Текст книги "Таинственное происшествие в современной Венеции"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Уилки Коллинз
Таинственное происшествие в современной Венеции

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

В 1860 году репутация лондонского врача Уайброу поднялась до высшего уровня. Люди сведущие поговаривали, что он выжимает из практики все, что она может дать, и даже больше.

Однажды после утомительного утреннего приема доктор, плотно позавтракав, отдыхал в своем кабинете, лениво просматривая список дневных визитов к больным. Вошедший внезапно слуга прервал его приятное времяпрепровождение, доложив, что с ним желает переговорить какая-то дама.

– Что? – удивился доктор. – Без рекомендации?

Слуга молча поклонился.

– Посторонних посетителей я принимаю только в отведенные для этого часы. Растолкуйте ей это, Томас, и проводите.

– Я говорил.

– Ну?

– Она не уходит.

– Не уходит?

Доктор усмехнулся. Он обладал достаточным чувством юмора. Обстоятельство его позабавило.

– Дама сказала свою фамилию? – спросил он.

– Нет, сэр. Дама не захотела назвать себя, но просила передать, что не задержит вас и пяти минут. Дело слишком важное и не может ждать до завтра. Дама в приемной, я не знаю, как ее выпроводить.

Доктор Уайброу с минуту подумал. Его мнение о женщинах основывалось на зрелом тридцатилетием опыте врачебной практики. Ему приходилось сталкиваться с самыми разнообразными особами, но чаще всего с такими, которые не знают цены чужому времени и при случае, не колеблясь, прячутся за преимущества своего пола. Близилось время визитов к больным. Поэтому доктор решился на единственно благоразумный шаг, который оставался ему в настоящих обстоятельствах. Другими словами, он решился бежать.

– Карета подана?

– Подана, сэр.

– Хорошо. Отворите мне потихоньку дверь, пусть дама ожидает. Когда ей это надоест, вы найдете, что сказать. Спросит, когда вернусь, отвечайте – доктор обедает в клубе, вечер проведет в театре… Тише, Томас! Если ваши сапоги заскрипят, я погиб!

Врач осторожно выбрался в переднюю, слуга на цыпочках следовал за ним.

Была ли дама ясновидящей? Или сапоги Томаса скрипнули и легкий звук достиг ее слуха? Как бы там ни было, случилось то, что случилось. Только доктор Уайброу оказался против приемной, дверь распахнулась, дама явилась на пороге, схватила беглеца за руку.

– Умоляю вас, сэр, прежде чем вы уйдете, позвольте поговорить с вами!

Иностранное произношение, тихий, но твердый голос; пальцы дамы кротко, но решительно сжали локоть врача.

Но не тон и не жест дамы заставили доктора повиноваться. Его поразило выражение лица посетительницы. Вернее, контраст между смертельной бледностью щек и жгучим светом больших черных глаз, сверкавших металлическим блеском. Дама была в темном платье, одета со вкусом, среднего роста и, судя по всему, средних лет – так что-то около тридцати двух. Нежные черты лица ее – нос, рот, подбородок – обладали тонкостью и деликатностью линий, которые редко встретишь у англичанок. Она была неоспоримо хороша собой, ее можно было бы счесть красавицей если бы не смертельная бледность и полное отсутствие тепла во взоре. После первых мгновений удивления чувство, возбужденное в докторе посетительницей, следовало бы назвать чувством острого профессионального любопытства. Ее недуг мог оказаться совершенной новостью в его медицинской практике.

«Пожалуй, стоит задержаться», – подумал Уайброу.

Дама, удовлетворенная произведенным впечатлением, выпустила его руку.

– Вы успокаивали много страдающих женщин в вашей жизни, – произнесла она. – Успокойте сегодня еще одну.

И, не ожидая ответа, вошла в приемную.

Доктор проследовал за нею и запер дверь. Он усадил посетительницу в кресло для пациентов напротив окон. Солнце даже и в Лондоне в этот летний день сияло особенно ярко. Ослепительный свет залил женщину. Она встретила его неколебимым взглядом немигающих глаз. Матовая белизна ее гладкой кожи показалась еще безжизненней, чем прежде. Доктор с изумлением почувствовал, что пульс его впервые за много лет участился в присутствии пациентки.

