Текст книги "Озерные арабы"

Автор книги: Уилфрид Тесиджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Значит, ты – один из нас.

Когда с едой было покончено, мы снова вымыли руки и нам подали кофе и чай.

Заметив, что Фалих не сводит глаз с моей винтовки, я протянул ее шейху и спросил, какого он о ней мнения, так как все арабы интересуются оружием и разбираются в нем.

Фалих вскинул винтовку на руке, прицелился, сказал, что это хорошая винтовка (каковой она и была на самом деле), и спросил, сколько она стоит. В конце концов, как я и надеялся, он заговорил о моих планах, и я сказал, что хочу направиться на озера, чтобы познакомиться с маданами – жителями района озер.

– Это легко устроить. Я отправлю тебя в Эль-Кубаб. Это большая деревня в центре озерного края, оттуда привезли тростник для моего мадьяфа. У моего отца, шейха Маджида, там есть представитель, и, если ты захочешь переночевать, у него найдется подходящий дом. В Эль-Кубабе ты сможешь увидеть, как живут маданы: вокруг нет ничего, кроме буйволов, тростника и воды. Передвигаться можно только в лодке – кругом ни клочка сухой земли. Если ты захочешь поохотиться, там сейчас еще есть утки.

Я поблагодарил его и тут же объяснил, что надеюсь провести среди маданов несколько месяцев.

– Эль-Кубаб – хорошая деревня, и у Саддама есть мадьяф, но маданы живут не лучше своих буйволов, – продолжал Фалих. – Их дома стоят наполовину в воде и кишат комарами и мухами. Если ты рискнешь устроиться в одном из них на ночлег, не исключено, что ночью тебе на голову наступит буйвол. Маданы – бедняки. У них нет достойной еды, вся их пища – рис и молоко. Лучше оставайся здесь, отсюда ты сможешь посещать озера, когда тебе захочется. Я могу устроить тебя с удобствами, этот дом – твой на столько времени, сколько тебе понадобится. У меня есть лодки и люди, они могут отвезти тебя куда угодно. Проводи ночи здесь, а дни – на озерах. Это самое разумное.

Я сказал, что в прошлом году уже провел на озерах несколько дней в обществе консула из Амары. Сейчас я вернулся потому, что мне интересны маданы и я хочу узнать их лучше; этого можно добиться, только живя среди них.

– Я всю свою жизнь путешествовал по необжитым местам и привык к отсутствию комфорта. Последние пять лет я провел в Руб-эль-Хали.[5]5
  Руб-эль-Хали, пустыня на юго-востоке Аравийского полуострова, отличается особо суровыми условиями.


[Закрыть] Это было нелегко – ни еды, ни воды. Здесь по крайней мере воды сколько угодно.

Фалих рассмеялся.

– Да, видит Аллах, у тебя не будет недостатка в воде. Тебе придется спать в воде. Странные вы люди, англичане! С меня хватает и одной ночи на озерах, когда я вынужден бывать там по делам. Я не ночую там ради удовольствия. Как бы то ни было, оставайся у меня до завтра, я устрою охоту на кабанов. На следующий день я отправлю тебя в Эль-Кубаб и велю Саддаму позаботиться о тебе. Если хочешь, сегодня вечером можем прогуляться по полям, может быть, нам удастся подстрелить несколько куропаток. А сейчас я тебя оставлю, чтобы ты отдохнул.

– Тебе доводилось когда-нибудь охотиться на кабанов? – спросил Фалих. – Будь осторожен – они опасны. На прошлой неделе кабан напал на человека, осматривавшего свои посевы, и убил его. Сомневаюсь, чтобы сегодня мы увидели хотя бы одного, а вот куропатки нам наверняка попадутся.

