Текст книги "Искатель. 1988. Выпуск №3"

Автор книги: Уильям Тенн

Соавторы: Татьяна Пленникова,Клаус Мекель,Эрик Симон,Герт Прокоп,Вениамин Кожаринов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Совсем некстати в этот же день с визитом к губернатору пожаловал подполковник Шванебах, наконец-то оправившийся от пьяного загула.

– Ну? – только и сказал Хмельницкий, безразлично глядя на подполковника.

– Ваше превосходительство, ежели вы хотите узнать от меня подробности…

– Дурак! – крикнул губернатор. – Ославил на всю губернию… что на губернию – на весь мир! Мне бы давно следовало знать, кому я доверился в столь важном деле…

– Клянусь честью, ваше превосходительство, на рашпиле были желтые опилки… Что до мнения, будто они “пушечные”, то вы сами ясно указывали, что добыча Бонапарта находится на озере. А посему…

– Хватит, сударь! Если я и утверждал оное, то это вовсе не означает, что всякие камни надо было принимать за сокровища. Я и теперь продолжаю верить, что они лежат на дне Семлевского озера, – произнося эти слова, Хмельницкий кривил душой. Не сомневаясь в том, что французы все же потопили добычу Наполеона, губернатор уже решил для себя, что английский романист ошибся в названии озера, неправильно переведи с русского на английский надпись на карте.

Как только Шванебах откланялся, Хмельницкий послал письмо вяземскому исправнику, обязав его узнать у становых приставов Смоленской губернии, нет ли на подведомственных им территориях местечек со сходными или созвучными Семлеву названиями.

Петергоф, 12 мая 1836 г.

На сей раз Николай принял Блудова в Китайском кабинете, где они вместе позавтракали. Император был в благодушном настроении:

– Вижу, Дмитрий Николаевич, тебе тоже нравится эта комната? Право, пребывание в ней подобно чудному сну. Кстати, о снах… Сегодня мне приснилось, будто я запросто посетил какой-то петербургский салон, где всерьез обсуждался прожект о вольности мужикам. Возможно ли такое наяву? И какими способами авторы подобных прожектов собираются удержать в повиновении десятки миллионов крестьян? Не дай-то господь дожить мне до этих пор!

Известный своей хитростью Блудов решил подыграть императору:

– Ваше величество, недавно я самолично слышал от одного мещанина из провинции, что конституция – это-де жена цесаревича, еще не обращенная в православие[8].

В глазах императора появились искорки смеха.

– Право, Дмитрий Николаевич, по этому случаю стоит поискать, невесту с таким именем. – Он вытер набежавшую от смеха слезу. – А мы судим о воле…

Блудов посчитал, что самое время сказать о Хмельницком:

– Ваше величество, у меня не совсем приятная новость…

– Что еще за новость? И что может быть неприятнее твоей “конституции”?

– В Петербург вернулся инженер, искавший под Вязьмой трофей-Бонапарта.

– И что же?

Он утверждает, что поиски их были предприняты без должного основания.

– Что сие означает, граф? – Николай поджал губы.

– К сожалению, ваше величество, за медные пушки были приняты камни, содержащие в себе кристаллы серного колчедана. Зондирование дна озера в иных местах также, ничего не показало. Между тем Вальтер Скотт…

– Ах. оставь его в покое, Дмитрий Николаевич! Я не верю англичанам ни на грош. Позор! Мы ищем в каком-то болоте сокровища, а его соотечественники тем временем готовят нам смирительную рубашку на Востоке… Помнится, граф, ты очень усердно рекомендовал мне эту затею Хмельницкого? И что теперь? По мне, пусть лучше губернаторы вовсе ничего не де лают!

Блудов понял, что поддерживать Хмельницкого далее не имеет смысла.

– Ваше величество, почитаю своим долгом показать вам полученную мною записку от Серафима. В ней – интереснейшие данные о Великоивановском кресте.

Николай пробежал глазами записку митрополита. Лицо его приняло разгневанное выражение.

