Текст книги "Наглядные пособия"

Автор книги: Уилл Айткен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– А как ты эту штуку называешь? Оро изумленно смотрит на меня.

– Черепаха. Я называю ее Черепаха. Ну, еще бы.

Тормозим у подножия высотной башни, что выглядит одновременно внушительной и построенной на скорую руку: она мерцает, точно мрамор, облепленный липучим целлофаном. Машина медленно ползет вниз по бетонному пандусу – и вот мы снова на многоярусной парковке. Оро вводит нас с Гермико в тесный лифт.

Лифт поднимается – и мы выходим в небольшой сад-оранжерею. За узким каменным мостом – ресторан, сзади огражденный выгнутой стеной стекла. Женщина в кимоно поспешает нам навстречу и, тараторя и кланяясь, ведет нас не в глубину помещения, откуда пришла, а по периметру сада. Рядом с каменным фонарем она раздвигает тканевую ширму из волокна рами – там за длинным лакированным столом расселись девицы в полотняных костюмах, лощеные мальчики в белых рубашках, парочка захребетниц из фэн-клуба в свалявшихся шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, дабы защититься от губительного кондиционера, и группа мужчин средних лет в темных деловых костюмах. Едва мы вышагиваем из обуви и ступаем на татами, все они разражаются аплодисментами. Еще одно полотно выгнутого стекла обеспечивает нам невыразительный вид на ночную Осаку и освещенные краны гавани за нею.

Оро восседает на почетном месте в центре стола, я – слева от него, Гермико – справа. Бесконечные смены официантов в белых жилетах приносят подносы с едой, по большей части японской, хотя в одной из серебряных кастрюль с подогревом обнаруживается кок-о-вен [81]81
  курица в вине (фр.).


[Закрыть], а в другой – гора картофельного салата. Девицы в льняных костюмах прохаживаются насчет моих навыков в обращении с палочками и, подозреваю, что, прикрывшись салфетками, еще и непомерный аппетит мой вовсю обсуждают, в то время как сами себе подкладывают рыбью жабру там, прозрачный ломтик цуккини – здесь. Оро, вооружившись керамическим графином, лично заботится о том, чтобы моя чашечка для сакэ не пустела. По ходу трапезы меня представляют веем и каждому, кроме как мужчинам в деловых костюмах в дальнем конце стола. У тех, как я заметила, на лацкане пиджака – по крохотной квадратной серебряной булавке.

– Кто эти croque-morts [82]82
  служащие похоронного бюро (фр.).


[Закрыть]! – спрашиваю у Гермико.

– Кто-кто?

– Ну, служащие похоронного бюро в конце стола.

– Это мои менеджеры, – сообщает Оро.

– Так много, – вздыхает Гермико.

– И вовсе не много. – Вид у Оро обиженный. – Один занимается телевидением, один – кино, один – музыкой, один ведет бухгалтерию и один надзирает за остальными четырьмя.

– А ты еще и в фильмах снимаешься? – Хлопаю ресницами, давая понять, сколь глубокое впечатление он произвел на простодушную гостью с Запада.

– На моем счету – детективный сериал «Маку Хама: частный сыщик» и еще полным-полно рекламных роликов, ано [83]83
  вот (яп.).


[Закрыть]… – Он загибает миниатюрные пальчики. – «Карри “Камасутра”», «Солодовое виски “Скинфлинтс”», «Ароматизированные свечи “Жорж де ла Тур”». Кроме того, я делаю по три-четыре фильма в год. Только что закончил один. Ужасно крейзовый. Знаешь Джима Джармуша [84]84
  Джим Джармуш (р. 1953) – американский кинорежиссер. Его фильм «Более странно, чем рай» («Stranger Than Paradise», 1984) был отмечен «Золотой камерой» (приз за лучший дебют) на фестивале в Канне.


[Закрыть], ну, того, что поставил «Более странно, чем рай»?

Я киваю.

– Мой новый фильм в том же духе. Хочешь посмотреть? – Подливает мне еще сакэ.

– А то.

– Ты завтра свободна?

Гляжу через его плечо на Гермико.

– Надо ли нам сегодня возвращаться на гору Курама? Она качает головой.

– Уже слишком поздно. Мы можем заночевать здесь, если ты не против.

– В ресторане?

– Это отель, Луиза.

– О’кей, – говорю я Оро. – Съездим поглядим завтра твой крейзовый фильм. Он на японском?

Он кивает.

– Я перескажу тебе сюжет.

– Нет проблем. Мне Гермико переведет.

На краткое мгновение он смотрит на меня – глаза в глаза. Его глаз прочесть не могу – они все равно что из обсидиана, но что-то подсказывает мне, что он здорово обломался.

Когда официанты приносят чайники с зеленым чаем, Оро извлекает из внутреннего кармана блейзера пачку сигарет и протягивает ее мне.

– Что это за марка?

Он демонстрирует мне бледно-голубую этикетку: «НЕВОЗМОЖНЫЕ СИГАРЕТЫ».

С помощью маленькой нефритовой зажигалки дает мне прикурить. Ловлю его – ну, почти ловлю – на разглядывании жемчужины.

– А ты в Японии давно, Луиза?

– Нет, я…

Тканевые ширмы из волокна рами расходятся в разные стороны, и возникает еще один официант, неся в руках пагоду пустых тарелок; между тарелками торчит по полоске бумаги. Водружает пагоду на стол между нами с Оро, наклоняется, шепчет что-то Оро на ухо.

– Автографы для кухонного персонала, – поясняет мне Оро. Официант вручает ему ручку, и Оро двигается сверху вниз от тарелки к тарелке, подписывая свое имя – по-английски – на каждой бумажной полоске.

Закончив, он встает. Менеджеры, столпившиеся у выгнутого окна, жестом зовут Оро присоединиться к ним. Мы с Гермико неслышно идем за ним через татами, и я вдруг понимаю, что вид в окне уже другой: гавань исчезла, вместо нее – освещенный огнями замок, что Гермико показала мне из такси целое столетие назад. Вращающийся ресторан. В Летридже, на вершине «Трэвел-Лодж» тоже такой есть. У меня аж голова закружилась. Кто скажет, что Луиза Пейншо – деревенщина неумытая?

Стоим у окна рядом с менеджерами, те глядят вниз, на землю. Тридцатью этажами ниже – тысячи и тысячи поклонников Оро, все смотрят вверх.

– Пора идти, – говорит Оро и оборачивается к Гермико: – Ты остаешься здесь?

– Все уже улажено, – говорит Гермико.

Он дважды кланяется – и исчезает в вихре «бар-берри» [85]85
  Непромокаемое пальто из ткани «барберри».


[Закрыть].

13
Утрата

Жемчужина исчезла. Своего рода облегчение – проснуться в незнакомом отеле и обнаружить, что лоб твой безупречно гладок. Пока это длилось, было очень мило – да только уж больно серьезная ответственность.

В десять в мою дверь звонит парень в бежевой полушинели. Звонок играет первые аккорды «Зеленых рукавов» [86]86
  Популярная старинная английская песня, известна с XVI в.


[Закрыть]– на вибрирующих электронных модуляциях. Надеваю респектабельный костюм учительницы из «Чистых сердец», а переливчатое «автокамерное» платье заталкиваю обратно в желто-желатиновый пакет.

У тротуара на холостом ходу пыхтит «бентли». Гермико машет мне с заднего сиденья, в одной руке – бутылка «Вдовы Клико». Усаживаюсь рядом с нею.

– А где Оро?

Она извлекает пробку и разливает вино по двум высоким хрустальным бокалам.

– Он присоединится к нам в студии.

– Это где-то здесь?

– В Токио.

– И мы попремся черт знает куда, до самого Токио, только ради гребаного фильма? Да туда же несколько часов езды!

Гермико вкладывает мне в пальцы хрупкую ножку бокала и зажимает их для верности.

– А еще говорят, будто японцы отдыхать не умеют. Сегодня воскресенье, Луиза, – тебе позволено порезвиться.

«Бентли» довозит нас до небольшого аэродрома к югу от Осаки. Машина выезжает прямо на бетонированную площадку перед ангаром – такое я только в кино видела-и высаживает нас перед черным вертолетом: огромный серебряный винт уже вздрагивает.

На пилоте – рыболовная шляпа, украшенная флюоресцирующими блеснами. На воротнике летного комбинезона красуется круглый эмалевый значок с вытисненной на нем стилизованной улыбкой Оро. Гермико предлагает плеснуть ему шампанского в серебристую чашку от термоса; он качает головой.

Должно быть, я задремала. Мы зависаем над лабиринтом переплетающихся улиц, таких узких, что я различаю лишь снующих пешеходов, и тут и там – пригнувшаяся фигура на мотике или скутере проносится между оранжевыми или желтыми навесами магазинов, выстроившихся вдоль дороги. На нас надвигается низкое кирпичное здание – акры и акры посыпанной гравием крыши. Вскорости приземляемся в середине пустой парковочной площадки, обнесенной сеткой – такой тонкой, что она блестит как серебряное кружево.

В практичном фойе мы с Гермико переобуваемся в серые бумажные тапочки. Толстуха в стеганом серебристом комбинезоне ведет нас по бесконечным коридорам, отделанным зеленым кафелем, – и вот наконец и он, вдалеке, стоит перед дверью, обитой простеганной черной кожей. Он один. В жизни не видела его одного. Ну, на сцене в Осаке, но о каком одиночестве может идти речь в окружении тысяч и тысяч поклонников? Похоже, еще более миниатюрный – если такое возможно; искусственно надставленные плечи темно-синего шелкового костюма подчеркивают тонкость талии и отсутствие бедер. Без эскорта Оро, вопреки ожиданиям, вовсе не выглядит потерянным. Напротив, кажется еще более самодостаточным, даже неуязвимым. В жизни не встречала человека настолько цельного. До чего трудно его не возненавидеть.

Мы, как водится, раскланиваемся, он сверяется с часами.

– Не начать ли нам? Я так рад, что вы смогли приехать. – И открывает обитую дверь.

Узкая комнатка, застеленная ковром, пять рядов плюшевых театральных кресел, все пустые. Он ведет нас к последнему ряду.

– А можно, мы сядем впереди? – говорю я. – Для меня кино – не кино, если я не в первом ряду.

– Пожалуйста. – Оро отступает в сторону: дескать, давай, веди.

Свет гаснет.

– Надеюсь, тебе понравится, – шепчет мне на ухо Оро. Затем поворачивается и шепчет что-то Гермико. Гермико хихикает.

На что это похоже? Все происходит в одной-единственной комнате с выкрашенными белой краской стенами. В течение первых десяти минут – никакого Оро. Паренек в роговых очках самозабвенно барабанит по клавиатуре компьютера. Симпатичная девушка в коротеньком блестящем платьице приносит ему чай. Друг с другом они почти не разговаривают.

Девушка уходит, и с экрана компьютера сходит Оро – нагой, золотистая кожа припорошена рисовой пудрой, волосы выкрашены в белый цвет (видимо, это и есть отсылка к Джиму Джармушу). Компьютерщик и Оро тут же нашли общий язык, хотя вот девица, приносящая чай, похоже, в упор его не видит. Целыми днями они с компьютерщиком попивают чаек из одной и той же чашки. Все это подается с точки зрения компьютерщика, так что то и дело следуют замедленные кадры с Оро: Оро полулежа, в лимонно-желтом свете; Оро напротив грубо оштукатуренной стены, подсвеченной так, чтобы в точности воспроизвести оттенок зеленого чая; Оро, лежащий навзничь на татами, бездумно глядя на потолок.

На протяжении оставшейся части фильма компьютерщик ненавязчиво подбирается все ближе к присыпанному рисовой пудрой привидению. Постепенно они становятся похожи друг на друга – компьютерщик избавляется от очков, красит волосы в белый цвет и заводит привычку в жаркие дни разгуливать без рубашки. В кадрах крупным планом профили их все сближаются и сближаются – гигантские, точно сходящиеся планеты. Шеи их поблескивают от испарины, кожа безупречная – черт возьми, даже пор не видно – на широком-то экране. В это самое мгновение в комнату входит девушка, та, что с чаем. Не замечая компьютерщика с Оро, устроившихся на полу в темном уголке, она садится за компьютер и рассеянно тыкает в клавиши. Белые волосы Оро вспыхивают ярким светом, он перетекает, исчезает с экрана. Последние десять минут фильма – это перемежающиеся кадры крупным планом, то Оро, то девушка с чаем, в пароксизме экстаза, хотя друг с другом они не соприкасаются и в одном кадре вместе не появляются. Синтезаторное музыкальное сопровождение нарастает, вырывается из-под контроля. Компьютерщика нет вообще.

Зажигается свет. Неужто эта проблема с пропорциями будет всегда? Я только что видела перед собою его лицо высотой в десять футов, а теперь мне в глаза пялится золотой шарик размером с мускусную дыню.

– Ну, Луиза, и как тебе мой новый фильм?

Гляжу через его плечо на Гермико – не подскажет ли чего. Способен ли этот парень здраво воспринимать критику? Лицо Гермико абсолютно непроницаемо. Ну да покажите мне парня, которому по душе, когда его критикуют – или который хотя бы с этим стерпелся.

– Мне очень понравилось. Хотя не уверена, много ли я поняла. Девица с чаем – это дань благопристойности, так?

– Благопристойности? – Оро потирает руки, точно леди Макбет.

– Компьютерщик на тебя явно «запал».

Короткая пауза. Оро глядит на Гермико, та повторяет «запал» – и еще несколько пассажей на японском. Лицо Оро взрывается смехом. Он толкает меня в плечо крошечным кулачком.

– Луиза, ты поняла! Что ты за умница!

А чего тут непонятного-то? Прямо как с фильмами Риты Хейворт, когда от начала и до конца она распоследняя потаскушка, вплоть до самого эпилога, а в эпилоге выясняется, что люди просто неверно истолковали ее поступки и распоследней потаскушкой она в жизни не была. Внезапно она появляется в скромном костюмчике и шляпе с большими прямыми полями на блестящих волосах, тенетах страсти, и покидает дом с каким-нибудь там рыцарем без страха и упрека, каковой усаживает ее в свой «паккард» и увозит в Коннектикут, где она обзаведется двумя чудесными детишками и душевной горничной-негритянкой, конфиденткой и источником моральной поддержки в трудный час.

Гермико выходит поискать туалет. Я стою рядом с Оро, слушаю, как пошаркивают по кафельному полу мои бумажные тапочки.

– Как насчет со мной поужинать? – спрашивает он.

– С удовольствием.

– Так я заеду за тобой в отель в восемь. – Он глядит на часы. – А сейчас у меня встреча с менеджерами.

Я в недоумении.

– В мой отель в Осаке? Но мы выписались сегодня утром.

– В твой здешний отель. Все уже улажено.

– Но мне нужно вернуться в Киото: у меня завтра с утра занятия.

– Все уже улажено. – Он низко кланяется. – Попрощайся за меня с Гермико. – И исчезает за углом.

Гермико раскинулась на моей кровати. Дверца мини-бара открыта, она откупорила «Реми Мартин» и жадно пьет прямо из бутылки. Сбрасывает крышку с обувной коробки и извлекает на свет пару серебристых ботинок «эльф».

– Не помню, чтобы я их покупала.

– Ты и не покупала. Я купила их для тебя, пока ты примеряла прозрачную куртку с «Desiderata» через всю спину.

– Луиза, ты просто душечка. – Она садится, всовывает босые ножки в мягкие ботинки. – Как влитые. Обычно мне трудно подобрать обувь – у меня такие толстые лодыжки.

Ага, точно.

– Как тебе? – Разворачиваюсь от зеркала, чтобы она могла лучше рассмотреть платье, присмотренное мною в районе Омотесандо. Ничуть не «авторская модель» вроде той, что мы купили в Киото, самое что ни на есть простенькое платье из гофрированного креп-сатина за 150 000 иен.

– Даже не знаю. – Гермико вновь прикладывается к коньяку. – Бывают такие вещи, как слишком простое, слишком классическое… С твоей кучерявой гривой ты рискуешь походить на коринфскую колонну. Примерь-ка вот с этим. – Она кидает мне темно-фиолетовое бархатное болеро.

– Да оно ж на меня не налезет.

– Я купила его для тебя, пока ты шляпки примеряла.

– Ты «молоток», Гермико. – Болеро сидит идеально, а заодно и грудь стягивает и даже приподнимает. – Ну, как тебе?

Она потягивается и зевает.

– Самое оно. Я, пожалуй, сосну чуток. Удивительно, до чего выматывает хождение по магазинам.

– Оро сказал, что заедет в восемь.

Она сворачивает подушку вдвое и подсовывает ее под голову.

– Не уверена, что мне стоит идти. Он хочет побыть с тобой, Луиза.

– Он твой друг – а я так, сбоку припека. Она накрывает голову второй подушкой.

– Разбуди меня без четверти.

В фойе – плавательный бассейн. Выходишь из лифта на пандус, огибающий цилиндрический стеклянный резервуар. Мальчишка-японец в блестящих черных плавках скользит под водой рядом со мною, пока я спускаюсь по пандусу.

Внизу – гостиная, заставленная изогнутыми скамейками, обитыми черной кожей. Оглядываюсь в поисках телохранителей в полушинелях. Скамьи пусты – если не считать длинноволосого типа в проволочных очках и с тощей козлиной бородкой, что почитывает «Абитаре».

– Привет, Луиза, – говорит он.

– Оро.

– Ты меня не узнала. – Он встает, но, вместо того чтобы кланяться, приподнимается на цыпочках и целует меня в щеку. Край его черного дождевика волочится по мраморному полу.

– Не узнала.

– Здорово. – Ужас как доволен собой.

– Гермико сейчас спустится.

– Гермико? – Он наклоняет голову, словно напрочь позабыл, кто это. – Тебе отель понравился?

– Да, очень классный.

Внезапно разводной мост поднимается. Когда я вошла в гостиную, Оро светился изнутри – дом открыт, заходи. А теперь – приблудная кошка. Что я не так сделала?

– Оро-сан! – Гермико в серебристых ботиночках «эльф» сбегает вниз по пандусу.

– Гермико-сан. – Он кланяется низко, но резко. Отрывисто.

– Куда пойдем? – спрашивает она.

– Ресторан тут, в двух шагах. – Оро направляется к стеклянным дверям, что выходят на улицу, и даже не оглядывается проверить, идем ли мы следом.

– Классная маскировка! – шепчет мне Гермико. Двери плавно расходятся, мы выходим вслед за ним на тротуар.

– Эй, вы только гляньте, да это ж Фу Манчу [87]87
  Персонаж серии романов английского автора Сакса Ромера (1883–1959), зловещий злодей-китаец, борющийся за мировое господство, персонификация «желтой опасности», то есть экспансии с Востока («Дочь Фу Манчу» (1931), «Маска Фу Манчу» (1932), «След Фу Манчу» (1934) и т. д., всего – более двух десятков книг).


[Закрыть]! – Гопа американских моряков замедляет шаг, вот они скользнули по Оро взглядами и фланируют дальше по улице, гогоча над крошкой-япошкой в длинном черном плаще.

Оро словно не замечает, хотя лицо его потемнело едва ли не под цвет плаща. Мы гуськом семеним за ним по тротуару, увертываясь от туристов с Запада и групп японских бизнесменов, уже «тепленьких» – видать, пропустили стаканчик-другой.

– А эта часть Токио называется как-нибудь? – окликаю я Оро.

– Роппонги, – бросает он, не потрудившись даже обернуться. И спешит дальше; плащ развевается за плечами.

Он останавливается перед монолитом черного мрамора, в который вставлена узкая дверца черного стекла.

– Вот здесь. А меня вы извините. У меня голова ужасно разболелась. Боюсь, мне лучше пойти домой, нежели вам вечер портить. Будьте добры, поужинайте как мои гости. Столик заказан на имя мистера Дина.

И он исчезает, прежде чем я успеваю придумать достойный ответ.

Мы с Гермико стоим рядышком и смотрим на наши отражения в черном мраморе.

Сидим в обтянутой винилом кабинке на нижнем этаже заведения из разряда «цыпленок-гриль», изучаем простеганные бархатом меню. Монолит черного мрамора, где Оро заказал столик, выглядел так, словно сдерут там с тебя на порядок больше, нежели оно того стоит, а у меня, например, с этим делом проблемы. По правде говоря, ощущение такое, словно мне отвесили пощечину, причем непонятно за что. Но я напомнила себе, что здесь – чужая страна, и, невзирая на то что щеки пощипывает от унижения, ни в чем нельзя быть уверенной. Гермико тоже помалкивает, так что решаю проверить свою гипотезу.

– А что, это охрененное хамство или где? Гермико не поднимает глаз от меню.

– Что именно?

– То, что он выкинул.

– О, – она улыбается про себя, точно что-то вспомнила, – к этому привыкаешь.

– Я привыкать отказываюсь. Приглашает нас на ужин, а потом «кидает». И вообще кто такой мистер Дин?

– Джеймс Дин [88]88
  Дин Джеймс (1931–1955) – американский актер с крайне скандальной репутацией; в 24 года погиб, разбившись на «Порше-Спайдер-550». Фильм «Бунтовщик без причины» Николаса Рея, где Дин сыграл главную роль, впоследствии стал манифестом целого молодежного поколения.


[Закрыть], – поясняет Гермико, скорее обращаясь к меню, нежели ко мне.

– Держите меня четверо. В Оро четыре фута росту, большую часть своей жизни он тратит на поклоны – вот уж действительно «Бунтовщик без причины»!

Гермико закрывает меню.

– Ему позволено быть грубияном, даже нонконформистом.

– Держу пари, он даже улицу переходит, страшно сказать, на красный свет.

Гермико глядит на меня ничего не выражающим взглядом: подошла официантка…

– Ты уже выбрала?

– Думаю, возьму телячьих ребрышек, а к ним имбирное тофу.

Гермико излагает наш заказ официантке; платье ее – из той же темно-алой ткани с ворсистым рисунком, что пошла на обложку меню.

– Это я виновата. Не надо было мне приходить.

– Что еще за фигня?

– Ему хотелось побыть с тобой, Луиза.

Официантка возвращается и швыряет на стол две пластмассовые глазурованные чашки с разноцветным овощным салатом.

– А почему бы ему так и не сказать напрямую?

– Это прозвучало бы грубостью. Если ты и так знаешь, чего ему надо, зачем ему вообще что-то говорить?

– А мне казалось, ему дозволено быть бунтарем.

Гермико одаривает меня взглядом из тех, с которыми я здесь на каждом шагу сталкиваюсь, а понимать начинаю только теперь. Означает он примерно следующее: «Даже если я объясню, все равно ты не поймешь, ты ведь не японка». А вслух говорит:

– Высказываться начистоту вовсе не считается у нас бунтарством; это просто-напросто глупость.

Мой рот набит салатом, слаще которого я в жизни своей не пробовала.

– Охрененно это все достает.

– Знаю. – Гермико накрывает мою руку своей. – Можно говорить начистоту?

– Да хоть от кого-нибудь бы дождаться!

– Я не уверена, что ты вполне понимаешь ситуацию.

– Какую еще ситуацию?

– Ну, насчет твоего романа с Оро.

– Кто сказал, что у меня с ним роман?

Гермико берет в руки пластмассовые палочки и снова откладывает их на стол.

– Нечего изображать наивность. Я видела, как ты вела себя на его концерте. Я видела, как он смотрел на тебя за кулисами. Ты просигнализировала готовность, и он тебя «подцепил».

– Я должна чувствовать себя польщенной?

– Как тебе угодно.

– Гермико, ты с ним трахаешься?

Она пытается изобразить, будто до глубины души шокирована, но не выдерживает и разражается смехом.

– В Японии таких вопросов задавать не принято.

– Значит, трахаешься.

– Мы – как брат с сестрой.

– Которые трахаются.

– Луиза! Я склонна думать, что Оро много кого трахает – уж кто бы там ему ни приглянулся.

– Мальчик мне по сердцу.

– Но если ты выберешь его, а он выберет тебя, назад хода не будет.

– Ты сказала, он может делать все, что захочет.

– У тебя – свои представления о свободе. Здесь они неприменимы. Он – маленькое божество, обладающее огромной властью. Но его поклонники, все те, кто дает ему эту власть… они им питаются.

– То есть ты мне советуешь держаться от него подальше.

– Если ты принимаешь Оро, то его историю ты тоже принимаешь. Его миф. Ты становишься персонажем в его драме.

Я хлопаю рукой по столу и разражаюсь громким смехом. Пластмассовые глазурованные чашки со стуком подпрыгивают.

– Тоже мне, удивила. Театральный педик, фу-ты нуты! Я на сцене не первый год, так что этот типажик с первого взгляда распознаю, Гермико, лапушка. Торонто звездами битком набит. Я просто хочу поиметь его, я вовсе не собираюсь входить в его созвездие на веки вечные. Гермико коротко кланяется.

– Мне так приятно, что ты прояснила свою позицию. Да уж. Может, она просто в толк не возьмет, как это ее безупречного божка влечет к бабище настолько здоровущей, что она его целиком проглотит, не поморщится. Что ж, не одна ты в поле кактус. Я тоже этого в упор не понимаю. Он – само совершенство, а я… ну, что я? Луиза-Луиза, подлиза, сырник снизу. Может, он рассчитывает, что благодаря такому контрасту еще больше выиграет в глазах публики. А то ему это нужно!.. По большей части я вообще стараюсь не думать о том, что происходит. Я – из тех девушек, что слушаются пизды. С остальным разберемся позже.

Гермико постукивает серебристым ноготочком по скатерти «Формика».

– Луиза, очнись! Ты где?

– Я здесь.

– Официантка хочет знать, что не так с ребрышками. Поднимаю взгляд на недоуменное лицо ворсопечатной официантки. Как давно она тут торчит?

– Скажи ей, что все дженки-дженки, просто жадность фраера сгубила.

Официантка пожимает плечами и уносит мою полную до краев тарелку прочь.

– Мыслями ты где-то далеко. – Гермико легонько касается моей руки подушечками пальцев. – И такая печальная.

– Печальная? Вот уж нет. Просто устала немного. – Когда я надумаю взгрустнуть, я ей первая об этом скажу, уж не сомневайтесь!

В темном-темном гостиничном номере, темной-темной ночью, в самый разгар моих непроглядно-темных снов звонит телефон. На цифровых часах алым высвечивается 3.14.

– Простите, пожалуйста, вам звонят, – сообщает мягкий женский голос.

Как правило, если слышишь телефонную трель, именно к такому выводу и приходишь.

Синтезатор выводит первые аккорды «Пришлите клоунов».

– Привет, это Оро.

– Оро, на дворе гребаная ночь.

– Ты спишь.

– Нет, разговариваю по гребаному телефону.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Могли бы сделать это и раньше, еще в ресторане, мистер Дин.

– Луиза, ты на меня очень злишься?

– А хули нет.

– Хули нет, – бормочет он, пробуя слова на вкус. – Я ужасно извиняюсь. Мне так хотелось тебя увидеть, но только тебя. Понимаешь? Не Гермико – Гермико я все время вижу. Она мне как сестра.

Его грудной голос звучит совсем тихо: приходится напрягать слух, чтобы разобрать хоть что-нибудь. Актерам этот трюк отлично известен: если зритель боится чего-то недослышать, он же на самый краешек сиденья сползет. А еще в этом голосе звучат мурлыкающие интонации… нет, это было бы слишком просто, скорее низкий гуд, от которого вибрирует все мое существо.

– Понимаю.

Какого фига с ним спорить, или бранить его, или заставлять чувствовать себя распоследней свиньей из-за этой его дурацкой выходки? Против идеального, всепоглощающего себялюбия ничего не сработает. Да какого хрена, он же актер, он изобразит все, что мне нужно. В жизни не встречала человека настолько «прозрачного». А это вам не фунт изюму, верно?

– Луиза?

Да здесь я, никуда не делась. И вовсе я не позабыла, что он – на другом конце провода, просто шелест его дыхания меня загипнотизировал.

– Да, Оро.

– Я хочу с тобой увидеться.

– Прямо сейчас? Ты где?

– На крыше.

– Моего отеля? Он хихикает.

– Нет. Я сплю.

– Завтра? Ну пожалуйста/

– Завтра я возвращаюсь в Киото. На твоем вертолете, рано утром. Мне завтра на работу.

– Мне тоже. А завтра вечером ты свободна?

– Сейчас сверюсь с расписанием.

Он ждет. Выслушиваю еще несколько тактов его дыхания.

– Думаю, что смогу уделить тебе время. После работы.

– Можно, я приеду к ужину?

– Нет! – Еще не хватало для него стряпать. С этого мы начинать однозначно не будем! – Приезжай после ужина. Около десяти.

– Спасибо, Луиза. Сайонара [89]89
  До свидания (яп.).


[Закрыть].

Сайонара. Ох, хрен с тобой. То есть буквально.

Задремать так и не удалось. А может, удалось. На дрему не похоже, вот в чем дело, но чему и быть, как не дреме – по крайней мере секунда здесь, миллисекунда там, вполне довольно, чтобы прокрутить мой сон-путешествие. Не знаю, с какой стати я так его называю, потому что никакого путешествия не было. Я готовлюсь к отъезду, на сдвинутых вместе односпальных кроватях – с полдюжины открытых чемоданов, внизу на улице сигналит такси. Шофер жмет и жмет на гудок в ночи, а я ну вот ничуточки не готова. Не могу найти туфли или нахожу, а они все в засохшей грязи или каблук отваливается. Не могу найти любимую юбку, и парадного платья, и самых прозрачных трусиков; либо нахожу, а на них пуговиц не хватает, они изорваны, заляпаны какой-то дрянью. Шатаюсь туда-сюда по коридору, ищу иголку с ниткой, пятновыводитель, дорожный тостер, который подключается к прикуривателю машины – можно подумать, у меня когда-нибудь была машина. Снова и снова звучит гудок, и я не от печали или тому подобной патетической ерунды, а просто от досады начинаю плакать. Плачу навзрыд – не только глазами, но всеми моими отверстиями. Соски сочатся слезами.

Просыпаюсь. Сушняк жуткий. Разочарована, зато с облегчением осознаю, что по-прежнему владею собой. Знаю: мне приснился этот сон, потому что все начинается сначала. А я не готова. Да будь и готова, все равно такие вещи добром не кончаются. Надо уезжать – гудок гудит, – но не могу.

С двенадцати-тринадцати лет – ну, посмотрим правде в глаза, с двух-трех – я отлично знала, куда ведет так называемая любовь. Жадные взгляды, жаркие руки, невыразимое наслаждение, оборачивающееся бездонной пустотой. Они хотят, ты хочешь, порою одного и того же, порою разного, порою всего сразу, их мечты столь же ярко окрашены, как и твои, но они не твои и твоими никогда не станут. Встречаешься на равнине, что опрокидывается и меркнет, в то время как ты на ней живешь, это плотское равновесие, орошаемое надеждой и ложью. Уже в самом начале невозможно не видеть маячащий вдали конец. Я бы сказала ему «пойди прочь», если бы голос не отказал. Я-то думала, что я уже выкарабкалась, стряхнула с себя это все. После Питера – как ему шло его имя! – после его нежданного бегства и моего затянувшегося пребывания в ред-риверском Доме для неуравновешенных, я уж думала, что в жизни больше не загремлю в это место. Секс, да, разумеется, как же без секса, трахаешься в хвост и в гриву, чтоб система работала. Не больше. Никаких тебе перекрестков, никаких тебе встреч двух взмокших, изголодавшихся душ. Сама по себе – так держать, одиночество всегда предпочтительнее… Скажем, я – за изоляцию, ограждающую меня от цветистых любовных утрат.