Текст книги "Сердце женщины"
Автор книги: Уильям Локк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
V
МУЗА КОМЕДИИ
Общая уборная, отведенная для мужского хора, была переполнена полуодетыми людьми с расписанными лицами и наклеенными усами. Низкий потемневший потолок отбрасывал вниз весь жар от газовых рожков над туалетными столами; воздух был душный, тяжелый, пропитанный запахом табаку и дешевого мыла. Всюду царил хаос из брошенного как попало платья, баночек с гримом и пудрой, раскрытых саквояжей, бутылок с пивом и наполовину опустошенных стаканов. До поднятия занавеса оставалось всего пять минут, и запоздавшие торопились, совались под ноги друг другу и грубо ругались.
Джойс был уже одет. На нем была надета китайская плоская шляпа, зеленый халат, коса и длинные, опущенные книзу усы, как и у всех хористов. Делать ему было больше нечего, и, прислонившись к столу, он стоял, сложа руки и рассеянно глядя перед собой в пространство.
– Что это вы нос на квинту повесили, старина? – обратился к нему его ближайший сосед, отворачиваясь от зеркала и начиная застегивать платье.
Джойс вздрогнул, оторванный от своих мыслей.
– Простите, я не слыхал. Как вы сказали?
– Я спрашиваю: почему вы так необычайно скучны сегодня?
– Я просто задумался.
– По-видимому, это для вас занятие не из приятных, дружище.
– Разве вы не видите, что он думает о ней? – вмешался другой хорист, стоявший неподалеку. – Это всегда так бывает.
Может быть, лучше было бы выкинуть ее из головы и скалить зубы, не правда ли? – возразил Джойс не в бровь, а прямо в глаз, так как quasi – супружеские распри насмешника давно уже вошли в пословицу в труппе. Мак-Кей громко расхохотался, слышавшие это, подхватили его смех, и шутник смущенно ретировался.
– Ловко вы его! – сказал Мак-Кей. – Ну? а все-таки, как вам живется?
– О, ничего, благодарю вас.
– Мы с Блэком катались сегодня на лодке под парусом, взяли его супружницу и еще двух девчонок. Жалко только, что мы все сегодня немного прихворнули, а то могло быть превесело. А вы что делали сегодня?
– Ничего. Что же тут можно делать?
– В Саузпуле-то? Да что угодно. Хорошо бы теперь побывать еще на двух-трех морских курортах.
– Не все ли равно, куда ехать? – сказал Джойс. – Жизнь везде одна и та же.
– Для того, кто так хандрит, как вы, – конечно. Отчего вы не возьмете себе компаньона?
– Компаньона или компаньонку?
– Что хотите. Стоит только заплатить, – да и даже платить ничего не нужно, – просто выбирайте; тут у нас выбор большой. Но лучше послушайтесь моего совета и не путайтесь с бабами. Ненадежный народ: сейчас ласкова, а то кинется царапать, как кошка. Да и чего от них, в сущности, можно ждать? Нет, брат, я с бабами давно уже покончил.
– А сегодняшние-то барышни? А катанье на лодке?
– Ну, из этих я ни до одной и шестом не дотронусь, – презрительно усмехнулся ненавистник женщин. – В этой труппе вообще женщины все последнего сорта. Я с такими никогда и не работал. И где это только наш режиссер набрал таких хористок? В Лондоне такая уйма милых девушек, изголодавшихся без работы.
– Разве они так плохи? А мне кажется, ничего, – равнодушно заметил Джойс.
– Ничего! Вы бы послужили со мной эту зиму в Лидсе. Мы играли эту же оперетку. Я изображал одного из людей на луне. Меня даже заметили из первых рядов. Вот там так действительно был избранный состав. А вы у кого служили эту зиму?
– Я служил не в театре, – поморщившись, ответил Джойс.
В это время в коридоре раздался голос сценариуса: «Участвующих в первом действии просят на сцену». И тотчас же вслед за тем он сам появился в дверях.
– Господа, все на сцену!
Все по узеньким лестницам поднялись в пыльные коридоры, пробираясь между кулисами, встречаясь с хористками, выходившими с противоположной стороны; на сцене все становились в отдельные группы на обычные свои места, под наблюдением режиссера. Джойса посадили вторым слева. Перед ним сидела хористка, положив голову к нему на колени. Он поздоровался с ней.
– Ну, как вы чувствуете себя сегодня, мисс Стэвенс?
– О, плохо! В уборной жара нестерпимая.
– И в нашей тоже. Удивительно, как мы еще не растаяли все? Не слиплись все в один комок?
– Удивительно плохо устроен этот театр. Я в таком никогда еще не служила.
– Жалко мне вас, у вас усталый вид.
– Тсс… Оркестр…
Занавес медленно поднялся; вспыхнула рампа; зрительная зала казалась темным провалом. Запел хор; мандарины сперва кивали головами, потом принялись делать какие-то диковинные прыжки. Потом на авансцену вышел тенор, толкнул Джойса, стоявшего первым от входа.
– Черт побери! Чего вы тут так распространились? Нельзя же занимать всю сцену, – прошипел он сердито, улыбаясь в то же время лучезарной улыбкой, как требовала того роль.
Тенор запел; хор повторял припев. Затем появились два второстепенных персонажа и начали комический диалог, прерываемый, soi-disant, китайскими возгласами восторга со стороны хора. Затем все стали в пары и пустились в пляс.
– Какой невежа! – сказала мисс Стэвенс, когда они с Джойсом очутились за кулисами. – Чего же он идет и не смотрит?
– Да, по-моему, он сам виноват, – сказал Джойс.
– Вот эти опереточные тенора всегда так, невесть что воображают о себе. На вашем месте я бы ему откровенно сказала, что я о нем думаю.
– Я здесь слишком мелкая сошка, чтобы стоило отстаивать свою личность, – возразил Джойс, пожимая плечами.
Девушка не вполне поняла и сообразила только, что он не намерен требовать удовлетворения. Может быть, подумала даже, что он струсил.
– Ну, что ж, если вам нравится, чтоб вас оскорбляли… – и она поспешно отошла к другим хористкам.
Джойс не пытался возражать ей. Великая беда, что какой-то нахал выругал его. Великая беда, что из-за этого он потеряет уважение мисс Стэвенс. Не все ли ему равно, раз голод не заглядывает ему больше в лицо!.. Он также отошел и стал прислушиваться к отрывочному разговору между Мак-Кэем и Блэком.
По окончании первого акта мужчины и женщины снова разошлись в разные стороны по уборным. И только перед вторым актом Джойс снова встретился с Анни Стэвенс.
– Вы меня проводите сегодня домой после спектакля? – спросила она.
– Если позволите.
– Простите, я была резка с вами, – неловко извинилась она.
– О, это пустяки!
Ее укололо учтивое равнодушие его тона. От природы она была некрасива, и густой слой белил и румян на бледном лице не делал ее привлекательнее в гриме. Она знала это и от этого становилась еще раздражительнее.
– Вам, кажется, все, все равно?
– Приблизительно да…
Они стояли, прислонившись к железным перилам лестницы. В это время мимо них прошла на сцену примадонна. На ней был минимум одежд, допускаемый этикетом Небесной империи; она была свежа, молода и очаровательна.
– Ах, это вы, м-р Джойс, – сказала она, останавливаясь на площадке, и, когда Джойс поклонился, продолжала;
– Мне говорили, что вы – друг Ивонны Латур?
– Да. Мы с ней старые знакомые.
– Как она поживает? Я целую вечность не видела ее!..
Примадонна спустилась на две ступеньки вниз, и Джойсу пришлось перегнуться через перила, чтобы ответить ей.
– Она такая милочка! Я ее знала еще когда она жила с этим своим кутилой-супругом, – говорила примадонна, глядя на него снизу вверх. – Он, кажется, умер, или что-то в этом роде?
– Да, слава Богу, – ответил Джойс, быть может, с большим жаром, чем он хотел, так как певица улыбнулась и сказала:
– Вы как будто считаете это особой милостью к вам провидения?
– Я нахожу это большим счастьем для всех друзей м-м Латур.
– О, я лично в восторге, – сказала примадонна чуть-чуть насмешливо. – А между тем, это был именно один из тех браков, про которые говорят, что они делаются в небесах.
– Да, – усмехнулся Джойс, – только это был не настоящий брак, а дешевая имитация.
– Ну, если вы скоро увидитесь с ней, передайте ей от меня привет, но, так как наше турне затянется…
– Я скоро буду писать ей.
– Тогда отлично. До свиданья, м-р Джойс.
Примадонна убежала. Обернувшись, Джойс увидал, что и мисс Стэвенс отошла, быть может, обидевшись на такое невнимание к ней. Джойс огорчился. Это была единственная девушка, с которой он сколько-нибудь дружил вне театра и которая проявляла некоторый интерес к его личности. Ужасно досадно, если она обиделась. И все же этот неожиданный маленький разговор об Ивонне был очень приятен ему. Мисс Верриндер, примадонна, была так мила и проста. Она сразу заговорила с ним как с джентльменом, и с нею можно было говорить, не выискивая выражений. Весь этот вечер Джойс чувствовал себя приятно возбужденным.
Когда спектакль кончился, он поспешил переодеться насколько это позволяла теснота в уборной, и, отказавшись от предложения Мак-Кэя зайти с ним поужинать в ближайший трактир, пошел в переулок, где они условились встретиться с мисс Стэвенс.
Она не заставила себя долго ждать. Он освободил ее от большого узла, который она несла в руках, и, взяв ее под руку, зашагал с нею рядом.
– Ведь вы, кажется, говорили, что вы не любитель? – начала она вдруг.
– Какой же я любитель? Я этим живу.
– О да, чтобы не умереть с голоду?
– Вот именно.
– Разве вы не можете делать что-нибудь другое?
– Я не мог найти никакой другой работы.
– Как же вы это ухитрились так опуститься?
Джойс удивленно взглянул на собеседницу.
– Да разве этого сразу не видно?
– Мисс Верриндер не разговаривала бы с вами так, если б вы не были человеком ее круга. И об Ивонне Латур я слыхала. Она не дружит с такими, как я и Мак-Кэй и подобные нам. Так что вы либо – любитель, поступивший в хор для практики или ради забавы, либо…
– Смею вас уверить, это очень забавно – жить в какой-то конуре из тех, что зовутся «приличными номерами», на 30 шиллингов в неделю, и еще откладывать из этого.
– Ну, так значит, вы сделали что-нибудь худое; оттого вам и приходится…
– Право, мисс Стэвенс, мне было бы довольно трудно дать вам отчет во всех моих проступках, – сухо сказал он.
– О, это мне вовсе не нужно. Я не из таких. Но, когда мне нравится человек, я хочу знать, что он такое. Только и всего. Мой отец был дворецким, а мать экономкой, и они потом держали меблированные комнаты в Ярмуте. А теперь они умерли, и я пробиваюсь одна. Ну, теперь обо мне вы все знаете. Давайте-ка, я лучше сама понесу этот узел.
Тон ее был почти вызывающий. Очевидно, что-то более серьезное, чем простая невоспитанность, заставило ее подчеркнуть эту разницу между ними. Но Джойс был слишком занят собой, чтоб углубляться в разрешение загадок женской психологии. Он только крепче прижал к себе узел, говоря;
– Вздор. Бумага порвалась, и все может вывалиться наружу.
– Давайте я понесу, – вскричала она уже совсем другим тоном. Но он любезно настаивал и спрашивал: – А что там внутри? – радуясь случаю перевести разговор на менее опасную тему.
– Платье, то, в котором я выхожу в третьем акте. Ну что ж, несите. У меня страшно голова болит, прямо на части раскалывается. Я сейчас упаду.
Они дошли до конца эспланады. Ночь была ветреная, хоть и теплая; едва мерцали море и покрытое тучами небо.
– Хотите присесть немного? – спросил он.
– А вы хотите?
– Вам не мешает отдохнуть.
– Нет. Пойдемте домой.
Они молча пошли дальше. Мысли Джойса были далеко. Он довел девушку до дому и медленно пошел к себе.
Он быстро привык к кочевой жизни актера, с ее размеренностью и однообразием, несмотря на ежедневную перемену места. В былое время такого рода турне по большим провинциальным городам, может быть, показалось бы ему и очень даже интересным. Но теперь ему было все равно. Напрасно он силился подогреть в себе любопытство, скитаясь по улицам и разглядывая витрины или же сокровища искусства в музеях. За эти ужасные мертвящие годы, казалось, все умственные интересы его притупились. И его одинокие прогулки были в лучшем случае бесцельным убиванием времени. Основные черты каждого города были одни и те же: людная площадь, театр с ярко-цветными афишами у входа и убогая улочка, в которой он нанимал себе комнату для ночевки.
Жизнь шла изумительно однообразно. За томительно долгими дневными часами, проводимыми в праздных скитаниях по улицам или в чтении дешевых книг – дорогих у него не было средств покупать – следовали скучные вечера в театре, работа, в которой совсем нельзя было проявить своей личности. От него требовалось только, чтобы он верно пел по нотам и машинально проделывал те движения, которым его обучили. Это было несносно легко; но в глубине души он сомневался, есть ли в нем хоть какие-нибудь способности к драматическому искусству? Он никак не мог отделаться от мысли, что грим и костюм придают ему дурацкий вид, что с такой фигурой в зеленом халате и с косой на затылке можно быть только посмешищем для людей. В нем была убита всякая жизнерадостность, а относиться к жизни юмористически он не мог.
И все же с души его точно камень сняли. Теперь ему было обеспечено, по крайней мере, пропитание на неопределенное время. «Алмазная дверь» в провинции имела такой же большой успех, как и в Лондоне, и с полным основанием можно было рассчитывать, что она продержится в репертуаре еще три-четыре года. А тем временем он может и выдвинуться немного.
Но в будущее он заглядывать не любил. Настоящее было скучное, зато спокойное, и на том спасибо. Он живет честным трудом, среди честных людей и сам слывет одним из них. Мог ли он рассчитывать на большее?
Иногда он был почти доволен своей участью. Но по временам в нем вставало с мучительной болью желание посмотреть в лицо свету, не боясь его осуждения. В мозгу начинала шевелиться странная мысль – каким-нибудь подвигом самопожертвования вернуть себе честь и самоуважение. Но он знал о себе, что он мечтатель, фантазер, неспособный ни на какой серьезный подвиг. Он всю жизнь будет плыть по течению. Вот о чем он думал, идя домой после проводов Анни Стэвенс.
Он встретил ее на другое утро на берегу, далеко за городом, одиноко сидящей на большой водопроводной трубе, наполовину торчащей из песка. Она сидела, облокотясь подбородком на руку, комкая в руке номер юмористического журнала, и смотрела вдаль на море. За полтора месяца совместной дружбы Джойс стал видеть в ней товарища, чего у него не было по отношению к другим. Эти другие, по большей части большеглазые светлые блондинки, крикливо одетые, были все похожи одна на другую и вульгарны, как горничные. Мисс Стэвенс хоть и была неотесанной, но все же это была личность своеобразная и по своему интересная.
Она вздрогнула, заметив его, и вся вспыхнула от неожиданности; но он не заметил этого. Приветливо поздоровавшись с ней, он сел рядом и заговорил о пустяках. Но она вдруг оборвала его.
– Ах, будет об этом. Надоела мне до смерти и эта пьеса и этот театр!..
– Ну, полноте, разве здесь так уж плохо, – попробовал утешить Джойс. – Конечно, обоим нам следовало бы играть роли получше и с большей надеждой смотреть в будущее. Но ведь могло бы быть и много хуже.
Сегодня он был веселее обыкновенного. Он получил от Ивонны длинное письмо, полное милой болтовни, ободряющих слов и присущих ей неуловимых чар, которые, словно волной, всколыхнули его затихшую душу. Имея такого друга, как Ивонна, и верный заработок, печалиться нечего. А что касается мисс Стэвенс, он вообще не понимал, чем она недовольна. Если б еще она была красива или талантлива, тогда она, пожалуй, могла бы жаловаться на свою участь.
– Ну, будет вам хандрить, – прибавил он немного погодя. – Посмотрите, день-то какой роскошный.
– Так вы думаете, что мы оба должны быть счастливы?
– До известной степени.
Она сегодня была неразговорчива и не ответила, а лишь отвернулась от него и принялась рыть песок кончиком ботинка. И вдруг порывисто вскричала:
– Хотела бы я знать, можете ли вы полюбить женщину?
Он уже привык к ее манере разговаривать, и этот вопрос почти не удивил его. Он снял шляпу. Ветер обвевал его голову, и он ответил небрежно.
– Думаю, что мог бы, если б постарался, но предпочитаю не пробовать. Мне и так хорошо. А вы почему спросили?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Так, чтоб что-нибудь сказать. С вами, знаете, не очень-то весело разговаривать.
На этот раз тон ее был настолько колючий, что не заметить его было нельзя. Очевидно, с ней что-то неладно. Джойс нагнулся вперед, чтобы заглянуть ей в лицо, но она отвернулась.
– Что с вами, мисс Стэвенс? – спросил он участливо. – Вы нынче сама не своя. Не могу ли я быть вам полезным?
Она не ответила. Ее молчание как бы поощряло его. Для него было ново сочувствовать, иметь возможность помочь другому человеку. Он слегка коснулся ее рукава и прибавил: – Скажите мне.
Она отдернула руку и вскочила на ноги.
– Да, я скажу вам. Я чувствую, что сваляла дуру, только и всего. Идемте домой.
Джойс тоже поднялся и пошел с нею рядом.
– Вы не запутались ли в денежных делах? – допытывался он как мог деликатнее. – Может быть, вам деньги нужны?
– Деньги?
Она недоверчиво воззрилась на него и вдруг истерически расхохоталась.
– Деньги? – повторяла она. – Он думает, что мне нужны деньги! – Нет, ведь этакий комик!..
VI
У РАЗБИТОГО КОРЫТА
Прошло две недели, и Джойс вместе с труппой перекочевал в Гулль. В течение предыдущей недели мисс Стэвенс жила возле самого театра, так что провожать ее домой после спектакля не было надобности. К тому же, она сама держалась от него поодаль, как бы заранее отклоняя всякие проявления сочувствия и вмешательства в свои дела. Джойсу было жаль ее: она была одинока, как он, таила в душе какую-то боль, которая отравляла ей жизнь. Поэтому он обрадовался, когда в Гулле выяснилось, что они взяли комнаты на одной и той же улице, неподалеку от театра, так что естественно было с его стороны предложить вернуться к прежнему обыкновению и возвращаться вместе. Анни охотно согласилась, и дней пять подряд он поджидал ее после спектакля.
Теперь в ней не было и следа высокомерия, вызова, гневных вспышек. Она стала ласкова, почти покорна, как бы стараясь загладить свою прежнюю раздражительность, и Джойс, смутно припоминая свое прежнее юношеское, немного циничное отношение к женщинам и привычку ничему не удивляться в их поступках, в свою очередь, был ласков с Анни и считал их добрые отношения упроченными.
Да и вся труппа полюбила его. Случайные встречи и беседы с мисс Верриндер, другом Ивонны, не только скрашивали скуку театральной жизни, но и создали ему некоторый престиж среди его коллег. Ибо и опереточный хорист не чужд общечеловеческих чувств и настроений. И потому в Гулле Джойс чувствовал себя весьма недурно, тем более, что город ему понравился, и вдобавок, всю неделю ярко светило солнце.
Его любимым местечком была набережная Эмбера и особенно один павильон на ней, с удобными скамейками и видом на реку. Здесь его поношенный костюм не бросался в глаза, так как и все посетители павильона были одеты не лучше его, и здесь он чувствовал себя свободней и приятней, чем на эспланаде, где всегда толпилась нарядная публика, любуясь морем. Сюда он приходил с книгой и трубкой, думал, читал, разглядывал корабли, разговаривал с матросами, которые рассказали ему, сколько груза поднимает такое-то судно, и какие порты им довелось повидать. Порой следил, как приставали к берегу большие пароходы, совершавшие рейсы по Северному морю, как сходили по мосткам на берег пассажиры и выгружали багаж. Ему нравились это движение, суета, нарушавшие монотонное, летаргическое течение дня. А когда не было больших пароходов, все же было развлечением смотреть, как пристает и отходит местный пароходик из Гримсби.
В субботу утром это зрелище так заняло его, что он даже покинул свое обычное место и спустился в нижнюю галерею, присоединившись к небольшой группе праздношатающихся, ожидавших парохода. Пароход был еще на расстоянии четверти мили от берега, но уже видно было, как бурлила вода медлительно текущей реки под лопастями его винта. Джойс с трубкой в зубах лениво следил за тем, как пароход подходил к берегу. Когда он, наконец, вытянулся бортом вдоль набережной, на берег перекинули сходни.
Джойс вместе с другими подошел поближе посмотреть, как будут выходить пассажиры. Почему его должны были интересовать все эти крестьяне, жены рыбаков и молодые женщины, приезжавшие в Гулль за покупками, он и сам не знал. Ни о чем не думая, просто от нечего делать, он следил за ними, когда они торопливо ходили мимо него, и вдруг вздрогнул и отшатнулся, встретившись глазами с другой парой недобрых глаз, настойчиво заглядывавших ему прямо в лицо.
Ускользнуть было невозможно; через минуту обладатель этой другой пары глаз стоял уже возле него.
– Алло! Старый товарищ! Кто бы мог ожидать встретить вас здесь?!
Джойс не взял протянутой ему грязной руки. Он засунул свои руки в карманы, нахмурившись, отвернулся и отошел. Но тот, другой, шел за ним.
– Слушайте, старина, это совсем не по-приятельски, ей-Богу! Право слово! Отчего бы вам и не провести часок-другой со старым знакомым, тем более, что не так давно еще…
Голос у человека был громкий, галерея полна народу. Тысячи ушей слышали их: Джойсу казалось, что самый воздух прислушивается к их разговору. Все лицо его залил румянец стыда. Он сердито повернулся к говорившему.
– Что вам нужно от меня?
– Не сердитесь, старина, – ответил тот, понизив голос. – Не бойтесь, я не выдам вас. Я просто обрадовался встрече: ведь, приятно же встретить старого товарища в лучшей обстановке. Разве нет?
Джойсу всегда был противен этот человек с расслабленным, вихлявшимся телом, с грязно-желтым, обрюзгшим лицом, с гноящимися глазами и отвислой нижней губой. Он отбывал наказание за какое-то преступление против нравственности и вместе с Джойсом работал на тюремной кухне.
Джойса всегда мутило при виде этого человека, сидевшего напротив него у другого конца дымящейся лохани, за мытьем кухонной посуды. При одном воспоминании об этом противный запах грязной мыльной воды ударил ему в нос, вызывая почти тошноту.
– Разве вы не видите, что я не желаю иметь с вами ничего общего? – сердито сказал он.
– Ну, полноте! Зачем так строго? Ведь мы же товарищи. А что я плохо одет, так, ведь, не всякому сразу удается подняться на ноги по выходе оттуда. Я уже два месяца на воле, и все еще без работы. Ей-Богу. А жена с ребятишками голодают. Не скупитесь, дайте парочку золотых послать им, чтобы они повеселели. Ну, что вам стоит? Всего только парочку.
Джойс уставился на него, ошеломленный этой наглостью.
– Пойдите вы к черту! Чего вы ко мне пристали?
– Ну, если это много, дайте хоть десять шиллингов… или пять… Ну, хоть меди немного на выпивку. Смотрите, откажете старому товарищу в помощи, и вам ни в чем не будет удачи.
Он подмигивал Джойсу и усмехался, скаля испорченные желтые зубы. Но Джойс подскочил к нему и схватил его за шиворот.
– Если вы начнете шантажировать меня, я позову полицейского, – говорил он, указывая на полисмена, шагавшего по набережной.
– Стойте здесь и не сметь идти за мной!
Он оставил оборванца и отошел. Тот и не думал идти за ним.
Он плюхнулся на стоявший поблизости стул и саркастически запел: – Если вы оставите адрес, я пришлю вам карточку с траурным ободком, когда ребятишки помрут с голоду.
Джойс слышал эти слова, сбегая по лестнице. Переходя на другую сторону набережной, он взглянул на пристань: человек все еще стоял у перил, злобно усмехаясь. Только добравшись до своей квартиры, Джойс вздохнул свободно.
Чего он ждал и боялся, то и случилось: его узнал один из освобожденных арестантов, вместе с ним отбывавших наказание.
Это было ужасно. И это может повториться снова и снова. Джойс взволнованно шагал по своей скудно меблированной комнате. Неужели в будущем нельзя оградить себя от подобных встреч? Хоть бы как-нибудь преобразить свой внешний вид! Усы и борода – они меняют лицо, – но ими пришлось пожертвовать ради службы в театре. Он скрежетал зубами от бессильной ярости. «Нет, какова наглость! Два фунта! – больше чем недельное жалованье, – бросить этакой свинье. Что за дикая мысль!
Постепенно он успокоился, прилег и взял книгу.
Но читать не мог: с каждой страницы перед ним вставал образ этого человека и все мучительные воспоминания прошлого, с ним связанные.
– Но ведь это же прошло навсегда, – воскликнул он, наконец, силясь отогнать воспоминания. – Слава Богу, сегодня уж суббота, а в понедельник я буду в Лидсе.
Во избежание второй случайной встречи на улице он весь день просидел дома, послав извинительную записку Анни Стэвенс, с которой они условились в этот день пойти погулять перед спектаклем. По дороге в театр он увидел этого человека стоявшим у фонаря на противоположной стороне тротуара и ускорил шаги, радуясь, что тот не видал его. Так омерзительно было чувствовать на себе взгляд этих маленьких гноящихся подслеповатых глаз.
В первый раз за все время, что он ездил за труппой, он рад был, что в уборной толчется так много людей. Это успокаивало и бодрило. Здесь он был не один; здесь были добрые слова, приветливые лица, приятная интимность общей работы. Он забыл о жаре, о давке, о том, что костюм, который ему предстояло напялить на себя, имел дурацкий вид. Здесь он чувствовал себя дома, под надежным прикрытием. Даже костюм, снятый с колка, казалось, улыбался ему дружески. Веселые голоса его товарищей так приятно отдавались в ушах. Тягостные впечатления дня теперь казались каким-то кошмаром. Реально было только это – добрые товарищеские отношения с порядочными, ничем не запятнанными людьми.
Когда мужчины-хористы сошлись на сцене с хористками, еще до поднятия занавеса, он особенно дружелюбно здоровался с теми из хористок, которые были ему симпатичны. До этого вечера он не замечал, как приятно было чувствовать голову Анни Стэвенс у себя на коленях. Он благодарил Бога за то, что он уже больше не преступник – не такой, как тот, другой. Право же, и фарисейство иной раз может быть оправданно.
Весь этот вечер в антрактах он был очень любезен и внимателен к мисс Стэвенс, когда им случалось оставаться вместе. Она охотно простила его за то, что он не пошел с нею гулять, заботливо осведомилась об его здоровье, с своей обычной прямотой спросила, не ограничивает ли он себя чересчур уж в пище.
– Вы ведь джентльмен и не привыкли к лишениям, которые терпят бедняки.
– Душа моя, – возразил он, впервые позволяя себе фамильярность, обычную между актерами, – я в своей жизни знал такие лишения, какие вам и во сне не снились. В сравнении с этим здесь не жизнь, а малина. – Он говорил искренно: глупо с его стороны ворчать на эту простую, но честную и по своему приятную актерскую жизнь.
– Я счастлив, что попал сюда. И, уверяю вас, я ем, как бык. А знаете, это страшно мило с вашей стороны, что вы так интересуетесь мною.
– Вы думаете? – девушка тихонько засмеялась и отвернула голову.
После первого акта его ждал приятный сюрприз. Вообще это был вечер сенсационных неожиданностей. Режиссер позвал его к себе в кабинет.
– Уокера вызывают телеграммой в Лондон, у него жена тяжко заболела, и в понедельник он не сможет играть. Как вы думаете, могли бы вы заменить его, пока он вернется?
– Конечно, мог бы.
– Вы единственный из всей труппы, у кого голос чего-нибудь стоит. Я намерен двинуть вас. Может быть, Уокер и вовсе не вернется, а вы справитесь с его ролью, почему бы вам и не остаться на этом амплуа?
Вся роль Уокера состояла из четырех строчек и куплета соло, да еще участия в квартере. В остальное время он подпевал хору. Но все же это была роль; имя его стояло на афише. Это был несомненный шаг вперед и в материальном смысле и в профессиональном. Наконец-то счастье улыбнулось ему.
Перед ним открывалась новая дверь.
Новость скоро стала известной всей труппе. В извещении о репетиции на понедельник, вывешенном в театре, уже стояла фамилия Джойса. Он чувствовал, что положение его повысилось. Мак-Кэй поздравил его; Блэк, хотя и сказал: «Вам, щеголям, всегда достаются пенки», – но не завистливо. Остальные подшучивали и требовали угощения, чтобы спрыснуть новый чин. Джойс послал за пивом, которое и было выпито в уборной. Анни Стэвенс пожала ему руку, когда они танцевали вместе и шепнула, что она рада. Ему и в голову не приходило, что такой ничтожный успех, может вырасти в целый триумф.
И он жаждал поскорее вернуться домой, чтобы написать об этом Ивонне.
У подъезда театра, после спектакля, он столкнулся с Анни Стэвенс, наскоро переодевшейся.
– Я рада за вас, но за себя огорчена, – сказала она, пройдя несколько шагов с ним рядом.
– Почему? В чем же разница для вас? – засмеялся Джойс.
– Теперь у меня будет другой партнер.
– Правда. Я и забыл. А знаете что забавно, но мне тоже будет недоставать вас.
– Едва ли. Я уверена, что вам совершенно все равно.
Нельзя же было не возразить на это; было бы грубо промолчать. Он ответил смутным сожалением. Она прервала его смехом, в котором чуть заметно звучала нотка гнева.
– О, я уверена, вы страшно рады будете избавиться от меня и от глупых поцелуев и от всего этого. Вам никого теперь не надо будет целовать по-китайски. А знаете, ведь ваши поцелуи были ужасно китайские.
– Английские поцелуи были бы не у места в этой сцене.
– Но ведь теперь мы не на сцене, – мягко сказала она.
Джойс сознавал, что он делает глупость, может быть, опасную, что он ничем не подал повода ей перевести их дружеские отношения в область флирта. Но что же ему было делать? Он нагнулся и поцеловал ее.
Наступило неловкое молчание, прерванное ею по обыкновению неожиданным возгласом:
– Я бы охотно выпила рюмочку портвейна.
– И я тоже, – весело подхватил Джойс. – Или чего-нибудь другого. Зайдемте вон в тот ресторанчик.
Они уже два раза заходили в ресторан перекусить чего-нибудь на обратном пути домой. Так что было естественно предложить это и сегодня. Они вошли в общую залу, и Джойс заказал вино и виски. Здесь было спокойно; только какой-то молодой человек сидел за столиком, углубившись в чтение газеты.
Джойс с улыбкой придвинул к своей даме портвейн и сам, сидя спиной к двери, стал наливать себе содовой воды и виски, как вдруг над самым его ухом раздался голос, от которого он вздрогнул всем телом и пролил воду.
– Ну, что же, старина, вы так и не поможете старому товарищу в беде?
Тот, кого он боялся, стоял позади него; по грязному лицу его ползла усмешка. Джойс и не заметил, что он выслеживал его, шел за ним все время до театра и обратно, сюда. Его бросило в холодный пот.
– Убирайтесь отсюда. Не то я заявлю в полицию, – пробормотал он, на миг теряя голову.
Анни Стэвенс уцепилась за его руку.
– Кто этот ужасный человек?
– Всего только старый товарищ, мисс, – ответил оборванец, поворачиваясь к двери. – Сколько месяцев мы с ним вместе просидели в кутузке, а теперь он не хочет дать мне полкроны, чтобы избавить меня от голодной смерти.
– Клянусь Богом! – крикнул Джойс, кидаясь к нему.
