он пытался улыбаться, – что случилось?

– Твоя сестричка случилась, – ответил я. – Решила от меня убежать.

Лицо Пашки изменилось. Появился страх.

– Я… я не знал. Честное слово, не знал.

– Неважно. Теперь ты мне поможешь ее вернуть.

– Как?

Я достал пистолет, приставил к его голове.

– Позвонишь ей. Скажешь, что я тебя убью, если она не вернется. Прямо сейчас.

– Но…

– Никаких «но», сука. Либо звонишь, либо я размазываю твои мозги по стенке.

Пашка дрожащими руками набрал номер. Я включил громкую связь.

– Людка? – его голос дрожал. – Людка, ты где?

– Паша! Что случилось? Почему ты плачешь?

– Он… он меня поймал. Говорит, убьет, если ты не вернешься.

Пауза. Долгая, мучительная пауза.

– Людка, пожалуйста, – рыдал Пашка. – Я не хочу умирать. Вернись, пожалуйста.

– Где ты? – голос сестры был твердым.

– У больницы. На парковке.

– Я… я сейчас выйду.

Она отключилась. А я смотрел на Пашку и думал – убить его прямо сейчас или подождать?

Родственники – самый эффективный инструмент управления. Можешь не бояться человека сам, но будешь бояться за тех, кого любишь. Любовь делает нас уязвимыми.

Через десять минут она появилась. Бледная, растрепанная, в той же одежде, в которой сбежала. Шла медленно, как на казнь.

Я вышел из машины. Она остановилась в пяти метрах, смотрела на меня со страхом и ненавистью.

– Людмила, – сказал я спокойно. – Хорошо выглядишь для беглянки.

– Отпустите Пашу. Он здесь ни при чем.

– При чем. Он твой брат. А значит, рычаг давления.

– Вы обещали…

– Я ничего не обещал. Я сказал, что убью его, если ты не вернешься. Ты вернулась – он жив. Пока.

Слезы потекли по ее щекам. Хорошо. Пусть плачет. Пусть поймет, какую цену платят за попытки меня обмануть.

– Подойди ко мне, – приказал я.

– Джахангир…

– ПОДОЙДИ!

Она вздрогнула от крика, но подошла. Я схватил ее за волосы, притянул к себе.

– Думала, сможешь убежать? Думала, я тебя так просто отпущу?

– Я… я просто хотела увидеть Рустама…

– Ты хотела меня на хуй послать. Хотела вернуться к этому щенку и играть в счастливую семью.

Я тряс ее за волосы, и она всхлипывала от боли.

– Но знаешь что, сучка? Игры кончились. Сейчас ты поймешь, что значит меня предавать.

Я затолкал ее в машину, сел рядом. Кивнул Сереге.

– Домой. И Пашку с собой берем.

– Зачем? – прошептала Людмила.

– Увидишь.

Дорога домой прошла в молчании. Она сидела, прижавшись к двери, и дрожала. А я смотрел на нее и планировал, что буду делать.

Боль. Унижение. Урок, который она запомнит на всю жизнь.

Предательство нельзя прощать. Простишь раз – получишь второй. Простишь второй – получишь третий. Женщина должна знать цену своих поступков.

Дома я привел их во двор. Там уже ждали мои люди – человек десять, все с серьезными лицами.

– Пашку к столбу, – приказал я.

– Нет! – закричала Людмила. – Пожалуйста, не надо!

– Надо. Очень надо.

Пашку привязали к металлическому столбу посреди двора. Он был бледный как мертвец, губы дрожали.

– Людка, что происходит? – спросил он.

– Урок происходит, – ответил я вместо нее. – Урок того, что бывает с теми, кто пытается меня наебать.

Достал из кобуры пистолет. «Глок», надежный, как смерть.

– Стой на коленях, – приказал Людмиле.

– Что?

– На колени, сука. И смотри, что будет с твоим братом.

Она упала на колени, рыдая.

– Пожалуйста, не убивайте его. Убейте меня, но не его.

– Убить? – я усмехнулся. – Кто говорил про убийство?

Выстрел. Пуля просвистела в сантиметре от головы Пашки. Он завизжал как резаный.

– Это первое предупреждение, – сказал я. – За то, что твоя сестра пыталась сбежать.

Второй выстрел. Еще ближе. Пашка обмочился от страха.

– Это второе. За то, что она предала мое доверие.

Людмила кричала, умоляла, ползала на коленях. А я стоял над ней и наслаждался ее унижением.

– Скажи мне, – произнес я, – почему ты сбежала?

– Я… я хотела проведать Рустама…

– Неправда. Скажи правду.

– Я не могу больше! – закричала она. – Не могу жить в этом аду!

– Аду? – я присел рядом с ней. – Я дарю тебе роскошь, безопасность, лучший секс в твоей жизни. И это ад?

– Вы меня изнасиловали! Украли! Разрушили мою жизнь!

Третий выстрел. Прямо над головой Пашки. Краска со столба посыпалась ему на голову.

– Каждое неправильное слово – выстрел, – сказал я. – Следующий будет в ногу.

– Пожалуйста, – она ползала передо мной на коленях, – я сделаю что угодно. Что угодно, только не трогайте его.

– Что угодно?

– Да.

– Тогда поцелуй мои ботинки.

Она замерла. В глазах вспыхнула ненависть.

– Что?

– Ты слышала. Поцелуй мои ботинки и попроси прощения за побег.

– Я…

Четвертый выстрел. В землю рядом с ногой Пашки.

– Следующий в коленную чашечку, – предупредил я.

Людмила наклонилась, поцеловала мой ботинок. Левый, потом правый.

– Прости меня, – прошептала она. – Прости за то, что сбежала.

– Громче.

– ПРОСТИ МЕНЯ! – закричала она. – Я больше не буду! Никогда!

Удовлетворение разлилось по телу теплой волной. Вот она, настоящая Людмила. Не гордая принцесса, а сломленная женщина, готовая лизать мне ботинки ради брата.

Каждая женщина – волчица, пока не коснешься ее детенышей или родни. Тогда она становится покорной сукой, готовой на любое унижение.

– Хорошо, – сказал я. – Пашку отвязать.

Брата отпустили. Он упал на землю, дрожа всем телом.

– Убирайся, – приказал я ему. – И запомни – если твоя сестра еще раз попытается сбежать, следующая пуля будет не мимо.

Пашка убежал, даже не попрощавшись с сестрой. А я остался наедине с Людмилой.

– Встань, – сказал я.

Она поднялась, не глядя мне в глаза.

– Посмотри на меня.

Подняла голову. Лицо в слезах, волосы растрепаны, на губах кровь – видимо, прикусила от стресса.

– Запомни этот урок, – сказал я. – Ты принадлежишь мне. Не Рустаму, не себе – мне. И любая попытка это изменить будет стоить крови.

– Я поняла, – прошептала она.

– Нет, не поняла. Но поймешь.

Я взял ее на руки, понес в дом. Она не сопротивлялась – вся энергия ушла на унижение во дворе.

В спальне я раздел ее грубо, рвя одежду. Платье, белье – все полетело на пол лохмотьями.

– Сейчас я покажу тебе, что бывает с беглянками, – сказал я, расстегивая ремень.

– Джахангир, пожалуйста…

– Поздно просить.

Я развернул ее спиной к себе, нагнул над кроватью. Она вскрикнула, когда я вошел в нее без подготовки, но не пыталась вырваться.

– Кому ты принадлежишь? – рычал я, двигаясь в ней.

– Вам, – выдохнула она.

– Кому?

– Джахангиру Магомедовичу.

– А кто такой Рустам?

– Никто. Прошлое.

– Кого ты больше никогда не увидишь?

– Рустама. Я больше никогда не увижу Рустама.

Я брал ее жестко, как зверь метит территорию. С каждым толчком вбивал в ее сознание простую истину – она моя вещь.

– Я куплю тебе новую одежду, – говорил я, не останавливаясь. – Новые украшения, новую жизнь. Но взамен ты отдашь мне себя. Полностью. Без остатка.

– Да, – стонала она. – Да, я отдам.

– Будешь делать все, что я скажу?