Но овладевшая его вниманием дама, казалось, не собиралась ничего сказать. Необыкновенная апатия вдруг повергла ее в оцепенение. После продолжительной паузы доктор был вынужден заговорить первым.

– Чем я могу помочь вам?

Звук его голоса пробудил женщину. Все так же не мигая, не отворачивая глаз от солнечных лучей, она резко сказала:

– Я хочу задать вам щекотливый вопрос!

– Какой?

Дама медленно перевела взгляд на лицо доктора. Без малейшего наружного признака волнения она выразила «щекотливый вопрос» такими словами:

– Мне надо знать, не нахожусь ли я на грани сумасшествия?

Некоторые врачи сочли бы ситуацию смешной, возможно, кого-нибудь она бы и напугала. Доктор же Уайброу испытал чувство неприятного разочарования. Так вот в чем заключаются симптомы «редкой болезни», которую он ожидал найти исходя из наружности посетительницы? Неужто его новая пациентка страдает лишь ипохондрией на почве расстройства желудка и слабоумия?

– Зачем вы обратились ко мне? – спросил он почти грубо. – Для чего не пошли к специалисту, к психиатру?

Ответ последовал сразу:

– Специалисты – только специалисты. Они судят обо всем на свете по заранее затверженным канонам. Моя болезнь – вне канонов, вне правил. Я обращаюсь к вам как к нестандартно мыслящему человеку, о котором идет слава целителя тайных недугов, неведомых большинству ваших коллег. Удовлетворены ли вы?

Доктор Уайброу был более чем удовлетворен. Он был польщен и растроган. Непрошеная гостья имела верные сведения о его квалификации. Действительно, разве способности, обеспечившие доктору славу и богатство, не состояли в профессиональном, граничащем почти с волшебством умении обнаруживать и лечить скрытые людские заболевания, диагностика которых – увы! – все еще недоступна многим светилам нынешней медицины.

– Я к вашим услугам! – произнес он.

Доктор подверг даму внимательному профессиональному опросу. Женщина отвечала быстро и ясно. Ответы позволяли прийти к выводу, что пациентка находится в прекрасном умственном и физическом состоянии. Всесторонний медицинский осмотр не обнаружил в организме посетительницы никаких отклонений. Врач с удивительным прилежанием и педантизмом, отличавшим его еще в годы студенчества, продолжал поиск, используя самые различные известные ему методы и способы выявления недугов, – напрасно! У странной пациентки не было не только наклонности к мозговой болезни, но и не обнаруживалось даже малейшего расстройства нервной системы.

– Ничего не могу найти! – сказал наконец доктор сконфуженно. – Я не могу объяснить даже необыкновенную бледность вашего лица. Вы поставили меня в тупик.

– Бледность ничего не значит, – сказала дама несколько нетерпеливо. – В молодости я чуть не умерла от отравления. С тех пор у меня никогда не было румянца, а кожа такая нежная, что от румян делается отвратительная сыпь. Впрочем, это неважно. Я ждала помощи. Я вам верила. Вы разочаровали меня.

Женщина опустила голову.

– Так все и кончится! – сказала она сама себе с горечью.

Доктор почувствовал в груди нечто, похожее на угрызения совести. Точнее сказать, его профессиональная гордость была несколько уязвлена.

– Возможно, мы с вами добьемся результатов, – произнес он, – но вы должны пойти навстречу.

Женщина сверкнула глазами.

– В чем же? – воскликнула она. – Говорите начистоту.

– Скажу прямо, сударыня! Вы поставили передо мной загадку и предоставляете разрешить ее моей проницательности. Я могу многое, но не все. Однако предполагаю, что случилось нечто, впрямую не угрожающее вашему физическому здоровью. И все же происшествие вас так взволновало или напугало, что вам пришлось обратиться ко мне. Так ли?

Женщина обхватила руками колени.

– Так! – воскликнула она с жаром. – Я вновь начинаю вам верить.

