355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уильям Уилки Коллинз » Опавшие листья » Текст книги (страница 16)
Опавшие листья
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 21:33

Текст книги "Опавшие листья"


Автор книги: Уильям Уилки Коллинз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Он сошел с крыльца, скромный слуга пожелал ему доброго утра с каким-то радостным уважением, он был рад, что в продолжении нескольких месяцев не увидит своего сурового господина. Амелиус остановился и обернулся, грустно улыбнувшись. Он был в таком расположении духа, что готов был, чтоб сколько-нибудь развлечься, шутить со слугой.

– Ричард, – спросил он, – собираетесь вы жениться? – Ричард, пораженный изумлением, скромно признался, что помолвлен с горничной из соседнего дома. – И скоро свадьба? – продолжал Амелиус, играя тросточкой. – Как только я скоплю немного денег, сэр.

– Будь прокляты эти деньги! – вскричал Амелиус и, ударив тросточкой по мостовой, пошел дальше, бросив последний взор на дом, который в эту минуту был ему ненавистен. Ричард проводил молодого джентльмена и, с недоумением покачав головой, запер дверь.

Глава XXIX

Амелиус отправился прямо домой в коттедж с отчаянным намерением вернуться к своим старым планам и зарыться в книгах. Осматривая с нетерпением школьника свои хорошо снабженные полки, он, по несчастью, попал на историю Англии Гуме. Он взял первый том. Менее чем в полчаса он убедился, что Гуме ничего не может для него сделать. Премудро вдохновленный, он обратился к более близкой истории, которую люди называют вымыслом. Писатель в высшей степени талантливый, превосходивший всех романистов, как Шекспир всех драматургов, Вальтер Скотт занимал почетное место в его библиотеке. Коллекция его романов в Тадморе была неполна. Амелиус тотчас же принялся за «Роб-Роя». Он открыл книгу и до конца дня занимался любовью его к Диане Верной. Когда же поднимал глаза и устремлял их в сад, чтоб дать им немного отдохнуть, то увидел Андрю Файрсервиза, хлопотавшего около цветочных клумб.

Он окончил последнюю страницу благородного рассказа, когда Тоф пришел в комнату накрывать на стол.

Господин за столом и слуга, стоя за его стулом, привыкли разговаривать во время обеда. Амелиус из всех сил старался болтать по-прежнему. Но он уже покинул прелестный мир мечтаний, открытый перед ним Вальтером Скоттом. Тяжелая действительность его будничной жизни восставала перед ним со всех сторон. Наблюдая его с величайшим вниманием, француз заметил перемену в его настроении и отсутствие аппетита, которым в другое время отличался его господин.

– Могу я осмелиться сделать замечание, сэр? – спросил Тоф после довольно продолжительного молчания.

– Конечно.

– И могу я позволить себе выразить свободно свои чувства?

– Можете.

– Дорогой сэр, у вас отличный обед сегодня, – начал Тоф. – Простите мне, что я хвалю самого себя, я нахожусь под влиянием весьма естественной гордости, состряпав такой обед. Все было так вкусно, так хорошо, а вы почти ничего не кушали, и вместо обычного приятного разговора вы были погружены в меланхоличное молчание, преисполнившее меня сожалением. Вас ли следует обвинять за это? Нет, жизнь, которую вы ведете. Я называю это жизнью монаха, затворника, жизнью, не подходящей для молодого человека. Извините за горячность моих выражений, я желал бы сделать язык свой, как можно изящнее. Могу я сослаться на песню? Это старая, старая французская песня, давно забытая, называвшаяся: мужья холостяки. В этой песне две строки, которые часто певал мой отец и которые я хочу применить к вам. «Любовь, нежность и веселость, вот девиз настоящего француза». Вы, сэр, обладаете нежностью и веселостью, только последняя в продолжение нескольких дней находится под спудом. L'amour! Love, как вы называете по-английски! Где та прелестная женщина, которая должна служить украшением этому очаровательному коттеджу? Почему не видать ее? Исправьте этот недостаток, сэр. Вы здесь в загородном раю. Вследствие моей долголетней опытности прошу вас, пригласите сюда Еву. А, вы улыбаетесь, потерянная веселость возвращается, и вы это сознаете так же, как и я. Могу я предложить вам еще стаканчик Бордосского и кусочек мяса под соусом?

Невозможно было оставаться грустным в обществе такого человека. Амелиус потребовал еще соуса и выпил стакан вина.

– Мой добрый друг, – сказал он, несколько оживившись, – вы говорите о прекрасных женщинах и вашей долголетней опытности. Дайте возможность мне услышать о том, какого рода вы имели опыты.

Сначала Тоф сконфузился, но, быстро оправившись, заговорил:

– Вы почтили меня названием вашего друга, сэр. После этого я уверен, что вы не захотите прогнать меня, если я сообщу вам всю истину. Нет! Мое сердце говорит мне, что я не напрасно взываю к вашему снисхождению. Дорогой сэр, в праздничные дни, когда вы отпускали меня отдохнуть, я оставлял надежного человека, который заботился о доме в мое отсутствие, не правда ли? Один из них был красивый молодой человек, если вы помните. Это сын мой от первой жены, в настоящее время ангела на небесах. Другой, стороживший ваш дом, был черноглазый мальчик, чудо скромности для его лет. Это сын мой от второй жены, – тоже ангел на небесах. Простите мне, я еще не кончил. На днях вам показалось, что вы слышали детский крик внизу лестницы. Как подлый негодяй, я солгал, сказал, что это ребенок в соседнем доме. Ах, сэр, это был мой собственный херувим, ребенок от третьей жены, ангела, живущего на улице Эджевар, в маленьком модном магазине, из которого выходят великие произведения. Промежутки между моими женитьбами не заслуживают вашего внимания, были только мимолетные прихоти, сэр, мимолетные фантазии! Чтоб резюмировать все, как говорят в Англии, достаточно сказать, что я не могу противостоять женскому полу. Если умрет мой третий ангел, я вырву все свои волосы, но не замедлю приискать четвертого.

– Возьмите хоть дюжину, если вам это нравится, – сказал Амелиус, – но к чему вы все это мне рассказываете?

Тоф повесил голову.

– Я полагаю, что это один из моих недостатков. Публикации прислуг в ваших английских газетах пугают меня. Как самый лучший слуга-мужчина публикует о себе, когда он нуждается в хорошем месте? Он говорит «свободный, не обремененный». Боже милостивый, какое ужасное выражение относительно бедных, прелестных малюток! Я боялся, сударь, что вы будете иметь что-нибудь против моего «бремени». Молодой человек, мальчик и дитя-херувим, не говорю уж о священной памяти двух жен и восхитительного, случайного присутствия третьей, – все это опутывает жизнь влюбленного, достойного француза. Вот достаточно причин для колебаний. Но не в том дело. Я благословляю мою звезду, что теперь освобожден от дальнейших предосторожностей. Позволю себе обратить ваше внимание на Рокфорский[6]6
  Рокфор – сорт сыра с плесневым грибком, имеющий острый вкус и запах.


[Закрыть]
сыр, сударь.

Обед был окончен, и Амелиус остался, наконец, один. Наступил вечер, было так тихо, что ветер не шевелил даже листьев на деревьях в саду. Ни одна тележка не проезжала по боковой дороге около коттеджа. От времени до времени слышался снизу лестницы разбитый голос Тофа, распевавший песни, между тем как он мыл тарелки и блюда и приводил все в порядок. Амелиус посмотрел на полки и решил, что после Роб-Роя ему в этот вечер нечего более читать. Минуты медленно тянулись за минутами, смертельное уныние снова охватило его душу. Чем мог он этому помочь? Его благоразумные привычки в Тадморе предлагали лишь одно средство. Каковы бы ни были его тревоги, у него был самый простой метод избавляться от них. Он пошел гулять.

Часа два бродил он по предместью Лондона. Может быть, дурная погода, может быть, плохо переваренный обед тяжело действовали на него, только он так утомился, что должен был вернуться в коттедж на извозчике.

Тоф отпер дверь, но не с обычной живостью. Амелиус был слишком утомлен, чтоб заметить это ничтожное обстоятельство. В противном случае он бы увидел какое-то странное выражение на увядшем лице француза. Он с участием и беспокойством смотрел на своего господина, когда брал у него шляпу и пальто, но вместе с тем сардоническое и веселое выражение преобладало у него над другими, более серьезными ощущениями. «Тяжелый, неприятный вечер», – сказал Амелиус. А Тоф, всегда столь говорливый, теперь только ответил: «Да, сэр», – и удалился в кухню.

Амелиус отправился в библиотеку и уселся в своем любимое, мягкое кресло. Огонь горел в камине, занавесы были спущены, на столе стояла лампа для чтения со своим зеленым абажуром, нельзя было найти комнаты более комфортабельной и удобной после долгой прогулки. Развалившись в кресле Амелиус подумал, не позвонить ли ему и не потребовать ли чего-нибудь подкрепляющего, хоть водки с водой, но не успел он подумать, как уснул, а пока спал, видел сон.

Сон ли это был?

Правда, он видел библиотеку фантастически изменившейся, но видел ту же самую комнату, и те же предметы, что наяву. Но вскоре совершившееся событие заставило его сомневаться в действительности. Простодушная Салли, находившаяся в приюте за несколько миль от Лондона, явилась в библиотеке. Он увидел, как раздвинулись занавески и из-за них выступила девушка, остановилась и робко посмотрела на него. Она была одета в то платье, которое он купил ей, и казалась прелестнее обыкновенного. К красоте юности присоединилась теперь красота здоровья: щечки ее пополнели и бледные губки стали ярко-розовыми. Страх ее мало-помалу прошел, она улыбнулась, тихо прошла через комнату и остановилась подле него. Посмотрев на него несколько минут с выражением нежности и радости, она оперлась руками на ручки его кресла и мягким, приятным голосом, который он так хорошо помнил, проговорила: «Мне хочется поцеловать вас». Она наклонилась к нему и спокойно, невинно, как ребенок, поцеловала его. Потом она приподнялась и осмотрелась кругом. «Достаточно огня в камине», – пробормотала она и в ту же минуту погасила лампу. Стало темно, ему не стало ее видно, не стало и слышно. Наступила тишина, он совсем уснул. Его последующее ощущение было ощущение холода, он вздрогнул и проснулся.

Впечатление сна было очень живо в минуту пробуждения. Он испугался, приподнявшись в кресле. Сон ли он видел? Нет, он не спал. И в комнате было действительно темно.

Он все смотрел и смотрел, но ничто не опровергало и не объясняло виденного. В камине огонь едва мерцал и оставлял комнату во мраке, но можно было различить на столе погашенную лампу.

Он раздул огонь и только что протянул руку к колокольчику, чтоб позвать Тофа, как раздумал. На что ему свет лампы? Он слишком утомлен, чтоб читать, лучше уснуть и увидеть опять Салли во сне. Что может быть худого в грезах о маленьком, милом создании, находившемся от него так далеко? Самыми счастливыми часами в его жизни были часы, проведенные во сне.

Когда свежие угли слегка вспыхнули, он снова взглянул на лампу. Странно, что свет ее погас именно в то время, когда он видел все это во сне. И в комнате не осталось никакого запаха. Ему было лень, или он был слишком утомлен, чтоб выяснять этот вопрос. Пускай тайна остается тайной, а он отдохнет в мире. Он спокойнее расположился в кресле. Чего ради ломать голову над лампой вместо того, чтоб закрыть глаза и снова заснуть!

В комнате была такая приятная температура. Он поправил подушки так, чтоб голове его было как можно удобнее, и принял самую покойную позу. Но влияние только что виденного им отогнало сон, как он ни располагался, ни устраивался, все было тщетно. Едва закрывал он глаза, как перед ними являлось то же видение. Он покорился обстоятельствам, протянул ноги и стал смотреть на приятный огонек.

За последнее время он стал чаще вспоминать свою прошлую жизнь в Тадморе. Мысли его и теперь перенеслись к тем дням. Часы на камине пробили девять. В это время в Тадморе ужинают и толкуют о событиях дня. Он видел и себя за длинным столом, рядом с мистрис Меллисент и с любимой собакой у ног его. Где то теперь Меллисент? Грустное было письмо ее, в котором она выражала странную уверенность, что он со временем вернется к ней. Было что-то симпатичное и привлекательное в этом маленьком создании, так много страдавшем и прожившем дома такую тяжелую жизнь. Утешительно было думать, что она снова вернется в Общину. Где может она найти более счастливую жизнь? Будет ли она заботиться о его собаке до его возвращения. Все обещали быть добрыми к его любимому животному, но собака была очень привязана к Меллисент, ей было бы лучше с ней, чем с кем-либо другим. И его ручной олень и его птицы – что-то они поделывают? Он даже не писал, не справлялся о них, он был жестоко забывчив в отношении этих добрых, безгласных друзей своих. В настоящем одиночестве, при мрачных сомнениях насчет своей будущности, чего не дал бы он, чтоб чувствовать собаку, прижимавшуюся к его груди, и оленя, лижущим его руку. Голова его болела, болезненное ощущение сдавливало грудь. Он пытался встать и потребовать огня, возбуждал свое мужество, чтобы пересиливать и сопротивляться этим ощущениям. Но все было тщетно; куда девалась его энергия? Что случилось со свойственной ему веселостью, он снова опустился в кресло, от стыда за свою слабость закрыл лицо руками и залился слезами.

Вдруг он почувствовал прикосновение нежных пальцев. Его руки были тихо отняты от лица, знакомый, милый голос произнес: «О, не плачьте». Из-за слез смутно увидел он маленькую фигурку, стоявшую между ним и огнем. В своем невыносимом одиночестве он тосковал по собаке, по оленю. Здесь было несчастное создание, поднятое им на улице, избавленное от неизъяснимых ужасов, всем сердцем желавшее стать его товарищем, другом, слугою! Здесь был ребенок, жертва холода и голода, переходящий от детства к женскому возрасту, чистый, невинный, стремившийся лишь занять место собаки и оленя!

Амелиус смотрел на нее недоверчиво, сомневаясь, видит он ее в действительности или во сне.

– Господи, Боже мой! Неужели я опять грежу? – воскликнул он.

– Нет, – сказала она просто. – Теперь вы не спите. Позвольте мне вытереть ваши глаза, я знаю, куда вы положили свой носовой платок. – Она опустилась на колени, вытерла его слезы и поправила волосы на лбу. – Я боялась показаться вам, когда услышала, что вы плачете, – продолжала она. – Тогда я подумала, что вы не можете сердиться на меня теперь, я вышла из-за занавески. Старый слуга впустил меня сюда. Я не могу жить, не видя вас, я употребляла все усилия, но не могла больше выдержать. Я прямо сказала это старому слуге, когда он отпер мне дверь. Я сказала ему: «Мне необходимо его видеть, неужели вы меня не впустите?» Он отвечал: «Господи, помилуй, вот Ева, войдите!» Я не знаю, что он хотел этим сказать, но он впустил меня, а это все, чего я желала. Он такой забавный, этот старый иностранец. Отошлите его, теперь я буду служить вам. О чем вы плакали? Я очень часто плакала о вас. Но я не могу думать, не могу надеяться, что вы плакали обо мне. Я ожидаю только, что вы меня побраните, я нехорошая девушка, я знаю.

