Текст книги "Опавшие листья"
Автор книги: Уильям Уилки Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Глава XXXVII
– Где нашли его? – спросил Амелиус, хватаясь за шляпу.
– Некуда спешить, сэр, – спокойно отвечал Моркрос. – Когда я имел честь видеть вас вчера, вы говорили, что желаете привлечь Жервея к ответственности за совершенный им обман. Вы теперь избавлены от этого труда. Сегодня вечером нашли его тело в реке.
– Утопился?
– На теле его оказалось три раны, нанесенные острым орудием, после чего и был он брошен в реку, таков рапорт освидетельствовавшего его хирурга. Донесение же полиции гласит: «Обобран начисто, так как все карманы оказались пусты».
Амелиус молчал. В его расчеты не входила мысль, что преступление влечет за собою другое преступление и что преступник может таким образом ускользнуть от него. В эту минуту он был разочарован, он сознавал, что жажда мести примешивалась к высоким, одушевлявшим его побуждениям. Он чувствовал неловкость и стыд и по обыкновению спешил скрыться от непрошеных мыслей.
– Уверены ли вы, что это тот самый человек? – спросил он. – Мое описание могло ввести полицию в заблуждение, я бы хотел сам видеть его.
– Если угодно, сэр. Тем временем, если вам будет желательно проследить за украденными деньгами, нам может быть удастся (о чем я уже слышал) узнать о приобретении их косым человеком. Есть основание предполагать, что он принимал участие в грабеже, если не он совершил убийство.
Час спустя Амелиус в сопровождении Моркроса переступил порог мертвецкой, расположенной на южном берегу Темзы, и увидел тело Жервея распростертым на каменных плитах. Сторож, державший в руке фонарь, привычный к таким ужасным зрелищам, заявил, что тело находилось в воде не более двух дней. Всякий, видевший убитого, лицо которого не было нисколько повреждено, мог сейчас же узнать его. Амелиус узнал его мертвого так же хорошо, как узнал живого, когда увидел его с Фебой на улице.
– Теперь, если вы желаете, сэр, – сказал Моркрос, – полицейский инспектор пошлет сержанта за «Зелеными бельмами» – прозвище, данное человеку, подозреваемому в грабеже. – Мы можем взять сержанта с собою в кеб, если желаете.
С южного берега реки отправились они в направлении к западу, час спустя остановились у трактира. Сержант вошел в дом один, чтоб сначала навести справки.
– Мы опоздали на целый день, сэр, – заявил он Амелиусу, вернувшись к кебу. – «Зеленые бельма» был здесь прошлой ночью и с ним мистрис Соулер, судя по описанию. Оба пьянствовали, и женщина в особенности. Трактирщик ничего более не знает о них, но здесь есть мужчина, который сказывал, что слышал о них в Сырне.
– В Сырне? – повторил Амелиус.
Моркрос счел за нужное дать ему некоторые объяснения.
– Это старый дом, сэр, некогда построенный среди поля. Сто лет тому назад там помещалась сырня, и это название осталось за ним до сих пор, хотя теперь это ничто иное, как постоялый двор.
– Самое скверное место по эту сторону реки, – прибавил сержант. – Содержатель освободившийся каторжник, хитрец, принимающий краденые вещи. Между его жильцами можно встретить всевозможных мошенников, начиная от карманников до воров, вламывающихся в дома. Моя обязанность продолжать розыски, но такому джентльмену, как вы, лучше быть подальше от такого места.
Расстроенный зрелищем, представившимся ему в мертвецкой, и возбужденными им воспоминаниями, Амелиус хотел приключений, которые бы облегчили ему душу. Даже перспектива посетить воровской притон казалась ему приятнее возвращения домой.
– Если не представляется к тому серьезных возражений, то я, признаюсь, желал бы повидать это место, – сказал он.
– С нами вы будете в безопасности, – отвечал сержант. – Если вам не противен этот народ и это место, то поедемте, сэр! Извозчик, вези нас к Сырне.
Теперь они повернули к югу через настоящий лабиринт узких и темных улиц. Два раза извозчик должен был спрашивать дорогу. Во второй раз сержант, высунув голову в окно кеба, закричал: «Стой, здесь что-то происходит!»
Они вышли перед длинным, низким домом, совершенной противоположностью новейших построек. Время было позднее, но у дверей собралась целая толпа. Полиция была тут и водворяла порядок.
Моркрос и сержант проложили себе путь через толпу, ведя Амелиуса между собою.
– Что-то неладно в кухне, там позади, – сообщил полицейский сержанту, отворяя дверь с улицы. В конце небольшого коридора была другая дверь, у которой стоял караул. «Здесь надо осторожно спускаться вниз», – сказал караульный, узнав сержанта, и, вынув из кармана ключ, отпер дверь.
– Содержатель Сырни знает своих жильцов, – прошептал Моркрос Амелиусу, – место охраняется, как тюрьма.
Когда они прошли вторую дверь, до них донесся снизу дикий голос, выкрикивавший неразборчивые слова. Навстречу им, прихрамывая, поднялся по лестнице старик с страшным испугом во взоре и с волосами, в беспорядке падавшими ему на лицо.
– О! Господи! Принесли вы какие-нибудь инструменты, чтоб выломать дверь? – спросил он в отчаянии, ломая руки. – Она хочет поджечь дом! Хочет убить мою жену и дочь!
Сержант с живостью оттолкнул его с дороги и, осмотревшись кругом, сказал Амелиусу.
– Это хозяин, держитесь ближе к Моркросу и следуйте за мною.
Они стали спускаться по лестнице, и с каждым шагом неистовые крики слышались громче и громче. Они проложили себе дорогу между ворами и бродягами, столпившимися в проходе. Оставив вправо от себя плотную дубовую дверь, крепко запертую, они вышли через другую железную дверь на вымощенный камнем двор. Здесь в задней стене дома в трех или четырех футах от земли увидели они окно с решеткой. Комната была освещена газом. Несколько человек полицейских сдерживали наиболее любопытных жильцов. Между зрителями был мужчина с отвратительными косыми глазами, он стоял у окна пьяный и смотрел в него в ужасе. Сержант, увидев его, приказал одному из полицейских: «Сведите его в часть, мне нужно поговорить с Зелеными бельмами, когда он протрезвится. А теперь расступитесь, пропустите нас посмотреть, что делается в кухне».
Он взял Амелиуса под руку и провел его к окну. Даже сержант вздрогнул, увидев представившуюся его взорам сцену.
– Боже мой, – вскричал он, – это тетушка Соулер!
Это была действительно тетушка Соулер. Ужасная женщина кружилась посредине кухни, как зверь в клетке, она от пьянства пришла в исступление, называемое белой горячкой. В дальнем углу комнаты укрывались за столом жена и дочь трактирщика, в страхе за свою жизнь. Сильно пущенный газ, высоко поднимаясь к почернелому потолку, резко освещал тяжелые засовы, которыми была заперта крепкая дверь. Разве только таран был бы в состоянии выломать эту дверь с той стороны. Чтоб проложить дорогу через окно, нужно было час работы на то, чтоб перепилить решетку.
– Как она попала сюда? – спросил сержант.
– Сбежала с лестницы и сама заперла засовы в тот момент, когда хозяйка с дочерью были заняты стряпней, – отвечал кто-то из толпы, стоявшей на дворе.
Пока они говорили, из прохода сделана была новая безуспешная попытка выломать дверь. Шум от тяжелых ударов усилил еще более бешенство ужасной женщины, кружившейся в кухне при свете газа. Вдруг она приблизилась к окну и уставилась на людей, стоявших во дворе. Ее глаза были налиты кровью, все лицо горело, волосы распустились, и она рвала их собственными руками. «Кошки! – закричала она, бросая на окно яростные взоры, – миллионы кошек! И все разинули свои пасти на меня! Огня! Огня, чтоб распугать этих кошек!».
Она стала с яростью шарить в карманах и вынула оттуда полную руку бумаг. Одна из них отделилась и полетела на деревянный пресс, стоявший под окном. Амелиус стоял близко и видел, как они упали. «Боже милостивый! – воскликнул он, – это банковские билеты».
– Деньги Зеленых бельм! – зашумели воры во дворе, – она хочет сжечь его деньги!
Сумасшедшая вернулась на средину комнаты, подпрыгнула к газовому рожку и зажгла банковые билеты. Они запылали, и она разбросала их вокруг себя по полу «Прочь!» – кричала она, грозя кулаками воображаемым кошкам. «Прочь, убирайтесь в трубу, убирайтесь в окно!» Она одним скачком очутилась у окна и запустила свои кривые пальцы себе в волосы. «Змеи! – пронзительно закричала она, – змеи впились в мои волосы. Жуки ползают у меня по лицу!» Она рвала волосы до крови, царапала себе лицо ногтями.
Амелиус отвернулся от окна, будучи не в состоянии выносить более вид ее. Моркрос занял его место, с минуту внимательно наблюдал и нашел средство закончить эту сцену.
– Кварту джину! – закричал он. – Живо, прежде чем она отойдет от окна.
Минуту спустя оловянная кружка была у него в руках, и он стучал в окно.
– Джин, тетушка Соулер! Разбейте окно и выпейте джину!
Минуту спустя пьяница преодолела свои страшные видения при виде любимого напитка. Она разбила стекло кулаком.
– Дверь! – закричал Моркрос оцепеневшим от ужаса женщинам, сидевшим за столом. – Дверь! – повторил он, протягивая руку с джином.
Старшая из двух женщин была до того поражена страхом, что не понимала его, но более мужественная младшая выползла из-под стола, бросилась к двери и вынула засовы. Когда бешеная женщина хотела броситься на нее, комната была уже полна людей, во главе которых находился сержант. Трое из них схватили безумную и связали ей руки и ноги. Когда Амелиус вошел в кухню после того, как ее отправили в больницу, пятифунтовый билет лежал на прессе, а от прочих украденных денег оставался лишь пепел на полу кухни.
После терпеливых расследований и розысков наконец слабый свет озарил таинственную смерть Жервея. Доклад Моркроса Амелиусу по окончании расследований был не более как наивная догадка.
– Во-первых, оказалось ясно, что мистрис Соулер проследила за Зелеными бельмами, когда он отнес письмо в квартиру мистрис Фарнеби. Во-вторых, она сообщила ему о деньгах, полученных Жервеем, и им вдвоем удалось отыскать его. Зеленые бельма мастер своего дела, что и доказывают банковые билеты. Мы узнали из допроса, проведенного с присутствовавшими в Сырне зрителями, что Зеленые бельма вынул полную горсть банковых билетов, когда отказались подать джин, не получивши вперед денег. Мы знаем также, что обнаружилось из слов пьяной, обезумевшей тетки Соулер, что она вырвала у него банковые билеты и старалась задушить его, после чего бросилась в кухню и заложила засовы. Наконец, банкир мистрис Фарнеби признал сохранившийся от сожжения билет за один из сорока пяти, выданных им по чеку. Это сведения, касающиеся денег.
«Желал бы я удовлетворить вас и в отношении преступления. Мы не можем ничего поделать с Зелеными бельмами. Он твердит, что не знал о смерти Жервея до тех пор, пока мы сообщили ему о ней, и клянется, что нашел деньги на улице. Нет надобности говорить, что последнее уверение ложь. Мнения разделились насчет того, ответствен ли он за убийство так же как за грабеж, или замешано здесь третье лицо. Мое личное мнение таково: старая женщина завлекла Жервея (использовав молодую женщину как приманку) в какой-нибудь дом по ту сторону реки, и там Зеленые бельма хладнокровно умертвил его. Мы приложили все старания, чтоб распутать дело, и не имели никакого успеха. Доктор не подает нам надежды на содействие тетки Соулер. Если она придет в себя, что весьма сомнительно, то умрет от болезни печени. Одним словом, я боюсь, что это будет одним из тех убийств, которые остаются тайной как для полиции так и для общества».
Описание этого происшествия возбудило интерес, появившись в газетах. Читатели, любящие вмешиваться в чужие дела, писали письма, предлагая полиции глупейшие советы. Некоторое время спустя новое преступление привлекло всеобщее внимание, а убийца Жервея изгладился из памяти публики, как и многие другие, появлявшиеся до него.
Глава XXXVIII
Последний сумрачный ноябрьский день подошел к концу.