Мы шли друг за другом по гребню дамбы, ограждавшей широкий ирригационный канал, к пальмовой роще, которая темнела на фоне неба. Это возведенная руками человека дамба приподняла нас над бесконечной аллювиальной равниной Южного Ирака. К востоку эта равнина простирается на 100 миль, к Иранскому нагорью; к югу – на 150 миль, к морю; на севере она тянется 200 миль, до Багдада; на западе, за Евфратом, она переходит в пустыни Аравии. То и дело нам приходилось перепрыгивать через проходы, прорытые в дамбе, по которым вода поступала на лежащие под нами поля. Некоторое время мы пробирались под сенью пальм сквозь заросли колючего кустарника высотой в три-четыре фута, затем вышли на более открытое место. Здесь земля была покрыта скользким белым налетом, на ней рос какой-то кустарник, приспособившийся к солончакам. Мы спугнули несколько черных куропаток, но они были очень осторожны и не подпустили нас на выстрел. На обратном пути мы видели трех уток. Они летели очень высоко, возвращаясь с озер. Фалих выстрелил и подбил одну. Я поздравил его, подумав, впрочем, что это было случайное попадание. Однако потом я узнал, что Фалих – отличный стрелок.

Мы вернулись в деревню в сумерках. В мадьяфе горела лампа, подвешенная на шнуре к потолку. В доме сидело полдюжины парней. Фалих сотворил вечернюю молитву, повернувшись лицом ко входу, поскольку мадьяф, как всегда, был обращен входом к Мекке. Мусульманам положено молиться на рассвете, в полдень, в послеполуденное время, на закате и еще раз двумя часами позже. Но в этих краях мало кто молился вообще, а если и молились, то в основном старики. Окончив молитву, Фалих послал слуг за едой. Обед почти не отличался от предыдущей трапезы, если не считать жареной баранины вместо курицы и кусочков мяса в тушеных овощах. Вскоре после обеда слуги, убрав посуду, вернулись, нагруженные матрасами, валиками и тяжелыми стегаными одеялами, подбитыми зеленым, красным или желтым шелком. Двое стариков все еще были в мадьяфе, они оставались на ночлег. Фалих приказал одному из юношей взять ружье и охранять дом до рассвета, пожелал мне доброй ночи и ушел в кирпичный дом, где он жил со своей семьей.

Юноша погасил лампу, выпил остатки кофе и сел у очага, время от времени вороша головешки. У него было несколько монголоидное лицо с тяжеловатыми чертами, очень красивое. Когда один из стариков начал храпеть, юноша стал громко будить его. Старик с ворчанием повернулся на другой бок, но через несколько минут снова захрапел. Юноша сказал мне с улыбкой:

– Старики всегда храпят.

3. Охота на кабанов

Старый кахвачи Абд ар-Рида появился в предрассветных сумерках и разжег огонь. Помещение быстро наполнилось дымом. Юноша уже ушел. Старики поднялись, откашливаясь и отплевываясь. Совершив ритуальное омовение, они помолились и склонились над очагом. Мне показалось, что холодно, и я не стал вылезать из-под одеяла, пока двое слуг не пришли, чтобы умести постельные принадлежности. Тогда я присоединился к остальным, и мне подали чашечку кофе. Слуга принес завтрак – тонкие лепешки из рисовой муки на сплетенной из травы тарелке и горячее подслащенное молоко в чайнике – и поставил еду на ковер перед нами. Поднимающееся солнце уже позолотило колонны у входа.

Через час-другой пришел Фалих, сопровождаемый группой вооруженных соплеменников, чтобы взять меня на обещанную охоту на кабанов. Но сначала все напились кофе.

Я оказался в одной лодке с Фалихом и его сыном. Это была прекрасная лодка, рассчитанная на двенадцать человек. Тридцати шести футов в длину, но всего три с половиной фута в самой широкой части, она имела деревянную обшивку вгладь, а снаружи была покрыта ровным слоем битума. Носовая часть безупречной линией изгибалась вперед и вверх, образуя длинный и тонкий форштевень; корма тоже поднималась изящной дугой. Кормовая и носовая части были крыты палубой, каждая на два фута. На расстоянии в одну треть длины от кормы находилась банка, а на расстоянии в одну треть длины от носа борта соединял бимс. Днище лодки покрывал съемный настил. Верхняя часть шпангоутов была обшита изнутри досками, прибитыми к шпангоутам пятью рядами гвоздей с плоскими круглыми шляпками диаметром в два дюйма. Эти декоративные гвозди были отличительным признаком таррады, которую полагалось иметь только шейхам. Много лет спустя я увидел в Осло хранящиеся там ладьи викингов, и они сразу напомнили мне таррады озерных арабов. Оба типа лодок отличаются лаконичной красотой линий.

Четыре человека, двое на корме и двое на носу, вели лодку вперед, отталкиваясь шестами. Они ритмично и слаженно двигались, погружая шесты в воду с одной стороны лодки и синхронно перенося их на другую, когда это было необходимо. Их ружья и плащи лежали в лодке подле них. У каждого был туго набитый патронташ, а на поясе висел изогнутый кинжал с узким лезвием.

Озера начинались тремя милями ниже мадьяфа Фалиха. Приближаясь к ним, мы миновали большую деревню, тянувшуюся примерно на 200 ярдов по левому берегу протока. Дома из циновок, прикрепленных к тростниковым аркам, располагались параллельно берегу, иногда совсем близко друг к другу. Перед домами стояли на привязи несколько телят, тут же бродили буйволицы. Я заметил двух или трех лошадей, туловища которых были покрыты ковриками, а передние ноги скованы железными стержнями. У лошадей Фалиха ноги были скованы таким же образом. В ответ на мой вопрос он объяснил:

– Благодаря этому лошадей нельзя украсть. Если спутать ноги лошади веревкой, вор перережет веревку, вскочит на лошадь – и поминай как звали. У нас лошади породистые, очень ценные, и мы бережем их.

– А почему они покрыты ковриками? Ведь сейчас не холодно.

– Чтобы их не кусали мухи.

По берегу за нашей лодкой бежали собаки. Каждые десять-пятнадцать ярдов они останавливались и, скаля зубы, захлебывались неистовым лаем. На границе своей территории очередная группа собак передавала эстафету другой.

Дети молча смотрели на нас, из домов выглядывали женщины. Ни одна из них не носила покрывало. Мужчин почти не было видно. Мы причалили у большого дома. Один из людей Фалиха крикнул:

– Заир Махайсин!

Из дома вышел пожилой человек, на ходу повязывая куфию.

– Добро пожаловать! Добро пожаловать, йа мухафаз! Входите, входите!

Фалих отказался, хотя человек этот уговаривал нас выпить кофе. Фалих спросил:

– Ты послал лодки с людьми на озеро?

– Да, мухафаз, они все уже там и ждут вас у устья протока.

– В тростниках есть кабаны?

– Есть, но они далеко разбрелись. Вода стоит довольно низко, и они не скапливаются на тростниковых островках.

– Ну, давай садись.

Заир Махайсин ловко забрался в лодку и уселся на настиле. Пассажиры всегда садятся на дно лодки, причем наиболее почетным считается место, ближайшее к корме, напротив кормовой банки. Когда лодка идет на веслах, двое гребцов садятся на корме, на приподнятой палубе, друг за другом, третий садится на передней банке – неудобном узком брусе, а четвертый становится на колени на носу. Я спросил Фалиха:

– Эти люди – маданы?

Фалих и заир Махайсин с улыбкой переглянулись. Фалих ответил:

– Нет, они обычные феллахи — земледельцы. Маданы живут на озерах. Ты увидишь их позже, когда попадешь в Эль-Кубаб.

Еще на подходе к деревне поля пшеницы и ячменя кончились. Проток, по которому шла лодка, был мелководный, и гребцы с трудом продвигали тарраду вперед. Если выпрямить спину, сидя на дне лодки, можно увидеть то, что располагается по обеим сторонам высокого берега. С обеих сторон па протяжении 200 ярдов, поблескивая на солнце, тянулся поросший сорняками липкий ил, а за ним – тростниковые заросли. На этом фоне выделялась стая больших белых цапель. Две египетские цапли, меланхолично сутулясь, стояли на краю канавы. Несколько пестрых ворон шумно ссорились из-за каких-то отбросов. Фалих сказал:

– Вот здесь жители озерного края сажают рис. Скоро они начнут расчищать поля.

Я увидел впереди нас множество людей и лодок. Мы приблизились к ним, вышли из лодки и осторожно встали на осыпающейся дамбе. Несколько стариков, одетых лучше других, пробрались по илу и воде к нам, чтобы приветствовать Фалиха и поцеловать ему руку. Остальные, в большинстве своем мальчики, сидели или стояли в своих лодках неподалеку, где вода была глубже. На некоторых были грубые черные или коричневые плащи, перехваченные на талии; кроме плащей, на них не было ничего. Прочие были в длинных арабских рубахах, подвернутых до бедер. У большинства голова была обмотана кусками ткани, многие имели кинжалы. Несколько мальчиков были вооружены палками с налепленными на них для веса кусками битума. Увидев, что я с интересом рассматриваю эти палки, один из мальчиков с приветливой улыбкой протянул мне свою. В целом это были люди среднего роста с крепким телосложением, со светлой, но обветренной кожей, с открытыми лицами; глаза у них поставлены широко, носы довольно плоские.

Их обмазанные битумом лодки в большинстве своем были невелики. Общее название всех лодок – масхуф, хотя лодка каждого вида и размера имеет свое имя. Несколько лодок, сидящих низко в воде, – матаур — были рассчитаны на одного человека и обычно использовались при охоте на водоплавающую дичь. Другие, чуть больше размером, вмещали двоих, а некоторые были той же величины, что и лодка, на которой я прибыл из Маджар-эль-Кабира. Многие вместо шеста пользовались острогой, перевернув ее вниз рукоятью. Эти остроги представляли собой внушительное оружие: бамбуковый ствол длиной до двенадцати футов с пятизубым наконечником, похожим на огромную вилку для подсушивания ломтиков хлеба, притом с зазубринами на каждом острие.

Перед отправлением Фалих предложил мне взять с собой мое охотничье ружье, так как при таком скоплении народа пользоваться винтовкой было бы опасно. Теперь я с радостью убедился, что винтовки имелись только у четырех гребцов Фалиха, хотя вообще-то у жителей деревень было множество огнестрельного оружия. Во время первой мировой войны местные жители подобрали на полях сражений большое количество британских и турецких винтовок, и с той поры их никто не разоружил.

Боеприпасы для винтовок системы Ли-Энфильда все еще можно было достать, так как они состояли на вооружении армии и полиции Ирака. Боеприпасы же для турецких винтовок практически отсутствовали. В некоторых деревнях были умельцы, которые ухитрялись перезаряжать стреляные гильзы, используя самодельный порох и пули, но стенки этих гильз истончались, и патроны сами по себе представляли опасность.

Во время второй мировой войны на территории Ирака было сравнительно мало боевых действий, и у племен было немного возможностей раздобыть оружие. Однако в Иране, перед вступлением в него британских войск, армия и полиция в массе своей распались, и каждый солдат или полицейский, уходя домой, прихватывал с собой винтовку. К тому же племена грабили арсеналы различных гарнизонов. Позднее, опасаясь сурового наказания за хранение оружия, иранцы тайно переправили большую часть оружия в Ирак. Тогда в Ираке винтовку можно было купить всего-навсего за пять динаров, что соответствовало пяти фунтам стерлингов. Мне говорили, что теперь за нее можно выручить сто динаров.

Фалих некоторое время выслушивал какую-то запутанную жалобу, связанную с разделом рисового поля. Наконец он сказал:

– Довольно! Приходи завтра в мой мадьяф пораньше, часа через два после восхода, и скажи Хасану, чтобы он тоже пришел.

Потом он спросил:

– Азайм здесь? Позовите его.

Низенький человек, слегка прихрамывая, вылез из стоявшей вдалеке лодки и зашлепал по воде. Подойдя к нам, он с некоторым подобострастием пытался поцеловать Фалиху руку.

– Ты отдал Джасиму десять динаров, как я тебе велел?

– Я собирался сделать это завтра, мухафаз.

– Я велел тебе сделать это десять дней назад.

– Я был болен! Я целых два дня…

– Вчера, я слышал, ты был в Маджаре.

– Я поехал туда, чтобы показаться врачу и купить лекарства.

– Но ты так и не добрался до врача, ты провел весь день на свадьбе Нисайфа.

– Клянусь Аллахом, я был у доктора. Я…

– Собака, собачий сын! Я сказал тебе, что, если ты не вернешь Джасиму деньги сразу же, я накажу тебя. Ты обманщик и лжец! Ясин, отведи его к Хазалю и скажи, чтобы он посторожил его до моего возвращения. Пусть свяжет его. Возьми его! Пошел! Я научу тейя, черный пес, исполнять мои приказания.

Когда к нему обратился еще кто-то с новой жалобой, Фалих сказал:

– Хватит. Покажите-ка нам, где кабаны. Я хочу посмотреть, как стреляет англичанин.

Обратившись ко мне, он сказал:

– Отправляйся в этом масхуфе. Двигайся в нем поосторожнее. Этот человек пойдет с тобой гребцом.

Я забрался в маленькую лодку, которую мне подвели. Фалих и его сын сели в другую, и мы в сопровождении остальных отправились к зарослям тростника. Когда вода стала глубже, гребцы положили шесты и остроги, которыми они отталкивались от дна, уселись в лодки и начали грести короткими, резкими гребками. Если в лодке было двое или больше гребцов, они погружали весла в воду одновременно с одной стороны лодки.

Дымка, стоявшая вчера весь день, исчезла, засветило нежной голубизной небо с редкими полупрозрачными струйками перистых облаков. Весла оставляли цепочку маленьких водоворотов, и сверкающие капли срывались с них, падая в чистую воду, которая казалась очень холодной. Мы вышли из мутного «языка», вытекающего из устья протока, который остался позади, миновав заросли сероватого поломанного камыша, растущего на мелководье. Теперь нас окружал касаб (Phragmites communis), который покрывает большинство постоянно заболоченных участков. Этот гигантский тростник, похожий на бамбук, растет густыми зарослями высотой в двадцать пять футов и выше. Стволы тростника, заканчивающиеся бледно-желтыми метелками, такие толстые, что озерные арабы используют их в качестве лодочных шестов. В это время года бледно-золотистые и серебристые заросли тростника, окаймляющие узкие протоки, выглядели светлыми и воздушными. Они сохранились с прошлого года. Лишь внизу ярко зеленели молодые побеги всего в несколько футов высотой. Небольшие группы лысух спешили укрыться при нашем приближении в зарослях; малые бакланы и змеешейки, сушившие на солнце крылья, сидя на побелевших от помета тростниковых пеньках, испуганно срывались с места и ныряли в воду или устремлялись прочь, летя низко над водой; цапли, гремя сухими стеблями тростника, поднимались в воздух и улетали, хлопая крыльями и покачивая длинными ногами.

Лодки, которых набралось к этому времени не меньше сорока, натыкались друг на друга в узких протоках, а на более широких участках они расходились, и тогда гребцы со смехом и криками старались обойти друг друга.

Скоро я уже не мог определить, углубляемся ли мы в озерный край или идем параллельно берегу. Тростник плотно смыкался вокруг нас, а протоки становились все уже и извилистее. Неожиданно мы вышли из зарослей в небольшую укромную заводь. Дикая утка поднялась с кряканьем и улетела, развернувшись высоко над нашими головами. Множество маленьких островков, некоторые всего несколько ярдов в поперечнике, другие площадью в акр или больше, перекрывали дальний конец заводи. Жители озер называют такие островки тухуль. Некоторые островки были неподвижны, другие свободно перемещались по заводи. Все они были покрыты густорастущим касабом высотой всего в восемь-десять футов, порослью мощной осоки с острыми как бритва листьями, ежевикой, небольшими кустами ивняка и разного рода стелющимися растениями. Под этой растительностью расстилался ковер мяты, осота, кипрея и других трав.

Твердая на вид почва была на самом деле чрезвычайно сырой. Это был слой корней и перегноя, плавающий на поверхности воды. Несколько лет спустя я подстрелил крупного кабана, пасшегося на таком островке; незадолго до этого растительность на нем была выжжена. Кабан стоял на островке, как на твердой земле, но, когда мы проходили мимо этого же места часом позже, туша животного исчезла.

– Наверное, я не убил его. Он пришел в себя и убежал.

– Нет-нет, – ответил мой спутник. – Кабан был мертв. Просто туша затонула.

У одного из островков лодка Фалиха подошла к моей.

– Здесь! – сказал он и крикнул своим людям:

– Высаживайтесь и посмотрите, есть ли тут живность.

Несколько человек высадились на берег, держа остроги перед собой. На этом островке животных не оказалось, и они попытали счастья на другом, а потом на третьем. Я засмотрелся на пару певчих птиц, прыгавших в тростнике. Вдруг раздался громкий треск, а затем крики:

– Вот он! Быстрее! Берегись! Вот это да! Их целых четыре!

Раздался всплеск, и все затихло.

– Куда они ушли? – спросил другой голос.

– Они бросились в воду. Один выскочил прямо у меня из-под ног, слово даю! Величиной с осла, клянусь Аллахом!

Кто-то другой громко сказал:

– Я метнул острогу и чуть не попал! Самка с тремя поросятами!

Тут опять раздались крики:

– Они забрались сюда! Быстрее окружай их, отрезай от воды!

Мы были зажаты в узком проходе между двумя островками, но мой гребец стал поспешно табанить на открытую воду, где к нам присоединились еще несколько лодок. Охота переместилась на другой островок, и, по мере того как мы, торопясь, подходили к нему, возбуждение там все нарастало. Вдруг раздался короткий пронзительный визг, затем смех. Кто-то крикнул:

– Я попал! Это один из маленьких. Он был в воде. Я утоплю его.

Мимо прошла лодка Фалиха. Он сиял плащ и греб сам.

– Куда ушла самка, Манати? – спросил он энергичного старика, который руководил охотой.

– По-моему, туда, на большой остров, мухафаз… Да, вот ее следы. Живее, давайте выгоним ее!

Манати исчез из виду, нырнув в тростниковые заросли, за ним последовали еще двое. Было слышно, как они продираются сквозь заросли. Один из них крикнул:

– Здесь она не проходила.

Немного погодя прозвучал голос Манати:

– Вот следы!

Однако ничего не произошло, и я решил, что они, должно быть, потеряли след. Но тут с дальнего конца островка послышался громкий треск. Раздался крик:

– Она убьет меня! Убьет!

Кто-то воскликнул:

– Самка напала на Манати. Живей, ребята! Быстро! Где же наши бойцы?

Многие откликнулись на его зов и бросились в заросли.

Фалих, я и несколько других изо всех сил гребли к дальнему концу островка. Там мы увидели Манати: его укладывали в одну из больших лодок. От его окровавленной рубахи осталась половина. Он лежал с закрытыми глазами, с правой стороны ниже поясницы зияла рана, в которую можно было бы вложить кулак. Фалих склонился над ним и спросил с беспокойством:

– Как ты, Манати?

Старик открыл глаза и прошептал:

– Со мной все в порядке, мухафаз.

Фалих приказал немедленно возвращаться назад к устью Хирра, до которого, к счастью, было недалеко. Когда мы гребли назад, один мальчик сказал:

– Манати искусала самка. Кабан исполосовал бы его клыками и убил бы.

Кто-то добавил:

– Хорошо, что ему удалось упасть на живот. Года два тому назад в месте расположения племени аль бубахит я видел человека, убитого кабаном. Кабан его наполовину выпотрошил.

Еще кто-то добавил:

– Кабан, который убил молодого сейида в прошлом году на пшеничном поле, разорвал его на куски. Сейид был один, без оружия и, должно быть, случайно наткнулся на кабана. Пшеница росла высоко, мы как раз собирались начать жатву. Он ползком двигался к деревне, но умер, так и не выбравшись из пшеницы.

Мальчик спросил:

– А помните, как Хашим прокатился верхом на кабане?

– Да, клянусь Аллахом! – ответил мой гребец. – Они с братом осматривали посевы ячменя и увидели кабана – старого, с седой шерстью. Брат Хашима хотел застрелить его. Он как раз купил винтовку у кого-то из племени ферайгатов. Хашим пытался остановить брата, но тот выстрелил и ранил кабана в брюхо.

– Да, – вставил другой мужчина, – он очень плохой стрелок.

Мой гребец продолжал:

– Кабан пошел в атаку, сбил его с ног и исполосовал ему руку. Хашим бросился на кабана сзади и ударил его кинжалом в бок. Когда кабан повернулся к нему, Хашим бросил кинжал и вскочил ему на спину. Кабан побежал, а Хашим – на нем верхом. Он за уши держался. Кабан довез его до сада сейида Али и свалился, пытаясь перепрыгнуть через большую канаву. Хашим сказал, что он больше никогда не хочет ездить верхом на кабане!

Слушатели рассмеялись.

– Кабаны – наши враги, – сказал один старик. – Они пожирают наш урожай и убивают нас. Аллах да уничтожит их! Посмотрите на Манати – от него уже не будет прока. Эта свинья, можно сказать, прикончила его.

Мы подошли к устью протока. Таррада Фалиха и группа людей поджидали нас в том месте, где насыпь была повыше и пошире. Мы причалили и вытащили на берег лодку, в которой был Манати. Он лежал на боку, кто-то поддерживал ему голову и плечи. Было похоже, что он потерял не очень много крови – вода на дне лодки была розоватой, но рана являла собой страшное зрелище, были видны разорванные мышцы. Манати слегка повернулся, чтобы взглянуть на свою рану, но ничего не сказал.

В моих ящиках, оставшихся в деревне Фалиха, было большое количество медикаментов. У меня нет профессиональной медицинской подготовки, но после двадцати лет странствий по диким местам, где все считали, что я, конечно же, буду излечивать болезни и раны, я приобрел некоторый опыт в медицине. Кроме того, я никогда не упускал возможность обходить палаты больниц и наблюдать за операциями и таким путем накопил некоторые познания в хирургии. Впрочем, мне предстояло приобрести еще больший опыт за годы пребывания в озерном крае.

Теперь же я сказал Фалиху:

– Нужно как можно быстрей доставить его в твой мадьяф, где я смогу дать ему морфий и попытаюсь обработать рану. Больше я, пожалуй, ничем не могу ему помочь. Его надо отправить в больницу в Амару.

– Не посылайте меня в больницу, – просил Манати. – Только не в больницу! Оставьте меня в родной деревне. Попросите англичанина, чтобы он полечил меня.

– В любом случае надо доставить его в твою деревню, – сказал я Фалиху. Но он стал убеждать меня, что еда уже готова и надо сначала подкрепиться.

Я уже начал сердиться, но Манати сказал мне с улыбкой:

– Поешьте, сахеб,[6]6
  См. с. 50.


[Закрыть] поешьте; со мной все в порядке. Да ведь и я голоден. Я тоже хочу немного поесть перед тем, как отправиться дальше.

Я сдался и прошел туда, где на тростниковой циновке была расставлена еда. Было подано большое блюдо с рисом и кусками баранины, жареные куры и тушеные овощи. Но мне было не до еды, и я быстро поднялся, надеясь, что теперь мы отправимся в путь, но остальные по очереди принимались за еду, пока все не насытились; потом стали пить кофе и чай. Не в состоянии более скрывать свое раздражение и нетерпение, я подошел к Манати. Он держал в руках баранью кость, но я не был уверен, что он на самом деле хоть что-нибудь съел. Выглядел он ужасно.

В деревне Фалиха Манати снова умолял не отправлять его в больницу, но Фалих в конце концов убедил его в том, что это необходимо. Оказалось, что животное изрядно порвало ему ягодицу. Я ввел ему морфий, промыл рану и обработал ее сульфамидным препаратом. Затем мы постарались как можно удобнее устроить Манати в лодке и отправили его в Маджар-эль-Кабир, через который лежал путь в Амару.

Мы встретились с Манати годом позже, когда я остановился позавтракать в его деревне. Я с ужасом увидел, что он стал калекой и не мог двигаться, не опираясь о шест. Я спросил, сколько времени он пробыл в больнице, и он ответил:

– Когда я туда добрался, они не приняли меня, пришлось вернуться назад. Благодарение Аллаху, твои лекарства вылечили меня. Ничего другого я не получил.

Впрочем, я подозреваю, что он никогда не был даже рядом с больницей: он просто вернулся из мадьяфа в свою деревню.