Она подозрительно взглянула на него и опустила голову, ожидая, что он будет бранить ее. Амелиус потерял всякое самообладание. Он схватил ее в свои объятия и осыпал поцелуями. «Вы доброе, благородное создание!» – воскликнул он и вдруг остановился, но слишком поздно – неосторожность была уже допущена. Он оттолкнул ее от себя, заговорил строгим голосом, задал несколько вопросов и сделал немало заслуженных упреков. Но Салли была слишком счастлива, чтоб слушать его. «Теперь все хорошо, – прокричала она. – Я никогда, никогда не вернусь больше в приют. О, как я счастлива! Зажжем лампу!»

Она нашла спички на камине. Минуту спустя комната осветилась. Амелиус смотрел на нее, совершенно неспособный решить, что он должен сказать или сделать. Для довершения его недоумения послышался голос заботливого старого француза, скромно говорившего из-за двери.

– Я приготовил небольшой, весьма аппетитный ужин, – сказал Тоф. – Потрудитесь позвонить, когда вы и молодая леди пожелаете кушать.

Глава XXX

Вмешательство Тофа имело свое действие. Упоминание об ужине, наивно означавшее принятие Салли в коттедж, напомнило Амелиусу об его ответственности. Он вышел в коридор и затворил за собой дверь.

Старый француз ожидал, что его разбранят или поблагодарят, и стоял, опустив голову, подняв кверху плечи и скрестив руки с видом безмолвной покорности обстоятельствам.

– Знаете ли вы, что поставили меня в страшно неловкое положение? – начал Амелиус.

Тоф поднес одну руку к сердцу.

– Вам известна моя слабость. Когда это прелестное создание появилось в дверях, изнемогая от усталости, я не мог устоять и исполнил бы ее просьбу, если б для этого мне пришлось перепрыгнуть через крышу этого коттеджа. Если я виноват, не обращайте внимания на верность, с которой я служил вам, велите мне убираться, но не требуйте от меня жестокости и суровости в отношении очаровательной мисс. Это не по моему характеру. – И при этих словах Тоф торжественно поднял к воображаемому небу полные слез глаза. – Священное слово честного француза, я скорее умру, чем поступлю так.

– Не говорите глупостей, – прервал его Амелиус с нетерпением. – Я не браню вас, но вы поставили меня в скверное положение. Чтоб исполнить свой долг, я должен бы послать сейчас же за извозчиком и отправить ее назад.

Тоф вытаращил свои глаза в полном изумлении. – Как! – вскричал он. – Отправить ее назад! Не дав отдохнуть, не предложив ужина! И это вы называете долгом? Как ужасен, как безобразен должен быть долг, который заставляет быть таким негостеприимным в отношении женщины! Извините, сударь, я должен высказать свои чувства или я лопну. Вы, может быть, скажете, что я не имею понятия о долге. Извините, сознание моего долга здесь.

И он отворил дверь в диванную. Несмотря на свою тревогу, Амелиус разразился смехом. Неистощимая находчивость француза превратила диванную в спальню для Салли. На софе была постлана чистая, белая постель. Гребенка, головная щетка и флакон одеколона были приготовлены на столе, таз и кувшин с теплой и холодной водой стояли у камина, под ними было разостлано шерстяное одеяло для безопасности ковра.

– Я не смею противоречить вам, сэр, но вот мое понятие о долге, – сказал Тоф. – В кухне другое выражение моего понятия, вы можете убедиться в том с лестницы, посредством вашего обаняния. Салми из куропаток под соусом с чесноком. О, сэр, позвольте этому бедному ангелу отдохнуть и освежиться! Добродетельная суровость ужасная добродетель для ваших лет. – Он говорил совершенно серьезно, с видом моралиста, провозглашающего принципы, делающие честь его уму и сердцу.

Амелиус вернулся в библиотеку.

Салли оставалась в мягком кресле с подушками. Ее поза, показывала, что она очень утомлена.

– Я сделала большую, большую прогулку, – сказала она, – и не знаю, что более болит у меня, спина или ноги. Но это мне все равно, я вполне счастлива тем, что нахожусь здесь. – Она спокойно расположилась в кресле. – Вас удивляет, что я так смотрю на вас? – продолжала она. – Но я так давно вас не видела.