Жизнь Амелиуса, не омрачаемая более ни преступлением, ни муками, ни смертью, мирно протекала в уединении, которое озарялось присутствием Салли. Зимние дни последовали один за другим в счастливом однообразии. Занятия сменялись удовольствиями. Утро было занято уроками, послеобеденное время – прогулками, вечером читали, пели, а иногда просто разговаривали. В громадном Лондоне, где соприкасаются огромные богатства с ужаснейшей нищетой, где все социальные болезни заполняют жизнь, в этом мире было одно, в высшей степени невинное и в высшей степени счастливое существо. Салли слышала о рае в небесах, куда можно было попасть лишь после смерти. «Я нашла лучшее небо, – сказала она однажды. – Это здесь, в коттедже, и Амелиус указал мне путь к нему».
Их уединение было в это время полное, у них не было друзей, и они были совершенно чужды и нечувствительны к тому, что было опасного и жалкого в их положении. Они целовались вечером при прощании и целовались утром при встрече, и не способны были с недоверием относиться к будущему. Они жили, как птицы. Никакие гости не появлялись в доме, немногие приятели и знакомые Амелиуса, забытые им, сами забыли о нем. Иногда приходила в коттедж жена Тофа и приносила своего «херувима». Иногда Тоф приносил вниз свою скрипку и скромно говорил: «Музыка помогает проводить время». И играл для молодого господина и для молодой госпожи старые французские песни. Эти маленькие перерывы служили им приятным развлечением, они не были обмануты в ожиданиях, когда кончался день, и после «херувима» и музыки наступали тишина и мир. Так проходили счастливые зимние дни. Вой ветра и холода не приносили им ревматизма, и даже сборщик податей, заглянув в этот земной рай, ушел без проклятий, оставив для Амелиуса маленькую бумажку.
Время от времени внешний мир проникал сюда в виде письма.
Писала Регина, все с тем же спокойным расположением, иногда лишь более распространялась о том, что здоровье «дорогого дяди» медленно поправляется, что ему запрещено всякое напряжение и волнение, так как нервы его сильно расстроены и он легко раздражается. «Я даже не смею упоминать при нем вашего имени, дорогой Амелиус, оно, не знаю почему, приводит его в сильный гнев. Я должна покоряться и ждать пока он опять будет самим собою». Амелиус отвечал в таком же умеренном и любезном тоне, уверял, что письма его скучны от скучной, однообразной его жизни. Он продолжал с совершенно спокойной совестью умалчивать о присутствии Салли. Оставаясь верным Регине, какое основание имеет он укорять себя за покровительство, оказываемое им бедной, осиротелой девушке? Когда он женится, тогда он может поверить тайну своей жене, и Салли будет жить с ним как сестра его жены.
Однажды утром письмо из Парижа было от Руфуса и состояло из нескольких строк.
«Каждое утро, вставая, милый мой юноша, говорю я себе: пора, однако, отправляться в Лондон, и каждое утро откладываю до следующего дня. Хорошее ли питание или что-то особенное в воздухе, напоминающее мне родную атмосферу Кульспринга, удерживает меня здесь, не могу сказать. Вы слышали поговорку: „когда хороший американец умирает, он отправляется в Париж“. Иногда он, может быть, достаточно силен, чтоб дисконтировать свою собственную смерть и рационально насладиться будущим в настоящем. Это, как видите, поэтическая фантазия. Итак, я не могу расстаться с Парижем. Если я не могу отправиться к Амелиусу, то он должен приехать ко мне. Помните адрес: Grand hotel. Укладывайтесь и в путь. Memorandum: смуглая мисс здесь, я увидел ее катающейся в карете и снял шляпу. Она отвернулась. Британская, истая британская манера! Но я не сержусь, я ее покорнейший слуга и ваш друг Руфус».
Следующее утро принесло несколько грустных строк от Фебы. «После всего случившегося я решительно не в состоянии показаться своим друзьям, не в состоянии искать места в своей стране, так как настоящая жизнь сделалась чересчур грустной и безнадежной». Одна благотворительная леди предложила ей отправиться в Новую Зеландию с партией эмигрантов, и она приняла предложение. Может быть среди чуждых, незнакомых ей людей она возвратит уважение к себе и сделается лучшей женщиной. Она прощается с мистером Гольденхартом и извиняется, что берет на себя смелость пожелать ему счастья с мисс Региной.
