Текст книги "Миссис Крэддок"

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Как-то раз, случайно вспомнив о годовщине свадьбы, Эдвард подарил жене браслет. Довольный, в благодушном настроении после сытного обеда, он похлопал Берту по руке и сказал:

– А время-то летит!

– Говорят, это так, – улыбнулась она.

– Просто не верится, что мы женаты уже столько лет. По мне, так прошло всего полтора года. Мы с тобой отлично ладим, верно?

– Мой милый Эдвард, ты образцовый муж. Меня это даже иногда смущает.

– Ха, здорово сказано! Надо признать, я действительно делаю все, что полагается хорошему супругу. Конечно, поначалу у нас бывали небольшие размолвки, люди не сразу привыкают друг к другу, и глупо ожидать, что все пойдет гладко с первого дня, но уже не один год – точней, с самого твоего возвращения из Италии, – мы счастливы, как голубки, правда?

– Да, дорогой.

– Честное слово, вспоминаю наши ссоры и не могу понять, из-за чего они случались?

– Я тоже, – подтвердила Берта, ничуть не солгав.

– Наверное, все дело было в погоде.

– Согласна.

– Что ж, все хорошо, что хорошо кончается.

– Эдвард, дорогой, ты прямо философ.

– Насчет философа не знаю, но вот политик – это точно. Кстати, я еще не читал сегодняшнюю газету, там пишут про новые военные корабли. Я уже давно говорил, нужно больше кораблей и больше пушек. Рад, что правительство наконец прислушалось к моему совету.

– Я горжусь тобой, милый. Это побудит тебя не прекращать усилий. Кроме того, приятно сознавать, что кабинет министров читает твои речи, опубликованные в «Блэкстебл таймс».

– Уверен, для страны было бы куда больше пользы, если бы власти внимательней прислушивались к мнению из глубинки. Именно такие люди, как я, по-настоящему знают чаяния народа. Не принесешь мне газету? Она лежит в столовой.

Эдварду казалось вполне естественным, что жена должна ему прислуживать: это ведь ее долг! Берта передала ему «Стандард», он погрузился в чтение и вскоре начал зевать.

– Ох, вздремнуть бы, – пробормотал Крэддок.

Немного спустя глаза его сами собой закрылись, газета выскользнула из пальцев, он растянулся в кресле, вытянув ноги и покойно сложив руки на животе. Голова свесилась набок, рот открылся, Эдвард захрапел. Берта невозмутимо читала. Через некоторое время он вздрогнул и проснулся.

– Ах ты, Господи, я, кажись, заснул! – воскликнул он. – Черт, совсем замотался. Пойду-ка лучше спать. Ты еще не ложишься?

– Пока нет.

– Будь умницей, не засиживайся слишком долго, это вредно для здоровья. А когда будешь уходить, погаси все лампы.

Крэддок чмокнул жену в подставленную щеку, подавив зевок, и заковылял наверх.

– У Эдварда есть одно несомненное достоинство, – пробормотала Берта, – его не упрекнешь в чрезмерной любви к супруге.

Manage a la Mode[43].

Свои одинокие прогулки Берта всегда совершала к морю. Побережье между Блэкстеблом и устьем Темзы представляло собой необитаемую, дикую местность. На значительном расстоянии друг от друга стояли длинные низкие здания береговой охраны, и аккуратные дорожки, посыпанные гравием, а также строгие ограды смотрелись здесь неожиданно, отчего окрестности выглядели еще более заброшенными и неприютными. На многие мили все словно вымерло, а низкая суша, выступавшая из моря, была сырой и болотистой. Прибрежную полосу покрывали бесчисленные ракушки, хрустевшие под ногами; там и сям виднелись груды водорослей, куски пла́вника, обрывки канатов и тросов, и всякая всячина, ежедневно приносимая к берегу приливами. В одном месте из воды торчали останки разбитого судна. Его деревянные ребра, особенно заметно обнажавшиеся во время отлива, напоминали скелет огромного морского чудища. Вокруг расстилалась серая гладь моря, и на ней – ни корабля, ни рыбацкой лодки. Зимой создавалось впечатление, будто на берег и пустынную водную поверхность зыбкой таинственной пеленой опустился дух одиночества.

В этой унылой меланхолии Берта находила странную прелесть. Небо закрывали низкие тучи, ветер свистел, завывал и стонал, в неспокойном, мутно-желтом море поднимались волны – они сердито нахлестывали друг на друга и с ворчанием разбивались о берег. Это была бесплодная и безжалостная водная пустыня, зрелище, наводившее ужас. Гневная мощь раз за разом рвалась вперед, обрушиваясь на берег и ревя от боли, когда цепи, что сковывали ее, тянули назад, и после каждого отчаянного рывка эта сила со стоном отползала, чтобы затем все повторилось вновь. Чайки безутешно кружили над водой, падая вниз и опять взмывая вместе с ветром.

Берта любила зимний покой, когда водяной туман и дымка облаков сливаются в одно целое, когда серое море безмолвно и сурово, и над ним реет одинокая чайка, оглашая воздух траурными криками. Она любила и летнюю тишь, когда в безбрежном небе нет ни облачка. В такие дни Берта лежала у самой кромки воды, наслаждаясь одиночеством и внутренней умиротворенностью. Море было гладким, будто озеро, без малейшей ряби, и в нем, как в зеркале, отражалось все великолепие неба, а когда на западе садилось солнце, оно превращалось в океан расплавленной меди, сияющей так, что слепило глаза. На воде дремала стая чаек – сотни безмолвных, неподвижных птиц; время от времени одна из них тяжело взлетала, делала короткий круг, затем снова опускалась на воду, и все стихало.

Морская прохлада была невероятно манящей, и однажды Берта не устояла. Робко, но проворно скинув с себя одежду и оглядевшись по сторонам, она вошла в воду, где слабые волны принялись лизать ей ноги. Она поежилась, а потом раскинула руки и, подняв тучу брызг, не то побежала, не то нырнула, сливаясь со стихией. Ощутив легкость собственного тела, не стянутого купальным костюмом, Берта пережила головокружительный восторг. Для нее это оказалось новым, неизведанным удовольствием. Берта наслаждалась восхитительным чувством свободы: соленая вода бодрила, придавала свежие силы. Погрузившись под воду, она с коротким радостным возгласом вынырнула на поверхность, мотая головой. От этого движения ее волосы волнистыми змейками рассыпались по воде.

Она бесстрашно поплыла вперед. Глубина спокойного летнего моря дарила радостное ощущение силы. Берта перевернулась на спину и просто держалась на поверхности, стараясь смотреть прямо на солнце. Море блестело и переливалось, небо слепило синевой. Она поплыла назад, а потом опять легла на спину, и волны вынесли ее почти к самому берегу. Ей нравилось покачиваться на поверхности, погрузив затылок и уши в воду, и слушать шорох гальки, перешептывающейся с ласковой волной. Она снова встряхнула головой, и распущенные волосы обволокли, окружили ее, точно ореол.

Берта наслаждалась своей молодостью – молодостью? Она чувствовала себя ничуть не старше, чем в восемнадцать лет, хотя ей было тридцать. Неприятная мысль заставила ее поморщиться: Берта никогда не замечала пролетающие годы, не задумывалась, что юность не вечна. Неужели люди уже считают ее старой? Берту пронзил тошнотворный страх: а вдруг она похожа на мисс Хэнкок, которая при помощи напускного легкомыслия и игривости старается выдать себя за юную барышню? Возможно, Берта тоже выглядит нелепо, плескаясь в воде, точно девчонка? Глупо изображать русалочку, когда возле глаз и губ собрались морщины. Охваченная паникой, Берта бросилась домой и первым делом подбежала к зеркалу. Она с невероятной тщательностью изучила лицо и шею, в каждой черточке выискивая тревожные признаки, но ничего не нашла: кожа была по-прежнему гладкой, зубы – безупречными. Берта облегченно вздохнула:

– Я ничуть не изменилась.

В голову ей пришла сумасшедшая идея: дабы окончательно убедиться в собственной привлекательности и увидеть себя во всей красе, Берта решила одеться, как на бал. Она облачилась в самое красивое платье и достала из шкатулки драгоценности. Разорившиеся предки Берты Лей распродали все до последней булавки, так что от былой роскоши не осталось и следа, однако из поколения в поколение упрямо не желали расстаться с фамильными брильянтами, и дорогие украшения в старинной оправе долгие годы пылились в шкафу.

Влага, блестевшая в волосах Берты, послужила оправданием капризу: голову увенчала брильянтовая тиара, которую ее бабка носила в период Регентства. Плечи Берты украсили две изящные броши, обрамленные золотом, – их стащил из испанской церкви двоюродный дед, участник войны на Пиренейском полуострове. На шею она надела нитку жемчуга, на руки – браслеты, к лифу прикрепила в ряд сверкающие брильянтовые звездочки. Зная, что у нее красивые руки, Берта с презрением относилась к кольцам, однако на этот раз унизала пальцы перстнями.

Наконец она снова встала перед зеркалом и радостно рассмеялась. Она еще не стара!

Когда Берта вплыла в гостиную, Эдвард едва не подпрыгнул от удивления.

– Боже святый! – воскликнул он. – Что за повод? У нас званый вечер?

– Дорогой, я бы не стала так одеваться, если бы устраивала прием.

– Ты как будто ждешь в гости принца Уэльского, а я в обычных бриджах. Сегодня, случайно, не годовщина нашей свадьбы?

– Нет.

– Тогда почему ты нарядилась? – все еще недоумевал Крэддок.

– Подумала, что тебе это доставит удовольствие, – улыбнулась Берта.

– Если бы ты меня предупредила, я бы тоже приоделся. К нам точно никто не придет?

– Точно.

– Ладно, пойду сменю костюм, а то буду выглядеть по-дурацки, если кто-нибудь все же заглянет в гости.

– Не волнуйся, если кто-нибудь придет, я мигом переоденусь.

Супруги сели за стол. Эдвард чувствовал себя очень неловко и постоянно прислушивался, не зазвенит ли дверной колокольчик. После супа горничная подала остатки холодной баранины и немного картофельного пюре. Берта озадаченно посмотрела на блюда, а затем откинулась на спинку стула и громко расхохоталась.

– О Боже, теперь-то что?

Эдвард удивленно посмотрел на жену. Как известно, крайне досадно бывает видеть, как люди покатываются со смеху непонятно из-за чего. Держась за бока, Берта попыталась объяснить, в чем дело.

– Я только что вспомнила, что отпустила прислугу на весь вечер. Сегодня в Блэкстебле цирковое представление. Я сказала, мы доедим то, что есть.

– А что в этом смешного?

Действительно, ничего смешного не было, однако Берту продолжали сотрясать приступы хохота.

– По-моему, там еще маринованные огурцы остались, – вспомнил Эдвард.

Берта подавила охватившее ее веселье и принялась за еду.

– В этом вся моя жизнь, – пробормотала она себе под нос. – Есть холодное мясо с картошкой в бальном платье и при всех брильянтах.

Глава XXXV

Той зимой с Эдвардом произошел несчастный случай. Уже много лет он объезжал норовистых лошадей, и если только слышал о свирепом животном, то непременно ставил целью укротить его. Он знал, что прекрасно держится в седле, и намеренно предпочитал самых трудных коней, поскольку любил и покрасоваться своим мастерством, и поднять на смех других, не столь искусных всадников. Крэддоку льстило, когда люди указывали на него пальцем и говорили: «Превосходный наездник!», а если он видел кого-либо верхом на брыкливой или непослушной лошади, то не упускал случая отпустить свою любимую шутку: «Эй, приятель, ты, видно, не ладишь со своей лошадкой, попробуй-ка мою!» И, задав своему жеребцу шпор, заставлял его гарцевать. Он был безжалостен к трусоватым коням, которые стремились выбрать препятствие пониже или пытались проехать в ворота, вместо того чтобы перескочить через них. Если же высказывалось мнение, что прыжок опасен, Эдвард с легкостью выполнял его, а затем со смехом кричал: «На вашем месте я бы не рисковал, еще, не дай Бог, свалитесь!»

Недавним его приобретением был чалый жеребец. Крэддок купил его совсем задешево, так как лошадь неуверенно преодолевала препятствия и в прыжке подгибала переднюю ногу. Эдвард сразу же взялся объезжать жеребца. Первые две изгороди и канаву лошадь перепрыгнула безукоризненно, и он решил, что ему опять почти задаром досталось превосходное животное, смирное, как ягненок, которому всего-навсего требуется опытный наездник. Тем временем впереди показалась изгородь из штакетника.

– Ну, красавчик, покажи, что ты умеешь!

Эдвард пустил жеребца легким галопом и дал шенкеля, но тот не прыгнул, а резко шарахнулся вбок и потрусил обратно.

– Нет, так не пойдет, – пробормотал Эдвард, разворачивая коня.

Он снова дал шенкеля, жеребец пошел галопом и опять отказался прыгать. На этот раз Эдвард рассердился. Артур Брандертон, проезжавший мимо, порадовался возможности свести старые счеты и громко расхохотался.

– Может, лучше пешком обойдешь? – крикнул он, проскакав мимо Эдварда. Лошадь Брандертона легко взяла препятствие.

– Либо этот жеребец прыгнет через изгородь, либо я сломаю себе шею, – ответил Крэддок и стиснул зубы.

Однако не случилось ни того ни другого. Он в третий раз направил чалого к препятствию, ударив по голове кнутовищем. Жеребец прыгнул, однако, по привычке подогнув переднюю ногу, тяжело рухнул. При падении Эдвард сильно ударился и на какое-то время потерял сознание. Очнулся он от того, что кто-то лил ему за шиворот бренди.

– Что с жеребцом? – спросил он, не думая о себе.

– Все в порядке. А вы как себя чувствуете?

К ним подъехал молодой доктор, случайно оказавшийся поблизости.

– Что произошло? Кто-нибудь ранен?

– Нет, – хмуро ответил Эдвард и попытался встать, злой на себя за то, что предоставляет повод для насмешек. – Можно подумать, никогда не видали, как человек падает с лошади. Среди вас каждому пришлось поваляться, уж я-то помню.

Он подошел к жеребцу и поставил ногу в стремя.

– Идите-ка лучше домой, Крэддок, – высказал свое мнение врач. – Вам нужно отлежаться.

– Черта с два, домой! – Эдвард попробовал сесть в седло, но ему помешала боль в груди. – Проклятие, кажется, я что-то сломал.

Доктор подошел к нему и помог снять куртку, а затем согнул руку Эдварда.

– Здесь больно?

– Немного.

– У вас сломана ключица, – после короткого осмотра заключил врач. – Требуется фиксирующая повязка, дружище.

– Я уж и правда подумал, что переломал кости. Через сколько заживет?

– Не переживайте, самое большее – через три недели.

– Я не переживаю, только, видимо, на месяц придется отказаться от охоты.

Эдвард заехал к доктору Рамзи и после перевязки вернулся в Корт-Лейз. Берта удивилась, увидев, что муж приехал в коляске. К нему уже вернулось обычное благодушие, и он со смехом рассказал ей об инциденте.

– Ничего страшного, разве что обвязали меня, будто мумию. Даже не знаю, как теперь принимать ванну.

На следующий день его навестил Артур Брандертон.

– Ну что, приятель, переупрямил тебя жеребчик?

– Вот еще! Через месяц я буду в порядке и покажу чалому, кто из нас главнее.

– Мой тебе совет, не садись больше на него. Этот финт с подгибанием ноги может стоить тебе жизни.

– Чепуха! – фыркнул Эдвард. – Еще не родилась та лошадь, которую я не сумел бы объездить.

– Послушай, Крэддок, вес у тебя немалый, а кости не такие крепкие, как пятнадцать лет назад. В следующий раз падение может закончиться плохо.

– Вздор! Не записывай меня в старики. Я никогда не боялся лошадей, не собираюсь бояться и впредь.

Брандертон пожал плечами и ничего не сказал, но позже наедине переговорил с Бертой.

– Берта, на вашем месте я бы уговорил Эдварда избавиться от этого жеребца. Это животное опасно. Если конь опять начнет выкидывать свои штуки, вашего мужа не спасет никакой опыт.

Берта глубоко верила в то, что Крэддок мастерски владеет искусством верховой езды. Пусть даже что-то ему не под силу, все равно он один из лучших наездников во всей Англии. Тем не менее она решила поговорить с мужем.

– Да что за глупости! – возмутился он. – Значит, так: в будущем месяце, одиннадцатого числа, мы едем охотиться в те же места, на поля Колтера. Я сяду на чалого, и, клянусь, он возьмет эту чертову изгородь!

– Ты ведешь себя безрассудно.

– Ничего подобного. Я всегда знаю, на что способна лошадь. Этот жеребец может прыгать, если захочет, и, клянусь Богом, я заставлю его это сделать. Если сейчас оробею, мне уже не быть хорошим наездником. Когда тебе уже почти сорок и ты вылетаешь из седла, нужно обязательно повторить попытку, иначе лишишься самообладания, и тогда уж все. Сколько раз сам был тому свидетелем.

Позже, когда Эдварду разрешили снять повязку и он полностью поправился, мисс Гловер умоляла Берту употребить все свое влияние на мужа.

– Берта, я слыхала, это очень опасное животное. Эдвард поступит крайне неблагоразумно, если опять сядет на него.

– Я много раз упрашивала продать жеребца, но Эдвард только смеется, – ответила Берта. – Он страшно упрям, и я ничего не могу с ним поделать.

– Вам не страшно?

Берта рассмеялась.

– Вообще-то нет. Он всегда любил укрощать самых дурноезжих лошадей, и до сих пор все обходилось. Когда мы только поженились, я умирала от страха, провожая Эдварда на охоту, и всякий раз ждала, что обратно привезут его труп. Однако все было хорошо, и постепенно я успокоилась.

– Нет, мне этого не понять.

– Дорогая, нельзя же трястись от ужаса десять лет подряд. Люди, живущие на вулкане, со временем забывают о нем. Если у вас нету стульев, вы привыкнете сидеть даже на пороховой бочке.

– Никогда! – с жаром воскликнула мисс Гловер, живо представив себя в означенном положении.

Сестра священника ничуть не изменилась. Время как будто не имело над ней власти: на вид ей по-прежнему можно было дать и двадцать пять, и сорок лет; волосы оставались такими же блеклыми, фигура, туго затянутая в броню из жесткой черной ткани, – так же стройна и подтянута, а в голове не возникло ни одной новой мысли. Старая дева напоминала королеву из сказки об Алисе, которая со всех ног бежала для того, чтобы остаться на месте, только с мисс Гловер все обстояло наоборот: с приближением конца столетия мир вокруг нее двигался все быстрее и быстрее, а она словно застыла в одной поре, олицетворяя собой восьмидесятые годы девятнадцатого века.

Наступило десятое число. Охотники уговорились встретиться в «Плуге и бороне», как и в тот раз, когда Крэддок упал с лошади. Дабы уверить жену в том, что он совершенно здоров, Эдвард послал за доктором Рамзи и по окончании медицинского осмотра привел его в гостиную.

– Доктор Рамзи говорит, что моя ключица в полном порядке.

– И все же я считаю, что ему не следует садиться на чалого, – покачал головой доктор. – Берта, неужели вы не можете переубедить свою половину?

Берта, спокойно улыбаясь, перевела взгляд на мужа.

– Я сделала все, что могла.

– Моя жена не станет волноваться по пустякам, – заявил Крэддок. – Возможно, на ее взгляд, я не слишком хорош как церковный староста, но во всем, что касается лошадей, она в меня верит, не правда ли, солнышко?

– Да, дорогой.

– Видите, – расплылся в довольной улыбке Крэддок. – Вот что называется быть примерной супругой.

На следующий день жеребца вывели из стойла. Берта наполнила фляжку Эдварда отборным виски.

– Похорони меня достойно, если я вдруг сверну шею, ладно? – со смехом проговорил он. – И закажи красивую надгробную плиту.

– Милый, уверена, это не понадобится. Ты примешь мирную кончину в собственной постели в возрасте ста двух лет, окруженный толпой рыдающих наследников. Уж такой ты человек.

– Интересно, откуда возьмутся наследники?

– Меня не оставляет предчувствие, что мое место займет Фанни Гловер. Судьба, знаешь ли. Я давно знаю, что в конце концов ты женишься на ней. С моей стороны ужасно невежливо заставлять вас обоих томиться ожиданием, особенно учитывая, как она, бедняжка, по тебе сохнет.

Эдвард расхохотался.

– До свидания, женушка!

– До свидания. Передавай привет Артуру.

Оседлав жеребца и щелкнув кнутом, Крэддок на прощание помахал рукой Берте, стоявшей у окна.

Зимний день угасал. Берта, увлеченная книгой, вздрогнула, услышав, как пробили часы. Странно, почему Эдварда еще нет? Она приказала зажечь лампы и подавать чай, а сама задернула гардины. Несомненно, он скоро вернется.

– Уж не свалился ли опять с лошади? – улыбаясь, вслух произнесла Берта. – Он слишком растолстел, пора ему заканчивать с охотой.

Она решила не дожидаться мужа – налила себе чашку чая, подвинула тарелку с булочками и удобно устроилась с книгой. Неожиданно за окном раздался стук колес: подъехал экипаж. Кто бы это мог быть?

– Что за докучливые люди! Являются с визитом в такое время.

Внизу звякнул колокольчик. Берта отложила роман и приготовилась принять гостей, однако никто не входил. Снаружи донесся приглушенный шум. Неужели с Эдвардом и впрямь что-то случилось? Берта вскочила с кушетки и сделала несколько шагов. Из коридора донесся незнакомый голос:

– Куда нести тело?

Тело. Тело – значит, труп? Берта похолодела и схватилась за ручку кресла, чтобы не упасть, если ей вдруг сделается дурно. Артур Брандертон медленно открыл дверь, вошел и осторожно затворил ее за собой.

– Я очень сожалею… С Эдвардом случилось несчастье.

Белая как мел Берта смотрела на него, но ничего не говорила.

– Соберитесь с духом, Берта. Боюсь, ваш муж очень плох. Вам лучше присесть… – Артур замялся.

– Если он мертв, почему вы прямо об этом не скажете? – с внезапной злостью выпалила она.

– Примите мои соболезнования. Мы сделали все возможное. Эдвард упал на том же месте, что и в прошлый раз. Должно быть, он растерялся. Я был рядом и видел, как он на всем скаку ринулся на изгородь и вдруг осадил жеребца, когда тот был уже в прыжке. Они оба рухнули.

– Он умер?

– Смерть, по-видимому, наступила мгновенно.

Нет, Берта не лишилась чувств. Ее только немного напугала ясность, с которой она восприняла слова Артура Брандертона. Казалось, она вообще ничего не ощущает. Молодой джентльмен смотрел на нее, словно ожидая, что она разрыдается или потеряет сознание.

– Если хотите, я пришлю к вам свою жену.

– Спасибо, не нужно.

Берта совершенно четко поняла, что ее муж погиб, однако известие не повергло ее в шок. Она выслушала новость безразлично, как будто это касалось чужого человека. Берта поймала себя на мысли: что подумает о ее равнодушии Артур Брандертон?

– Присядьте, – сказал тот. – Налить вам немного бренди?

– Спасибо, со мной все нормально. Не стоит беспокоиться. Где он?

– Я распорядился отнести тело наверх. Ассистент доктора Рамзи сейчас здесь. Позвать его к вам?

– Нет, – глухо произнесла Берта. – Ничего не хочу. Его уже принесли?

– Да, но вам пока лучше не смотреть.

– Я пойду к себе. Не возражаете, если я вас оставлю? Мне нужно побыть одной.

Брандертон придержал для Берты дверь, она вышла. Ее лицо было очень бледным, однако не выражало абсолютно никаких эмоций. Артур зашел к викарию и попросил мисс Гловер прийти в Корт-Лейз, а затем отправился домой, где сообщил жене, что несчастная вдова пребывает в полном потрясении.

Берта заперлась в своей комнате. В доме гудели голоса; доктор Рамзи подходил к двери спальни, но Берта отказалась открыть; затем все стихло.

Она поражалась пустоте, царившей в ее сердце, неестественному спокойствию. Может быть, она сходит с ума, раз ничего не чувствует? Берта повторяла себе, что Эдвард убился, что его бездыханное тело лежит совсем рядом… и совсем не ощущала горя. Она вспомнила свои страхи, которыми терзалась много лет назад, представляя безвременную смерть мужа, а теперь, когда это действительно произошло, она не упала в обморок, даже не заплакала. Берта уединилась, чтобы скрыть от чужих глаз слезы, но слез не было! Ее жуткая догадка подтвердилась: она действительно не испытывала никаких ощущений. Трагическая смерть мужа ее не тронула. Берта подошла к окну, стараясь собраться с мыслями, прислушаться к своим чувствам… Ничего.

– Должно быть, я чудовищно жестока, – пробормотала она.

В голову опять пришла мысль о том, что подумают знакомые, когда увидят ее спокойной и хладнокровной. Берта попыталась выдавить из себя хотя бы слезинку – глаза оставались сухими.

В дверь постучали.

– Берта, впустите меня, пожалуйста, – раздался голос мисс Гловер. – Это я, Фанни.

Берта вскочила на ноги, но не отозвалась. Мисс Гловер снова позвала ее. Голос старой девы прерывался от сдерживаемых рыданий. Почему Фанни Гловер оплакивает смерть Эдварда, чужого ей человека, а она, Берта Крэддок, остается непробиваемой?

– Берта!

– Да.

– Откройте же. Я искренне вам соболезную. Пожалуйста, откройте.

Берта испуганно покосилась на дверь. Она не осмеливалась впустить мисс Гловер.

– Я сейчас не могу ни с кем говорить! – хрипло крикнула она. – Не стойте напрасно.

– Я помогу вам успокоиться.

– Я хочу быть одна.

Мисс Гловер на короткое время умолкла, слышались только громкие всхлипывания.

– Тогда я подожду внизу, хорошо? – после паузы проговорила она. – Позвоните, если я вам понадоблюсь. Возможно, вы захотите поговорить со мной позже.

Берте очень хотелось отослать сестру викария домой, однако ей не хватило смелости.

– Как вам угодно, – ответила она.

К голосу мисс Гловер прибавился еще один, из-за двери донеслись перешептывания, потом опять постучали.

– Берта, какие будут распоряжения?

– Какие теперь распоряжения?

– Почему вы заперлись? Разве не понимаете, что происходит? – Голос мисс Гловер задрожал. – Прикажете позвать женщину, чтобы обмыть тело?

Берта замерла, ее губы побелели.

– Делайте что хотите, – сказала она.

Вновь повисла тишина, странная, сверхъестественная, более невыносимая, чем оглушительный грохот. От этой тишины нервы натягивались, как струны, и становились болезненно-чувствительными. Чтобы не нарушить ее, страшно было даже дышать.

А затем Берту пронзила мысль – острая и мучительная, точно сатанинское копье. Она в ужасе вскрикнула. Чудовищная, нестерпимо омерзительная мысль. Берта бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку, чтобы отогнать ее. Сгорая от стыда, она закрыла уши ладонями, только бы не слышать безмолвный шепот дьявола.

Она свободна.

– Значит, таков итог? – вполголоса произнесла Берта.

К ней вернулись воспоминания о зарождении любви. Она вспомнила страсть, слепо швырнувшую ее в объятия Эдварда, вспомнила свое мучительное унижение, когда стало ясно, что муж не способен отвечать такой же пылкостью… Любовь Берты напоминала огонь, безрезультатно кидающийся на базальтовую скалу. Она вспомнила и свою ненависть, которая последовала за горьким разочарованием, и, наконец, безразличие – то самое безразличие, что сейчас заморозило ее душу. Сравнивая свою безумную жажду счастья и безысходное отчаяние, которым обернулись все стремления, Берта понимала, что жизнь прошла зря. Ее радужные надежды сейчас проплывали перед глазами, будто призраки, и она горестно взирала на них. Она ожидала так много, а получила ничтожно мало! Боль тисками сжала сердце, силы оставили Берту. Переполненная жалостью к самой себе, она безвольно опустилась на колени и залилась слезами.

– О Боже, – стонала она, – за что ты наказываешь меня несчастьями?

Берта рыдала в голос, не сдерживаясь.

Мисс Гловер, добрая душа, молча плакала за дверью, ожидая, что может понадобиться Берте. Услышав бурные рыдания, она снова постучала.

– Берта, голубушка, впустите меня. Вы только сильнее мучаете себя, отказываясь поделиться горем.

Берта заставила себя подняться на ноги и отпереть дверь. Мисс Гловер вошла в комнату. В порыве сочувствия она отбросила свою обычную сдержанность и крепко прижала Берту к груди.

– О, моя дорогая, это ужасно, просто ужасно! Я вам искренне соболезную. Даже не знаю, что сказать. Я могу только помолиться.

Слезы потоком лились из глаз Берты, но не оттого, что Эдвард был мертв.

– Теперь у вас остался лишь Господь, – скорбно произнесла сестра викария.

Наконец Берта отстранилась от мисс Гловер и вытерла мокрое лицо.

– Не старайтесь быть мужественной, Берта. Вам нужно выплакаться. Он был замечательным, добрым человеком и очень вас любил.

Берта молча взирала на мисс Гловер. «Да, я страшно жестока», – подумала она.

– Не возражаете, если сегодня я переночую с вами? – спросила сестра викария. – Я послала Чарльзу записку, что остаюсь в Корт-Лейз.

– Ох, нет, прошу вас, не надо. Фанни, если вы меня любите, пожалуйста, дайте мне побыть в одиночестве. Не хочу показаться грубой, но сейчас я не в состоянии никого видеть.

Эти слова глубоко уязвили мисс Гловер.

– Хорошо, не стану вам мешать. Если вы этого действительно желаете, я удаляюсь.

– Да, иначе я просто сойду с ума!

– Хотите поговорить с Чарльзом?

– О Боже, нет. Фанни, милая, не сердитесь. Не сочтите меня злой или неблагодарной, но все, чего я хочу, – это чтобы меня все оставили.

Глава XXXVI

Берта вновь сидела одна в своей комнате, перебирая в памяти прошлое. Затмив собой картины последних лет, перед ней ярко вставали первые дни любви – визит на ферму к Эдварду, вечер у ворот Корт-Лейз, когда он попросил ее руки… С каким экстазом она бросилась в его объятия!

Забыв о настоящем Эдварде, погибшем несколько часов назад, Берта вспомнила высокого стройного юношу, при виде которого у нее кружилась голова, и к ней внезапно вернулась давняя страсть. На глаза ей попалась фотография Эдварда в молодости – карточка стояла на каминной полке уже много лет, но Берта ее не замечала. Она схватила фотографию, поцеловала и прижала к груди. Тысячи сладких моментов пронеслись в ее памяти; Берта опять увидела Крэддока таким, как тогда – крепким, сильным мужчиной, чья любовь служила защитой от всех мирских бед и напастей. Но что толку теперь… «Нужно быть совсем сумасшедшей, чтобы вновь полюбить его сейчас, когда уже поздно», – подумала она.

Сожаление, разлившееся в ее душе, повергло Берту в ужас. Ей казалось, будто дьявольская рука стиснула сердце и сжимает, сжимает его железной хваткой. Нет, ни в коем случае нельзя позволять горю взять верх! Она и без того выстрадала слишком много. Нужно задушить в себе малейшие ростки боли, которые в будущем могут расцвести новым идолопоклонством. Единственный выход для Берты – уничтожить все, что напоминало бы о муже.

Она взяла фотографию, уже не смея взглянуть на нее, вынула из рамки и разорвала на мелкие кусочки. Затем обвела взглядом комнату: «Нельзя ничего оставлять!»

На столике лежал альбом с фотографиями Эдварда в разные годы. На них был кудрявый малыш, сорванец в коротких штанишках, ученик колледжа, возлюбленный Берты. Нашлись и фотографии, сделанные во время медового месяца в Лондоне (Берта сама уговорила Эдварда сняться), – с полдюжины карточек, на которых Эдвард был запечатлен в разных позах. С тяжелым сердцем Берта порвала их все. Ей потребовалось невероятное усилие воли, чтобы не осыпать карточки горячими поцелуями. Пальцы устали рвать бумагу, но в конце концов от фотографий остались одни клочки, которые отправились в камин. Туда же полетели письма Эдварда. Берта чиркнула спичкой и подожгла груду обрывков. На ее глазах они скручивались, чернели и вскоре начисто сгорели, превратившись в кучку пепла.

Берта в изнеможении упала в кресло, однако быстро взяла себя в руки. Выпив воды, она приготовилась к более тяжкому испытанию. От следующих нескольких часов зависело ее будущее душевное спокойствие.