В ее голосе звучала нежность, невинная нежность, откровенно обнаруживаемая. Живительное влияние жизни в приюте сделало многое, но еще большее оставалось сделать. Ее худое личико пополнело, губы и щеки возвратили свой натуральный цвет, она была такою, какой видел ее Амелиус во сне. Но ее глаза в спокойном состоянии сохранили прежний покорный взор, ее манеры, более плавные и уверенные, не потеряли детской прелести. Ее переход от ребенка к женщине происходил с примерной постепенностью.

– Как вы полагаете, приедут за вами сюда из приюта? – спросил Амелиус.

– Я не думаю, – спокойно сказала она, посмотрев на часы. – Уже прошло много времени с тех пор, как я ушла оттуда через заднюю дверь. У них строгие правила в отношения бежавших оттуда девушек, даже в случае, если друзья привезут их назад. Если вы отправите меня назад… – Она замолчала и задумчиво устремила глаза на огонь.

– Что вы сделаете, если я отправлю вас назад?

– Что сделала одна из наших девушек прежде, чем ее приняли обратно в приют. Она бросилась в реку, приняла ванну, как она выражалась. Это была большая, сильная девушка. Ее вытащили и спасли. Она говорила, что не чувствовала никакой боли, никакого страдания, пока ее не привели в чувство. Я маленькая и слабая, я не думаю, чтоб меня вернули к жизни, как бы это сделать ни старались.

Амелиус попробовал порассуждать с ней, убедить ее, что она дурно поступила, бежав из приюта. Ответ Салли сделал все дальнейшие упреки излишними. Вместо того чтоб защищаться, она тяжело вздохнула и сказала: «У меня не было денег, я пришла сюда пешком».

Благоразумные увещания Амелиуса перешли в сострадательное изумление.

– Как, бедная крошка, да ведь тут семь или восемь миль, – воскликнул он.

– Полагаю, – отвечала Салли. – Но что мне до того теперь, когда я нашла вас.

– Но как вы нашли меня? Кто сказал вам, где я живу? Она улыбнулась и вынула из-под лифа фотографию коттеджа.

– Но мистрис Пейзон отрезала адрес, – заметил Амелиус.

Она повернула фотографию и показала заднюю сторону, на которой было написано имя и адрес фотографа.

– Мистрис Пейзон не подумала об этом, – промолвила она с лукавой усмешкой.

– А вы подумали о том? – спросил Амелиус.

– Я слишком глупа для этого, – сказала она, покачав головой. – Меня надоумила та девушка, что хотела утопиться. «Вы непременно решились бежать?» – спросила она меня. «Да», – отвечала я ей. «В таком случае вы пойдете к человеку, делавшему эту фотографию, он должен знать место», – заявила она. Я расспрашивала у всех о месте его жительства, нашла его, и он сказал мне ваш адрес. Он добрый человек, он предложил мне стакан вина, так как нашел, что у меня очень утомленный вид. Я сказала ему, что мы, вы и я, ваша служанка, придем к нему на днях сфотографироваться. Могу я сказать старому чудаку французу, что он может убираться теперь, как я пришла к вам? – Простота, с которой она обнаруживала свою ревность к Тофу, заставила Амелиуса улыбнуться. Салли, наблюдавшая за малейшим изменением в его лице, сейчас же сделала из этого свое заключение. – Ах! – радостно воскликнула она, – я буду убирать вашу комнату чище, чем он. Я заметила пыль на занавесях, когда скрывалась от вас.

Амелиус подумал о своем сне.

– Вы выходили из-за занавески, когда я спал? – спросил он.

– Да, мне нечего было бояться вас, когда вы спали. Мне было удобно смотреть, на вас, и я вас поцеловала. – Она сделала это признание без малейшего смущения, ее прекрасные голубые глаза смотрели ему прямо в лицо. – Но вы спали беспокойно, – продолжала она, – и я испугалась, погасила лампу и думала, что если вы будете меня бранить, то мне легче будет снести это в темноте.