* * *
Амелиус написал несколько ласковых слов Фебе и приветливый ответ Руфусу, извиняясь тем, что занятия не позволяют ему оставить Лондон. После этого переписка прекратилась. Одно утро следовало за другим, и почтальон не приносил более вестей из внешнего мира.
Уроки продолжались, учитель и ученица были вполне счастливы обществом друг друга. Следя с неутомимым интересом за прогрессом умственного развития Салли, Амелиус не обращал внимания на физическое ее развитие. Он не сознавал, насколько его личное влияние содействовало совершавшейся в ней перемене. Вскоре, в виде первого предостережения, появились недоразумения в их невинных отношениях. Вскоре обнаружились признаки тревоги в душе Салли, остававшейся тайной для Амелиуса и предметом удивления для самой девушки.
Однажды она, остановившись в дверях своей комнаты в белом утреннем капоте, просила его извинить ее, если она начнет сегодня урок позднее обыкновенного.
– Подите сюда, – отвечал Амелиус, – и скажите мне почему.
Она колебалась.
– Вы не сочтете меня ленивой за то, что я являюсь перед вами в капоте.
– Конечно нет. Ваш капот, моя милая, так же хорош, как и другое платье. К молодым девушкам очень идет белое.
Она вошла с рабочей корзинкой и платьем в руках. Амелиус засмеялся.
– Почему же вы его не надели? – спросил он.
Она села и уставила глаза на свою рабочую корзинку.
– Оно мне не годится, нужно перешить его, – сказала она, не поднимая на него глаз.
Амелиус взглянул на нее, на прелестную полную фигуру, на здоровое личико, без прежних угловатостей.
– Это вина портнихи? – глупо спросил он.
Ее глаза не отрывались от рабочей корзинки.
– Это моя вина, – отвечала она. – Вы помните, какая я была маленькая, худенькая, когда вы в первый раз увидели меня. Я… вы меня не разлюбите за это?.. Я толстею. Не знаю отчего. Говорят, будто счастливые люди толстеют. Может быть, оттого. Я никогда не бываю голодна, ничего не боюсь, не испытываю ничего худого. – Она остановилась, платье с руки соскользнуло у нее на пол. – Не смотрите на меня, – сказала она и вдруг закрыла лицо руками. Амелиус увидел, что слезы текли у нее между прекрасных, полненьких пальчиков, которые он помнил такими безобразными и худыми. Он перешел через комнату и дотронулся слегка до ее плеча.
– Милое дитя! Не сказал ли я чего, что могло бы огорчить вас?
– Нет.
– Так отчего же вы плачете?
– Я не знаю. – Она колебалась, взглядывала на него и делала отчаянные усилия, чтоб высказать ему, что у нее было на душе. – Я боюсь, что я вам в тягость. Теперь вам не из-за чего жалеть меня. Вы точно не тот, не совсем тот… Это не то, я не знаю, что со мною, я глупее, чем была когда-либо. Дайте мне урок, Амелиус! Пожалуйста, займемся.
Амелиус взялся за книги, удивленный необычайным желанием Салли начать урок, когда неперешитое платье небрежно валялось у ног ее на полу. Скромное извлечение из истории Англии, изданное для юношества, лежало на полке. Система Амелиусова воспитания подвергалась законам случайности. Они начали с истории, потому что она первая попалась под руку. Салли читала вслух, а учитель ее обыкновенно объяснял, что ей казалось неясным исправляя не правильности. В это странное утро ему не пришлось ни объяснять, ни исправлять.
– Хорошо занималась я сегодня? – спросила Салли по окончании урока.
– Очень хорошо.
Она закрыла книгу и посмотрела на учителя.
– Я удивляюсь и не могу понять, – заговорила она, – почему я лучше учусь здесь, чем в приюте. Впрочем, глупо с моей стороны удивляться этому. Я лучше заучиваю, потому что вы меня учите. Но я недовольна собой. Я остаюсь все тем же беспомощным существом, я чувствую вашу доброту, но не могу ничем отплатить вам за все ваше учение. Я желала бы… – она не досказала свою мысль и открыла чистую тетрадку. – Я буду писать, – промолвила она как-то покорно. – Может быть, я со временем настолько усовершенствуюсь в письме, что буду писать ваши счета и письма.
Она бессознательно взяла перо и принялась писать. Амелиус посмотрел через плечо и засмеялся: она писала его имя. Он указал ей на верхнюю строчку прописей, провозглашавшую неоспоримую истину: «Перемена есть закон природы».
– Вот, моя милая, вы должны списывать это до тех пор, пока устанете, – сказал учитель, – потом мы начнем писать другое, начинающееся с буквы Д.
Салли положила перо. «Перемена есть закон природы» – повторила она, наморщив свои прекрасные брови. – Я прочла эти слова вчера, и они сделали меня несчастной на весь вечер. Я была так безумна, что полагала, что мы всегда будем так жить, как живем теперь, пока не прочла этих слов. Я ненавижу эти прописи! Они представлялись мне, когда я просыпалась ночью, и, казалось, говорили мне, что и мы переменимся со временем. Это дурная сторона учения, когда научатся многому, наступает конец счастью. Мысли приходят к вам непрошеные, нежеланные. Я все думаю о молодой леди, которую мы видели в парке на прошлой неделе.
Она говорила серьезно и грустно. Довольство, сиявшее в ее глазах с тех пор, как она поселилась в коттедже и придававшее ей новую прелесть, исчезло в ту минуту, как Амелиус взглянул на нее. Куда девались ее детские манеры и простодушная улыбка? Он придвинул к ней свой стул.
– О какой молодой леди говорите вы? – спросил он.
Салли покачала головой и стала чертить пером по пропускной бумаге.
– О, вы не могли забыть ее! Молодая леди, ехавшая верхом на белой лошади. Все любовались ею. Я удивляюсь, как вы могли смотреть на меня, после того как проехало мимо вас это прекрасное создание. Ах, она, конечно, знает все, чего не знаю я, она не берет фальшивых нот на фортепиано, она может, не ошибаясь, сказать таблицу умножения и знает все города на свете. Я позволю себе сказать, что она почти такая же ученая, как вы. Если б она жила здесь с вами, разве вы не были бы довольнее, чем теперь со мной? – Она опустила руки на стол и положила на них голову. – Ужасные улицы! – бормотала она тоном отчаяния. – Зачем я думаю об этих ужасных улицах, а вечером я встретила вас и после того видела эту молодую леди. О, Амелиус, я надоела вам? Вы стыдитесь меня? – Она приподняла голову прежде, чем он успел ответить, и с внезапной решимостью стала проверять себя. – Я не знаю, что со мной делается сегодня утром, – сказала она с явным страхом в глазах. – Не обращайте внимания на мое безумие, я сейчас займусь переписыванием. – Она начала писать ужасное изречение: «перемена ест закон природы», пальцы ее дрожали, и она тяжело дышала. Амелиус вынул у нее тихонько перо из руки. Его голос дрожал, когда он заговорил с ней.
– Мы оставим урок на сегодня, Салли. Вы плохо спали ночь, и вам от того не по себе, вот и все. Как вы думаете, в состоянии вы пойти со мной? Свежий воздух, может быть, освежит вас.
Она встала, взяла его руку и поцеловала ее.
– Я полагаю, что если буду умирать, и то буду в состоянии пойти с вами. Могу я попросить у вас милости? Вы не намереваетесь отправиться сегодня в парк?
– Почему вы так невзлюбили парк, Салли?
– Мы можем опять встретить там молодую леди, – отвечала она, опустив голову. – Я бы этого не желала.
– Мы пойдем, куда вам будет угодно, дитя мое. Решайте сами.
Она подняла с полу платье и побежала в свою комнату, даже не оглянулась по обыкновению, когда отворяла дверь.
