Текст книги "419"

Автор книги: Уилл Фергюсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

14

Лорин отец надел тот же свитер, что и всегда, с геометрическими оленями, уже несколько пообтрепавшимися, будто страдают от какой-то лесной чесотки. У отца этот свитер много лет – Лора еще с детства помнила.

Тогда они с отцом виделись в последний раз, только Лора этого не знала.

– А где зеленый кардиган? – спросила она. – Я же тебе кардиган на Рождество подарила.

– А, кардиган? У меня.

– Ты его не носишь.

– Я ношу. Я просто… – Он надевал оленей, отправляясь к Лоре, потому что помнил, как ей нравился этот свитер в детстве, как она сочиняла оленям имена, хотя все они на одно лицо. – Я думал, тебе этот нравится.

– Мне нравится, но он ведь поношенный уже.

И – вот это было ужасно. Он стянул свитер.

– Пап, да ладно тебе.

– Нормально. – И стоял перед ней в одной рубашке, а свитер комом в руке. – Ну, что у нас на обед?

Они застряли посреди ТЦ «Северный». Лора спустилась на лифте, встретила отца перед шоколадной лавкой «Лора Секорд».

– В ее честь, – засмеялась она. – Помнишь?

– Что? – Он, видимо, думал о другом.

– Лора Секорд. Героиня на коробке.[3]3
  Лора Секорд (1775–1868) – канадская героиня войны 1812 г. между Соединенными Штатами и Британской империей; в 1813-м прошла 20 миль, чтобы предупредить британцев о готовящейся американской атаке. В 1913 г. в честь столетия этого события канадский бизнесмен и политик Фрэнк П. О’Коннор назвал свою кондитерскую компанию.


[Закрыть] Ты говорил, меня назвали в ее честь. И что ты, когда ухаживал, добился мамы коробкой «Ассорти Лоры Секорд».

– Хм-м? Нет. Не в честь Секорд. В честь двоюродной бабки Иды, по матери. Лора Ида. Не в честь шоколада – это просто байка.

– Да, пап, я понимаю. Я же просто… Ну, ты что предпочитаешь? Китайскую? Греческую?

Они пришли в ресторанный дворик.

– Итальянскую? – спросила она. – Или тайскую? Может, мексиканскую?

– Я даже не знаю. А ты что посоветуешь?

– Греки у меня были вчера, – сказала она. – И Эдо меня как-то не возбуждает. Что у нас есть? «Тако Белл», «Вок Манчу», «Сеульский экспресс». Может, туда? Там корейская.

– Она же острая. Я острое не очень.

– Я знаю, но там ничего. Даже кимчи мягкое.

И они нашли столик, пообедали овощным рагу и мягким кимчи. Вот только разговор их был странен и нескладен. Отец отвлекался, потом внезапно сосредоточивался, хотя и не всегда на теме беседы.

– С тобой все будет нормально, – сказал он ни с того ни с сего. – Мать за тебя переживает, но с тобой все будет нормально.

– Мама переживает? Почему переживает?

– Считает, что ты мало в люди выходишь.

Лора рассмеялась:

– У матерей работа такая. Переживать.

– А я не переживаю, – сказал он. – В тебе сила течет, Лора. Вот у Уоррена этого никогда не было. Гибкости такой. У тебя она от матери – уж явно не от меня.

«Папа напрашивается на комплимент».

– Да ладно тебе, – сказала она. – В тебе сила о-го-го.

– Нет, – сказал он. – Во мне нету. Думал, есть, а нету. Вот ты – другое дело. Я всю жизнь тобой горжусь.

Когда она отправилась в университет, отец помог ей переехать, и они мчались по прерии в прокатном фургоне – Лора, заткнувшая уши музыкой из наушников, и отец, устремившийся к горизонту. Закаты на просторах. Посреди всего мерцает город.

– Винни, – сказал отец, когда они туда подобрались. – Это его так называют.

Первый год она жила в общежитии, и отец приехал в гости на Благодарение.

– Мать передает привет и тыквенный пирог, – сказал он. – Покупной, но тем не менее.

Мама подменяла преподавателя, ей было не до поездок, не говоря о стряпне. А отец приехал, и День благодарения они провели вместе. Он переночевал на диване в общей гостиной и назавтра отправился назад, по прерии, к другому горизонту.

Лора пыталась обороть эссе по философии, увязать абсолютистский морализм Иммануила Канта с чувствительной прозой поздних романтиков, с одной стороны, и платоновским мифом о пещере – с другой. Не эссе, а катавасия. Но когда отец уехал, она кое-что нашла: в открытой тетради, куда она выписала древний императив, с силой подчеркнутый для пущей важности, чтоб не забыть, – «Да восторжествует правосудие, хотя бы и рухнули небеса!»[4]4
  Перевод латинской юридической максимы «Fiat justitia ruat caelum», которая иногда приписывается Сенеке, однако фигурирует только в англоязычной литературе с XVII в. и впервые появляется в трактате английского католического священника Уильяма Уотсона «Десять наилюбопытнейших пассажей касаемо религии и государства» («Ten Quodlibetical Quotations Concerning Religion and State», 1601).


[Закрыть] – отец внизу дописал помельче: «Да восторжествуют небеса, хотя бы и рухнуло правосудие».

Ее озадачила эта инверсия – небеса вместо правосудия, любовь вместо возмездия, прощение вместо расправы. Отец играл словами? Он никогда не играл словами. «Да восторжествуют небеса, хотя бы и рухнуло правосудие». В ее воспоминаниях – один из редких моментов, когда отец ударялся в философию – если это, конечно, она, – и память осталась на все эти годы именно потому, что момент был необычен. Как будто в его, как Лора говорила, «папашиной манере» приоткрылась дверь в глубины.

Эссе она так и не дописала; поставили оценку «недоделано», с Лориной точки зрения – вердикт беспощаднее «неуда». По сей день воспоминание давит. «Недоделано».

По воскресеньям Лора звонила из общаги домой – порой напускала на себя бодрость, порой грустно хлюпала носом. Пространно беседовала с мамой о мелочах университетской жизни, о неприятных преподавателях и о тех, что ничего, о количестве домашних заданий, ежедневных провалах, маленьких победах. А с отцом все банально: любезности, Лорины уверения, что дела у нее хороши, что она вовсю трудится, усердно учится. Лорина мать выслушивала подробности, однако прощался с Лорой всегда отец.

– Поговори с отцом.

Напоследок он говорил: «Я люблю тебя». Так, объяснял он, «последнее слово перед сном будет – „люблю“».

Она дразнилась:

– Не «люблю». «Тебя».

– Меня?

– Тебя. Последнее слово – «тебя». Если хочешь закончить на «люблю», перефразируй.

И это стало их дежурной шуткой. Когда она звонила, отец напоследок говорил ей:

– Тебя я люблю.

Их общая шуточка все ее Годы в Отъезде, и Лора не слышала ее очень-очень давно. Где-то по ходу дела забылось. Но в тот день в ресторанном дворике, когда они попрощались и она уже уходила, он ее окликнул:

– Лора?

– Что, пап?

– Тебя я люблю.

Почему он так сказал?

15

Был один мальчик в университете. Не мальчик. Аспирант, преподавал у нее вводный курс английского. И ребенок был. Не ребенок. Тень, пятнышко на ультразвуке, а затем негодование.

– Я не могу быть отцом. Не могу. Не готов. Никогда не буду готов.

Да и неважно: Лора не смогла выносить ребенка, вся история давно списана в сноски к ее жизни. Никому не рассказывала. Даже отцу.

После университета пошла в «Арлекин» корректором на женские романы. Потом детективы в мягких обложках, потом комфортный мир внештатной литературной редактуры. Мемуары, биографии, справочники. Ее работа – следить за связностью, грамматикой, орфографией, пунктуацией, для каждой книги составлять таблицы стилей, предпочтительного написания и словоупотребления. Не возбуждает ни капли, но на жилье хватает (едва), хотя и не обходится без проблем – главным образом упрямых авторов.

Один особо трудный автор то и дело упорно заканчивал предложения… ничем. Ни точки, ни вопросительного знака, ни восклицательного, ни даже многоточия. Лора старательно вычитала текст, все поправила, добавила тут точку с запятой, там точку, а когда автор все прочел, на нее обрушился шквал гневных электронных писем. «Да как вы посмели!» – так обычно начинались эти письма. Лора пыталась ему объяснить, что всякому предложению необходим конец, однако автор не желал с этим мириться и отбивался с пылом, достойным лучшего применения. «Не все заканчивается! Разуйте глаза!» – писал он (с восклицательными знаками, что характерно). После весьма раздраженной переписки стало ясно, что проще смириться издателю. А потом рецензенты (неотвратимо) сетовали на дурную корректуру. «Полно опечаток», – писали они.

Все ли заканчивается?

Стихи порой завершаются ничем, пренебрежение правилами пунктуации – среди поэтической братии отчасти даже хороший тон. Но проза? Биография? Биография ее отца, до самого финала бессобытийная, – чем завершилась она? Воздетыми бровями восклицательного знака? Загогулиной вопроса без ответа? Окончательным итогом точки или запинками многоточия, ускользающего в пустоту страницы…

Еще Лора составляла указатели, а сейчас жонглировала несколькими биографиями – все известные фигуры, все женщины: спортсменка, солдат (посмертная) и певица, звезда кантри. Выделяла фамилии и имена собственные, вела счет Ключевым Событиям и Наградам, Присужденным. Для серии «Жизнь прожить». Указатели – хитрое дело. Что тут важно? Разумеется, фамилии. И города. Местоположения, конкретные (Нью-Йорк), но не обобщающие (кухня). Группировать ли первые работы объекта рассмотрения в рекламе и маркетинге? Или с подзаголовком «Работы, ранние»? Нужен ли отдельный пункт «Реклама»? Или можно обойтись ловким «см. „Маркетинг“»? (Ответ: нельзя.)

Не самое веселое занятие – индексировать чужие жизни.

– Что-то мне кажется, – как-то раз со вздохом сказала она отцу по телефону, – что самые важные аспекты жизни – ровно те, что в указателях не указываются.

В них не бывало пункта «воспоминания», или «сожаления», или даже «любовь», строчными. Сплошные «Образование (профессиональное)» или «Награды (см. тж. «Лучший дебютный женский альбом „Р-энд-Б и кантри“, соло»)». Указатели не проникали в суть. В них не было места надежде или страху. Или снам, возвратившимся. Улыбкам, припомненным. Гневу. Красоте. Даже задержавшимся образам, промелькам того, что запечатлелось. Двери. Окну. Отражению в стекле. Запаху дождя. Никогда ничего такого. Лишь список имен собственных и известных фамилий. И почему только одна жизнь? А где паутина чужих жизней, формирующих нас? Как быть с их указателями, с их мгновениями?

– По-моему, – сказал отец, – тебе надо поменьше пить эспрессо и чуток передохнуть.

Она рассмеялась, согласилась, на лифте спустилась к бассейну, поплавала. Плавала, пока глаза не зачесались.

А теперь опять сидит за столом, опять индексирует чужие жизни.

– Тебя я люблю.

Почему он так сказал?

16

В начале типичной рецептурной биографии бабушка и дедушка объекта прибывают из Англии/Ирландии/Германии/Советского Союза; затем описываются их скромные истоки – они лавочники/фермеры/шахтеры, которые «и вообразить не могли» (и так поступают все предки – живут себе и не воображают), что однажды их внук/дочь/сын вырастут и станут всемирно известными/общепризнанными/скандальными спортсменами/певцами/политиками/торговцами смертью.

В биографиях звезд все это, естественно, еще самодовольнее и начинается обычно с ключевой публичной сцены. «Я сидела в зале, со сцены прозвучало имя [главной соперницы] получившей премию за лучший женский дебютный альбом Р-энд-Б и кантри, соло; я глотала слезы и думала о том, что, если взаправду хочу вырасти как личность, мне придется с нуля создавать себя как певицу/женщину/торговку смертью». Но затем и они переходили к линейной хронологии. «Сначала произошло то, потом это».

Однако память человеческая – саламандра; шныряет туда-сюда, невозможным слаломщиком мечется по стенам и потолкам. Цветовая рябь, в один миг появляется и исчезает, оранжевая голова, за ней текучее синее тельце. Приснилось? Скорее воспоминание, чем сон.

Из человеческой памяти не рождается линейных историй. Воспоминания сминаются. Теснятся, свертываются. Не хронологически выстраиваются, а толпятся тематически. Предательство. Амбиции. Сожаление. Смятение.

Для начала, едва получив рукопись, Лора составляла временную шкалу – выудить противоречия, выстроить события как полагается. Но события, происходившие после гибели отца, ее редакторским талантам не поддавались. Тасовались, путались. Перекрещивались. Сливались: красное и синее составляло новые оттенки, странную мешанину.

Как Лора ни старалась, они не выстраивались линейно. Не дьявол в деталях – дьявол и есть детали. Организовать панихиду. Позвонить родственникам. Написать некролог. А от мамы толку чуть – совсем окаменела.

Где-то по ходу дела отец обратился в пепел.

Что до некролога…

– Ты же у нас журналистка, – сказал Уоррен, упорствующий в своих ошибках. (Сколько ни объясняй, кем она работает, он не желал понимать.)

– Я не пишу, я редактирую.

– Да неважно. Некролог напиши, ага?

Странный это жанр, некрологи. Жизнь суммирована и заряжена словом. Что выкинуть? Что оставить? Полное имя усопшего – само собой, за ним семафорными сигналами аббревиатуры – образование. Диплом. Награды. Преподавательский сертификат (промышленный дизайн), Атабаскский университет. Перечислить детей, упомянуть вдову/вдовца (если имеется). Адрес и время проведения панихиды. Пожертвования вместо цветов. Цветы вместо гостей. Цитата из кого-нибудь помудрее и посентиментальнее. «Всему свое время, и время всякой вещи…»[5]5
  Екк. 3:1.


[Закрыть] Некрологи не пишутся – они конструируются.

– Это что вообще значит? – Некролог, который сестра поместила в газете, Уоррена немало озадачил. – Да восторжествуют небеса, хотя бы и рухнуло правосудие?

– Папа так сказал – написал, очень давно.

Может, и не писал вовсе; может, это она сочинила. Но все равно послание. От отца.

Результаты вскрытия сержант Бризбуа доставил лично, из уважения сунув фуражку под мышку. Сам прочел, едва они поступили из судмедэкспертизы. Причина смерти: «Травма от удара тупым предметом». («Да что вы говорите».) О том, что на Огден наследил только «олдсмобиль», как и о том, что расследование углубляется, он не помянул.

– Алкоголя в крови не было, – сказал Бризбуа родным погибшего. – Никаких наркотиков, никаких признаков сердечного приступа. С сердцем у него все было в порядке.

А Лора услышала: «У него было доброе сердце». Услышала: «Он был хороший человек».

Когда умерла Лорина бабушка, по миру не пробежало и ряби: она не скончалась – испарилась. А со смертью отца все перемешалось, все криком кричало, требуя внимания, как Уорреновы близняшки. Лора занималась похоронами, Уоррен – деньгами, звонил в страховую, не желал ждать, одного за другим оскорблял менеджеров, поскольку платежи и процедуры представлялись ему «неприемлемыми».

Тут-то они и заподозрили неладное.

«Дополнительное покрытие по страховке ваш отец оформил совсем недавно. Оно не применимо».

Так сказали в страховой Лориному брату. («Мелкий шрифт читай, болван».) Как выяснилось, за неделю до аварии отец увеличил выплаты по страхованию жизни, премия – в два с лишним раза больше. Но увеличения премии требовалось ждать полгода.

Мать переехала к Уоррену в Спрингбэнк, наконец смирившись с тем, что отец а) не позвонит и не скажет, что все это ужасная галиматья, и б) никогда не вернется домой. (Даже на кремации она ждала, что он в любую минуту появится; лишь после панихиды, уже на поминках, за треугольными сэндвичами с яичным салатом она поняла, что овдовела.) Дом Уоррена стоял в тупике среди других тупиков, и мать, с собой захватившая самый минимум для одной ночевки, целыми днями ходила во фланелевой ночной рубашке. Лора забирала мамину почту, перетягивала резинкой, складывала у себя дома возле аквариума.

– Почта может и подождать, – говорила она маме.

Но почта ждать не могла.

Страхование жизни. Яичный салат. Последние уведомления. Вместо цветов. Границы событий размывались, события сливались, происходили одновременно – но независимо. А потом банкомат в торговом центре проглотил мамину кредитку, и все переменилось.

Уоррен повез мать к Лоре – хоть фланелевую ночнушку снимет. Высадил возле ТЦ «Северный», а мать зашла в банк снять денег – хотела повести Лору обедать. Совместный счет с мужем – мать ввела ПИН-код, но банкомат отказался выдать ей денег или хотя бы вернуть карту. Взял карту в заложники, только и сказал: «ОБРАТИТЕСЬ К КАССИРУ».

Но Лорина мать предпочла бежать. Боковым входом, мимо аптеки и турагентства, в вестибюль Лориного дома, в отчаянии вдавила кнопку звонка.

– Лора, это мама. Пожалуйста, спустись.

Они вместе вернулись в банк и позвали менеджера.

– Это какая-то ошибка, – сказала Лора, прибегнув к изъявительному, но отчетливо понимая, что сослагательное было бы уместнее.

Банковский клерк был пухл и молод – розовая кожа, умытая «Клерасилом», и слишком тугой узел галстука под набрякшей шеей. Он предъявил им банковскую выписку. Баланс – ($ 189 809,51).

– А что означают круглые скобки? – спросила Лора, хотя от подозрения уже подташнивало.

– Чего?

– Скобки, – сказала она. – Вокруг суммы. Объясните.

Клерк заморгал.

– Это значит, что баланс негативный. Вы что, не получали уведомления? – Повернулся к Лориной матери. – О неуплате? По жилищной ссуде?

– По какой ссуде?

– Жилищной. Это вроде ипотеки.

– Мы не должны по ипотеке, – сказала ее мать. – Мы все выплатили много лет назад.

– Вот именно, – сказал клерк. – И поэтому ваш муж смог получить ссуду. Точнее, кредитную линию, под недвижимость.

И бумаги им показал.

– Ваш муж, – сказал он, толкнув бумаги по столу.

«Ваш муж». Можно подумать, это что-то объясняло.

Лора пихнула бумаги к нему.

– Моя мать ничего не подписывала. Это мошенничество.

– Вашей матери и не надо было ничего подписывать. Дом на имя вашего отца.

– Но почему дом на имя…

Однако мать тронула ее за локоть, прервала.

– Мы купили дом, когда я еще в педагогическом училась, – сказала она. – В то время собственность часто бывала на имя мужа. Ничего особенного.

– Но это ведь и твой дом, – сказала Лора.

– Ну, вообще-то, – сказал банковский менеджер, – это наш дом. Неуплата по ссуде. – И затем: – Вам, наверное, понадобится адвокат.

Но у Лоры была идея получше.

– Я звоню брату, – сказала она – пригрозила, будто ей снова семь лет. – Вам, – сказала она, – не поздоровится.

И уселась за стол, возмущенно глядя на менеджера, прижав мобильный к уху. Но дни, когда брат ее защищал, давно прошли; Уоррен и рта не дал ей раскрыть. У него самого в страховой творилось черт знает что.

– Они замораживают батину выплату «до окончания расследования». Ты представляешь?

Лора отвернулась, зашептала:

– Уоррен, мы в банке. Приезжай срочно.

– Батя оформил дополнительное покрытие еще на пол-лимона всего за неделю до аварии. А теперь эти уроды не желают платить! Хорошо хоть за дом все выплачено.

Лора все пыталась вставить хоть словечко. Мать тем временем спросила менеджера:

– А наши сбережения?

17

В понедельник полицейские забрали компьютер Лориных родителей.

После банка мать позвонила сержанту Бризбуа – думала, он за них, и зря думала. Он ни за кого; его работа – превращать вопросительные знаки в точки, рассеивать противоречия, выманивать тайные смыслы из, казалось бы, невинного и якобы незначительного. И когда ему позвонила миссис Кёртис, в отчаянии рассказала, что кто-то украл у них все сбережения, сержант Бризбуа выполнял обязательства не перед ней, но перед повествованием в целом.

С одобрения миссис Кёртис банк передал полиции всю мужнину финансовую отчетность, а также список транзакций за последние полгода. На текущем счете почти без движения. А вот на сберегательном… Выдача за выдачей, порой сотни долларов, порой тысячи – деньги утекают, – а в финале бумажная лавина по ссуде под недвижимость. Следствие разрасталось – в нем уже возникли финансовые преступления, страховые мошенничества и, возможно, вымогательство.

«Так я остаюсь? На связи с семьей?»

«Как договорились. Позвони Ллойду в госпрокуратуру, поспрашивай. Возьми стандартный ордер на дом и судебный приказ на жесткий диск».

«Вдова же сотрудничает».

«Все равно ордера получи. Видали мы, как эти сладкие старушки пугаются – и прощай сотрудничество. Производишь обыск с согласия, а потом вдруг они на дыбы, бодайся с ними, и раз – у тебя подозреваемый от всего открещивается, арест отменяется из-за формальности, и все дело идет по перевалу».

«Понял. Прямо сейчас в прокуратуру и позвоню».

«Ну и нормально. Держи меня в курсе».

И таким образом, по указанию старшего инспектора, в понедельник, в 9:34 сержант Мэттью Бризбуа прибыл в дом Кёртисов в сопровождении участкового и двух ребят из техотдела.

Вскоре явился Уоррен – когда прибежала Лора, он уже разошелся.

«Как это он умудряется домчаться из пригорода быстрее, чем я по холму спущусь?»

– Ты не обязана отдавать им компьютер, – говорил Уоррен матери. – Это херня какая-то. – Он набил рот вяленой говядиной – словно кус табака жевал.

«Кто завтракает вяленой говядиной?» Бывали дни, когда Лора вообще забывала поесть, но у Уоррена таких проблем не водилось. Он вечно что-нибудь жевал.

Спецы из техотдела вынули жесткий диск, сунули в защитный кейс; Бризбуа сидел подле миссис Кёртис; та, прихлебывая чай, тихонько заговорила.

– Мэттью, – сказала она, и голос ее дрогнул, – это нам поможет выяснить, что случилось? Узнать, кто украл у нас деньги?

– Мы на это и надеемся, Хелен.

Она бы и сама компьютер отдала, даже без судебного приказа.

Пришла Лора, после бассейна еще пахла хлоркой. На Бризбуа не взглянула, спросила мать:

– Что они тут ищут?

– Детское порно и учебники для террористов, – фыркнул Уоррен. – Шоры, блядь, нацепили. Думают, батя был криминальный авторитет. А тот, кто столкнул его с дороги, бегает на свободе и хихикает.

«Жену подозреваем?»

«Жену всегда подозреваем».

«Но это она сделала?»

«Нет».

«А сын? Или дочь?»

Тусклоглазый полицейский поглядел на Лору, женщину из башенного окна.

«Сын? Нет. Дочь? Она какая-то… непонятно отстраненная».

– Ваш отец пересылал много денег за границу. Не знаете, зачем?

– Он никуда не ездил, – сказала Лора. – Откуда у него знакомые за границей?

– Мы собирались путешествовать. – Это мать ринулась защищать Генри. – На край света и обратно, твой отец всегда так говорил. За дом уплачено, у нас пенсии, сбережения кое-какие, пенсионные вклады. Хотели поездить, мир посмотреть. До деталей, конечно, не добрались… – Ее голос сошел на нет.

Лора поглядела, как полицейский записывает все это в блокнот.

– Как ваш кот? – спросила она.

– Какой кот?