355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уилл Фергюсон » 419 » Текст книги (страница 6)
419
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:20

Текст книги "419"


Автор книги: Уилл Фергюсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

32

Дражайший Генри,

Прошу вас, не рискуйте всем нашим предприятием. Нельзя сдаваться! Я в полной мере понимаю, что сложнее всего держать наши прекрасные новости в секрете. Однако доверьтесь красоте жизни, и вам воздастся! Сейчас – совершеннейшая секретность мистер Кёртис! Как только деньги придут и вы заберете свой процент, сможете пышно отпраздновать это событие с женой и близкими. Может, свозите их в круиз, о котором всегда мечтали? Мисс Сандра и Виктор столько рассказывали о вашей доброте – мне бы так хотелось увидеть, как просияет лицо вашей жены Хелен, когда вы раскроете ей правду!

Быть может, однажды мы встретимся и выпьем за нашу дружбу.

С великим счастьем,

Лоренс Атуче, профессор коммерции

33

На кромке неба – вспышка зарницы, костяной треск.

Гром без дождя. Пробудил ее, напомнил о других грозах, яростнее нынешней. Воспоминания о молниях, что щелкали хлыстами, вновь и вновь стегали Сахель, точно галопирующий всадник в решающем заезде.

После одной такой грозы деревья по всей равнине полыхали факелами; воспоминание живо до нереальности – быть может, родилось из преданий, из баек, рассказанных и повторенных столько раз, что стали правдивее памяти.

Еще одна зарница сплетеньем вен прорезала небо. Ночи прохладнее, идти легче, но ее крепко удерживало табу. «Нельзя женщине в тягости странствовать после темна». Ну и ладно. На дорогах небезопасно. Она слышала, как патрули громко переговаривались на шоссе, видела взмахи фар. Искали не ее – просто искали. Но опасно, как ни крути.

В эту ночь кусты не горели – лишь до синяков избитое небо да луна за облаками. «Я, кажется, больше не могу». Это она прошептала своему чреву. Еле-еле села, размотала сафьян. С нее ливнем посыпалась пыль харматана.

«Иди дальше».

Только с третьей попытки удалось закинуть канистру на сложенную ткань на макушке, только с третьей попытки удалось сделать шаг. Она видела асфальтовый изгиб меж бугров, пошла туда – и услышала мельтешение какой-то напуганной мелюзги в кустах.

На шоссе – ни следа ночных патрулей или спящих водителей, так что объедков тоже не предвидится. Лишь асфальт, а к югу – цель ее странствия. Зариа.

Уже несколько дней она видела город, распластавшийся по равнине, шагала к его минаретам и мечетям, мучительно вращала землю, притягивала его к себе. Но город не приближался, навечно застыл в недоступности – иллюзией, рожденной из трепещущего жара и ходьбы, которая с каждым днем все медленнее и неувереннее. Все труднее вращать ногами земной шар. Солнце всползло на небеса, и Зариа вновь появилась, затем исчезла, скользнула за далекие холмы и деревца, потерялась на заднем плане, за терновником и акациями.

Дорога вытолкнула ее к армейскому блокпосту; дыхание перехватило, она придержала канистру. Еще рано, на шоссе тихо. Она зашагала мимо ограждения, наспех сооруженного солдатами, – доски, перетянутые конопляной веревкой, поверх залитых бетоном нефтяных бочек, – ступала неслышно, глаза долу. На обочине под лихим углом припарковался одинокий армейский грузовик, выкрашенный камуфляжной зеленью, – в джунглях Дельты было бы уместнее. На циновках в кузове спали солдаты.

Она бы проскользнула, если б не молодой солдатик, на корточках у маленького очага кипятивший себе утренний кофе. Ее внезапное появление солдатика напугало, он потянулся за винтовкой. Заорал на пиджин-инглише, который сходил за общий язык у чужаков, не говоривших на хауса или французском:

– Хой! Ты чо делать?

Она не остановилась. Услышала, как патрон со щелчком вошел в патронник. Рядовой, конечно, с таким-то ружьем. Не АК-47 – однозарядное, ее братья с такими охраняли стада.