– Все.

– Будешь спать только в моей постели?

– Только в вашей.

– Будешь рожать только моих детей?

– Только ваших.

Последние слова довели меня до края. Я кончил в нее с рыком, представляя, как она носит под сердцем моего ребенка.

Секс после наказания – самый сладкий. Потому что женщина понимает – сопротивление бесполезно. Остается только покориться и получать удовольствие.

После мы лежали в обнимку. Она плакала тихо, а я гладил ее волосы.

– Не плачь, – сказал я. – Худшее позади.

– Вы монстр, – прошептала она уже в который раз.

– Ты научишься меня любить.

– Любить? После того, что вы делаете?

– Особенно после этого. Ты увидишь, как я могу быть нежным с теми, кто мне не перечит.

Я поцеловал ее в висок.

Она содрогнулась, но ничего не сказала. Урок пошел впрок.

А я лежал рядом с ней и планировал будущее. Нашу свадьбу, наших детей, нашу жизнь.

Некоторые вещи нужно брать силой. И женщины – одна из таких вещей. Главное – сломать правильно, чтобы не разбить окончательно.

Каждая женщина – дикая лошадь. Ее можно приручить только кнутом и пряником. Сначала кнут, потом пряник. И она будет скакать только под тобой.

Завтра она проснется другой. Покорной. Понимающей свое место.

А если нет – урок повторится. До тех пор, пока не дойдет.

________________

Глава 14

После вчерашнего урока я проснулась другой.

Не физически – хотя тело болело в тех местах, где он был особенно груб. Я изменилась внутри. Что-то сломалось окончательно, и теперь осколки резали изнутри при каждом вдохе.

Джахангир спал рядом, раскинув руку поперек моей груди. Даже во сне он меня контролировал, не давал сбежать. Рука лежала тяжело, как кандалы.

Я смотрела в потолок и понимала – вчера я видела свое настоящее лицо. Лицо женщины, которая готова лизать ботинки ради спасения брата. Которая покорно принимает унижения и называет это покорностью.

Стыд обжигал кожу изнутри, как кислота. Каждая клетка тела помнила, как я стояла на коленях во дворе. Как целовала его ботинки. Как кричала, что больше не буду сопротивляться.

И самое страшное – я не лгала. Я действительно больше не буду сопротивляться.

Сопротивление убивает тех, кого любишь. А покорность убивает только тебя. Выбор очевиден – лучше умереть самой, чем потерять последних близких людей.

Джахангир проснулся, когда солнце уже стояло высоко. Потянулся, поцеловал меня в шею.

– Доброе утро, моя девочка.

Моя девочка. Не женщина, не любимая – девочка. Как будто я была ребенком, которого нужно воспитывать.

– Доброе утро, – прошептала я.

– Как спалось?

– Хорошо.

Ложь. Я не спала почти всю ночь. Думала о Пашке, о том, как он убежал, даже не попрощавшись. О том, что теперь и он меня боится.

Джахангир встал, подошел к комоду. Достал маленькую бархатную коробочку.

– У меня для тебя подарок, – сказал он.

Подарок. После вчерашнего унижения он дарит мне подарки. Как будто можно купить мое прощение за красивую безделушку.

Он открыл коробочку. Внутри лежало кольцо – огромный бриллиант, который сверкал как слеза.

– Это для помолвки, – сказал он, беря мою руку.

– Для помолвки?

– Мы поженимся.

Кольцо было тяжелым. Красивым. Дорогим. И совершенно чужим на моей руке.

– Я не просил твоего согласия, – добавил он, видя мое замешательство. – Я просто сообщаю о своем решении.

Решение. Не предложение, не просьба – решение. Как покупка новой машины или смена обоев.

– Понятно, – прошептала я.

– Ты не рада?

Как объяснить ему, что радость и я больше не знакомы? Что внутри меня пустота, которую не заполнить никакими бриллиантами?

– Рада, – солгала я.

– Тогда поцелуй меня.

Я поцеловала. Быстро, как птичка клюет зерно.

– Еще кое-что, – он подошел к шкафу, достал длинный белый чехол.

Внутри было платье. Свадебное платье. Белое, как снег, с кружевами и жемчужными пуговицами.

– Примерь, – сказал Джахангир.

– Что это?

– Свадебное платье. Хочу посмотреть, как ты в нем выглядишь.

Свадебное платье. Символ чистоты, невинности, добровольного выбора. Какая издевательская ирония.

Я переоделась в ванной. Платье было прекрасным – шелк, кружева, тысячи мелких бисеринок. Настоящее произведение искусства.

Но когда я смотрела на себя в зеркало, видела не невесту – видела жертву в красивой упаковке.

Когда я вышла, Джахангир замер. В глазах вспыхнул огонь – не похоти, а чего-то более глубокого.

– Боже, – прошептал он. – Ты прекрасна.

– Спасибо.

– Нет, ты не понимаешь. Ты не просто красивая. Ты… совершенная.

Он подошел, взял за руки. На его лице было выражение, которого я раньше не видела. Нежность? Восхищение? Или просто удовлетворение покупкой?

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал он.

– Я счастлива.

– Опять лжешь.

– Нет…

– Людмила, – он взял мое лицо в ладони, – я знаю, что ты думаешь обо мне. Знаю, что ты меня ненавидишь.

Я хотела возразить, но слова застряли в горле.

– И знаешь что? Мне плевать. Ненависть тоже чувство. А равнодушие – это смерть.

– Я не понимаю…

– Понимаешь. Ты очень умная девочка. Слишком умная для своего же блага.

Он поцеловал меня. Медленно, требовательно, как хозяин целует свою собственность.

– Я дам тебе все, – прошептал он. – Дом, деньги, статус. Детей, которые будут носить мою фамилию. Жизнь, о которой ты даже не мечтала.

– А взамен?

– Взамен ты отдашь мне себя. Полностью.

– Я уже отдала.

– Тело отдала. А душу нет.

Он был прав. Душа все еще сопротивлялась, билась в клетке из золота и бриллиантов.

– Душа не продается, – сказала я.

– Все продается. Вопрос только в цене.

– Какова моя цена?

Джахангир усмехнулся.

– Жизнь твоего брата. Спокойствие всех, кого ты любишь.

Удар под дых. Он назвал цену, и я поняла – платить придется.

– Ты отвратительный подонок, – прошептала я.

– Да. Но я честный подонок. Я не обманываю тебя красивыми словами о любви.

– А что тогда? Что ты чувствуешь ко мне?

– Хочу тебя. Каждую секунду, каждой клеткой. Хочу так сильно, что готов убить за это весь мир.

Желание. Не любовь – желание. Грубое, животное, разрушающее все на своем пути.

– И этого достаточно для брака?

– Более чем. Большинство браков строится на меньшем.

Он посмотрел на часы.

– Переодевайся, – сказал он внезапно. – Мне нужно уехать.

– Куда?

– К Амине. У нас дела.

Слово ударило меня как пощечина. Амина. Его первая жена. Женщина, которая делила с ним тридцать лет жизни.

– Надолго? – спросила я, стараясь говорить равнодушно.

– На пару часов. Может, больше.

Я кивнула, не глядя на него. Внутри все сжалось в комок, но я не дам ему увидеть свою боль.

– Понятно.

– Ты остаешься дома.

Он уже одевался, поправлял галстук перед зеркалом.

– Амина моя жена тридцать лет, – сказал он, не глядя на меня. – У нас есть дела, которые тебя не касаются.

Ревность вспыхнула в груди, как напалм. Жгучая, уничтожающая все на своем пути.

Я ничего не сказала. Молчала, сжав зубы до боли. Пусть идет к своей драгоценной Амине. Мне все равно.

Хотя это была ложь. И мы оба это знали.

Джахангир повернулся ко мне. В глазах не было ни нежности, ни понимания. Только холодная решимость.

– Ты будешь второй женой, Людмила. Запомни это. Амина была первой и останется первой. Навсегда.

Слова впились в сердце как кинжалы. Вторая жена. Второстепенная. Менее важная.

– Я понимаю, – прошептала я.

– Увидимся вечером.

