Текст книги "Черная ряса"
Автор книги: Уильям Уилки Коллинз
Жанры:
Классические детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Сен-Жермен, 14 марта.
Я приехал вчера. Усталость от путешествия и радостное волнение при свидании со Стеллой помешали мне приняться за свой дневник, когда я пришел в себя.
Она похорошела еще больше, ее стан, прежде несколько худощавый, теперь стал полнее. Растерянный, тоскливый взгляд исчез, вернулась прежняя нежность цвета лица, и глаза ее снова приобрели ту ясность выражения, которая очаровала меня в былые годы. Может быть, это следствие утешительного влияния ребенка, действие времени и мирной жизни, которую она ведет теперь, – одно только несомненно, я никогда не воображал, чтобы могла так скоро совершиться перемена к лучшему, подобная той, какую я нашел в Стелле через год.
Что касается ребенка, то это веселый, добродушный мальчуган, в моих глазах, он обладает одним большим достоинством – не похож на отца. Я видел, с каким серьезным удивлением мать взглянула на меня, когда я взял мальчика на руки. Я уверен, что мы с ним будем друзьями.
Кажется, даже для мистрис Эйрикорт воздух Франции и французская кухня оказались полезными. Она смотрит лучше, язык ее болтает быстрее, чем прежде, и веселое расположение духа вернулось к ней настолько, что месье и мадам Вилльрэ уверяют, что в ее жилах непременно должна течь французская кровь.
Все, включая Матильду, были так рады моему возвращению, что мне казалось, будто я вернулся к себе домой. Что касается Странника, то, в интересах его красоты и здоровья, мне пришлось просить всех не угощать его всем съедобным, начиная от простого хлеба и кончая страсбургским паштетом.
Стелла говорит, что с сегодняшнего дня я познакомлюсь с их будничной жизнью в Сен-Жермене.
Утро начинается с обычной чашки кофе. В одиннадцать часов меня зовут из моего павильона к одному из тех разнообразных завтраков, которые подаются во Франции и Шотландии. В последующий за тем трехчасовой промежуток мальчика несут гулять и укладывают спать, а взрослые занимаются кто чем. В три часа – общая прогулка в лес в сопровождении шарабана, запряженного пони, для уставших членов семьи. В шесть часов все собираются к обеду. К кофе являются иногда соседи и играют в карты. В десять – мы прощаемся.
Такова программа домашней жизни. Разнообразится она прогулками по окрестностям и редкими поездками в Париж. Я домосед по характеру. Только когда я расстроен, мною овладевает беспокойство и я ищу перемены. Спокойная, однообразная жизнь в Сен-Жермене, конечно, должна бы теперь быть мне весьма по сердцу. Я стремился к ней в продолжение долгого года. Чего мне желать еще?
Конечно, ничего.
А между тем… Стелла сделала для меня роль «брата» весьма тяжелой. Мать и знакомые поздравляют ее с возвращением красоты. Какое мне может быть до этого дело?
Но лучше мне не думать о своем тяжелом жребии. А как не думать? Смогу ли я изгладить из памяти незаслуженное несчастье, отнявшее у меня в молодости любимую женщину? По крайней мере попытаюсь.
Стану держаться старого правила: будь доволен малым.
15 марта.
Девять часов утра, а я не знаю, куда деваться. Выпив кофе, я взглянул на свой дневник.
Меня поразило, что я впадаю в дурную привычку писать слишком много о самом себе. Привычка вести дневник имеет и дурные стороны – поддерживает эгоизм. Хорошо, что легко найти против этого лекарство. С сегодняшнего дня я буду открывать свою тетрадь только тогда, когда произойдет что-нибудь, достойное быть записанным. Что касается меня самого и моих чувств, то об этом уже не будет речи.
Седьмая выписка7 июня.
Сегодня утром случилось событие, заставившее меня снова приняться за свой дневник. Я получил о Ромейне настолько важные известия, что не могу не записать их. Он назначен камерарием. Из достоверных источников сообщают, что, как только откроется вакантное место, он будет прикомандирован к посольству.
Эти настоящие и будущие почести делают невозможным его возвращение к жене и сыну.
8 июня.
Мистрис Эйрикорт разделяет мое мнение относительно Ромейна.
Сегодня, на утреннем концерте, она встретила своего старого знакомого, доктора Уайброва. Знаменитый доктор заработался и отправился на несколько месяцев отдохнуть в Италию. После концерта они решили прокатиться по Булонскому лесу, и со своею обычной откровенностью мистрис Эйрикорт сообщила доктору о положении Стеллы и ее ребенка. Имея в виду интересы мальчика, он был вполне согласен с ней, что следовало уже давно, не теряя драгоценного времени, известить Ромейна о рождении наследника, и обещал во что бы то ни стало сам сообщить Ромейну это известие.
9 июня.
Мадам Вилльрэ говорила со мной по секрету о весьма щекотливом вопросе.
Опять мне приходится писать о себе. Но только в кратких словах сообщу сущность того, что сказала мне старушка. Если я только буду просматривать эти строки почаще, я почерпну из них решимость воспользоваться ее советом.
Вот вкратце слова мадам Вилльрэ:
«Стелла говорила со мной по секрету после того, как встретила вас вчера в саду. Ее нельзя обвинять в том, что она старалась скрыть от вас слабость, которую вы, конечно, уже сами заметили. Но она считает необходимым через мое посредство сказать вам несколько слов. Поведение ее мужа было для нее так оскорбительно, что она этого никогда не забудет. Она вспоминает с чувством отвращения свою „любовь с первого взгляда“, как вы называете это в Англии, которую она почувствовала в тот день, когда они увиделись в первый раз, и с сожалением вспоминает о своей другой любви, которая медленно, но сильно развивалась в ней. К своему стыду, она признается, что не могла представлять пример исполнения долга и сдержанности, когда вчера ей пришлось быть с вами наедине. Она просила меня передать вам свое желание, чтобы в будущем вы виделись с нею не иначе, как в присутствии кого-нибудь. Не упоминайте об этом при следующей встрече и поймите, что она говорила со мной, а не с матерью только потому, что боится, как бы мистрис Эйрикорт не употребила резкие выражения и снова бы не расстроила вас, как уже однажды сделала это в Англии. Если вы не прочь принять мой совет, то вам следовало бы попросить разрешение продолжить свое путешествие».
Мой ответ на эти слова никому не интересен. Наш разговор был прерван появлением кормилицы у дверей павильона.
Она вела за руку ребенка.
Когда он начал говорить, первой его попыткой под руководством матери было старание назвать меня дядей Бернардом, но, больше одного слога из моего имени он еще не в состоянии произнести. Теперь он явился ко мне, чтобы пролепетать свой урок. Положив на мои колени свои маленькие ручки, он взглянул на меня глазами своей матери и сказал: «Дядя Бер». Это было ничтожное обстоятельство, но в эту минуту его слова разбили мне сердце. Я взял мальчика на руки и взглянул на мадам Вилльрэ. Добрая старушка сочувствовала мне, я подметил слезы на ее глазах.
Нет! Ни слова больше о себе. Снова закрываю тетрадь.
Восьмая выписка3 июля.
Сегодня утром мистрис Эйрикорт получила письмо от доктора Уайброва. Оно помечено «Кастель Гандольеро, близ Рима». Здесь доктор поселился на жаркие месяцы, и здесь он видел Ромейна, ожидающего святого отца в знаменитом летнем дворце пап.
Как он принял уведомление мистрис Эйрикорт, неизвестно. Для человека, с репутацией Уайброва, без сомнения, отпираются двери, закрытые для простых смертных.
"Я исполнил свое обещание, – пишет он, – и могу сказать, что повел речь весьма осторожно. Результат несколько поразил меня. Ромейн не только не ожидал услышать о рождении ребенка – он ни физически, ни нравственно не был в состоянии перенести неожиданное сообщение. В первую минуту я подумал, что с ним случился удар. Но когда я подошел, чтобы попробовать его пульс, он вздрогнул и сделал мне слабый знак оставить его. Я поручил его попечению слуги. На следующий день я получил уведомление от его товарищей, что он плохо себя чувствует после испытанного потрясения, и просьбу не поддерживать с ним ни личных, ни письменных отношений.
Очень сожалею, что не могу прислать вам более утешительного отчета о моем вмешательстве в это прискорбное дело. Может быть, вы или ваша дочь что-нибудь и услышите о нем".
4-9 июля.
Писем не получено. Мистрис Эйрикорт по-видимому, беспокоится. Стелла же, как кажется, чувствует облегчение.
10 июля.
Из Лондона получено письмо на имя Стеллы от поверенного в делах Ромейна. Доход, от которого она отказалась для себя, переведен законным порядком на имя ее ребенка. Затем следуют технические подробности, повторять которые бесполезно. Со следующей почтой Стелла отвечала поверенному, что, пока она жива и имеет влияние на сына, он не будет пользоваться предлагаемыми ему средствами. Мистрис Эйрикорт, месье и мадам Вилльрэ, даже Матильда – все упрашивали ее не отправлять письмо. На мой взгляд, она поступила, как следует. Хотя не существует майората, но аббатство Венж все-таки по праву рождения принадлежит мальчику и крайне несправедливо предлагать ему взамен этого поместья что-нибудь другое.
11 июля.
Я вторично предложил уехать из Сен-Жермена. Присутствие третьего лица при наших встречах становится невыносимым для меня. Стелла пользуется своим влиянием, чтобы удержать меня.
– Кроме вас, никто не сочувствует мне, – говорит она.
Я снова нарушил свое обещание не писать о себе. Но на этот раз у меня есть небольшое извинение. Для успокоения моей собственной совести, я должен сказать, что поступал так, как мне казалось правильным. Не моя вина, что я остаюсь в Сен-Жермене несмотря на совет мадам Вилльрэ.
Девятая выписка13 сентября.
Из Рима пришли ужасные известия о иезуитской миссии в Аризоне.
Индейцы напали на новый дом миссии. Строение сгорело дотла, а миссионеры все перерезаны, за исключением двух, которых увели в плен. Имена этих последних неизвестны. Сообщение запоздало на четыре месяца из-за междоусобной войны в Соединенных Штатах и смут в Центральной Америке.
Просматривая «Times», который мы аккуратно получаем здесь, я нашел подтверждение известия в краткой заметке, но и здесь имена миссионеров не были названы.
Мы надеемся почерпнуть дальнейшие подробности из нашей английской газеты. «Times» занимает исключительное положение, вся английская нация является его добровольным сотрудником. В случае затруднений у себя дома англичане обращаются к редактору этой газеты. Если во время путешествия по цивилизованным государствам или по странам дикарей с ними случается что-нибудь замечательное, они сообщают это редактору. Если кто-нибудь из наших соотечественников знает об ужасном избиении миссионеров, я могу точно сказать, где мы найдем известие о нем в печати.
Вскоре после моего прибытия сюда Стелла пересказала мне свой достопамятный разговор с Пенрозом в саду Тен-Акр-Лоджа. Я знал теперь, в чем заключалась услуга, оказанная ей молодым патером, но никак не ожидал того приступа горя, который охватил ее, когда она прочитала телеграмму из Рима.
Она даже дрожащим голосом сказала:
– У меня не будет счастливой минуты, пока я не узнаю, остался ли Пенроз в живых.
Неизменным третьим лицом с нами в это утро был месье Вилльрэ. Сидя у окна с книгой в руке – то читая, то окидывая сад взглядом садовода, – он вдруг заметил на своих грядках чужую кошку. Забыв обо всем на свете, старик быстро заковылял из комнаты, чтобы прогнать незваную гостью, а мы остались одни.
Я сказал Стелле многое из того, что теперь желал бы взять назад. Мною овладела отвратительная ревность. Я презренно намекнул на то, что Пенрозу нечего особенно гордиться тем, что он уступил просьбам прекрасной женщины, очаровавшей его, хотя, быть может, он и боится признаться в этом. Она восстала против моего недостойного намека, но мне не было стыдно за самого себя. Разве может женщина не знать, какое влияние ее красота оказывает на мужчину? Я, как негодяй, падал все ниже и ниже.
– Извините меня, если я ненамеренно рассердил вас, – произнес я. – Мне следовало знать, что я ступаю на нетвердую почву. Может быть, ваше участие в судьбе Пенроза объясняется более теплым чувством, чем благодарность.
Она отвернулась – грустной, но не сердитой, по-видимому, собиралась молча выйти из комнаты.
Дойдя до двери, она раздумала и вернулась:
– Даже если вы будете оскорблять меня, Бернард, я не в состоянии сердиться на вас, – сказала она тихо. – Я когда-то оскорбила вас, теперь я не имею права жаловаться на ваше оскорбление и постараюсь забыть его.
Она протянула мне руку и, подняв глаза, взглянула на меня.
Она не была виновата, я беру всю ответственность на себя. Через секунду она очутилась в моих объятиях, я почувствовал быстрое биение ее сердца у себя на груди и излил в бешеной исповеди все мое горе, мой стыд и любовь, я бесконечно осыпал ее губы поцелуями.
Она обняла руками мою шею и откинула голову с глубоким вздохом.
– Не злоупотребляйте моею слабостью, – шептала она. – Мы не должны более видеться.
Она дрожащей рукой оттолкнула меня и выбежала из комнаты.
Я снова нарушил данный обет – не писать о себе, но это не эгоизм, я чувствую действительное унижение, исповедуясь в своем недостойном поведении. Есть одно только средство загладить свой проступок – уехать из Сен-Жермена. Теперь, когда уже слишком поздно, я чувствую, как тяжела была для меня эта постоянная сдержанность.
Я еще писал, когда няня принесла мне записочку, набросанную карандашом. Ответа не требовалось.
Немногие строки были написаны рукой Стеллы:
"Не уезжайте неожиданно, иначе вы возбудит, подозрение матери. Подождите получения писем из Англии, и пусть они послужат вам предлогом к отъезду.
С."
Я и думать забыл о ее матери. Она права. Но если бы она была не права, я все-таки должен был повиноваться ей.
11 сентября.
Письма из Англии получены. Одно из них дает мне предлог для отъезда. Мое предложение о покупке яхты принято. Шкипер и экипаж отказались от других предлагаемых им мест и ожидают моих распоряжений в Кове. Мое возвращение в Англию необходимо.
Вместе с письмами прибыли и газеты. Мои ожидания оправдались. Вчерашняя заметка вызвала сообщение добровольного сотрудника. Один господин, только что вернувшийся из Центральной Америки после путешествия по Аризоне, пишет в «Times», что видел двух пленных миссионеров, и сообщает свое имя и адрес.
Самое имя корреспондента уже служит гарантией верности его сообщения. Это не кто иной, как мистер Мертуэт – известный путешественник по Индии.
Он пишет следующее:
"Сэр, я могу сообщить вам некоторые подробности о двух иезуитах, оставшихся в живых после избиения миссионеров в долине Санта-Круз четыре месяца назад.
В это время я путешествовал по Аризоне под охраной одного вождя апачей, которого с помощью виски и пороха мне удалось уговорить показать свою страну и свой народ.
Миль двенадцать севернее от маленького городка Тубак, построенного близ серебряного рудника, мы наткнулись на стан апачей. Я сразу узнал двух белых между индейцами. Это были пленные миссионеры.
Один из них был француз по имени Лербье, а другой англичанин Пенроз.
Они были обязаны жизнью двум важным соображениям индейцев. При виде ужасного ночного избиения Лебрье сошел с ума. Сумасшествие, по понятиям американских дикарей, священно: они смотрят на несчастного помешанного, как на получившего откровение. Другой миссионер, Пенроз, заведовал аптекой миссии и с успехом лечил апачей. Как «великий человек с лекарством», он тоже привилегированное лицо – его охраняет их забота о собственном здоровье.
Жизнь пленников вне опасности, если только они будут в состоянии перенести все трудности кочевой жизни индейцев. Пенроз сказал мне с покорностью судьбе истинного героя:
– Моя жизнь в руках Божьих, если я умру, я умру на службе Господней.
У меня не было средств выкупить миссионеров, а мои увещевания и обещания не произвели ни малейшего впечатления на дикарей. Если бы не серьезная и продолжительная болезнь, я уже давно отправился бы в Аризону с выкупом. Теперь же я с трудом пишу это письмо, но могу устроить подписку, и если кто-нибудь захочет предпринять дело освобождения миссионеров, то я готов служить ему советом".
Так заканчивалось письмо. До его чтения я не знал, куда мне направиться, что делать и как уехать из Сен-Жермена. Теперь мой путь ясен. Я нашел цель жизни и возможность загладить перед Стеллой свою недостойную, грубую выходку.
Я по телеграфу снесся с мистером Мэртуэтом и с моим шкипером. Первому я сообщил, что надеюсь быть завтра утром. Второму поручено немедленно приготовить яхту для продолжительного плавания. Если мне удастся спасти этих людей, по крайней мере Пенроза, жизнь моя прошла не даром.
Лондон, 15 сентября.
У меня достаточно решимости, чтобы отправиться в Аризону, но не хватает сил описать сцену расставания.
Я намеревался сохранить свое предприятие в тайне и только письменно сообщить о нем, когда корабль уже будет стоять под парусами. Но, прочтя корреспонденцию «Times», Стелла, вероятно, заметила в моем лице что-нибудь, что выдало меня.
Теперь все кончено. Я всеми силами стараюсь не думать о прощании и поэтому не распространяюсь о нем.
Мистер Мертуэт не только дал мне драгоценные указания, но еще снабдил рекомендательными письмами к должностным лицам и к патерам в Мексику, что имеет неизмеримую цену в экспедиции, подобной моей. Ввиду настоящего смутного времени в Соединенных Штатах, он советует мне отправиться в один из восточных портов Мексики, а затем навести первые справки в Аризоне и Тубаке. По его мнению, время так дорого, что он советует мне справиться в Лондоне или Ливерпуле, нет ли судна, отправляющегося немедленно в Вера Круц или Тампако. Оказывается, что яхту невозможно приготовить к плаванию ранее двух или трех недель. Поэтому я последовал совету мистера Мертуэта.
16 сентября.
Из лондонской гавани получен неудовлетворительный ответ. С Мексикой у нас незначительная торговля, и гавани в этой стране слишком плохи. Таково донесение.
17 сентября.
В Ливерпуле найден мексиканский бриг, отправляющийся в Вера Круц. Но корабль в долгах, и срок отплытия зависит от уплаты долга! Таким образом, я со спокойной совестью могу отправляться со всеми удобствами на собственной шхуне.
18 – 19 сентября.
Я устроил все свои дела, простился со знакомыми, в том числе и с добрым Мертуэтом, написал веселое письмо Стелле и завтра отправлюсь в Портсмут, сделав хороший запас водки и пороха, которыми должен заплатить за пленников.
Мне трудно решиться уехать из Англии без своего товарища в путешествиях – собаки. Но принимая во внимание рискованность предстоящего, боюсь взять своего старого друга с собой. Стелла охотно согласилась взять собаку к себе и, если мне не суждено вернуться, не расстанется с ней в память о ее хозяине. Это ребячество, но меня утешает, что я никогда не сказал грубого слова Страннику и никогда в сердцах не поднял руку на него.
Мне скажут, я распространяюсь о собаке и ни слова не сказал о Стелле! Но эти мысли нельзя выразить словами.
Вот и последняя страница моего дневника! Я запру его в ящик и, отправляясь на портсмутский поезд, завезу его к банкиру. Понадобится ли мне когда-нибудь новая тетрадь для дневника? Суеверному человеку могло бы прийти в голову считать окончание дневника за предзнаменование другого конца. Но я не обладаю пылким воображением и с надеждой смотрю в неизвестную будущность.
(Здесь в дневник вложены две бумаги, по которым видно, что прошло семь месяцев, прежде чем хозяин дневника снова принялся за него. Эти бумаги – две телеграммы, отправленные 1 и 2 мая 1864 года):
1. От Бернарда Винтерфильда. Портсмут. Англия. Мисстрис Ромейн. Сен-Жермен, близ Парижа.
«Пенроз на борту моей яхты. Его несчастный спутник умер от изнурения, и здоровье Пенроза тоже весьма слабо. Я везу его в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами. С нетерпением ждем известий от вас. Телеграфируйте в гостиницу Дервента».
2. От мистрис Эйрикорт, Сен-Жермен. Мистеру Винтерфильду, гостиница Дервента. Лондон.
«Ваша телеграмма прочтена с радостью и переслана в Париж Стелле. Все благополучно. Но произошли странные события. Если сами не можете сейчас приехать, отправьтесь к лорду Лорингу. Он вам все расскажет».
Десятая выпискаЛондон, 2 мая 1864.
Телеграмма мистрис Эйрикорт получена после первого визита доктора Уайброва к Пенрозу. Мнение, высказанное доктором о болезни Пенроза, немного успокоило меня, как вдруг телеграмма мистрис Эйрикорт снова взволновала. Оставив Пенроза на попечение хозяйки, я поспешил к лорду Лорингу.
Было еще рано, и его сиятельство был дома. Он чуть не свел меня с ума от нетерпения своими бесконечными извинениями в том, что так непростительно перетолковал мое поведение по случаю прискорбного события со свадьбой в Брюсселе.
Я остановил поток его слов – надо отдать ему справедливость: он говорил весьма серьезно – и попросил его сказать мне, во-первых, почему Стелла в Париже?
– Стелла там с мужем, – ответил лорд Лоринг.
Голова у меня закружилась, и сердце начало усиленно биться.
Лорд Лоринг взглянул на меня, побежал к столу, накрытому для завтрака в соседней комнате, и вернулся со стаканом вина. Право, не знаю, выпил ли я его или нет. Знаю только, что мне с трудом удалось задать вопрос, состоящий из одного слова:
– Помирились?
– Да, мистер Винтерфильд, помирились перед его смертью.
Мы оба молчали минуту.
О чем он думал, не знаю. О чем думал я? В этом я не смею признаться.
Лорд Лоринг снова заговорил, выражая опасение по поводу моего здоровья. Я, как мог, объяснил свою дурноту и рассказал ему об освобождении Пенроза. Он слышал о моем предприятии еще до моего отъезда из Англии и поздравил меня с успехом.
– Это будет приятная весть для отца Бенвеля, – сказал он.
Имя отца Бенвеля рождает во мне опасения.
– Разве и он в Париже? – спросил я.
– Он уехал оттуда прошлой ночью, – ответил лорд Лоринг, – теперь он в Лондоне, насколько я могу понять, по весьма важному делу, касающемуся Ромейна.
Я тотчас подумал о мальчике.
– Ромейн в памяти? – спросил я.
– В полной памяти.
– Пока он еще в состоянии оказать справедливость, оказал ли он ее сыну?
Лорд Лоринг немного сконфузился и ответил только:
– Не слыхал.
Я был не удовлетворен.
– Вы один из самых старинных друзей Ромейна, – настаивал я, – и сами не видели его?
– Я его видел несколько раз. Но он никогда не упоминал о своих делах.
После этого он быстро переменил разговор.
– Могу я вам быть еще полезен какими-нибудь сведениями? – спросил он.
Мне хотелось узнать, каким образом Ромейн из Италии попал во Францию и как известие о его болезни в Париже было сообщено его жене.
Лорд Лоринг все рассказал мне.
– Леди Лоринг и я провели прошлую зиму в Риме, – сказал он, – и там виделись с Ромейном. Вы удовлетворены? Может быть, вам известно, что мы оскорбили его советом, данным Стелле до ее замужества? Это мы считали своею обязанностью.
Я вспомнил, что Стелла сказала о Лорингах в день ее достопамятного визита ко мне в гостиницу.
– Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, – продолжал лорд Лоринг, – если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие продолжительных занятий, напряжения при проповеди и недостаточного питания. Он ел и пил ровно столько, чтоб не умереть, и не больше, и упорно отказывался от отдыха и перемены обстановки.
Позднее леди Лоринг, оставшейся с ним наедине, удалось заставить его отбросить сдержанность, с которой он относился ко мне, и она открыла еще причину, подтачивающую его здоровье. Я говорю не о нервных припадках, которыми он страдал в былые годы, а о впечатлении, произведенном на него вестью о рождении ребенка, принесенной ему доктором Уайбровом, которым, вероятно, руководили лучшие намерения. Это сообщение – расставаясь с женой, он не подозревал положения, в котором она находилась, – подействовало на него сильнее, чем доктор предполагал. Леди Лоринг была так неприятно поражена тем, что он ей сказал по этому поводу, что повторила мне его слова только в общих чертах. Он говорил. «Если бы я мог думать, что поступаю дурно, посвящая себя служению церкви, когда мое семейное счастье было разрушено, я поверил бы также, что рождение этого ребенка – наказание за мои грехи и предвестие моей близкой смерти. Но я не смею держаться этого взгляда. А между тем после торжественного обета, котором я связан, я не могу радоваться событию, самая мысль о котором смущает и унижает меня, как священника».
Уже один этот взгляд укажет вам, в каком состоянии ум нашего несчастного друга. Он, по-видимому, не желал поддерживать знакомства с нами. Незадолго до возвращения в Англию мы услышали, что он назначен первым секретарем при посольстве в Париже. Папа, в своей отеческой заботе о здоровье Ромейна избрал это великодушное средство, чтобы принудить его переехать в другое место и оторваться от беспрестанных занятий в Риме. Перед его отъездом мы снова встретились. Он был с виду похож на отжившего свой век старика. Мы забыли все, и помнили только, что он священник нашей веры и наш бывший близкий друг, и устроились так, чтобы поехать вместе.
Погода была теплая, и мы продвигались, не спеша.
Когда мы оставили его в Париже, он, казалось, чувствовал себя лучше.
Я спросил, виделись ли они по этому случаю со Стеллой.
– Нет, – ответил лорд Лоринг, – у нас имеются причины сомневаться, чтобы Стелле было приятно видеть нас, и нам не хотелось вмешиваться непрошенными в крайне щекотливое дело. Я уговорился с нунцием, которого имею честь знать, чтобы он писал нам о состоянии здоровья Ромейна, и после этого вернулись в Англию. Неделю назад мы получили новые тревожные вести, и леди Лоринг тотчас поехала в Париж. В первом своем письме она извещает меня, что сочла своею обязанностью сообщить Стелле об опасном состоянии здоровья Ромейна.
Она благодарила жену за ее доброту и тотчас отправилась в Париж, чтобы быть вблизи, в случае если бы ее муж выразил желание видеть ее.
Стелла и жена живут теперь в одной гостинице. Меня в Лондоне задержали дела, но, если до вечера я не получу известий о перемене к лучшему, то тоже отправляюсь с почтовым поездом в Париж к леди Лоринг.
Было излишним отнимать еще более времени у лорда Лоринга.
Я поблагодарил его и вернулся к Пенрозу.
Когда я приехал в гостиницу, он еще спал.
На столе в гостиной лежала телеграмма от Стеллы, заключавшаяся в следующих словах:
"Я только что вернулась от его постели, рассказав ему о спасении Пенроза. Он желает видеть вас. Положительных страданий нет – он умирает от упадка сил. Так объявили мне доктора. Когда я хотела писать к вам, они мне сказали: «Пошлите телеграмму, времени терять нельзя».
К вечеру Пенроз проснулся.
Я показал ему телеграмму.
Во все время путешествия он только и мечтал, как бы увидеть Ромейна. В крайнем отчаянии он объявил, что поедет со мной в Париж с ночным поездом. Припомнив, как на нем отразилось короткое путешествие по железной дороге от Портсмута, я уговаривал его отпустить меня одного. Но с его любовью к Ромейну нельзя было сладить.
В то время, когда мы тщетно старались убедить друг друга, вошел доктор Уайбров.
К моему изумлению, он принял сторону Пенроза.
– Постарайтесь встать, – сказал он, – мы поможем вам одеться.
Мы подняли его и надели на него халат. Он поблагодарил нас и, сказав, что может одеться сам, опустился в кресло. Не прошло и минуты, как он заснул так крепко, что мы подняли и уложили его в постель, а он и не проснулся.
Доктор Уайбров предвидел этот результат и с ласковой улыбкой смотрел на бледное, спокойное лицо бедняги.
– Вот лекарство, с помощью которого мы поставим на ноги нашего пациента. Пусть он несколько недель только ест, пьет и спит, и вы увидите, как он поправится. Если бы вы возвращались по суше, Пенроз умер бы дорогой. Я присмотрю за ним, пока вы будете в Париже.
На станции я встретился с лордом Лорингом.
Он догадался, что я также получил неутешительные вести, и предложил мне место в своем купе. Едва мы успели сесть, как увидели отца Бенвеля среди прочих пассажиров по платформе. С ним был седой господин, которого мы оба не знали. Лорд Лоринг не любит незнакомых. Иначе, чего доброго, мне пришлось бы ехать до Парижа в обществе иезуита.
Париж, 3 мая.
По прибытии нашем в отель меня уведомили, что из посольства не было никакого известия.
Мы застали леди Лоринг одну за завтраком, когда отдохнули после нашего ночного путешествия.
– Ромейн еще жив, – сказала она, – но голос его перешел уже в шепот, и он тяжело дышит, когда ложится в постель. Стелла отправилась в посольство, она надеется увидеть его сегодня во второй раз.
– Только во второй раз! – воскликнул я.
– Вы забываете, мистер Винтерфильд, что Ромейн священник. Он был посвящен в католическую веру только при условии полного развода с женой.
Со своей стороны Стелла – никогда не говорите ей, что я сказала вам это, – подписала формальный документ, присланный из Рима, удостоверяющий, что она соглашается на развод без всякого принуждения. Она была избавлена от исполнения другой формальности, о которой я не считаю нужным упоминать, особым разрешением папы. Ввиду этого, как мне сообщили в посольстве, где я была вместе со Стеллой, на присутствие жены у постели умирающего мужа другие священники посмотрят, как на скандал и святотатство.
Добродушный нунций порицается за то, что превысил свою власть и исполнил, несмотря на протест, последние желания умирающего. Он находится теперь в переписке с Римом, ожидая окончательных инструкций, которыми и будет руководиться.
– Видел ли Ромейн своего сына? – спросил я.
– Стелла взяла его сегодня с собою. Но в высшей степени сомнительно, чтобы позволили бедному мальчугану войти в комнату отца. Это осложнение серьезнее всех прочих.
Умирающий Ромейн настаивает на своем решении видеть малютку. С приближением смерти, когда исчезла для него всякая надежда на блистательную будущность, взгляды его изменились так радикально, что он грозит вновь отступиться, даже при последнем вздохе, если его желания не будут исполнены. Как все это кончится, я даже не решаюсь и предугадывать.
– Если благодетельные распоряжения нунция не будут приняты, – сказал лорд Лоринг, – это может закончиться очередным протестом католических священников в Германии против запрещения брака. Движение началось в Силезии в 1826 году и следствием его было образование уний, или лиг, как мы их называем в настоящее время, в Бадене, Вюртенберге, Баварии и прирейнской Пруссии.