Она уходила, и голос солдатика зазвенел пронзительно:

– Ты чо делать? Грузовик лазь!

Но она не останавливалась. Другие солдаты недовольно заворчали, а потом вдруг заревела другая машина, удар по тормозам – и выстрел. Она вздрогнула, чуть не уронила канистру. Вытянув руки, медленно повернулась – может, это всего лишь предупреждение.

Но про нее уже забыли. По дороге к блокпосту катила дизельная цистерна; заскрежетала передачами, дернулась, замерла у заграждения. Остальные солдаты проснулись и высыпали из кузова, не желая проспать свою долю. Не выстрел – двигатель чихнул. Вот пожалуйста – современная торговля из засады. Старший офицер подошел к шоферскому окну – в руках АК-47, самоуверенность в каждом шаге, – и она развернулась и заторопилась прочь.

Вскоре цистерна прогрохотала мимо, окутав ее облаком меловой пыли. Она снова невидимка.

34

Мой дорогой Генри,

Касательно перевода денег на ваш счет. Боюсь, у нас загвоздка…

35

Когда она входила в Зарию, движение стало плотнее – в город стекались побитые легковушки и хрипящие автобусы. На окраине она совершила опасливый набег на автостоянку, втиснутую под виадук. Разносчики с высоченными грудами товаров на головах расхаживали меж грузовиков и междугородных автобусов, распевали зазывно, пререкались с пассажирами.

Надо опасаться бывших альмаджири – уличных мальчишек, что звериными стаями ошивались по стоянкам и под эстакадами. Альмаджири – младшие дети из нищих семей, попрошайки и мародеры, нередко вырастали профессиональными ворами и вольными головорезами. Годам к тринадцати многие уже состояли в стихийных наемных армиях. К их услугам прибегали равно вымогатели и политики, склонные к фальсификациям. И едва под ложечкой начал разбухать страх, она заметила нескольких таких альмаджири – патрулируют периметр, небрежно закинув на плечо доски с гвоздями. Она улизнула, пока ее не заметили; уж лучше, давя в себе панику, толкаться в людских толпах. Уличная шпана ревниво охраняет территорию, а оживленная автостоянка явно прибрана к рукам и размечена, вплоть до конкретных парковок автобусов и такси.

Надо пробираться дальше в город.

Шоссе вело через Сабон-Гари, расползшийся «район чужаков», где обитали разношерстные пришлецы и неверные – христиане с юга, представители мелких языческих кланов, торговцы-йоруба и поденщики-тив.

Говорят, в Сабон-Гари практикуют черную магию; говорят, от страшных заклинаний джуджу человеком овладевает кровожадное безумие. В ларьках Сабон-Гари, возмутительно плюя на запреты шариата, подают просяное вино и джин из-под полы. На растяжках у дверей рекламируют пиво «Гульдер» и эль «Стар», сверху от руки написано: «ВЕСЕЛИТЕСЬ ВСЕ ДЛЯ ГОСТЕЙ!» и «ОСВЕЖИТЕСЬ ПРОХЛАДА ДЛЯ ГОСТЕЙ». Даже она умела разгадать эти шифры. В шариатских штатах алкоголь запрещен, но в анклавах Сабон-Гари против него не возражали. Таких чужачек, как она, еще поискать, но в Сабон-Гари ей не место, и она это понимала.

День клонился к вечеру, движение стопорилось, водители в бессильной ярости давили на гудки. Шоссе Королевы Елизаветы II огибало шариатский суд – сердце сжалось, когда она проходила мимо, еле сдержалась, чтоб не побежать.

Напротив суда – гомон и гам гостиничного бара. Вот закон шариата, а вот греховность Запада, игнорируют друг друга изо всех сил. Она пошла вдоль гостиничной ограды; из бара просочилась мешанина иностранных слов, размеченная внезапными взрывами хохота. Нигерийские бизнесмены с христианского юга или торговцы из Ганы; может, и парочка розоволицых батаури, которых прочие нигерийцы называли ойибо. Она слыхала, глупые и неразборчивые батаури швыряются деньгами, точно лепестками сухими. Найти бы какого батаури, бизнесмена, погрязшего в богохульстве и питии, – может, удастся поймать на жалость, выманить пару-тройку найр… Она подобралась ближе, но охранник заметил, устремился наперехват, заорал сердито, и она поспешно отступила.

Неподалеку от гостиницы, на небольшом рынке грузная женщина приглядывала за фруктовым прилавком. Богатая, судя по платку и браслетам. Нахмурилась, увидев девушку, но подпустила ближе. Та тихонько заговорила на хауса, голос пропыленный, ладони протянуты умоляюще.

– Фаранта зучия,[11]11
  Зд. : прошу вас (хауса).


[Закрыть]
 – прошептала она. – Фаранта зучия…

– Дон'ме?[12]12
  Что такое?


[Закрыть]
– спросила женщина.

– Дон'ме? – сказала девушка. – Дон'ме? – И в ответ обхватила ладонью живот, взглянула женщине в глаза.

Торговка фыркнула, но затем почти неуловимо указала подбородком на перезрелое манго на земле у ларька. Упавшее манго, от сладости распухшее, сплошь покрытое мушками. Торговка отвернулась, и девушка опустилась на колени, опасно балансируя канистрой, схватила эту сочную тяжесть.

Она съежилась под какой-то дверью, жадно съела манго, прямо с кожурой. На этой сладости она протянет еще несколько шагов; а она не упадет, пока в силах сделать следующий шаг.

День утекал. Под умирающим солнцем глина и бетон Зарии светились красной ржавью. Толпы возвращались по домам, пытаясь обогнать темноту, и она пошла за ними через железную дорогу, по балочному мосту над рекою Кубани цвета чая с молоком.

И вошла в Тудун-Вада, колониальный район, выстроенный британцами, – величественные поблекшие фасады. Конторы к вечеру пустели, зажигались лампы в забегаловках. «Здесь небезопасно». Нутром почуяла, принялась искать убежище. Нашла укрытие у воды, на заболоченном берегу – замусоренный пустырь, поделенный на кукурузные грядки. Прохлюпала по траве, сторонясь голосов и хоженых тропинок, нашла приют в сгоревшем остове такси-«пежо», свернулась калачиком – здесь она переждет очередную ночь.

Весь вечер мимо проплывал мужской хохот, голоса – а потом вдруг хохот приблизился. Голоса прямо возле «пежо». Пауза, потом вдруг грохот мочи по дверце. Девушка обхватила ладонями живот, чтоб его успокоить, словно трепет внутри ее выдавал; подождала, пока все пройдет. Голоса звучали реже, дальше; наконец остался лишь шепот ветра и чавканье козы неподалеку.

Она провалилась в сон, точно труп в колодец.

36

А когда пробудилась, ей предстала красота: плач муэдзина призывал верных с высот минарета.

Она подошла к воде, искупалась в укромной заводи. Перебрала палые кукурузные початки вдоль берега. Никак не сваришь, вымачивать некогда, но она все равно сунула несколько початков в складки одежды; пожует зерна, если придется, – может, тело обманется, решит, что его накормили.

Мягкий свет затопил эти мускусные берега, и она по тропинке пошла к мосту. Сонные улицы полны прихожан, мужчин в белых одеждах, в расшитых такиях.

Над крышами сухо сипел петух. Она вошла в Старый город – стены омыты утренним светом, солнце наделяет их текстурой и теплом. Эти стены простояли тысячу лет. Крошатся, это правда, и однако грозны. Латаные, чем-то подпертые, наверху пасутся козы, на бурых грязных вершинах в потрепанных палатках ютятся сквоттеры; стены Зарии – не бастионы, скорее курганы. И однако же стоят – свидетельством прошлого, обильного торговлей и войнами. Амина, королева Зарии, что возвела эти стены, когда-то правила империей, простиравшейся до самой реки Нигер. И куда бы ни шли ее войска, везде она строила города, возводила крепостные стены – крепости рибат, укрепления бирни.

«За этими стенами прятались от нас».

Из памяти всплыл теткин голос. Девушка в индиго не впервые оказалась здесь, под этими стенами, в этом городе. Южнее ее родные и не бывали – они тогда еще пробавлялись торговлей, а она была ребенком. «С караваном, наверное». От фламинго Була-Тура на севере до крошащихся глиняных стен, окружающих Старый город Зарии; с тех пор пределы странствий ее клана неуклонно сжимались.

Она закинула голову, взглянула на стену, потянулась, прижала к ней ладонь. Удивилась, до чего стена прохладна. Сверху рыхлая, но внутри прочна. Вспомнила, как въезжала в Старый город, раскачиваясь на верблюде, – наверное, все-таки на лошади. Первая дочь младшей жены – старшие жены ее баловали, она была общей внучкой. Помнила, как лязгали котлы и кастрюли, стукаясь о лошадиные бока, помнила рулоны ткани, певучий смех, крики теток. Они смеялись, въезжая в ворота. «За этими стенами прятались от нас. А мы приехали. Мы здесь».

Было время, ее народ вырвал контроль над солевой торговлей у хауса и фула, даже у королевства Сокото, в своих руках держал всю сахельскую торговлю до самого Тимбукту. «Султаны Сокото страшились пыли наших лошадей».

Конники в краю медлительных верблюдов. Сахельские львы. «Мы были налетчики. Мы были купцы – независимые, вольные. Вольных стены не остановят». Она шла по Старому городу, и слова звенели в ней эхом. Но она не хуже прочих знала, что львы северных саванн давно исчезли, живут только в народных песнях и далеких заказниках. Прошлое старело, ее сородичи уходили прочь, и наконец прошлое обернулось историей, далеким шепотом, точно голоса за стеною.

«Счет богатству мы ведем скотом. Но было время, когда оно измерялось золотом».

На пустыре дети гоняли футбольный мяч – развевались одежки, – а бабки выбивали ночную пыль из свалявшихся ковров. Матери и дочери вручную отжимали белье на задних дворах, муэдзин все звал на молитву.

Вслед за потоком мужчин в белом она пришла на широкий двор. Территория дворца эмира. Ворота эмира, эта плита почета, выложены керамической плиткой; ее она тоже помнила – причудливое сплетение узоров знакомо ей, как ночная греза. Нижний двор еще в тени, но солнечный луч уже нащупал мозаику по верхнему краю, и глина сияла, будто подсвеченная вышивка. Будто ножны, инкрустированные драгоценностями.

– Вперед! Шевелитесь!

У ворот за толпою надзирала стража эмира, заскорузлые люди в алых халатах и тюрбанах. Юноши, поспешая мимо, пихнули ее в спину; она придержала канистру, успокоила себя, утешилась собственной незначительностью. Толпы проталкивались к мечети, повсюду шныряли ласточки. Мечеть – прямо напротив дворца; минареты и купол уже блистали солнцем.

Она сюда пришла не случайно, не просто так увязалась за верующими. Держась подальше от дверей, не желая преступать границы, она остановилась в узком проулке, где шаги и тела поневоле замедлялись. Поставила канистру на землю, застыла, сложив руки, выставив ладони, шепотом напоминая прохожим о том, что подаяние – столп веры ничем не хуже молитвы.

– Закят,[13]13
  Закят – один из пяти столпов ислама, обязательное пожертвование в пользу бедных и на распространение мусульманства.


[Закрыть]
 – шептала она. – Фаранте зучия. Закят.

Мужчины в широких шароварах и жилетах-размахайках шагали мимо – ткань чопорно бела, парадные такии плотно натянуты на головы. Большинство не слышали ее мольбы – или же притворялись. Кто-то морщился, кто-то злился. Но несколько добрых душ залезли в глубокие карманы, на ходу сунули ей несколько кобо или смятую найру – осторожно, чтоб не коснуться ее руки.

Трубный глас. Суета в дальнем дворе. Сам эмир пробирался из дворца в мечеть – еженедельная прогулка по людному двору, черный тюрбан плывет над толпою. О появлении эмира возвестила пушка – одинокий гулкий залп. Свита, стражники в алых тюрбанах, распихивали людей у него с дороги, а эмир складывал руки, принимал пожелания доброго здравия и долголетия, терпеливо кивал торопливым повествованиям о личных делах неотложного свойства, благосклонно улыбался. На один миг безумия ей захотелось пробиться сквозь давку, кинуться эмиру в ноги, просить милости; но толпа чересчур плотна, а она слишком ослабела. Скопище верующих потекло со двора в мечеть, а она снова пристроила канистру на голове и зашагала дальше.

Где пятничные молитвы, там и пятничные уроки. На школьном дворе в Старом городе мальчишки в летних рубашках и шортах и девочки в длинных, безукоризненно чистых платьях собрались под ближайшим деревом – в руках таблички, все смеются, толкаются, – и учитель взирал на них поверх очков-полумесяцев и хмурился, молча призывая к тишине.

– Ина квана,[14]14
  Доброе утро (хауса).


[Закрыть]
 – сказал он.

– Ина квана, – хором откликнулись они.

Девочки-фула, закутанные в платки, как и все девочки, с малолетства, держались в отдалении, стеснялись пуще прочих; мальчики-хауса крикливы и кичливы. Один стоял перед классом, решительно царапая на доске пассаж из Писания. Остальные смеялись над его стараниями, а он робко улыбался, пока наконец не поднялся учитель и под новый взрыв хохота не погнал его на место. Проходя мимо, девушка в индиго услышала яростный скрежет мела.

– Видите? Вот так, – сказал учитель, а затем класс приступил к декламации – дети хором распевали слова, и с каждым шагом урок затихал.

Воспоминания о штудиях, школа, таблички. Деревянные доски, арабский язык, уроки во дворе. Всевозможные маламы, которые эти уроки вели, – одни добродушны, другие суровы, в памяти все уже расплываются. Урок геометрии, пересекающиеся прямые. Малам с деревянным компасом – рисует на доске идеальный круг, по линейке рассекает его четко, словно бритвой. Рука Господня поработала. Девушка в индиго помнила эту красоту, эту ясность.

Ей место на рынке; она рождена торговлей. Может, отыщется артритная торговка, которой пригодится подметальщица, подавальщица? Может, ей удастся подняться, следя за ларьками торговок побогаче, пока те заняты. Это лишь дуновение грезы – будто ветер ловишь ладонью, – и она это понимала. Нет денег на свой ларек, нет родни, связей с теми, кто заведует рынками, тоже нет – есть только отчаяние и искренность. А этого всегда мало.

37

– Чувствуете?

Она почувствовала.

– Тиснение. Первый сорт.

Лора пальцами легонько провела по шапке бланка.

Она сидела в конференц-зале 2Б, в отделе экономических преступлений, на северо-востоке города.

Здесь же был сержант Бризбуа, и Лорин брат, и мать, и двое детективов – один постарше, представился детективом Дэвидом Солом, и молодая женщина – ее звали детектив Роудз. Просто Роудз. Имени, видимо, нет. Детективы не носили форму, но как будто носили – оба в черных пиджаках и белых рубашках с жесткими воротниками.

В кувшине вода со льдом. Наливаешь в стакан – льдинки звякают. Широкий стол. Несколько толстых папок. В углу цветы – лепестки слишком розовы, листья слишком зелены, неуместны. У Лоры за спиной окно, но солнце до цветов не дотягивается. Искусственные, наверное, – потому и здоровые такие. Отец шутил, что Лора наверняка способна уморить даже искусственный цветок.

За спиной у детективов, напротив Лоры – фотография на стене: черно-белая, ветки на сером небе. Странный контрапункт пластмассовой зелени в углу.

Говорила молодая женщина.

– Против мошенничества такого рода, – сказала детектив Роудз, – у нас одна защита – образование.

Миниатюрная, с тонкими чертами, самоуверенная. На безымянном пальце нехилое такое обручальное кольцо – выбрано, несомненно, за долговечность. Детектив постарше – лицо как из камня вытесано, волосы едва не под ноль, обручального кольца нет. На месте кольца – бледная полоска. И у сержанта Бризбуа на пальце такое же бледное отсутствие. Дружат ли они, Бризбуа и это его постаревшее будущее? Сравнивают линии загара, сетуют за пивом на принятые решения, накопленные сожаления?

– Это просто образцы – наш отдел за прошедшие годы много такого собрал.

Детектив Сол протянул кипу бумаг Уоррену – тот углубился в них, будто надеялся разгадать шифр. Ключа не вычислил, что-то пробормотал, сунул бумаги матери; та едва глянула.

– Попадаются совсем любительские, – сказала детектив Роудз. – Прямо смехотворные. Но немало произведений, так сказать, искусства.

Перед Лорой кучей громоздились документы. Шапки – очень конкретные и на редкость невнятные: Соглашение об управлении фондами, выданное Центральным банком Нигерии; Подтверждение международного перевода; счета-фактуры на расходы.

– Что тут у нас? – сказала детектив Роудз, передавая Лоре очередную пачку бумаг. – Сертификат регистрации. Всякие налоговые квитанции. Заявка на обмен валюты, с подписью и печатью. Запрос на просроченный платеж в Фонд восстановления экономики Нигерии.

Так оно и шло.

Счета за банковские операции. Договоры из Комиссии по развитию дельты Нигера. Всевозможные «соглашения о намерениях», аффидевиты, судебные ордера, банковские анкеты. Все подписано, как полагается, все с надлежащими печатями. Весьма причудливые Сертификаты отдела по борьбе с отмыванием денежных средств – сплошь флаги и вычурные рамки – и равно причудливые Антитеррористические сертификаты («Согласно указу Национальной безопасности № 25 об антитеррористической деятельности, новая редакция, часть Б»). И на всех жирная печать «ОДОБРЕНО».

– Вот эта последняя бумага – якобы из Интерпола, – пояснила детектив Роудз. – У нас их тут несколько. Эта выпущена – как там написано? – в сотрудничестве с Международным валютным фондом, подтверждает, что деньги не принадлежат ни одной из известных террористических организаций.

– Интерпол? – переспросил Уоррен. – Вы же с ними связались?

– Нет.

– Почему?

– Потому что на свете не существует никаких Антитеррористических сертификатов.

Лорин взгляд снова откочевал к черно-белой фотографии на стене. Ветви зашевелились. Сначала легкое содрогание, совсем слабое, она чуть не пропустила. Потом качнулись, сдвинулись, и она обернулась в испуге, глянула в окно. За окном те же ветви. Не фотография на стене – отражение.

Она снова поглядела, как ветви шевелятся в стекле.

– Это что, зеркало? – спросила она – резче, чем хотела. – А за стеклом кто? За нами смотрят?

Разговор оборвался на полуслове. Детектив постарше обернулся, не сразу поняв, о чем это она.

– Там никого нет.

Лору это не успокоило.

– Это что – тайный допрос? За нами наблюдают?

– Мэм, – сказала Роудз, – за стеклом никого нет. Это окно в коридор. Мы не допрашиваем, мы беседуем . И даже не в этом дело. Честно говоря, сегодня мы собрались потому, что нас изводит ваш брат. Подает жалобы – дескать, мы мало работаем, не ловим тех, кто развел вашего отца. Ваш брат хотел увидеть «улики». Они перед вами.

– Блин, Лора, – прошептал Уоррен. – Угомонись.

– Это ты мне советуешь угомониться? Ты? Вот кто бы говорил.

– Лора, миленькая. – Это их мать. – Дай людям поработать. Никто не смотрит. Это просто окно.

– А похоже на зеркало.

Детективы всё передавали бумаги через стол. Бризбуа наблюдал за Лорой, смотрел, как в тревоге и напряжении каменеют ее губы; затем тихонько скользнул с кресла, обогнул стол, подошел к окну. Опустил жалюзи. И отражение исчезло. Зеркало превратилось в окошко. В окошке проступил коридор. Пустой.

И в самом деле: никто не смотрел. Не было никого за стеклом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю