Текст книги "419"

Автор книги: Уилл Фергюсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

44

Овца на мотоцикле.

Лишь когда мотоцикл проехал, девушка в индиго разглядела мотоциклиста – посадил животное на руль, поверх овцы глядит на дорогу.

Она едва не расхохоталась – расхохоталась бы, да не хватило сил. А потом сообразила: с овцой на руле он вряд ли едет далеко. И она погнала себя дальше, за следующую дюну. А там – видение еще замечательнее: сияющий город на равнине, светящийся даже в полдень.

Она добралась до границы Сахеля, дошла до Кадуны. И быть может, выживет, иншалла.

Мимо с грохотом катили тягачи с платформами, груженными до отказа, как верблюды. Люди в развевающихся белых халатах ехали на мотоциклах без овец. А вдалеке – приземистые контейнеры и кишечные трубы городских нефтеперегонных заводов, комплекса до того расползшегося, что она поначалу приняла его за отдельный город. Вдоль трубопровода она зашагала в Кадуну.

Однако переработанная нефть с этих заводов до местных бензоколонок, похоже, не добиралась. Перед бензоколонками – теми, что еще не закрылись, – выстроились длинные очереди раздраженных машин. Она миновала несколько наглухо заколоченных заправок с рукописными табличками «БИНЗИНА НЕТ».

С бензиновым дефицитом на свет вынырнули полные надежд барыги – молодежь, торговавшая бензином с черного рынка, в пластмассовых молочных канистрах и литровых бутылках. Когда она проходила мимо, к придорожному ларьку подъехал полицейский патруль – не оштрафовать, а поторговаться за канистру.

Кадуна.

Город назван в честь реки, река – в честь крокодилов. Впрочем, кадуны, что когда-то бревнами плавали в заиленных водах, давно повывелись, исчезли, как львы из Сахеля. Она еще не бывала в столь огромных городах – говорят, миллион человек, а то и больше. Она никогда не видела таких широких проспектов, таких ослепительно-белых стен. Куда ни взгляни, архитектурное величие – элегантные гостиницы и высоченные банки самим блеском своим славили богатство. Кинотеатры и кондитерские, парковочные стоянки и парикмахерские столбики, которые крутятся . И повсюду озлившимися гусями переругиваются машины.

По улицам лавировали автобусы – самодовольные, как петухи, ярко-зеленые, ярко-лиловые, – и с ревом петляли мототакси, а пассажиры цеплялись за спины водителей, плотно зажав свертки под мышкой. Целый город свертков – раздутых, раскачивающихся, открытых, опустошенных.

Входя в город, она услышала полдюжины диалектов и языков разом – слова выкрикивались, выпевались, выговаривались, выдыхались; город от них звенел, воодушевляя даже ее, совершенно ослабевшую. Здесь ей наверняка найдется место.

Но Кадуна есть Кадуна. Крокодилья река, зубастый город. Тут главное – ступать легонечко, будто птичка, что выклевывает остатки мяса из крокодильих зубов. За пекарней «Страус» она порылась в мусорных ящиках и пустых мучных мешках, откопала пакет сладких «улиток». «Улитки» заплесневели, но она аккуратно соскоблила плесень и съела кислый хлеб.

Мимо центрального рынка она дошла до окраин Сабон-Гари. Здесь, как и в Зарии, кварталы чужаков не обозначены как таковые, однако четко очерчены. Грязные акценты христианского юга. Торговцы игбо и йоруба. Нупе и тив. Эти семьи могут жить здесь поколениями, но навеки останутся незваными гостями. Теперь она – одна из них.

45

«А если дело не в деньгах?»

От Лориного вопроса детектив Роудз запнулась. К чему это она?

Но не успели сгуститься ее подозрения, вмешался Уоррен:

– Надо подать в суд на батин банк – они же позволили выслать сбережения из страны! Засудить «МаниГрэм» и «Вестерн юнион». И нигерийское правительство.

Лора читала отсканированные документы. Подпись отца под доверенностью на имя воображаемого поверенного, нанятого для ведения воображаемого перевода воображаемых денег.

Я, нижеподписавшийся ГЕНРИ КЁРТИС, настоящим передаю исключительные права и юридические полномочия действовать от моего имени с целью получения разрешения на перевод и сохранение суммы, указанной в 133-42, Д-РУ ТЕОДОРУ УСМАНУ, ПОВЕРЕННОМУ.

Другая начиналась так:

Я, ГЕНРИ КЁРТИС, настоящим поручаю Центральному банку Нигерии перевод суммы $ 35 600 000,00 на банковский счет…

Та же подпись, что в Лориных школьных табелях.

– Обычно жертва первым делом платит юристам, – сказала Роудз. – Но коготок увяз – всей птичке пропасть. В последнюю минуту непременно случаются непредвиденные задержки, а между тем у тебя перед носом размахивают мечтой о гигантском доходе.

– Это называется «вымогательство авансовых платежей». В платежах, собственно, и есть суть, – сказал Сол. – Налоги, пошлины, платеж за простой, за хранение коробок с вымышленными деньгами. Сертификаты отдела по борьбе с отмыванием денежных средств – их вы уже видели. Комиссия за перевод, за обработку, за страхование.

– Вам советуют записывать все расходы, – продолжала Роудз, – потому что их якобы возместят с процентами, как только поступит перевод. Но перевод, ясное дело, так и не поступает. – И затем, прицелившись в Лору улыбкой, втираясь в доверие: – Все равно что ждать, пока парень позвонит назавтра после ночи накануне.

– Ничего об этом не знаю, – ответила Лора, и в голосе ее звякнул лед.

– Ну, значит, вам повезло больше, чем многим из нас, – легко рассмеялась Роудз.

Детектив Сол передал через стол еще какие-то сканы – страницы из гроссбуха, аккуратно заполненные, записано все до пенни: отец старательно и, само собой, честно до педантизма записывал расходы. Убийственное зрелище, как одинокий разворот на зимней дороге.

На прочие документы Лорина мать толком не глянула, а эти рассмотрела, восхитилась добросовестностью Генри.

– У нас баланс подводил всегда он, – сказала она. – Все записывал.

– Чем больше жертва вкладывает, тем больше продолжает вкладывать, – сказал Сол. – И в итоге гоняется за собственными деньгами, швыряется тем, что осталось, отчаянно пытается вернуть то, что потеряно. Оттуда дорога только вниз, и обычно в конце банкротство. А то и хуже.

– А если скисаешь, они давят сильнее, – прибавила Роудз. – Ты как будто угодил в подпольную аферу, и тебя затягивает все глубже. Афера съедает всю твою жизнь. Тайная, безжалостная – и ты отрезан от тех, кто тебе всех ближе.

Почему он ничего не сказал – хоть что-нибудь? Хоть раз? Он поэтому звонил Лоре среди ночи? Надеялся, что она задаст правильные вопросы?

– Давление нагнетается, – сказала Роудз. – Нагнетается, нагнетается, не отпускает ни на секунду.

Они уже подбирались к последним мучительным спазмам.

– Мошенники переиначивают ситуацию, выдают себя за подлинных жертв, – пояснил Сол.

Мистер Кёртис, я разорился сам и разорил свою семью! Чтобы покрыть недостачи, которые отказались покрывать вы, мне пришлось продать дом. Зачем мне вам помогать, если вы не держите слова?

– Иногда внушают вам оптимизм.

Мистер Кёртис, Господь Бог на нашей стороне. Вы не можете сейчас нас бросить. Подумайте о девушке – неужели вы оставите ее на произвол судьбы?

– Заговаривают о справедливости, об отчаянии.

Если вы сейчас умоете руки, мистер Кёртис, мисс Сандре останется лишь покончить с собой, потому что я не смогу ее защитить, а сама она не в состоянии противиться требованиям нечестивых личностей, которые сбежались на запах крови и уже сжимают кольцо.

– Разумеется, – сказал детектив Сол, – кончает с собой отнюдь не мошенник. – Он пожалел об этих словах, не успели они сорваться с языка, но семейство так оцепенело, что и не заметило толком.

ТЕМА: Вы меня убили!

ДАТА: 1 декабря, 23:59

Мистер Кёртис, у меня больше нет сил скрывать свой гнев! Вы отказываетесь выплатить последние $ 20 000,00 за проведение денег через таможню, хотя вам прекрасно известно, что больше платежей не потребуется.

Вы бросили меня и предали. Я заложил свою фирму, влез в долги и продал семейное достояние и фамильные ценности. Из-за вас я потеряю всё! Большую часть этих расходов я оплатил, и теперь требуются только $ 20 000. Вот и все, что стоит между мною и моей гибелью. Отчего я вам доверял?

Прилагаю документы, подтверждающие залог и необходимые банковские выплаты – выплаты, которые должны были покрыть вы! Которые я покрыл от вашего имени!

Почему вы так равнодушны, когда на кону миллионы долларов и будущее счастье мисс Сандры!!!

С омерзением пред лицом вашей бесчестности,

Уильям Авеле, душеприказчик д-ра Атты,

покойного директора Комитета по Контрактам НННК

– Всегда остается один «последний платеж», – сказала Роудз. – Они обвиняют жертву в бесчестности и двуличии. Нападают, оскорбляют. И упорства им не занимать.

– А если жертва грозит разоблачением? – спросила Лора.

– Ой, – улыбнулся Сол, – к этому они готовы.

ТЕМА: Ваши угрозы ничего не значат! НИЧЕГО!!!

ДАТА: 7 декабря, 23:32

Неужели вы настолько глупы, мистер Кёртис? Вы смеете мне угрожать???

Хотите пойти в полицию – идите. Я уже и сам подумываю туда пойти. Вы же понимаете, что ваше поведение незаконно. Вы пытаетесь контрабандой вывести деньги из другой страны. Вы соучастник преступления, мистер Кёртис. Вы грабите Африку и расплачиваться будете в тюрьме!

Идите в полицию – они возьмут вас под стражу. Каково тогда будет вашей жене и детям? Как вы это объясните Хелен? А внукам?

Переведите деньги или готовьтесь к последствиям.

Уильям Авелле

– А когда наконец становится ясно, что из жертвы больше ничего не выжать, мошенник внезапно бросает ему спасательный круг, – продолжал Сол. – Предлагает все исправить одним махом – разом возместить все убытки. По сути, использует жертву как службу обналичивания. Присылает банковский чек на порядочную сумму. Или тратту, или корпоративный чек, неважно. Велит жертве обналичить, половину оставить себе – сумма обычно больше, чем жертва спустила, – а остаток переслать на другой счет.

– Что и случилось с вашим отцом, – пояснила Роудз Лоре.

– Приходит чек. Жертва приносит его в банк. Чек проходит, вроде все в порядке. Жертва возместила свои потери и радостно переправляет остаток на другой счет. Но люди недопонимают, что значит «чек прошел». Если он прошел, он необязательно подлинен. Ваше местное отделение банка – не спецы по подделкам. Банк проверяет, какая у клиента кредитная история – а у вашего отца она безупречна, – сколько лет он является клиентом и так далее, затем проводит чек. Банк ведь знает, что возместит убытки, если что-то пойдет не так.

– Ваш отец был клиентом лет тридцать, – сказала Роудз. – У него недвижимость, он взял под нее кредит. Сумма под гарантию дома.

– Дайте угадаю, – устало сказал Уоррен. – Чек отфутболили.

– Можно и так сказать. Чек оказался поддельным.

– Но господи боже, это ведь банк виноват?

– Кассиры в банке – не следователи по делам о мошенничестве, – сказала Роудз. – Чек прошел через систему до центрального отделения, там его отметили и отправили обратно. Пока липовый чек распознают, несколько недель пройдет. И если уж не церемониться, преступление совершил ваш отец, а не банк. Неумышленно, но тем не менее. Ваш отец принес в банк фальшивку. Пытался банк обмануть.

Прекрасные новости! Полностью удостоверенный чек уже в пути. Пока мы ждем последнего перевода, вы возместите все убытки. Вычтите то, что мы вам должны, и верните остаток. Таким образом мисс Сандра получит деньги, и на них не наложит лапу ЦБН. Все в выигрыше! Вы получите все, что вам причитается, а мисс Сандра будет спасена от безнадежности!

– Банк возместит потери через лишение права выкупа и продажу собственности вашего отца…

– Собственности моих родителей , – разъярилась Лора.

Мать сжала ей локоть, попыталась утешить, как в детстве:

– Все в порядке, миленькая.

– Батя же мог просто объявить себя банкротом? – сказал Уоррен.

– Мог, – сказала Роудз. – Но результат тот же. Ваши родители потеряли бы дом. Сбережения не вернулись бы. А из-за поддельного чека вашему отцу предстояло бы уголовное расследование.

– Порой, – сказал Сол, – когда все заканчивается, мошенники опять выходят на жертву, представляются следователями Интерпола, или КЭФП, нигерийского Отдела по борьбе с мошенничеством, якобы хотят помочь жертве выследить жуликов и вернуть потерянное. Разумеется, не задаром.

Все равно что наблюдать за автокатастрофой в замедленной съемке.

«Эгберифа».

– Был, – сказал детектив Сол, запуская по столу последнюю бумагу, – еще один платеж. С кредитки вашего отца. Кредит был весь выбран, но платеж прошел. Всего за несколько дней до… несчастного случая.

– Билет на самолет, – сказала Роудз.

Лора выпрямилась.

– Папа собирался в Нигерию?

– Билет не в Нигерию. Из Нигерии. На имя Сандры Атта.

– Она летела сюда? – спросила Лора. – Она же не существует?

– Не существует. Билетом никто не воспользовался. Сдали его, деньги оставили себе.

А силуэт в тенях, на который отец писал жалобу?

– Под окном никого не было? – спросила Лора.

– Мы никого не нашли.

Должно бы полегчать – но не полегчало. Только грустно. Безликие мошенники влезли отцу в самый мозг, пробудили демонов… В день прилета папа, наверное, поехал в аэропорт. Приехал и стал ждать. Ждал и ждал. Если вдуматься, ждет до сих пор.

Привет. Это Генри. Передайте, пожалуйста, мисс Сандре: в пятницу я встречу ее в аэропорту, чтобы она точно попала куда надо и получила защиту как политическая беженка. Не волнуйтесь, депортировать не дам.

«Спасибо, сэр, да благословит вас Бог. Вы добрый человек».

– Последний кирпич – страх, – сказал детектив Сол.

– Они обращают твои страхи против тебя, – пояснила Роудз. – Но редко требуется присылать кого-то лично с угрозами. Обычно жертвы обходятся своими силами.

«Последний кирпич – страх». В ближайшие недели, когда развернутся дальнейшие события, Лора будет вспоминать эти слова. И спрашивать себя: а если не дашь страху точку опоры? Если откажешься бояться?

Финальная шквальная переписка, обрывки писем туда-сюда:

Любишь свою жену?

«Конечно, люблю».

Тогда заткнись и не морочь голову. Понял? Мы мафия. Мы найдем и убьем! тебя. От твоей жизни одни ошметки останутся.

«Вы уже всё сделали».

Ты покойник. Мы знаем, где ты живешь. Мы сожжем твой дом дотла.

«А как же девушка?»

Нет ответа.

«А как же девушка?»

Нет ответа.

46

На Кацинской развязке в Кадуне выброшенным на берег кораблем застыла громадная цистерна – на боках рукописно и размашисто значилось: «Мечтать не вредно». Потно блестящие шоферы грузовиков и пассажиры междугородных автобусов, застрявшие здесь на ночь, проталкиваются под навесы кафе, заполоняют проходы меж деревянных скамей, над клеенками выкрикивают заказы.

Девушка стояла снаружи, наблюдала, как тарелка за тарелкой продают разогретые полуфабрикаты. Всего 150 найр – и ей бы нашлось место у прилавка. 150 найр; все равно что миллион.

Сгущался вечер; она держалась на отшибе, у границы стоянки. Подсчитала шансы, отметила, где мужчины кричат громче и пьют больше, – понадеялась, что там и заснут крепче. Легла на картонку в бетонной трубе и стала ждать, когда стихнет смех.

Так проголодалась, что не уснешь; она отсчитывала часы. Один за другим островки веселья стихли, и она выползла наружу под голубой свет разбухшей луны. Ни облачка на небе, никакого укрытия. «Нельзя женщине в тягости странствовать после темна». Однако ночь не темна, а это не странствие.

Спрятав канистру в трубе, она заскользила вдоль сточной канавы, выглядывая, не бродят ли где мальчишки или пьяные мужики. Наконец, глубоко вздохнув, покинула убежище и по тропинке зашагала в логово гиен. В проржавевших нефтяных бочках тут и там посреди шоферского лагеря запоздало мигали искры; вокруг плотно сгрудились грузовики, мужчины спали на циновках, оглушительно храпя. Она подкралась ближе.

Надеялась, как обычно, на выброшенные шампуры с суйя и кожуру манго, но нашла гораздо больше.

Даже сердце на миг замерло – пришлось остановиться, успокоиться. Целый бараний бок, гора мяса на кости, висел на шампуре над очагом; мясо, остекленевшее в собственном жире, обуглилось и остыло. Вокруг валялись тела, но голод гнал ее глубже в стан врага. Она шагала осторожно, лавировала между спящими шоферами и грудами мусора. Три-четыре шага – и она у цели. «Это не воровство», – сказала она себе. Если не возьмет она, мясо достанется бродячей собаке, или крыса за ним приковыляет…

Опасливый шажок, потом еще один.

Но не весь мир спал. Кто-то еще бодрствовал, наблюдал за ней. Она двинулась к очагу, и тогда в темноте нарисовалась фигура, шагнула навстречу.

Во тьме проступила улыбка.

– Это что у нас тут такое? – осведомилась она.

Нефть

47

Море отпихнуло реку, и водоворот соленой синевы взвихрился в темной зелени Дельты. Приливные воды в глубине бухточек и мангровых болот.

И так же плавно море отступило, по себе оставив гладкий песок и ручейки, где трепыхались илистые прыгуны. Люди двигались шустро, забивали, разбирали, и тут дождь нанес первый удар. Люди кидали добычу в плетеные корзины на плечах, не заботясь об остатках – их потом соберут дети. Люди с согбенными спинами, взмокшие больше от конденсации влаги, чем от пота.

Кое-кто караулил в противотоке эстуарных вод с ловушками из рафии, процеживали течение, искали креветок.

– Меньше не бывало, – жаловались они, и остальные громко соглашались:

– Меньше не бывало, но нам хватит, будь на то воля Вонйингхи! – И быстро поправлялись: – Воля Божья!

В тот день чудо с рыбами и хлебами разыгралось приземленно: из загаженных нефтью ручьев, что подальше от берега, брюхом кверху прибыл косяк горбылей, покрытых сырцом и уже гниющих.

Мальчику было лет девять-десять – может, больше или меньше; родители следили за его возрастом не так уж прилежно, счет вели пережитым наводнениям, а не оборотам вокруг солнца. Но как ни считай, он старший, и в этом чине строг, но справедлив. Он вел мелюзгу по тропе, что начиналась на задах деревни, за церковью, и шла до самой лагуны. Дети шагали гуськом, сами выстраивались по росту, точно утки на отмели, одной рукой придерживали на голове пластмассовые ведерки и эмалированные миски. Гордо выпяченные животы. Певучие голоса, смех.

Внизу, в лагуне, временно застрявшие в приливной слякоти, сгрудились на привязи деревянные каноэ. Редкие моторки скособочились под тяжестью навесных моторов; от винтов в отлив никакого толку.

Мужчины с сетями и ловушками брели дальше. Кто его знает – может, найдут во влажном иле акулу; порой такое случалось – ко всеобщему восторгу и коллективному забою. Но нет, сегодня никаких акул. Только мелкая рыбешка и жирный запах мангровых болот.

Когда прилив выносил на берег крупного сома, они накидывали сети покрупнее. Мелочь, приплывавшая за ним, убегала, ускользала сквозь мельчайшие ручейки в ячеях. И хотя рыбешка эта не была сомовым потомством, отец мальчика и здесь видел закономерность.

– Дело родителя – отдать жизнь за детей, – говорил он.

На тропинке над лагуной мальчик поднял руку, и колонна детей остановилась.

– Нам еще не пора, – сказал он.

Когда детям нужно будет сбежать вниз и собрать рыбу, что еще трепыхается в грязи, мужчины им крикнут. Тогда надо поторопиться, а то прилив унесет рыбу назад.

– Подождем здесь, – сказал мальчик. – Возле пушки.

Дети поснимали с голов ведра и миски, стали ждать дальнейших распоряжений. Пушка, хоть и заросшая лозами, была отчетливо видна – местная достопримечательность. Чугунная, на боку рубцом выпуклые буквы «ЕКВ Королева Виктория». Она стояла на вершине тропы – уж какая ни есть вершина. Скальное обнажение – точка обстрела лагуны: мужчины внизу – на древней линии огня.

Дождь порывался зарядить целый день, и теперь хмурое небо наконец разверзлось. Но ливень был краток. Вскоре дождь обернулся туманом, туман – па́ром, а мужчины так детей и не позвали.

Те переждали дождь под широкой листвой, а когда он слегка поутих, старший мальчик сказал:

– Ладно, идите поиграйте.

И они тотчас с визгом разбежались. Мальчики играли в войнушку на поляне возле пушки, боролись на локотках, валяли друг друга по мокрой земле. Девочки предпочитали другие игры – на одной ножке прыгали по свалявшейся траве и распевали четкие считалки, пытались подольше сохранять равновесие и выдерживать ритм, хохотали, когда спотыкались, и когда не спотыкались, тоже хохотали.

За пушкой – британское кладбище, и, пока маленькие играли, старшего мальчика увлекло туда.

Имена мертвых срывались с его губ. «Мэннинг Хендерсон, эскв.». «Ричард Белшо, королевский канонир». «Капитан Реджиналд Лаучленд. За Бога и Короля. За Королеву и Отечество».

Он умел прочесть надписи на камнях, потому что они по-английски; в других краях говорили только на местных диалектах иджо, но здесь, среди красного дерева и мангровых рощ дальних ручьев, общий язык – английский. А как еще договориться с торговцами игбо или жрецами йоруба? Как одолеть диалекты иджо, такие невнятные, будто отдельные языки? На английском в Дельте говорили дольше, чем бытовала сама сущность под названием «Нигерия». Иджо дельты Нигера сражались за и против английского короля, освоили его язык, принимали его миссионеров – а те нередко принимали мученичество. Королевский язык преподавали в школе, на нем говорили на рынке и дома, беседы с легкостью переходили с иджо на английский и обратно, точно воду из тыквы в тыкву переливаешь. И говорили здесь как полагается, негромко и сочно, все слова, все слоги равновесны, равнозначимы. А не эти радийные гнусавые модуляции. Бесцветные би-би-сишные голоса, слащавые и слабые.

Английский, как мангровые рощи, глубоко пустил корни в мутных водах Дельты. Это и их язык, хотя большинство детей и многие взрослые в глаза не видали ойибо, как их называли игбо.

В основном ойибо наследили в дальней Дельте своими могилами. Кости мелких сошек – под простыми деревянными крестами, что давно завалились и теперь влажно гнили, зеленью на зелени проступали во мху. Но чаще надгробия каменные, прячутся меж африканских дубов, заросли и заплесневели до черноты. Мальчик бродил меж английских останков, меж каменных памятников ЕКВ Королевского военно-морского флота – Gloria filiorum patres,[23]23
  Слава детей – родители их (лат.), Притчи, 17: 6.


[Закрыть] – а рядом надгробия Королевской нигерийской компании и старый гранит Объединенной африканской. «Служа великой славе, 1895». В тот год британцы обстреляли Брасс-айленд. Учитель им рассказывал посреди уроков английской грамматики, законов иджо и зубрежки таблицы умножения. Говорили, что англичане, точно рассерженный бог, обрушили на остров железный дождь, за грех высокомерия убивали местных жителей десятками. Но и сами лишались жизни в тот день. Тут учитель улыбнулся:

– Они умирают, как и все мы.

Англичане даже не увезли с собой тела, прямо здесь и бросили. Ужасно оскорбили английских дувой-йоу, считал мальчик. Как обретешь покой, если в твоей родной деревне не справили обрядов? Ты же навеки обречен блуждать в тоске. Может, потому и ставят на могилы такие огромные камни – чтобы души не выкарабкались.

Остальные дети, которым прискучили войнушка и считалки, в любопытстве и страхе побрели за старшим на кладбище. Тот сомнамбулой бродил меж могил и едва их заметил, но затем что-то… случилось.

Лес за кладбищем… шевельнулся.

Ветер? А может, примерещилось. Порой так просто и не различишь границу между миром одже, материального и повседневного, и миром теме, духов на полпути. Перепутываются, как лозы, и не разберешь, где заканчивается один и начинается другой.

Мальчик тихонько дышал, смотрел на лес. Ждал.

Лес снова шевельнулся.

А затем – треск, проклятия, листва расступилась, и появилась фигура. На поляну вышел дылда с розовой обваренной кожей, в чем-то бежевом и замызганном, а за ним еще двое, у которых кожа нормальная. Эти двое нервничали, а заметив детей, что-то сказали – не по-английски, не на иджо, и мальчик понял, почему они на взводе. Они не иджо – игбо, им неуютно, они вдали от своего народа.

Розоволицый, впрочем, ничего не замечал. Отмерил шаги, сбросил с плеча связку длинных деревяшек – они упали, получилась тренога, на которую он привинтил маленький бинокль. Закатал рукава, снова застегнул – руки веснушчатые, покрытые светлыми волосками. Он уставил в бинокль глаза, выцветшие, как и его кожа.

Двое других – видимо, телохранители – встали с флангов, с наигранным безразличием наблюдая за детьми. Малышня столпилась за спиной вожака; все глядели, как странное создание вытащило блокнот, перетянутый резинкой, раскрыло его и что-то записало огрызком карандаша. Затем бледно-розовый обтер шею тряпкой, рукой провел по лбу. С волос капало.

Лишь тогда он заметил горстку детей.

– Здравья, – сказал он.

– Вы англичанин, – сказал мальчик, гордясь, что разобрался. Хотел спросить: вы приехали за английскими костями? Увезете их домой?

– Вы, деть, с деревни, йа? На не этой стороне?

Мальчик кивнул, и ойибо улыбнулся. Зубы у него были великоваты.

– Вот. – Он зарылся в обвислый карман рубашки, достал конфеты в вощанке. – Вот. Бери.

Отказаться было бы грубо; дети застенчиво подходили, а бледный по очереди ронял им в ладошки мятные леденцы в бумажках, словно лекарство раздавал.

– Диле,[24]24
  Извините (иджо).


[Закрыть] – сказал мальчик – извинился за неразговорчивость друзей. – Они думают, вы дувой-йоу. Английский призрак из могилы.

Бледный рассмеялся.

– Я не английский. И, казаться, призраки так не потеют. Видел таких призраков с красным лицом?

Мальчик рассмеялся, взрослый улыбнулся, был заключен странный пакт.

Другие дети тоже захихикали – вряд ли поняли, скорее, с облегчением выдохнули. Ойибо наклонился, постучал по раковине, нашитой на кармане.

– Не английский, – повторил он. – Голландский.

– Это далеко? – спросил мальчик. – Голландский?

– Очень далеко. Знаешь нефть? Нефть, йа? Странный мед – зовет разных мух. Африканеры. Италы. Французские. Техасские. Даже какие-то бельгийские, представь? – Он уверенно перечислял племена своих краев – мальчик мог бы так же перечислить своих: огони, эфик, ибибио, итсекири, опобо, урхобо, этче. Одни друзья, другие враги, одни родня, другие соперники; и все из Дельты.

Человек посмотрел на тропу у детей за спиной – тропу, что вела за взгорок мимо пушки. Лагуну отсюда не видно.

– Наверняка другие, – сказал он. – За нефтью гонят. Я честно первый, йа?

Мальчик кивнул, и бело-розовый совсем разулыбался. Показались еще зубы – бесконечные ракушечные бусы.

Дети видели газовые вспышки вдали, деревенские рыбаки замечали, как протоки густеют от тины из верхних ручьев. Все понимали, что с каждой газовой вспышкой ойибо подбираются ближе. Языки пламени вздрагивали над деревьями, подползали к деревне пунктиром. И теперь, похоже, ойибо наконец вышли из тени.

Нефть. Топливо.

Мальчик знал всякое топливо. Скажем, мать готовила на масле – на красном пальмовом масле жарилась почти вся пища. Из-за этого масла англичане обстреливали Брасс-айленд – так учитель сказал. Пальмовым маслом англичане смазывали технику, на нем работали их артиллерийские заводы, из него англичане делали мыло, свечи, даже рабов им кормили.

Но то было давным-давно, а сейчас ойибо интересовало другое топливо – то, что отец мальчика стирал с ладоней, наладив генератор, то, что просачивалось из речных русел, то, что превращалось в бензин для моторок или пылало в ночи. Столько белокожих москитов впивалось в тело Дельты – удивительно, что она до сих пор не слегла с малярией. Так говорил отец мальчика, а он был из тех сказителей, что врать не склонны.

Телохранители-игбо все больше нервничали. Как будто в любую минуту ждали нападения. Бледный человек, впрочем, на них внимания не обращал. Протянул мальчику руку. Тот ее пожал, как полагается у иджо – предплечье к предплечью.

– Тебя как зовут? – спросил человек.

У всего сущего есть имена.

– Ннамди, – сказал мальчик.

Игбо переглянулись. Ннамди – это не на иджо. Это с континента, на игбо, как у них. Отец в пылу нарек сына в честь другого Ннамди, первого президента, творца нигерийской независимости.[25]25
  Бенджамин Ннамди Азикиве (1904–1996), основоположник нигерийского национализма, стал президентом Нигерии в 1963 г. (первая нигерийская республика), а спустя три года смещен в результате государственного переворота Агуийи-Иронси.


[Закрыть]

– Принесет ему удачу, – настаивал отец, несмотря на женины возражения.

– Того Ннамди, – напоминала она, – сбросили военные.

Телохранителей это имя утешило – и напрасно: они не поняли, как далеко забрались на территорию иджо.

«Не нарушить пришел я, но исполнить»,[26]26
  Мф. 5: 17.


[Закрыть] – подумал Ннамди. Это из воскресной школы.

– Ну, Ннамди, – сказал ойибо, – приятно знакомиться. У тебя хороша улыбка. Если мы найти нефть, надеюсь, ты богатеть.

Нефть делается из живой материи. Мальчику объясняли в школе. Травы, звери. Все, что жило, может стать нефтью. Даже англичане. Или голландцы. В воскресной школе это называлось «претворение». Заставили написать мелом. Вино в кровь. Или кровь в вино? Взрослые на церковных собраниях вставали в очередь, чтоб отпить этой винной крови; может, размышлял Ннамди, англичане на кладбище тоже претворились в нефть. Может, по запаху английской винной крови Шелловец и шел по лесу – как охотник за раненым зверем.

За холмом – голоса, оклики.

– Вас искать, – сказал бело-розовый человек.

Мужчины звали детей в лагуну, велели поторапливаться, пока снова не обрушился ливень. А детей не видать. Дети бродили меж надгробий, беседовали с призраками, и рыба лежала сиротливо, распахнув рот, утопая в воздухе, и накатывал дождь.

– Нам пора, – сказал Ннамди, и человек кивнул.

Ннамди отправил детей бегом собирать ведра и миски. И сам пошел, но на взгорке остановился, крикнул:

– Ноао! – прощание и благодарность одним вздохом, от себя и от малышни.

Бледный человек ему помахал:

– Ноао! – Забавное у него произношение.

Лишь потом Ннамди сообразил, что человек так и не назвался – скрыл свое имя, как мятный леденец в рукаве.