Амелиус слушал в удивлении. Так он видел наяву то, что казалось ему грезой. Между ним и Салли была какая-то таинственная симпатия. Эти тайные рассуждения были прерваны вопросом Салли.

– Могу я снять свою шляпу и привести в порядок свой туалет. – Некоторые мужчины сказали бы нет, но Амелиус не принадлежал к числу их.

Из библиотеки была дверь в диванную, спальня Амелиуса находилась на другом конце коттеджа. Когда Салли увидела комнату, приготовленную Тофом, она остановилась в дверях в безмолвном удивлении перед представившейся ей роскошью. От времени до времени Амелиусу слышался плеск воды и безыскусная английская песня, от которой и произошло ее имя. Потом она постучала в дверь и спросила из-за нее: «Здесь есть духи на столе, можно мне взять немножко?» Потом Тоф постучался в другую дверь, выходившую в коридор, и спросил, скоро ли прелестная молодая мисс будет готова к ужину? Салли как будто уже имела свое место в маленьком хозяйстве. «Что мне делать?» – спрашивал себя Амелиус. Тоф, вошедший в эту минуту в комнату, почтительно ответил: «Поторопите молодую особу, сэр, не то салми остынет».

Она вышла из своей комнаты, осторожно ступая больными ногами, такая свеженькая, такая прелестная, что Тоф, залюбовавшись ею, не так, как следовало, свернул салфетку, что случилось с ним первый раз в жизни.

– Прикажете шампанского, сэр, – спросил он потихоньку Амелиуса. Явились куропатки, одушевляющее вино заискрилось в стаканах, Тоф превзошел самого себя за ужином. Салли забыла о приюте, забыла ужасные улицы и смеялась, веселилась, как самая счастливая девушка на свете. Амелиус, оживившись в приятной атмосфере юности и хорошего, веселого настроения, стряхнул с себя заботу об ответственности и стал хорошим товарищем. Пылкая веселость этого вечера доходила уже До высшей степени, страшный признак долга, приличий, благоразумия давно исчез из комнаты, как вдруг Немезида, богиня возмездия, возвестила о своем прибытии стуком колес и потом решительным, громким звонком.

В комнате наступила мертвая тишина. Амелиус и Салли смотрели друг на друга. Опытный Тоф тотчас же смекнул в чем дело.

– Это ее отец или мать? – спросил он Амелиуса с беспокойством. Услышав, что она не знает ни отца, ни матери, он весело щелкнул пальцами и на цыпочках отправился в зал. – У меня родилась идея, – прошептал он. – Послушаем.

Послышался высокий, решительный женский голос, говоривший, по-видимому, с извозчиком.

– Доложите, что я приехала от мистрис Пейзон и должна немедленно видеть мистера Гольденхарта.

Салли задрожала и побледнела. «Надзирательница, – тихо пробормотала она. – О, не впускайте ее сюда». Мистер Гольденхарт увел перепуганную девушку в библиотеку, Тоф последовал за ними, почтительно спрашивая, что значит «надзирательница». Получив необходимые объяснения, он решил, что надзирательница означает женщину, которая держит прелестных девушек в плену, отворил дверь библиотеки и ушел в зал. Облегчив таким образом свою душу, он вернулся к своему господину и, подняв пальцы, представил, что натягивает нос.

– Я полагаю, сэр, что вам вовсе нет надобности видеть эту бешеную женщину? – сказал он. Прежде чем Амелиус успел что-нибудь ответить, раздался снова звонок, возвещавший, что бешеная женщина желает видеть Амелиуса. Тоф прочел желание своего господина на его лице. Этот непредвиденный случай, однако, не застал его врасплох, он также готов был справиться с надзирательницей, как справился с ужином. «Ставни закрыты, занавеси спущены, – напомнил он своему господину. – Света не видать снаружи. Пускай ее звонит, мы все спать легли». Он обратился к Салли, восхищаясь своей выдумкой. «Что думаете вы об этом, мисс?» Когда он произносил эти слова, раздался третий звонок. «Звони, госпожа надзирательница! – воскликнул он. – Мы все уснули, попробуй разбудить нас». Четвертый звонок был последний. Резкий треск возвестил о том, что проволока была порвана, и вслед затем зазвенела железная ручка, упавшая на каменистую дорожку сада. Калитка, так же как и люди, была избавлена от нападений матроны. «Успокойтесь, мисс, – сказал Тоф, – если б она вздумала перелезть через калитку, то напоролась бы на гвозди. – В следующую минуту стук отъезжавшего экипажа возвестил о неудаче надзирательницы и решил вопрос о ночлеге Салли».

Она молча сидела у окна, когда Тоф вышел из комнаты, открыла занавески и посмотрела на темное небо.

– Что вы смотрите? – спросил Амелиус.

– Я смотрю на звезды.

Амелиус подошел к окну.

– Сегодня нет звезд, – заметил он.

Она опустила занавеску.

– Я думала о вечерах, проведенных мною в приюте. Днем, вы знаете, я занималась чтением и писанием. Я хотела научиться. Мое сердце замирало от страха, что вы презираете такое невежественное создание, как я. Я всегда старательно готовила свои уроки. Я мечтала о том, что сделаю вам сюрприз, написав вам хорошенькое письмо. Одна из учительниц (она оставила школу) была очень добра ко мне. Я привыкла разговаривать с ней, и когда я что-нибудь не правильно говорила, она исправляла и учила меня. Она говорила, что вы будете лучшего обо мне мнения, если я буду хорошо выражаться, и я стала говорить лучше, не правда ли? Это все происходило днем, самое тяжелое время приходило с наступлением ночи, когда другие девушки спали, а я думала о том, как я далеко от вас. Я вставала, завертывалась в одеяло и подходила к окну. В хорошие ночи звезды были моим обществом. Были две звезды, очень близкие друг к другу, которые я полюбила. Не смейтесь, я привыкла думать, что одна из них – вы, другая – я. Я загадывала, который из нас умрет, вы или я, прежде чем я вас увижу. И почти всегда случалось, что моя звезда исчезала прежде вашей. Боже, как я плакала! Мне казалось, что я никогда больше вас не увижу. Я и убежала от этого. Вам нечего говорить, это было так глупо, что мне теперь стыдно за себя. Мне хотелось увидеть сегодня вечером вашу и мою звезду. Я сама не знаю зачем. Ах, я так люблю вас! – Она опустилась на колени, взяла его руку и прижала к своей голове. – Она так горит, – сказала она, – и ваша добрая рука освежит ее.

Амелиус ласково поднял ее и повел к двери.

– Моя бедная Салли, вы совсем истомлены и нуждаетесь в отдыхе и сне. Простимся.

– Я сделаю все, что бы вы мне ни велели, – отвечала она. – Если мистрис Пейзон придет завтра, вы не позволите ей увезти меня? Благодарю вас. Покойной ночи.

Она обвила своими руками его шею, с чистой, невинной фамильярностью, приподнялась на цыпочках и поцеловала его как сестра.

Салли давно уже спала в своей постели, а Амелиус все еще сидел у камина в библиотеке, погруженный в думы.

Воспоминание о чувствах и мечтаниях молодой девушки, так безыскусственно обрисовавшихся в рассказе о звездах, служивших ей «обществом», не только растрогали и заинтересовали его, но наполнили его душу тревогой и сомнением за будущее. Таинственное влияние, под которым совершалось развитие девушки, действовало нравственно и физически. Пройдут безвредно недели и месяцы, но наступит время, когда их невинные отношения подвергнутся опасности. Амелиус, не способный ни на чем остановиться, смутно сознавал эту истину. Выражение лица его было тревожно, когда он зажег свечу и пошел в свою спальню. «Я не могу уяснить себе как следует, как должен я поступить, – размышлял он. – Когда же это кончится?»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю