Текст книги "Черная ряса"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

XII
СЕМЕЙСТВО ГЕНЕРАЛА

Не всегда отличавшаяся сообразительностью, леди Лоринг на этот раз не ошиблась. Стелла остановила первый попавшийся ей кеб и приказала извозчику ехать в Кемп-Гилл, Элингтон.

При виде бедной, узкой улицы, заканчивавшейся тупиком и заполненной грязными детьми, ссорившимися за игрой, мужество Стеллы на минуту поколебалось. Даже извозчик, высадив ее у въезда на улицу, сказал, что молодой леди не безопасно одной посещать такое место. Стелла подумала о Ромейне. Твердая уверенность в том, что она помогает ему в благом деле, которое казалось ему вместе с тем делом искупления, оживила ее храбрость. Она смело подошла к отворенной двери дома №10 и постучалась.

На лестнице, поднимавшейся из темного пространства, пропитанного запахом кухни, показалось грязное лицо безобразной старухи с всклокоченными седыми волосами.

– Чего вам? – спросила, высунувшись до половины, эта ведьма лондонских вертепов.

– Здесь живет мадам Марильяк? – спросила Стелла.

– Иностранка-то?

– Да.

– На втором этаже.

Сообщив это, верхняя половина ведьмы снова ушла в землю и исчезла. Стелла, подобрав юбки, стала впервые в жизни взбираться по грязной лестнице.

Хриплые голоса, брань и грубый хохот за запертой дверью первого этажа заставили ее поспешить взобраться на лестницу, ведущую вверх. Здесь было лучше, по крайней мере тихо. Стоя на площадке, она постучала. Нежный голос ответил по-французски «entrez», но затем тотчас повторил по-английски: «Войдите».

Стелла отворила дверь.

Бедно меблированная комната была чрезвычайно чиста. Над постелью на стене висел маленький образок Божией Матери, украшенный венком из поблекших искусственных цветов. У круглого столика сидели две женщины в черных платьях из грубой материи и работали над каким-то вышиванием. Старшая из них встала, когда посетительница вошла в комнату. Тонкие, пропорциональные черты ее изнуренного и усталого лица все еще носили отпечаток прежней красоты. Ее темные глаза остановились на Стелле с выражением жалобной просьбы.

– Вы пришли за работой, сударыня? – спросила она по-английски с иностранным акцентом. – Извините меня, прошу вас, я еще не кончила ее.

Вторая женщина вдруг подняла глаза от работы.

Она также поблекла и была худа, но глаза ее блестели и движения сохранили девичью гибкость. С первого взгляда можно было догадаться по ее сходству со старшей женщиной о их родстве.

– Это я виновата! – воскликнула она страстно по-французски. – Я устала, была голодна и проспала дольше, чем следовало. Матушке не хотелось будить меня и заставлять приниматься за работу. Я презренная эгоистка, а матушка – святая!

Она подавила слезы, выступившие у нее на глазах, и гордо, поспешно принялась за работу.

Как только представилась возможность говорить, Стелла, стараясь успокоить женщин, произнесла:

– Я совсем ничего не знаю о работе, – сказала она по-французски, чтобы быть лучше понятой. – Откровенно говоря, я пришла сюда, чтобы немного помочь вам, мадам Марильяк, если вы позволите.

– Принесли милостыню? – спросила дочь, снова мрачно подняв глаза от иголки.

– Нет, участие, – мягко отвечала Стелла.

Девушка снова принялась за работу.

– Извините меня, – сказала она, – и я со временем научусь покоряться судьбе.

Тихая страдалица-мать подала Стелле стул.

– У вас прекрасное, доброе лицо, мисс, – сказала она, – и я уверена, что вы извините мою бедняжку дочь. Я еще помню то время, когда и сама была так же вспыльчива, как она. Позвольте спросить, от кого вы узнали о нас?

– Извините меня, но я не могу ответить вам на этот вопрос, – сказала Стелла.

Мать ничего не ответила, дочь же спросила резко:

– Почему?

Стелла обратилась с ответом к матери.

– Я пришла к вам от одного господина, который желает помочь вам, но не желает, чтобы называли его имя.

Поблекшее лицо вдовы вдруг просияло.

– Неужели брат мой, услышав о смерти генерала, простил мне, наконец, мое замужество? – воскликнула она.

– Нет! Нет! – прервала ее Стелла. – Я не стану вводить вас в заблуждение. Лицо, представителем которого я являюсь, не родственник вам.

Несмотря на это заявление, бедная женщина никак не хотела расставаться с надеждой, пробудившейся в ней.