– Очень хорошо. Но, сударыня, не можете же вы ожидать, что я назову причину вашего смятения. Я лишь заключаю, что прямой угрозы для вашей жизни нет. И не смогу сказать ничего более, если вы не почтите меня своим доверием.

Женщина встала и прошлась по комнате.

– Вы предлагаете мне открыться? – отрывисто проговорила она. – Но я не хочу называть имен!

– Имен и не требуется. Мне нужны факты.

– Факты ничего не значат, – возразила дама. – Я хотела бы сообщить вам о своих собственных переживаниях, но, боюсь, они сделают меня в ваших глазах полной идиоткой… Впрочем, что за чушь! Будь по-вашему! Факты так факты… Поверьте, доктор, они вам не много помогут.

Странная посетительница вновь опустилась в кресло и самым будничным тоном начала излагать одну из самых необычных историй, какие когда-либо приходилось слышать доктору Уайброу.

Глава II

– Вот один факт, сэр, – я вдова, – произнесла дама. – А вот вам и другой – я опять выхожу замуж через неделю.

Она смолкла и улыбнулась своим мыслям. Доктору Уайброу не понравилась ее улыбка. В ней было нечто неприятное – и печальное и жестокое одновременно. Она медленно осветила лицо дамы и вдруг погасла. Доктор заворочался в кресле. Он стал сомневаться в собственном благоразумии. Мысли его с грустным сожалением обратились к ожидавшим его обыкновенным больным, к их милым, обычным, заурядным болезням.

– Мой приближающийся брак, – сказала она, – имеет одно неприятное обстоятельство. Человек, за которого я выхожу, был помолвлен с другой, еще до момента нашей с ним встречи за границей; заметьте, что невеста состояла с моим будущим мужем в кровном родстве, происходила из одной фамилии и приходилась кузиной. Я нечаянно лишила ее жениха, чем испортила ее будущность. Я говорю «нечаянно» потому, что ничего не знала об этой помолвке, пока сама не дала слова. Уже в Англии, когда дело могло раскрыться, мне была сообщена правда. Я, разумеется, пришла в негодование. Извинение у него было уж готово; он показал мне письмо прежней невесты, которое освобождало его от данных обязательств. Более великодушного, более благородного письма я не читала никогда. Я плакала – я, не находившая слез для собственных горестей! Если бы письмо давало моему жениху хоть малейшую надежду на прощение, я положительно бы ему отказала. Но твердость, выраженная в письме, без гнева, без тени упрека, даже с сердечным пожеланием счастья, эта твердость, говорю я, не оставляла ему надежды. Он обратился к моему состраданию, к моей любви. Вы знаете женщин. И у меня, как и у всех, мягкое сердце – я сказала: «Хорошо, я согласна!» Тем и кончилось. Через неделю – с трепетом повторяю это – мы венчаемся!

Дама действительно задохнулась от волнения и была вынуждена прервать рассказ, чтобы успокоиться. Доктор стал бояться, что ему придется выслушать длинную и скучную историю.

– Простите за напоминание, – сказал он, – но меня ждут больные. Чем скорее вы перейдете к делу, тем будет лучше для них и для меня.

Прежняя странная улыбка – и печальная, и жестокая – промелькнула на губах женщины.

– Каждое слово, сказанное мной, относится к делу, – бросила она. – Сейчас вы в этом убедитесь.

Доктор вздохнул.

– Вчера – вам нечего бояться длинной истории, сэр, – не далее как вчера я была в числе гостей на вашем английском завтраке в одном доме. Некая дама, совершенно мне незнакомая, приехала поздно, когда мы уже встали из-за стола и прошли в гостиную. Она случайно села возле меня, и нас представили. Наши имена многое сказали друг другу. Передо мной стояла девушка, у которой я отняла жениха, девушка, написавшая такое благородное письмо, отказываясь от своих прав на любимого. Слушайте дальше! Я вижу, вы теряете терпение, мой рассказ вам неинтересен, но я так длинно говорю потому, что мне очень важно, чтобы вы поняли – у меня не было неприязни к этой женщине. Я восхищалась ею, я жалела ее, но мне не в чем было себя упрекнуть. Это очень важно, вы сейчас поймете. С другой стороны, и я была абсолютно уверена в том, что прежняя невеста моего жениха не считает меня перед собой в чем-либо виновной. Теперь, зная подробности объясните мне, если можете, почему, когда я встала и встретилась со взглядом этой женщины, я похолодела с головы до ног, я затрепетала, задрожала и впервые в жизни узнала, что такое панический ужас.

Доктор наконец проявил интерес к рассказу.

– Не было ли чего-нибудь особенного в наружности дамы? – спросил он.

– Решительно ничего! – последовал горячий ответ. – Вот ее описание. Обыкновенная англичанка, ясные, холодные голубые глаза, здоровый цвет лица, безукоризненно вежливое обращение, большой рот, полные щеки и подбородок – больше ничего.

– Может быть, вас поразило что-нибудь странное в выражении ее лица?

– На лице ее отражалось весьма естественное любопытство, которое может вызвать у женщины особа, которую ей предпочли; может быть, блуждало легкое удивление – ведь я была нисколько не привлекательнее ее, не лучше; оба чувства сдерживались рамками вежливости и длились, как мне показалось, несколько мгновений. Я говорю «как мне показалось» потому, что сильное волнение помутило мой рассудок. Если бы я могла двинуться с места, я убежала бы, не помня себя от страха. Я опустилась на стул – я не могла держаться на ногах – и с ужасом глядела в спокойные голубые глаза, такие кроткие и чистые. Эти глаза заворожили меня. Я вдруг почувствовала, что душа соперницы смотрит в мою душу из этих зрачков, смотрит, если это только возможно, вне связи с ее смертной оболочкой. Доктор, я пытаюсь передать вам как можно точнее кошмар, охвативший все мое существо! Я почувствовала, что этой женщине предназначено, совершенно бессознательно, сделаться злым гением моей жизни. Светлые невинные глаза обнаружили и поняли во мне скрытую тягу ко злу, тягу, о которой я сама не подозревала, пока она не зашевелилась во мне в эти минуты. Я поняла, что за каждый мой будущий дурной поступок, за каждое возможное преступление это создание навлечет на меня возмездие без всякого усилия с ее стороны, я знала – так будет, будет. Смятение, овладевшее мною, вероятно, отразилось на моем лице. Добрая девушка склонилась надо мной: «Я боюсь, в этой комнате слишком жарко; не угодно ли вам мою скляночку с нюхательной солью?» Услышав ласковые слова, я лишилась чувств. Когда обморок закончился, гости уже разъехались, со мною оставалась только хозяйка. В первую минуту я не могла ничего ей сказать, вместе с жизнью ко мне вернулось и страшное переживание. Обретши наконец дар речи, я стала умолять хозяйку рассказать мне всю правду о девушке, место которой я заняла в сердце мужчины. Втайне я надеялась услышать о ней нечто дурное, я имела надежду, что пресловутое письмо можно будет счесть искусной лицемерной подделкой, словом, что девушка имеет способность хорошо маскировать свои чувства и лелеет ко мне тщательно скрываемую ненависть. Но нет! Хозяйка дома оказалась подругой детства невесты моего жениха, была так коротка с нею, как сестра, и была положительно уверена в ее невинности и неспособности желать зла кому-либо. Моя надежда объяснить происшедшее обычным чувством опасности, возникающим в нас при встрече с обычным недоброжелателем, развеялась как дым. Я могла сделать еще только один шаг, и я сделала, его. Я обратилась к человеку, за которого выхожу, я умоляла освободить меня от моего обещания. Он отказал. Я объявила ему, что сама возьму назад свое слово. Он дал прочесть мне письмо от своих сестер, братьев, дорогих друзей, которые увещевали его подумать, прежде чем жениться на мне. Все письма повторяли сплетни, распространяемые обо мне в Париже, Вене, Лондоне, – самую гнусную ложь. «Если вы откажетесь выйти за меня, – сказал он, – вы признаете, что слухи справедливы. Вы признаете, что боитесь войти в общество моей женой!». Что я могла ответить? Возражать было нечего, – если бы я упорно стояла на своем, репутация моя погибла бы окончательно. Я согласилась пойти под венец в назначенный день и распрощалась с ним. Прошла ночь. Я приехала к вам, доктор, с твердым убеждением, что отныне некоему невинному созданию предназначено оказывать роковое влияние на мою жизнь. Я приехала с единственным вопросом к вам, к единственному человеку, который может на него ответить. И вот я спрашиваю вас, сэр, что я такое? Демон, узревший ангела мести? Или просто бедная сумасшедшая девушка, сбитая с толку игрой расстроенного ума?

Доктор Уайброу решил прекратить разговор, резко поднявшись со своего места. Услышанное произвело на него сильное и тягостное впечатление. Чем дольше он слушал, тем непреодолимее укреплялось в нем убеждение в дурных качествах собеседницы. Напрасно старался он пересилить себя, напрасно пытался думать о ней как о женщине с болезненно-чувствительным воображением, как о человеке, осознающем в себе тягу ко злу, что дремлет во всех нас, и старающемся раскрыть сердце лучшим сторонам своей натуры, – ничего не выходило. Внутренний голос шептал: «Не верь! Берегись!»

– Я уже высказал свое мнение, – раздумчиво произнес он. – Медицина не может найти в вас никакого признака внутреннего умственного расстройства, во всяком случае, насколько я в этом смыслю. О переживании вашем скажу одно: если вы и больны, то ваша болезнь, по моему мнению, скорее нуждается в помощи духовной, чем в совете врача. Будьте уверены в одном. Все, что вы мне сказали в этой комнате, не выйдет отсюда. Ваше признание будет бережно храниться мною.

Женщина выслушала его с какой-то угрюмой безропотностью.

– И это все? – спросила она.

– Все, – ответил он.

Она положила на стол небольшую пачку денег.

– Благодарю вас, сэр. Вот вам за труды.

С этими словами женщина встала. Ее дикие черные глаза выражали такое отчаяние, презрение, ужас и безмолвную тоску, что доктор, не выдержав, отвернулся. Однако мысль, что ему надобно взять от нее деньги, даже не деньги, а вообще что бы то ни было, неожиданно возмутила его. Не оборачиваясь, врач произнес:

– Возьмите назад, ничего не нужно.

Женщина, казалось, не слыхала его. Глаза ее все еще были воздеты к небу. Медленно, сама себе она прошептала:

– Пусть придет конец. Я устала бороться. Я покоряюсь.

Она закрыла лицо вуалью, поклонилась врачу и вышла.

Доктор позвонил и вышел в переднюю следом. Внезапное любопытство, совершенно недостойное и совершенно непреодолимое, возникло в его душе. Покраснев как мальчишка, он сказал закрывавшему дверь слуге:

– Проследите за дамой до дома и узнайте, как ее зовут.

Слуга посмотрел на господина, сомневаясь, не обманывает ли его слух. Доктор хмуро глянул в ответ. Слуга торопливо схватил шляпу и выбежал на улицу.

Доктор вернулся в приемную. Странный переворот свершился в душе его. Что если незваная гостья оставила в доме после себя некие флюиды? Что, если и сам он уже отравлен ими? Какое дьявольское наваждение позволило ему так унизиться в глазах собственного слуги? Как мог он заставить человека, служившего ему верой и правдой в течение стольких лет, сделаться на старости лет шпионом? Эти мысли уязвили доктора, он вновь выскочил в переднюю, распахнул входные двери – поздно! Слуги нигде не было видно. Оставалось лишь одно средство, обычно избавлявшее врача от досадных ощущений. Он велел подавать карету и отправился объезжать пациентов.

Если бы репутация доктора Уайброу не была столь незыблемой, она бы рухнула в этот день. Никогда медик не был так нелюбезен со своими подопечными, никогда не был так брезглив и неприятен. Он вернулся домой ранее обыкновенного, крайне недовольный собой.

Слуга, не дожидаясь расспросов, смущенный удрученным видом хозяина, заявил:

– Имя дамы – графиня Нарона. Она живет…

Доктор, не дослушав, безмолвно наклонил голову и прошел в приемную. Плата за труды, от которой он отказался, еще лежала на столе. Доктор вложил ее в конверт, запечатал, адресовал в «Кружку для бедных» ближайшего полицейского участка и вызвал слугу, которому велел наутро отнести конверт по указанному адресу. Верный своим обязанностям, слуга задал обычный вопрос:

– Обедаете дома, сэр?

После минутного колебания, доктор ответил:

– Нет, сегодня я обедаю в клубе.

Наиболее покладистое из человеческих нравственных качеств – совесть. В зависимости от расположения духа хозяина она то строго судит его, вынося суровые приговоры, то находится с ним на короткой ноге и в наилучших отношениях, словно сообщница. Поэтому, когда доктор Уайброу вторично выехал из дому, он даже и не пытался скрыть от себя, что направляется в клуб с единственной целью – узнать, что болтают в свете о графине Нароне.

Глава III

Бывали времени, когда мужчина, чтобы собрать сведения о ком-либо, отправлялся в дамское общество. Теперь он отправляется за тем же самым в курительную своего клуба.

Доктор Уайброу вынул сигару и оглядел собратьев. Комната была полна, но разговор шел вяло. Доктор самым невинным образом внес в него недостававшее оживление. На его простодушный вопрос, не знает ли кто из присутствующих графиню Нарону, курительная ответила воплем изумления. Никогда (с этим согласился весь конклав) и никто не задавал здесь более нелепого вопроса. Всякая сущая душа, имеющая хоть малейшее притязание на место в обществе, знает графиню Нарону. Искательница приключений с самой черной репутацией в Европе – вот на каком мнении о женщине со смертельной бледностью лица и сверкающими глазами сходились члены клуба. К этой характеристике каждый добавил свою порцию злословия. Все сведения, касающиеся графини, подвергались сомнению. Сомневались, действительно она была по национальности далматкой, за каковую себя выдавала. Сомневались, действительно ли она состояла в браке с графом, чьею вдовой себя называла. Сомневались, действительно ли человек, сопровождавший ее в путешествиях под именем барона Ривера, является ее братом. Ходили слухи, что упомянутый барон является завсегдатаем всех крупных картежных домов за границей. Ходили слухи, что его так называемая сестра чуть было не была замешана в знаменитый венский процесс об отравлении, что ее знавали в Милане как австрийскую шпионку, что ее квартира в Париже была объявлена притоном и разгромлена полицией и что, наконец, ее появление в Англии является естественным следствием парижской авантюры. Только один член собрания высказался в защиту графини, заявив, что ее доброе имя несправедливо и жестоко оклеветано. Но человек этот имел адвокатскую контору, и вмешательство его приписали духу противоречия, свойственному его профессии.

Его спросили насмешливо, что он думает об обстоятельствах, сопровождающих помолвку графини. Адвокат невозмутимо отвечал, что эти обстоятельства делают честь жениху и невесте и что он считает будущего мужа графини человеком, которому можно позавидовать.

Услышав об этом, доктор вновь возбудил всеобщее удивление, спросив, как зовут господина, который женится на графине. Одноклубники единодушно решили, что милейший доктор есть не кто иной, как второй Рип-ван-Винкль, [1]1
  Имя одного из голландских колонистов Нью-Йорка, приключения которого описаны Вашингтоном Ирвингом. Как-то в окрестностях Катскиллских гор Рип-ван-Винкль встретил незнакомца с бочонком и помог ему донести ношу до пещеры в скалах, где обнаружил группу странных людей, игравших в кегли с самыми серьезными лицами и в самом таинственном молчании. Поначалу Рип очень испугался, но, когда страх развеялся, потихоньку отведал напитка, который он помогал нести незнакомцу. После этого он впал в глубокий сон и проспал четверть века, хотя ему это время показалось одной ночью. За четверть века жена его умерла, дочь вышла замуж, друзья или умерли, или разъехались, или переменились, а главное – произошла революция, колонии сбросили английское иго и стали известны как Американские Соединенные Штаты. (Прим. перев.).


[Закрыть]и только что очнулся от двадцатипятилетней спячки. Правда, окружающие снизошли к профессии мистера Уайброу, к тому, что он конечно же не имеет ни времени, ни наклонностей слушать болтовню на обедах и балах. И все-таки тот, кто не знает, что графиня Нарона заняла у лорда Монтберри в Гамбурге крупную сумму, а затем завлекла его в свои сети, заставив сделать предложение, тот, вероятно, и о самом лорде Монтберри никогда не слыхал. Клубная молодежь, разыгравшись, послала одного из слуг за «Книгой пэров», и, забавляясь, молодые люди прочли доктору родословную этого вельможи, прибавляя к ней известные им подробности:

– Герберт Джон Вествик, первый барон Монтберри из королевского графства Монтберри в Ирландии. Пожалован званием пэра за военные подвиги в Индии. Родился в 1812 году. Доктор, заметьте, ему теперь сорок восемь лет. Не женат. Женится на будущей неделе, доктор, на восхитительном создании, о котором мы только что говорили. Наследник титула, второй брат его сиятельства Стивен-Роберт женат на Элле, младшей дочери Сайласа Мордена, реннигетского ректора, имеет трех дочерей. Младшие братья его сиятельства, Фрэнсис и Генри, – не женаты. Сестры его сиятельства: леди Барвилль – замужем за сэром Теодором Барвиллем, баронетом, – и Анна – вдова покойного Питера Норбери, эсквайра, владельца Норбери-Кросса. Запомните хорошенько родню его сиятельства, доктор. Три брата: Стивен-Роберт, Фрэнсис и Генри; две сестры: леди Барвилль и миссис Норбери. Никто из этих членов семьи не будет присутствовать на свадьбе, и каждый из пятерых употребит все силы, чтобы помешать этому браку, если только графиня предоставит им хоть малейшую возможность. Прибавьте к враждебным членам семьи еще одну оскорбленную родственницу, не упомянутую в «Книге пэров», молодую девицу…

Возгласы протеста, раздавшиеся из разных углов комнаты, остановили шутников.

– Не упоминайте имени бедной девушки!..

– Тут глумиться не стоит!..

– Она поступила благородно…

– У Монтберри есть только одно извинение, нет – два: он либо сумасшедший, либо дурак!

Шквал возражений умерил пыл молодых людей, избавив доктора от их опеки, становившейся докучной. Поговорив с соседом, доктор выяснил, что особа, о которой зашла речь, уже известна ему из исповеди графини – эта та самая девушка, от которой отказался лорд Монтберри. Ее звали Агнесса Локвуд. Говорили, что она затмевает графиню личной привлекательностью и моложе ее несколькими годами. Даже приняв к сведению все сумасбродства и глупости, которые мужчины совершают ежедневно во имя женщин, следует признать, что и на их фоне выходка лорда Монтберри выглядит неприличной. С этим мнением согласились все присутствующие, даже адвокат. Мужчины словно переродились. Никто и не упоминал о сплошь и рядом встречающихся в жизни случаях, когда половой магнетизм делает неодолимо притягательными женщин, отнюдь не претендующих на роли красавиц. Громче всех корили лорда те, в чью сторону графиня, при всей своей непривлекательности, даже бы и не взглянула.

Обсуждение предстоящего брака продолжалось, когда в курительную комнату вошел новый посетитель. При его появлении в помещении воцарилась мертвая тишина. Ближайший сосед доктора Уайброу шепнул ему:

– Брат лорда Монтберри – Генри Вествик!

Вошедший печально улыбнулся.

– Здесь, видимо, говорили о моем брате, – произнес он. – Не обращайте на меня внимания. Никто из присутствующих не может презирать его так искренне, как я. Продолжайте, господа, продолжайте!

Только один человек последовал приглашению говорившего. Им оказался адвокат, уже защищавший графиню.

– Может быть, мое мнение покажется кому-то спорным, – сказал он, – но я не стыжусь повторить его при ком бы то ни было. Я нахожу, что с графиней Нароной поступают несправедливо. Почему бы ей не стать женою лорда Монтберри? Кто может утверждать, что к браку с ним ее побуждает корысть?

Брат лорда круто повернулся к нему.

– Я утверждаю! – резко ответил он.

Такой ответ мог бы поколебать многих. Однако адвокат не смутился.

– Мне кажется, – возразил он, – я не ошибусь, если замечу, что дохода его сиятельства лорда Монтберри достаточно едва лишь для поддержания его звания. Замечу также, что доход этот идет весь с поземельной собственности в Ирландии, где каждая десятина закреплена за прямыми наследниками.

Брат лорда сделал знак, что не собирается оспаривать этих утверждений.

– Если его сиятельство умрет, – продолжал адвокат, – мне известно, что он может обеспечить свою вдову только доходом с принадлежащего лично ему имения, который не превышает четырехсот фунтов в год. Пенсия лорда, пособия и привилегии прекращаются, как известно, с его смертью. Следовательно, графине достанется, если она овдовеет, только четыреста фунтов в год.

– Нет, не только! – последовал ответ. – Мой брат застраховал свою жизнь в пользу графини на сумму десять тысяч фунтов.

Сообщение произвело сильное впечатление. Все переглядывались, повторяя: «Десять тысяч! Десять тысяч фунтов!»– и пожимали плечами. Поставленный в тупик адвокат сделал последнюю попытку отстоять свою точку зрения.

– Могу я спросить, кто поставил это условием брачного контракта? Надеюсь, не сама графиня?

– Брат графини, – ответил Генри Вествик, – а это одно и то же.

Говорить на эту тему было нечего. По крайней мере, в присутствии брата лорда Монтберри. Разговор перешел на другие предметы, и доктор уехал домой.

Но его болезненное любопытство к этой истории не утихало. В свободную минутку доктор задумывался, сумеют ли родственники лорда Монтберри расстроить свадьбу. Мало того, он стал чувствовать все возрастающее желание увидеть этого одурманенного любовью человека.

Каждый день доктор бывал в клубе, надеясь разузнать что-нибудь новенькое. Клубные сплетни подтверждали прежнее положение вещей. Будущее графини обеспечено, намерение Монтберри сделаться ее мужем неколебимо. Оба католики, они назначили для венчания капеллу на Испанской площади.

В день свадьбы, после слабой внутренней борьбы, доктор поддался искушению и, отменив прием, отправился на свадьбу. До конца своей жизни доктор впоследствии сердился на всякого, кто смел напомнить о его сумасбродном поступке.

Свадьба проходила чрезвычайно тихо. У дверей церкви стояла только одна карета, да и в церкви было не много народу, основную часть которого составляли люди низшего слоя общества и старухи. Кое-где порой мелькали лица членов клуба, видимо, привлеченных сюда тем же любопытством, что и доктор. Четыре человека стояли перед алтарем: жених, невеста и два свидетеля. Одним из свидетелей была пожилая женщина, казавшаяся компаньонкой или горничной графини, другим – ее брат, барон Ривер. Группа эта (включая и невесту) была одета в обыкновенные утренние костюмы. Лорд Монтберри выглядел как мужчина средних лет, военной выправки, ни в его лице, ни в наружности не было ничего замечательного. Барон Ривер представлял собой противоположный Монтберри, но также общеизвестный тип мужчины. Такие тонкие усы, нагловатый взгляд, курчавые волосы, ухарская посадка головы сотни раз встречаются на парижских бульварах. Единственной замечательной чертой в нем было то, что он нисколько не походил на свою сестру. И священник, совершавший обряд, был также обычным смиренным старичком, безропотно исполнявшим свои обязанности и, по-видимому, страдавшим от ревматической боли в суставах, когда ему приходилось преклонять колени. Единственная замечательная особа, сама графиня, подняла вуаль только в начале обряда, костюм же ее был прост и не заслуживал внимания. Словом, свет не видывал менее зрелищной, менее романтической свадьбы. Время от времени доктор поглядывал в сторону церковных дверей, ожидая смутно появления представителя некоей силы, способной воспрепятствовать венчанию. Но… не произошло ровным счетом ничего, не вышло ни драмы, ни комедии. Связанные супружескими узами муж и жена со свидетелями буднично прошли в конторку, чтобы расписаться в церковной книге, и лишь доктор Уайброу все еще томился, все питал надежду на то, что вот-вот произойдет нечто из ряда вон выходящее.