– Отчего же, граф, это стало известно только нынче? – Он потряс в воздухе листком бумаги.

– Война, ваше величество… Полагаю все-таки, что более повинны в том Синод и московские митрополиты. Августин знал историю исчезновения креста, но внезапная смерть… Следующий за ним епископ Серафим слишком мало занимал московскую кафедру, Филарет тоже не был осведомлен…

– Допускаю, Дмитрий Николаевич, что так оно и было, но документы?..

– Они есть, ваше величество. По моему приказу в архиве Московской духовной консистории найдено все, что касается колокольни Ивана Великого. Серафим прав…

Николай еще раз заглянул в записку.

– Однако, граф, не возьму в толк, откуда Серафим узнал истину ранее тебя? Ты прежде сказывал, что он нимало не догадывался о судьбе креста.

Блудов развел руками.

– Странное дело, ваше величество… Сия новость пришла к нему от одного юродивого из Смоленска. Известно лишь, что этим человеком двигала сильнейшая ненависть к Хмельницкому.

Николай заметно устал.

– А что, граф, много успел израсходовать подполковник на свои изыскания в Семлеве?

– Четыре тысячи, как вы изволили приказать.

– В таком случае, будем считать, что мы дешево отделались. Правда о кресте стоит того! А ты, Дмитрий Николаевич, напомни мне при случае о Хмельницком. Вряд ли он на сем успокоится. На Смоленщине и без оного болота хватит мест, где с подобным же успехом можно искать Бонапартову добычу.

Париж, 6 января 1837 г.

В предвечерних сумерках особняк барона Гранье выглядел мрачным и таинственным. Полковник Куперен сидел в своей комнате перед камином и дремал. Последняя поездка в Россию не прошла для него бесследно: жестокая подагра частенько приковывала Куперена к креслу. Что до барона Гранье, то время, казалось, не было властно над ним. Вот и сейчас он буквально влетел в комнату полковника… Как всегда, барон говорил быстро и взволнованно:

– Пьер, вы и представить себе не можете, какую новость я узнал! Она еще не скоро появится в наших газетах. Смоленский губернатор отстранен от должности и помещен в Петропавловскую крепость. Официально – за расхищение казенных средств, но в Смоленске поговаривают о другой причине… Догадываетесь?

– Подобное возможно только в России. – Полковник зябко поежился, хотя в комнате было совсем не холодно.

– Пьер, неужели Николаю стало известно о письме юродивого?

– Дело не в юродивом, господин барон. Я думаю, император поверил документам, которые имелись у них в архивах. Петербургский митрополит не тот человек, чтобы рисковать репутацией церкви, не удостоверившись в истине. Кажется, господин барон, вы не ошиблись, пожертвовав для спасения бумаг Бонапарта его историческим письмом!

Куперен заметил, что барон вновь натягивает на руки перчатки, которые незадолго перед тем снял. Он спросил:

– Господин барон, вы куда-то уходите?

Гранье посмотрел себе на руки и виновато улыбнулся:

– Ах, Пьер, я стал таким рассеянным… Хотя, – он поднес руки к глазам, – если всерьез говорить, то лучше бы эти перчатки никогда не снимать. Согласитесь, Пьер, как ни грязны бывают порой наши перчатки, а руки мои и ваши замараны гораздо сильнее. Вы понимаете, о чем я говорю? Слава богу, что об этом знают немногие! – Барон унесся мыслями в прошлое.

Он был прав, с запоздалой самокритичностью оценивая свои и Купереновы подвиги. Архивы тайной канцелярии Наполеона хранят в себе, по-видимому, лишь часть совершенных Купереном и Гранье нечистых дел. В последнее время уволенный из армии барон писал мемуары, а по вечерам играл в шахматы в знаменитом парижском кафе “Режанс”, где некогда сиживал за шахматной доской сам Бонапарт. Уделом же полковника Куперена было чтение романов и беседы наедине со своим покровителем и другом бароном Гранье…

Бой часов прервал воспоминания Гранье Придвинув к себе трубку на бронзовой подставке, барон раскурил ее и с наслаждением пустил кверху кольцо дыма.