Он поцеловал меня в лоб – покровительственно, как отец целует ребенка. И ушел.

А я осталась одна в этом огромном доме. В свадебном платье, которое теперь казалось саваном. И с ревностью, которая жгла изнутри как кислота.

Ревность к Амине. К женщине, которая называла меня дочкой, а теперь стала моей соперницей. К той, у которой есть права, история, тридцать лет совместной жизни.

Я ненавидела ее. Ненавидела каждой клеткой, каждым вздохом. Хотела, чтобы она исчезла, умерла, растворилась в воздухе.

И ненавидела себя за эту ненависть. За то, что ревную к жене мужчину, который меня изнасиловал. За то, что хочу быть единственной у того, кто разрушил мою жизнь.

Я стояла перед зеркалом и смотрела на свое отражение. На девушку в белом платье с бриллиантовым кольцом на пальце. На будущую вторую жену криминального авторитета.

Где была Людмила Лаврова? Студентка, которая мечтала стать учителем? Девушка, которая читала стихи и верила в любовь?

Она умерла. Вчера, во дворе, когда целовала ботинки мужчины, который разрушил ее жизнь.

А сегодня родилась новая Людмила. Которая ревнует к первой жене. Которая боится остаться одна. Которая начинает привыкать к золотой клетке.

Мне стало так одиноко, что заболела грудь. Физически заболела, как будто кто-то сжимал сердце в кулаке.

Он ушел к Амине. К женщине, которая знает его тридцать лет. Которая родила ему сына. Которая имеет права, которых у меня никогда не будет.

И я хотела эти права. Несмотря на ненависть к нему, несмотря на унижения, несмотря на все. Хотела быть первой, единственной, главной.

Хотела, чтобы он смотрел только на меня. Думал только обо мне. Желал только меня.

Как же я себя ненавидела за эти мысли. За то, что превратилась в ревнивую стерву, которая борется за внимание своего насильника.

Когда это случилось? Когда жертва превратилась в соперницу?

Привыкание к тюремщику – коварная штука. Сначала ты боишься его. Потом принимаешь. Потом начинаешь зависеть от его внимания.

А потом понимаешь, что готова убить любую, кто посмеет на него претендовать.

Я представляла, как они сейчас вместе. Как он целует ее, как касается ее кожи. Как говорит ей слова, которые еще час назад говорил мне.

И внутри все горело. Ревность пожирала меня изнутри, оставляя только пепел и ненависть.

Ненависть к Амине. К себе. К нему.

Но больше всего – к тому факту, что я не могу перестать хотеть его внимания.

Я провела остаток дня в спальне, не снимая свадебного платья. Смотрела на кольцо на пальце и думала о том, что значит быть второй женой.

Делить мужчину с другой. Ждать, когда он вернется от нее. Знать, что в его сердце есть место, куда тебе вход запрещен.

Некоторые клетки красивее других. Некоторые тюремщики добрее. Но тюрьма остается тюрьмой, даже если прутья сделаны из золота.

А самое страшное – когда понимаешь, что начинаешь любить свою тюрьму. И бояться, что тебя из нее выгонят.

Потому что снаружи теперь нет ничего. Только пустота и воспоминания о том, кем ты была раньше.

Когда Джахангир вернулся поздно вечером, я все еще сидела в свадебном платье. На его одежде был запах чужих духов. Амины.

Меня вырвало бы, если бы в желудке что-то было.

Он увидел меня и усмехнулся.

– Ждала меня?

– Нет, – солгала я. – Просто некуда было деваться.

– Врешь. Ты ревновала.

Я промолчала. Что сказать? Что да, я ревновала до безумия? Что хотела убить Амину собственными руками? Что ненавижу себя за эти чувства?

– Ревность тебе идет, – сказал он. – Делает тебя почти человечной.

Почти человечной. Как будто до этого я была вещью.

Хотя… разве не была?

Я не отвечала. Молча сидела в своем белом платье и ненавидела его, себя, Амину и весь мир.

Но больше всего я ненавидела то, что завтра снова буду ждать его возвращения.

И снова буду ревновать к каждой женщине, которая посмеет на него посмотреть.

____________