– Может быть, имя, под которым вы знаете меня, заставляет вас сомневаться, – поспешно прибавила она. – Мой покойный муж принял нашу теперешнюю фамилию, переселившись сюда. Может быть, если я скажу вам…

Дочь остановила ее.

– Матушка, предоставьте это мне.

Вдова покорно вздохнула и принялась за работу.

– Достаточно будет и нашей теперешней фамилии Марильяк, – сказала девушка, обращаясь к Стелле, – пока мы не познакомимся поближе. Вы, конечно, хорошо знаете лицо, представительницей которого служите?

– Конечно, иначе меня не было бы здесь.

– В таком случае вам известны все семейные обстоятельства этого лица и вы, конечно, можете сказать, французы его родственники или нет?

– Я могу ответить определенно, что они англичане, – отвечала Стелла. – Я пришла к вам от имени друга, который сочувствует мадам Марильяк, – и только.

– Видите, матушка, что вы ошиблись. Перенесите это испытание так же твердо, как переносили другие.

Сказав это весьма нежно, она снова обратилась к Стелле, не стараясь скрывать перехода к холодности и недоверию.

– Одна из нас должна говорить прямо, – сказала она. – Наши немногие знакомые почти так же бедны, как мы, притом они все французы. Я вам говорю, что у нас нет друзей англичан. Каким образом этот анонимный благодетель узнал о нашей бедности? Вы нас не знаете, следовательно, не вы могли указать на нее.

Стелла только теперь поняла, в какое неловкое положение она попала. Она смело встретила возникшие затруднения: ее поддерживало убеждение, что она служит делу, приятному Ромейну.

– Вы, вероятно, руководствовались лучшими побуждениями, советуя вашей матушке не говорить своего имени, – продолжала она, – будьте настолько справедливы, чтобы предположить, что и у вашего «анонимного благодетеля» есть причины не открывать свой фамилии.

Этот удачный ответ побудил мадам Марильяк принять сторону Стеллы.

– Милая Бланш, ты говоришь слишком резким тоном с этой доброй барышней, – сказала она дочери. – Стоит взглянуть на нее, чтобы увидеть ее добрые намерения.

Бланш с угрюмой покорностью снова взялась за иглу.

– Если мы должны принять милостыню, то я по крайней мере желала бы знать руку, подающую ее, – отвечала она. – Больше я ничего не скажу.

– Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, – сказала мадам Марильяк, – ты не будешь рассуждать так резко, как теперь. Мне многому пришлось научиться, – продолжала она, обращаясь к Стелле, – и я думаю, это послужило мне на пользу. Я не была счастлива в жизни…

– Вы были мученицей всю свою жизнь! – сказала девушка, не будучи в силах сдержать себя. – Отец! Отец!

Она отбросила от себя работу и закрыла лицо руками.

Слабая мать впервые заговорила строго:

– Пощади память отца! – сказала она.

Бланш вздрогнула, но промолчала.

– У меня нет ложной гордости, – продолжала мадам Марильяк. – Я признаюсь, что мы в нищете, и без дальнейших вопросов благодарю вас, дорогая мисс, за ваши добрые намерения. Мы перебиваемся кое-как. Пока глаза мои служат мне, работа дает нам средства к жизни. Моя старшая дочь зарабатывает кое-что уроками музыки и вносит свою долю в наше бедное хозяйство. Я не отказываюсь наотрез от вашей помощи, но говорю только: мы еще попытаемся пробиться сами.

Едва она проговорила это, как слова, долетевшие из соседней комнаты, прервали ее и повели к последствиям, которых присутствовавшие не предвидели, из-за легкой перегородки, разделявшей комнату, вдруг раздался пронзительный голос, похожий на визг.

– Хлеба! – кричал кто-то по-французски. – Я голоден. Хлеба! Хлеба!

Дочь вскочила.

– Вот, он выдал нас! – воскликнула она с негодованием.

Мать молча встала и отворила шкаф, стоявший как раз напротив Стеллы. Она увидела две-три пары ложек в вилок, несколько чашек, блюдечек и тарелок и сложенную скатерть. Кроме этого, на полках не было ничего, не было даже черствой корки хлеба, которую искала бедная женщина.

– Пойди, душа моя, успокой брата, – сказала она, запирая шкаф с таким же терпением, как всегда.

Когда Бланш вышла из комнаты, Стелла вынула портмоне.

– Ради Бога, возьмите что-нибудь! – вскричала она. – Я предлагаю вам с полным уважением, я предлагаю вам взять взаймы.

Мадам Марильяк ласково сделала знак Стелле, чтобы она закрыла портмоне.

– Не расстраивайте себя из-за пустяков, – сказала она. – Булочник поверит нам, пока мы не получим денег за работу, и дочь моя знает это. Если вы не хотите сообщить ничего больше, скажите по крайней мере ваше имя? Мне тяжело говорить с вами как с совершенно посторонней.

Стелла тотчас исполнила ее просьбу. Мадам Марильяк улыбнулась, повторяя ее имя.

– Между нами есть некоторая связь, – сказала она. – И у нас, во Франции, новорожденным тоже дают это имя. Здесь, на чужбине, оно звучит как родное. Дорогая мисс Стелла, мальчик мой, испугавший вас, прося хлеба, снова заставил меня вернуться к самой тяжелой из моих забот. Когда я думаю о нем, я почти готова преодолеть чувство, удерживающее меня… Нет, нет! Спрячьте портмоне. Я не настолько бессовестна, чтобы занять сумму, которую никогда не буду в состоянии возвратить. Я расскажу вам, в чем состоит мое горе, и вы поймете, что я говорю серьезно. У меня было два сына. Старшего – самого лучшего и любящего из моих детей – убили на дуэли.

При этом внезапном сообщении у Стеллы вырвался крик сочувствия, который она не в состоянии была сдержать. Теперь, в первый раз, она поняла упреки совести, мучившие Ромейна, с такой ясностью, с какой не понимала их во время рассказа леди Лоринг о дуэли. Приписывая впечатлительности молодой девушки эффект, произведенный ее словами, мадам Марильяк еще увеличила затруднительное положение Стеллы, начав извиняться.

– Мне так досадно, что я напугала вас, – сказала она. – В вашей счастливой стране такая ужасная смерть, как смерть моего сына, неизвестна. Я должна упомянуть о ней, иначе вы бы не поняли то, что я вам расскажу. Но, может, мне не стоит продолжать рассказ?

– Нет, нет! – быстро сказала Стелла. – Прошу вас, продолжайте!

– Сыну моему, который теперь в соседней комнате, всего четырнадцать лет. Богу угодно было наложить тяжелое испытание на невинное дитя. Он уже не приходит в себя с того ужасного дня, когда последовал за дуэлянтами и был свидетелем смерти брата. Вот, вы опять бледнеете! Как я поступила необдуманно и жестоко? Мне следовало бы помнить, что вы в своей счастливой жизни не слышали о таких ужасах!

Стараясь овладеть собой, Стелла пыталась жестом успокоить мадам Марильяк. Девушка знала теперь, что голос, доносившийся из соседней комнаты, был тот самый, который преследовал Ромейна. В ее ушах звучала не просьба о хлебе, а слова: «Убийца! Убийца! Где ты?»

Стараясь побудить мадам Марильяк прервать невыносимое молчание, она повторила:

– Продолжайте, прошу вас, продолжайте!

Тихий голос вдовы действовал на нее успокаивающе, и ей хотелось снова испытывать его влияние.

– Я не должна винить только дуэль в несчастье моего бедного мальчика, – сказала мадам Марильяк. – Уже в детстве ум его развивался не так быстро, как тело. Смерть брата, вероятно, только ускорила результат, который наступил бы и без того рано или поздно. Не бойтесь его. Он никогда не впадает в бешенство – из всех моих детей он самый красивый. Желаете вы видеть его?

– Нет. Лучше дослушаю, что вы скажете о нем. Он не сознает своего несчастья?

– По целым неделям он бывает тих, и вы бы не заметили по наружности разницы между ним и другими мальчиками. Но, к несчастью, именно в это время на него находит беспокойство. Он подстерегает удобный случай и, как только мы перестаем наблюдать за ним, пытается скрыться он нас.

– То есть уходит он вас и сестер?

– Да. Месяца два назад он пропал у нас. Только вчера его возвращение сняло с нас страх, который я даже не могу описать вам. Мы не знаем, где он был и с кем провел время своего отсутствия. Никакими способами невозможно заставить его рассказать об этом. Сегодня утром мы подслушали, как он говорил сам с собой.

Стелла спросила, не говорил ли он о дуэли.

– Никогда. Он, кажется, забыл о ней. Сегодня утром мы слышали только два-три отдельных слова, о какой-то женщине и потом еще что-то, кажется, намек на чью-то смерть. Прошлой ночью, когда он ложился спать, я была около него и мне показалось, что он что-то скрывает от меня. Я сложила его платье, кроме жилета, как вдруг он выхватил его у меня и подложил себе под подушку. Я не могу осмотреть жилет так, чтобы он не знал этого. Он спит чрезвычайно чутко, как только подойдешь к нему, он тотчас же просыпается. Извините, что я утомляю вас такими подробностями, интересными только для нас. Но вы по крайней мере поймете постоянный страх, в котором мы находимся.

– В вашем несчастном положении, – сказала Стелла, – я бы попыталась расстаться с ним – то есть поместить его куда-нибудь, где бы за ним был медицинский надзор.

Лицо матери приняло еще более грустное выражение.

– Я уже справлялась об этом, – отвечала она. – Прежде он должен, провести ночь в работном доме, чтобы быть принятым как не имеющий средств в дом призрения. О, моя дорогая, должно быть, во мне еще есть остаток гордости! Он теперь мой единственный сын. Отец его был генералом французской армии, я выросла между людьми благородными по происхождению и воспитанию – я не могу отвести своего мальчика в работный дом!

Стелла поняла ее.

– Я сочувствую вам от всего сердца, – сказала она. – Поместите его в частный приют, где бы он был под надзором знающего и доброго человека, и позвольте мне, прошу вас, открыть свое портмоне.

Но вдова упорно отказывалась.

Стелла настаивала:

– Может быть, вы не знаете частного приюта, которым могли бы быть довольны?

– Я знаю такой приют. Добрый доктор, лечивший мужа во время его последней болезни, указал мне на него. Один из его друзей открыл у себя приют для нескольких больных и берет за них только то, что стоит их содержание. Сумма немыслимая для меня. Вот в чем заключается искушение, о котором я упомянула. В случае своей болезни я могла бы принять от вас несколько фунтов, потому что надеялась бы впоследствии заплатить их. Но взять большую сумму – никогда!

Она встала, будто желая положить конец свиданию.

Стелла перебрала все доводы, чтобы убедить ее, но напрасно! Мирный спор между ними продолжался бы еще долго, если бы их не прервали звуки, снова донесшиеся до них из соседней комнаты.

На этот раз, звуки не только сносные, но даже приятные: бедный мальчик наигрывал на флейте или кларнете песенку из французского водевиля.

– Теперь он счастлив, – сказала мать, – он музыкант от природы, пойдите посмотрите на него.

Новая мысль пришла в голову Стелле.

Она преодолела свое нежелание видеть мальчика, связанного несчастьем таким роковым образом с жизнью Ромейна.

Когда мадам Марильяк направилась к двери в другую комнату, она быстро вынула из портмоне банкноты и сложила так, чтобы их легко можно было спрятать в руке.

Она последовала за вдовой в соседнюю комнату.

Мальчик сидел на постели. Он положил свою флейту и поклонился Стелле. Его длинные, шелковистые волосы спускались по плечам. Одно только в его нежном лице указывало на расстроенные умственные способности – его большие кроткие глаза смотрели без выражения, как стеклянные.

– Вы любите музыку, мадемуазель? – спросил он ласково.

Стелла попросила его еще раз сыграть песенку.

Он с гордостью исполнил ее желание.

Его сестре присутствие постороннего лица, казалось, было неприятно.

– Работа стоит, – сказала она, уходя в переднюю комнату.

Мать ее дошла с ней до двери, делая необходимые указания в работе.

Стелла воспользовалась случаем. Она положила деньги в карман куртки мальчика.

– Отдай их матери, когда я уйду.

Она была уверена, что в таком случае мадам Марильяк не устоит против искушения. Она могла противиться многому, но не могла противиться сыну.

Мальчик кивнул, давая знать, что понял ее. В следующую минуту он положил флейту и на лице его отразилось удивление.

– Вы дрожите! – сказал он. – Вы испугались?

Она действительно испугалась. Уже одно прикосновение к нему заставило ее содрогнуться. Не охватило ли ее предчувствие какого-нибудь несчастья при минутном соприкосновении с ним?

Мадам Марильяк, обернувшись, заметила волнение Стеллы.

– Неужели мой бедный мальчик испугал вас? – спросила она.

Не успела Стелла ответить, как кто-то постучался в дверь. Вошел слуга леди Лоринг и в деликатных выражениях передал Стелле приказание своей госпожи:

– Мисс, не угодно ли вам будет пожаловать вниз, вас там ждут.

Стелла была рада в эту минуту всякому предлогу уйти.

Она пообещала снова вернуться через несколько дней. Прощаясь с ней, мадам Марильяк поцеловала ее в лоб. Нервы Стеллы все еще чувствовали потрясение, произведенное минутным прикосновением к мальчику. Спускаясь по ступеням, она дрожала так, что должна была опереться на руку слуги. По природе она не была застенчива. Почему же теперь так испугалась?