– А все же, полковник, мы неплохо потрудились! Император был бы доволен нами. Документы, привезенные вами из Семлева, стоят любых сокровищ! Теперь наш долг – доставить прах императора со Святой Елены в Париж. Однако я хотел бы вернуться к прежнему нашему разговору и спросить вас: почему русские до сих пор не обнародовали правду о кресте? Ведь для России Иван Великий – что для нас Нотр-Дам…

Куперен снова зябко повел плечами.

– Все это так, месье, но применять к России обычные мерки бессмысленно. Конечно, истина о кресте желанна для Петербурга и немалого стоит, но Николай молчит, потому что признаться в собственном невежестве – выше его сил. Кроме того; существует национальная гордость. Сами посудите, месье., Двадцать лет помещики Смоленщины искали одну из самых дорогих святынь Кремля, мечтали о другой добыче… Кто же теперь решится выставить себя перед целым светом круглым дураком?

– Да, полковник, иногда мне хочется вычеркнуть эту страну из памяти. Но… Видимо, время от времени нам суждено вспоминать о ней. Я имею в виду сокровища Несвижского замка. Император очень сокрушался, что вам не удалось доставить Их в Париж. Представляю удивление нынешнего хозяина крепости, узнай он каким-то образом о нашей тайне!

Куперен усмехнулся:

– Думаю, господин барон, разговор об этих сокровищах придется отложить на несколько десятилетий. Может быть, кладоискателям будущего повезет, и они окажутся счастливее смоленского губернатора? Но доберутся ли они когда-нибудь до затопленного подземелья? Этого нам не суждено узнать. Пока же, – господин барон, мы являемся с вами обладателями пусть призрачных, но огромных ценностей. В старости даже это согревает душу! – Глаза полковника заблестели. – Когда-то Наполеон заставил нас с вами играть в его “пьесе” определенные роли… Теперь пришло время откровенно признаться: может быть, мы были и неплохими актерами, но сам “спектакль” оказался из рук вон слабым. Оглядываясь на свою жизнь, месье, я думаю, что сгодился бы для лучших ролей!

Услышав такое признание полковника, Гранье вскинул голову, собираясь возразить ему, но промолчал, устремив задумчивый взгляд в затухающее пламя камина.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Должен признаться, что первые читатели моей повести восприняли ее как чистейший авторский вымысел, – настолько сильной была вера в устоявшуюся легенду о Наполеоновых трофеях. Я сам с детских лет слышал, что сокровища Бонапарта затоплены в одном из озер Смоленщины. И все же мне повезло больше, чем многочисленным искателям трофеев Бонапарта, хотя я и не стал обладателем миллионного состояния, как о том мечтали некоторые из ретивых кладоискателей.

Думаю, слово “легенда” вообще мало подходит к истории исчезновения “клада” Бонапарта. Какая это, право, легенда, если было точно известно, что сокровища сокрыты на дне Семлевского озера?! Ведь “свидетелем” этого события был сам граф Ф.-П.Сегюр, генерал-адъютант Наполеона. Вот и известный английский романист В.Скотт утверждал то же. Вторил Сегюру и русский военный историк А.Михайловский-Данилевский… И если после таких-то серьезных свидетельств сокровища не были найдены – то тут одно из двух: либо их плохо искали, либо Сегюр и иже с ним что-то напутали.

В математике есть понятие: “доказательство от противного”, “Почему бы не применить его к загадке трофеев Бонапарта?” – подумал я однажды. А что, если они вовсе не были потоплены? Но чтобы ответить на эти вопросы, надо было сделать “самую малость”: найти трофеи.

Прежде всего следовало исходить из того, что перед вступлением армии Наполеона в Москву из Кремля были эвакуированы многие ценные вещи, в том числе богатые коронационные украшения и сокровища патриаршей ризницы стоимостью в двадцать…один миллион рублей. Однако в Кремле еще оставались десятки пушек старого литья, в Арсенале – знамена, доспехи, многие тысячи ружей, шпаг… Не были сняты богатейшие оклады на иконах в кремлевских соборах, в большинстве церквей и монастырей Москвы. Московский викарий Августин едва успел вынести из Успенского собора древние иконы: Иверскую и Владимирскую.

Пора наконец внести ясность и в роль главнокомандующего Москвы графа Ростопчина, отвечавшего за эвакуацию московских ценностей. Длительное время некоторые историки обеляли его, утверждая, что пожар Москвы и сопутствовавшее ему разграбление города – дело рук одних французов. Такая постановка вопроса не соответствует исторической правде. Невероятно, чтобы неприятель сам совершил поджог, тем лишая себя крова и пищи. И хотя сам Ростопчин, выйдя в отставку, писал из Парижа, клялся в своей непричастности к пожару, его утверждение не согласуется с общеизвестными фактами. Ведь не сделав ничего для эвакуации имущества горожан, Ростопчин тем не менее приказал вывезти из Москвы противопожарные средства. В больницах и госпиталях остались десятки тысяч больных и раненых. По приказу того же Ростопчина из тюрем выпустили колодников. Французы вылавливали поджигателей, судили и расстреливали их прилюдно, но и сами способствовали распространению пожаров, поскольку, взбудораженные военными, успехами и вином, были неосторожны в обращении с огнем.

Народная молва утверждала, что в числе ценностей, похищенных: французами из Кремля, был золотой крест с колокольни Ивана Великого и большое серебряное паникадило из Успенского собора весом около четырехсот килограммов. Следует уточнить, что, неприятель, как правило, не зарился на, сами иконы, сдирая, с них золотые и серебряные ризы, которые тотчас переплавлял в слитки, чтобы было, удобнее везти их по Смоленскому тракту к западной границе России. Последнее обстоятельство отчасти объясняет, почему в отбитых у завоевателей обозах с трофеями не были найдены многие ценные в художественном отношении вещи. Для французов имели значение прежде всего золото и серебро.

Богатейшая литература о войне 1812 года дает обильный материал для ответа на вопрос, что стало с трофеями Бонапарта за, то недолгое время, которое они путешествовали от Москвы до Вильно. Как крупицы золота в руде, разбросаны эти сведения по многотомным мемуарам, дневникам, донесениям и рапортам участников тех далеких событий. Оказывается, награбленное, в Москве – и не только в ней – имущество отнималось у французов почти в каждом сражении русскими солдатами или партизанами. Правда, до определенного времени все это были сокровища не самого Бонапарта, а его многотысячной армии; каждый из участников которой вез или нес на себе хотя бы малую толику из награбленного в чужой стране добра.

Велика была моя радость, когда в одном из донесений Кутузова к Александру I я прочитал, что близ Орши русские отбили у неприятеля серебряное паникадило из Успенского собора. Чем дальше к Березине отступали французы, тем больше было таких донесений. Вот как обстояло дело с награбленными сокровищами после битвы у деревни Студенки, где остатки армии Наполеона переправлялись через Березину: “…более полуверсты квадратной дистанции было заставлено обозами, наиболее состоявшими из московских экипажей… в них найдено довольно серебряных и других вещей, которые награблены вражескими руками в Москве…” Один из очевидцев тех событий рассказывает, что из Березины вытаскивали пушки, сундуки, ранцы и ящики, полные золота и серебра. По его словам, там “были собраны невероятные количества этих предметов”.

Наконец возле Вильно – последней цитадели Бонапарта в России – был захвачен обоз самого Наполеона. Адмирал Чичагов так рапортовал об этом Александру I: “…нам досталось такое большое количество обозов, что дороги во многих местах ими заставлены”. Увы, креста с колокольни Ивана Великого в числе отбитых трофеев не оказалось!

Несмотря на оставленные Бонапартом возле Вильно огромные ценности, можно допустить, что какую-то часть их он повелел спрятать в укромном месте во время отступления из Москвы. Упоминаемый в повести город Несвиж подходил для этой цели, тем более что под Минском Наполеон попал в исключительно тяжелое положение, а хозяин замка Доминик Радзивилл воевал на стороне Наполеона. Так что тайна Несвижского подземелья еще ждет своих исследователей.

Итак, в литературе о войне 1812 года было немало сообщений о золотом Великоивановском кресте. Одни авторы подтверждали свидетельство Сегюра, настаивая на семлевской версии, другие считали, что крест надо искать в Днепре, третьи – в Березине, а прочие указывали на те же окрестности Вильно… Как тут не вспомнить полученное мною письмо от одного “экстрасенса”, уверявшего, что крест до сего дня лежит на дне Понарского ущелья, близ современного Вильнюса. Противоречивость всех этих сведений сама по себе наводит на мысль, что искатели трофеев Бонапарта находились в плену ложной идеи. “Но ведь существуют церковные архивы!.. – подумал я как-то. – Крест Ивана Великого – прежде всего церковная реликвия…” Непонятно, почему об этом не подумали историки, искавшие следы Наполеоновой добычи?

Что же касается дела “О разрушении колокольни Ивана Великого…”, оно подробно повествует о загадочном исчезновении золотого креста… Но об этом чуть ниже, а сейчас зададимся вопросом: “Как быть с утверждением Сегюра, что трофеи Бонапарта потоплены в Семлевском озере?” Чтобы опровергнуть его, не требуется никаких архивов. Достаточно сказать, что озеро совершенно недоступно и к нему невозможно подвести тяжелые обозы. Остается, правда, возможность затопить трофеи со льда… Эту-то версию и поддерживали кладоискатели 60-х, 70-х годов нашего века. Они основывались на утверждении некоторых западных историков, что в начале ноября 1812 года в Семлеве стояли сильные морозы, а значит, реки и озера были покрыты крепким льдом. Целью этих “исследователей” было бросить тень на русскую армию, якобы неспособную одолеть французов без помощи “дедушки Мороза”. Факты, однако, опровергают такую версию. Многочисленные свидетели вместе с самим Наполеоном показывают, что до 25 октября (старого стиля. – В.К.) – в Семлеве Бонапарт был двадцать второго – погода стояла такая, что “вплоть до Дорогобужа болотистые пространства недостаточно замерзли и не могли поднимать тяжесть пехотинца”.

Если все так, то зачем Бонапарту было пускать ложный слух о “пленении” креста? Во-первых, причиной тому – авантюрный характер французского императора. Ради достижения своих целей он был готов на любой подлог. Надо помнить, что до последней минуты своего пребывания в Москве Наполеон добивался мирных переговоров с Петербургом. И лишь получив окончательный отказ, повелел оставить город и уничтожить Кремль. В намерении похитить крест мне видится желание Наполеона унизить русского императора, ибо он знал, что россияне чтут крест как национальную святыню. Но почему Наполеон был так уверен, что пущенная им легенда обретет “права гражданства”? Дело в том, что колокольня Ивана Великого должна была разделить печальную участь смежных с ней зданий: звонницы и Филаретовской пристройки, которые рухнули от взрыва заложенного в основание пороха. Ивановская же колокольня получила незначительные повреждения: пострадал ее купол и сам крест, отброшенный взрывной волной к северным дверям Успенского собора. Пролежал он там до 5 марта 1813 года, когда под талым снегом его обнаружил синодальный ризничий Зосима. В момент взрыва в колокольне Наполеон был уже за пределами Москвы. Последствий своего приказа он видеть не мог. Конечно, ему донесли, что приказ выполнен, посему Наполеон и телеграфировал в Париж, что крест снят с колокольни и помещен в его обоз наряду с прочими трофеями. Как бы то ни было, а среди них имелся золотой крест! Только не с Ивана Великого, а с соседней Филаретовской пристройки. Дело в том, что на нем стоял не золотой, а железный крест, покрытый медными, вызолоченными сусальным золотом листами. А вот на Филаретовской пристройке действительно был небольшой золотой крест (30,5 см), врезанный во внушительных размеров деревянный, “одетый” в серебряную ризу и украшенный “каменьями”. Один из очевидцев-французов, видевший, как этот крест упал и едва не пришиб солдат, пытавшихся снять его, сообщает в своих мемуарах, что этот деревянный крест был тем самым “большим крестом с Ивана Великого”. Вот лишнее подтверждение, что с колокольней Ивана Великого ассоциировались все строения этого кремлевского комплекса зданий.

Теперь желающие “реабилитировать” Наполеона могут возразить: молва о кресте родилась случайно, так сказать, из небольшого по размерам креста “выросла” до семиметрового Великоивановского. Вероятно, такое толкование легенды было бы допустимо, не знай мы со слов самого Наполеона, что он намеревался поставить “золотой” крест с Годуновского столпа – еще одно название колокольни – на вновь возведенном близ Лувра соборе, как символ своей победы над Россией. Ну а что касается рождения легенды о потоплении креста в Семлев-ском озере, то она полностью на совести графа Сегюра. В связи с этим можно предположить, что граф ошибся отнюдь не случайно. Ведь одна из дочерей губернатора Москвы Ф.Ростопчина, Софья, была замужем за Евгением Сегюром – отпрыском старинного дворянского рода Сегюров, к которому принадлежал и автор легенды о трофеях граф Филипп-Поль де Сегюр. Сам Ростопчин с 1815 года жил за границей, в том числе и в Париже, где его жена и дети в конце концов приняли католичество. Именно оттуда он писал письма в Москву, пытаясь оправдать промедление с эвакуацией московских ценностей, а заодно откреститься от обвинений в поджоге Москвы. Поэтому для Ростопчина важно было спрятать концы в воду, нежели принять на свою совесть раритеты московских соборов. Заметим в скобках, что Сегюр не обошел вниманием личность Ростопчина, посвятив ему одно из своих сочинений.

Александр I знал правду о кресте. В марте того же 1813 года управляющий Московской епархией епископ Августин доложил в Петербург о найденном под снегом кресте, после чего последовал именной указ о поручении одному из лучших столичных архитекторов А.Руску реставрации Ивановской колокольни и установки на ней нового креста.

Надо заметить, что многие люди в России и за ее пределами считали, что Великоивановский крест был сделан во времена Годунова. На самом же деле крест выковал в конце XVIII – начале XIX века кузнечных дел мастер Петр Ионов (Ионин) – крепостной графини А.А.Орловой. Последнего обстоятельства Наполеон знать не мог, но именно Ионов опознал свое детище и позже выковал для колокольни новый крест.

Как же все-таки получилось, что после находки креста в марте 1813 года его продолжали искать еще двадцать лет? Были конечно, причины извинительные, как-то: смерть Августина в 1818 году и назначение митрополитом человека из провинции, который мог и не знать всех перипетий дела “О разрушении колокольни Ивана Великого”. Но были причины и более основательные. Они – в характерах Хмельницкого и Николая I… Говорят, всякое новое – хорошо забытое старое. К трофеям Бонапарта это имеет самое прямое отношение. Казалось бы, фиаско Хмельницкого должно было бы явиться предметным уроком искателям Наполеонова клада. Ан нет! Поиски сокровищ продолжались и далее… Снова и снова легенда заставляла искателей трофеев исследовать реки и озера Смоленщины, другие места. Исход таких поисков был предопределен. Конечно, легенды имеют свою прелесть, но так же верно, что, раскрывая их тайны, мы обретаем истину. И неважно, какими путями она является нам: через глубины лесных болот и тайники подземелий или из позабытых архивных документов. И в торжестве ее в равной степени заинтересованы все, кому дорога история нашего Отечества.

^*

Фантастический рассказ

К

раска на заборе облупилась, вдоль дороги разросся кустарник – сад казался заброшенным. Примерно так я это и представлял, думал Черлик, решая для себя, обойти ли усадьбу тайком и самому разобраться, что она собою представляет, или нет. Но он всегда предпочитал идти к цели прямо, отбросив робость. Это и приносило ему успех. Стоит ли заботиться о приличиях, если он собирается купить участок. Самое главное – его, видимо, никто не опередил.

Черлик нажал на кнопку звонка: разумеется, такое запущенное поместье не имело современной сигнализации. Как, впрочем, и переговорного устройства. Но скоро здесь произойдут перемены! В мыслях он уже видел перед собой длинный, покрытый сверкающим пластиком дворец с просторными помещениями и бассейном. Заросли он вырубит, а на их месте построит бунгало. Потребуется много места под стоянки автомашин, ангар для самолетов, открытый плавательный бассейн и электростанцию. Дунштетт и его разряженная любовница будут ошеломлены.

Тишина в саду и в доме ничем не нарушалась. Черлик снова нажал на кнопку. Не хватало еще, чтобы тут никого не оказалось. Он попытался открыть старые железные ворота, но они не поддавались. Когда Черлик уже подумывал, не перебраться ли через забор, на его плечо неожиданно легла чья-то рука.

– Вы ко мне? – спросил старческий голос, еще сохранивший мягкость и приятность. – Хорошо, что вы не пришли раньше. В первой половине дня я обычно гуляю в лесу. Роскошь, которую может позволить себе пенсионер.

Черлик резко обернулся. Перед ним стоял мужчина, которому можно было дать девяносто, а то и все сто лет. Щуплый, чуть сутулый человек с суковатой палкой в руке, седыми, еще густыми волосами и узким носом.

– Я пришел по объявлению.

– Я так и подумал. – Старик пристально рассматривал его. Черлику было неприятно это внимание.

– Надеюсь, я не опоздал?

– Пойдемте в дом; на улице неудобно вести беседу.

Старик достал из кармана куртки ключ и открыл ворота. Они прошли по поросшей бурьяном дорожке к обшитому досками строению, напоминавшему скорее покосившийся сарай. Похоже, что все в нем держалось на честном слове. Рамы криво висели на петлях, на крыше рос мох. С трудом верится, что в наше время возможно такое, подумал Черлик.

– Вы, стало быть, хотите приобщить, к цивилизации этот клочок земли, – произнес старик, когда они вошли в дом и оказались в мало-мальски пригодной для жилья комнате, обставленной крестьянской мебелью. – Я должен предупредить вас: лишь тот, кто понимает природу и живет с нею в согласии, может здесь удержаться.

Романтический чудак, улыбнулся в душе Черлик. Впрочем, иначе и быть не могло. Интересно, сколько он запросит за свой дремучий лес. И за этот сарай.

Старик достал из шкафа зеленую четырехгранную бутылку и две стопки, наполнил их до краев молочно-белой жидкостью.

– Нет, вы не первый, – задумчиво произнес он. – Уже двое были здесь еще до публикации объявления. Нет, трое. Такие новости разносятся быстро.

Черлик пожал плечами. Что ж, это не романтик, по крайней мере, не настоящий. Он просто хочет продать участок подороже.

– Мы не смогли договориться, – сказал старик.

– Я понимаю. Им стало известно, сколько стоит ваш участок земли.

– Да, пожалуй, можно и так выразиться.

– Назовите сумму. Посмотрим.

Тут старик улыбнулся.

– Это не так важно, – произнес он. – Меня больше интересует нравственная сторона дела.

Черлик ничего не ответил, он был сбит с толку. Какой-то сумасшедший. Или хитрец. Нравственная сторона! В подобном-то деле?

– Я не продавал бы участок, – продолжал старик, наполнив стопки, – если бы обстоятельства не вынудили меня к этому. Моя сестра; больна и просит меня позаботиться о ней. Она не переносит здешний климат и поэтому не может переехать ко мне.

– Я искренне сочувствую вам.

– Участок большой, – продолжал старик, – деревья ценных пород, прелестные уголки. Лишь дом чуточку староват.

– Меня это не смущает. – Черлик ожидал, что хозяин будет расхваливать достоинства участка.

– Вы захотите всему придать современный облик? – Я специалист по бетонным работам. Я сделаю все, что посчитаю нужным.

– В одном месте вы не должны ничего трогать, – старик словно произносил заклинание. – Тут есть небольшой пруд – всего около сорока квадратных метров. Его нужно сохранить – вот мои условия.

– Условия?

– Да, в противном случае я не продам участок. Впрочем, это и в ваших интересах.

Небольшой пруд! Не дай бог мне рассмеяться, подумал Черлик. Похоже, это его бзик.

– Вернемся к этому попозже, – сказал Черлик, – я думаю, мы найдем общий язык.

– Все должно быть обговорено заранее!

– Право, мне хотелось бы сначала ознакомиться с участком.

– Да, вы правы, – согласился старик. – Идемте.

Они вышли из дома. Усадьба поросла густым кустарником. Здесь, были, цветы, которых, он никогда не видел и не знал. Старик же прекрасно разбирался в растениях”и помнил все тропинки. Они повернули налево, затем двинулись прямо а наконец остановились. За полосой травы Черлик увидел что-то вроде пруда – застоявшегося, буйно поросшего зеленью. От не– го исходил запах гнили.

– Это он, – произнес старик с гордостью, – душа, сердце всего, что здесь находится. Животный и растительный мир, какого вы нигде больше не встретите. Слишком много вынуждена сносить природа, не находите?

– Это верно, – согласился Черлик. – Я слышал, что в Австралии…

– Нет, нет, и у нас тоже. Проклятая страсть превращать любой прекрасный уголок земли в каменную пустыню! Но здесь, у этой трясины, находится граница. Абсолютная.

Черлик не ответил. Слова старика были смешны. Что же. касается его, Черлика, то несомненно “дно: это болото никак не вписывается в его планы. Оно должно исчезнуть с лица земли.

– Я полагаю, участок стоит никак не меньше шести терций.

Наконец-то старик назвал цену, и она была достаточно высокой. Но Черлик заплатил бы и восемь терций.

– Довольно солидная сумма, – протянул он. – Если учесть, что вы хотите поставить мне особое условие.

– Оно будет записано в контракте.

– Ну, хорошо, – сказал Черлик. – Обычно таких оговорок не делают, но раз уж вы придаете ей такое значение… Не вижу смысла затягивать разговор – участок мне нравится. Я согласен.

Прошло два месяца, пока были улажены все формальности и старик уехал; Черлик с трудом смог дождаться завершения сделки. В один из дней он пригласил Дину – капризную красавицу, с которой был близок, – на воздушную прогулку и пообещал показать ей свое приобретение. Как он и предполагал, она не была в восторге от его новой собственности: ей больше пришелся бы по душе дом на берегу моря.

– Подожди полгода, тогда ты заговоришь по-другому, – убеждал ее Черлик. Он рассказал о своих планах; подразумевалось, что только такой человек, как он, с его упорством, предприимчивостью и связями сумеет превратить этот запущенный участок в место, где современная цивилизация сможет себя проявить во всем великолепии. – Здесь, за городом ты будешь устраивать великолепные приемы, – заключил он. – Уже завтра на выкорчевку приедет первая группа.

Он ничуть не преувеличивал. Правда, ему стоило определенных усилий высвободить роботы-грейдеры, занятые на выполнении городской оздоровительной программы, для частных нужд; но в делах Черлик знал толк. “Выделены для ликвидации очага эпидемии” – значилось в удостоверении, выданном… ему. За это Черлик пообещал кое-кому место для самолета, в. ангаре. Медицинское заключение было подписано эпидемиологом из городского самоуправления, который был ему многим обязан. Черлику не пришлось долго, убеждать его, Проситель сумел представить свои намерения– в выгодном, для, себя, свете достаточно было намекнуть на то, что трясина является местом инкубации болезнетворных микробов. Навязанное стариком особое условие в контракте также теряло силу. Государство, ответственное за здоровье своих граждан, уполномочило Черлика навести порядок. Правда, прежний владелец мог попытаться опротестовать решение городских властей.