Оставшись один, Амелиус сидел у стола и машинально перелистывал учебник. Салли смущала и огорчала его. Его способность сохранить мирные, невинные отношения зависела главным образом от безмолвной просьбы, с которой бессознательно обращалась к нему неопытная девушка. Он смутно сознавал это и не в состоянии был следить за непонятным процессом своих мыслей, но в его памяти вдруг ожили мудрые слова старшего брата в Тадморе, когда он искал средство выйти из представившегося ему затруднения. «Вы немало встретите на пути искушений, когда оставите нашу Общину, – сказал ему старец при прощании, – и большая часть из них будет от женщин. Будьте всегда настороже, сын мой, если встретите женщину, которая возбудит в вас сострадание. Это начало страсти, путь к любви, в особенности, если она сама не остерегается». Амелиус в эту минуту почувствовал справедливость этих слов. С недавнего времени появлялись признаки перемены в натуре Салли, но они выражались смутно, деликатно и не привлекали внимание человека, не приготовленного к наблюдению. Только в нынешнее утро они проявились настолько резко, что он заметил их. Только в это утро она смотрела на него и говорила с ним, как до сих пор никогда не смотрела и не говорила. Он стал смутно угадывать опасность, предстоящую для них обоих. Но где средство от этого? Что должен он делать? Эти мысли невольно пришли ему в голову и мучили его.
Он нетерпеливо встал со стула и принялся убирать учебники, что обыкновенно входило в обязанности Тофа.
Все было тщетно, мысли его упорно обращались к Салли. Двигаясь по комнате, он видел перед собой ее глаза, слышал ее голос, когда она говорила о молодой леди, встреченной ими в парке. Слова доброго доктора, с которым он советовался о Салли, также вспомнились ему теперь. «Ее естественное развитие умственных способностей и чувств было так же, как и естественное развитие ее тела, задержано голодом, холодом, страхом и другими влияниями, нераздельными с тем образом жизни, который вела она». Потом доктор говорил о питательной пище, чистом воздухе, мягком обращении, одним словом, о всем том, что она имела в коттедже, и предсказывал, что из нее выйдет умная и здоровая молодая женщина. Опять задался он вопросом: «Что должен я делать?»
Он подошел к окну и посмотрел в него. Ему пришла мысль, что если он соберется с духом и сообщит ей, что он женится, что у него есть невеста?
Нет! Оставя естественную боязнь нанести тяжелый удар бедной, признательной девушке, которая только и знала счастье, что под его кровлей, на пути его стояло отвратительное препятствие – мистер Фарнеби. Салли будет его расспрашивать об его обязательстве и не успокоится до тех пор, пока не получит ответа. Невозможно было скрыть от нее имя ее матери. Открытие об отце, когда она услышит о Регине и ее дяде, было бы просто вопросом времени. На все может быть способен такой человек, какого предательства не совершит он, если вдруг найдет дочь, от которой было избавился? Если б последняя воля мистрис Фарнеби не была священна для Амелиуса, то одно это соображение заставило бы его молчать ради Салли.
Он теперь в первый раз усомнился, разумно ли будет с его стороны открывать грустную историю Салли своей жене. Ревность, которую она могла почувствовать к молодой девушке, возбуждавшей глубокое сочувствие ее мужа, была еще не главным препятствием. Она верила в непогрешимость своего дяди, как верила в религию. Что она скажет, как она поступит, когда ей представят живого свидетеля гнусной подлости Фарнеби? Если Амелиус будет у нее просить покровительства для Салли, которую ее собственный отец бросил еще в детстве, он должен будет сказать ей: «Этот человек ваш дядя».
А между тем у него было в виду то, что он неминуемо должен будет сделать это открытие после своей свадьбы. Ему представлялось злобное лицо Фарнеби. Как может он принять негодяя, которого Регина пригласит в дом? Тут не оставалось никакого выбора, он обязан сказать жене ужасную истину. А каков будет результат? Он вспомнил все время своего знакомства и ухаживания за ней и увидел, что всегда и всюду Фарнеби был на первом плане у Регины. Несмотря на его природное простодушие и веселость, несмотря на врожденное мужество, у него замерло сердце, когда он подумал о предстоящем.
Когда Амелиус отошел от окна, дверь комнаты Салли отворилась, и она явилась, одетая для прогулки. Салли, развеселилась, прелестная улыбка озаряла ее лицо. В отчаянии, не зная, что ему делать или говорить, Амелиус протянул к ней обе руки, приветствуя ее, и воскликнул: «Вот и отлично, Салли! У вас довольный, прелестный вид, моя милая. Будем счастливы, пока можем, и предоставим будущему заботиться о себе».