* * *

Экипаж леди Лоринг ожидал Стеллу у выезда на улицу, и кругом собрались все дети из околотка, восторгаясь каретою. Леди инстинктивно опередила слугу, отворив дверцу.

– Садись! – закричала она. – О, Стелла, ты не знаешь, как напугала меня! Боже мой, ты сама, кажется, напугалась! От каких негодяев я освободила тебя! Возьми мой флакон и расскажи мне все.

Свежий воздух и ободряющее присутствие ее подруги оживили Стеллу. Она настолько пришла в себя, что смогла описать свое свидание с семьей генерала и ответить на вопросы, вызываемые рассказом. Последний вопрос леди Лоринг был в то же время и самым важным:

– Как же ты намерена теперь поступить с Ромейном?

– Как только приедем домой, я напишу ему.

Этот ответ по-видимому очень встревожил леди Лоринг.

– Ты не выдашь меня? – сказала она.

– Как это?

– Не сообщишь Ромейну, что я рассказала тебе о дуэли?

– Конечно, нет. Я тебе покажу письмо, прежде чем отправлю его почтой.

Успокоенная этим заявлением, леди Лоринг вспомнила затем о майоре Гайнде.

– Можно рассказать ему, что ты сделала?

– Конечно, можно, – отвечала Стелла. – Я ничего не скрою от лорда Лоринга и попрошу его написать майору. Пусть он напишет, что, узнав от тебя, в чем дело, я навела необходимые справки и сообщила Ромейну благоприятный результат, добытый с их помощью.

– Нетрудно написать письмо, моя милая, но трудно сказать, что подумает о тебе потом майор Гайнд!

– А какое мне дело до того, что подумает майор Гайнд?

Леди Лоринг взглянула на нее с плутовской улыбкой.

– Ты с таким же равнодушием относишься и к мнению Ромейна? – спросила она.

Стелла покраснела.

– Старайся говорить серьезно, когда дело идет о Ромейне, – отвечала она. – Его доброе мнение – для меня жизнь.

Час спустя важное письмо к Ромейну было написано.

Стелла со всеми подробностями рассказала о случившемся, опустив только две подробности: во-первых, она ничего не сообщала о том, что вдова упомянула о смерти сына, и о том, как эта смерть повлияла на младшего брата. Описывая мальчика, она упомянула только, что он слаб рассудком и должен постоянно быть под надзором. Во-вторых, она дала понять Ромейну, что объясняет участие, принимаемое им в семье генерала, мотивами обыкновенной благотворительности.

Письмо оканчивалось следующими строками:

"Отваживаясь, вопреки всем правилам приличия, являться безо всякого приглашения с вашей стороны вашей представительницей, я могу привести в свое оправдание только одно – мое доброе намерение.

Мне казалось жестоким по отношению к этим беднякам и несправедливым к вам, ввиду вашего отсутствия, откладывать безо всякой пользы исполнение вашего доброго намерения, которое вы, без сомнения, уже обдумали прежде. Составляя мнение о моем поведении, прошу вас помнить, что я всеми силами старалась не скомпрометировать вас. Мадам Марильяк видит в вас только благотворителя, предлагающего помочь ей и остаться неизвестным. Если, несмотря на это, вы не одобрите мой поступок, я не скрою от вас, что это огорчит и обидит меня, я так желала помочь вам, когда другие колебались. Я должна буду утешиться воспоминанием, что познакомилась с прекрасной и благородной женщиной и что, быть может, избавила ее сына в будущем от опасности, которую не могу определить. Вы окончите то, что я начала. Будьте снисходительны ко мне, если я нечаянно сделала вам неприятное, – я же с благодарностью буду вспоминать тот день, когда приняла на себя роль милостынника мистера Ромейна".

Леди Лоринг два раза прочла заключительные слова письма.

– Я думаю, что конец твоего письма произведет на него желаемое действие, – сказала она.

– Если оно принесет мне в ответ ласковое письмо. Вот все, чего я от него желаю.

– Если оно произведет какое-нибудь впечатление, – продолжала леди Лоринг, – то это будет не единственной результат.

– Что же еще оно может сделать?

– Вернуть Ромейна тебе.

Эти слова скорее изумили Стеллу, чем придали ей бодрости.

– Вернуть Ромейна ко мне? – повторила она. – О, Аделаида, как бы я желала надеяться, как ты!

– Отошли письмо на почту, – сказала леди Лоринг, – а там увидим!