Текст книги "Лучший из лучших"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Скорее всего другого такого шанса не будет еще много дней – а каждый день в разработке шахт был на вес золота. Вытащив ружье, Зуга выбрал патрон из патронташа на поясе и вложил его в казенник. Не снимая предохранителя, вернул ружье на место: стрелять он не собирался, но мало ли кто попадется навстречу…

Даже если намерения у пришельцев вполне мирные и цели совпадают с целями Зуги, эта группа вооружена и держится настороже – иначе не избегали бы накатанной колеи, пробираясь по бездорожью. Вместе они собрались для обороны, по дороге им наверняка пришлось отбиваться – и от черных, и от белых: черные хотели отнять скудные пожитки, а белые пытались лишить права продавать свой труд тому, кто больше заплатит.

Зуга поблагодарил Невила Пикеринга за науку и решил, что готов приступить к разработке Чертовых шахт. Тут-то он и столкнулся с проблемой, которая стала бичом Южной Африки. Только африканцы могли выдержать условия работы на приисках. Только африканцы соглашались работать за гроши, что давало владельцам участков огромные прибыли, – но даже эти крохи были гораздо больше того, что платили работящие и бережливые бурские фермеры, которые с помощью наемной рабочей силы едва-едва наскребали себе на жизнь в этом диком краю.

На пятьсот миль в округе не осталось рабочих рук – все чернокожие ушли на прииск. Бурам это весьма не понравилось; кроме того, они ненавидели собравшихся на прииске любителей приключений и искателей наживы.

Находка алмазного месторождения перевернула жизнь буров вверх дном. Старатели переманили к себе дешевую рабочую силу и вдобавок сделали то, что, с точки зрения буров, было совершенно непростительно, шло вразрез с их убеждениями и угрожало не только их состоянию, но и самой жизни, – старатели платили чернокожим работникам ружьями.

Буры сражались с туземцами на Кровавой реке и реке Мосега, тысячи раз несли дозор в предрассветный час, когда чаще всего и случаются нападения. Они видели, как горят их дома и посевы, ходили в рейды, отбивая украденный скот, хоронили детей, истекших кровью от ужасных ран, нанесенных ассегаями, – хоронили в Веенене, Месте Плача, и на множестве других проклятых и Богом забытых кладбищ.

Платить туземцам ружьями противно бурской натуре, противоречит законам и оскорбляет память их павших героев. Бурские отряды из затерянных в вельде республик прочесывали округу, патрулировали ведущие на юг дороги и не пускали чернокожих на прииск, отправляя вместо этого работать на полях.

Тем не менее пять шиллингов в неделю и мушкет через три года служили неотразимой приманкой, ради которой африканцы преодолевали сотни миль пешком и, невзирая на заградительные отряды буров и прочие опасности, добирались до прииска.

Туземцы приходили сотнями, но рабочих рук все равно не хватало: шахты были ненасытны. Зуга и Ян Черут напрасно объехали весь прииск: каждый рабочий подписал контракт и ревностно охранялся нанимателем.

«Мы предложим семь шиллингов и шесть пенсов в неделю», – сказал Зуга Яну Черуту.

В тот же день к ним нанялись пятеро, а на следующее утро двенадцать жаждущих прибавки к жалованью дезертиров нетерпеливо ждали возле палатки Зуги.

Не успели они подписать контракты, как появился Невил Пикеринг.

– Старина, я с официальным визитом, – пробормотал он извиняющимся тоном. – Как член славного комитета старателей, должен вам сказать, что ежедневная плата – пять шиллингов, а не семь и шесть.

Зуга открыл было рот, но Пикеринг с милой улыбкой поднял руку, пресекая возражения:

– Нет, майор. Извините. Пять шиллингов, и ни пенсом больше.

Баллантайн прекрасно представлял себе возможности комитета старателей: непокорного сначала предупреждали, потом избивали, и в конце концов на него набрасывались все старатели – дело могло закончиться поджогом или даже линчеванием.

– Где же взять рабочих? – недовольно спросил Зуга.

– Там же, где взяли все остальные: идите в вельд и перехватите группу чернокожих до того, как они попадут в руки бурам или достанутся другому старателю.

– Этак мне до реки Шаши идти придется, – съязвил Зуга.

Пикеринг согласно кивнул:

– Может, и придется.

Зуга слабо улыбнулся, вспомнив свой первый урок трудовых отношений на прииске. Нахлобучив поглубже шляпу, он взял поводья.

– Ладно, – пробормотал он, – пойдем нанимать работничков!

Зуга всадил пятки в бока мерина и вылетел из ущелья на равнину – в пятистах ярдах от идущих прямо на него чернокожих. Он насчитал шестнадцать человек – и каждый на вес золота! Если удастся взять всех, то завтра утром можно начинать: шестнадцати работников вполне достаточно для Чертовых шахт.

Вытянувшись цепочкой, туземцы двигались быстрым походным шагом, характерным для зулусских воинов, – ни женщин, ни детей в отряде не было.

– Прекрасно!

Гнедой разогнался, и Зуга придержал его, перейдя на легкий галоп.

Справа по равнине летел Ян Черут, за ним, в облаках пыли, ехал Джордан. Издалека их можно было принять за двух вооруженных мужчин. Ян Черут повернул, забираясь в тыл пришельцам, чтобы удержать их ненадолго, давая возможность Зуге подъехать поближе и завести разговор.

Посмотрев налево, Зуга недовольно нахмурился: Ральф несся во весь опор, склонившись к самой шее лошади и размахивая карабином – хотелось надеяться, незаряженным. Надо было запретить мальчишке брать ружье! И все же, несмотря на раздражение, Зуга не мог удержаться от гордости: сын просто прирожденный наездник!

Зуга натянул поводья, заставляя гнедого перейти на рысь, давая остальным возможность отрезать туземцам пути к отступлению, а заодно смягчая внезапность своего появления. Пришельцы наверняка приняли белых за враждебный отряд буров. Зуга постарался развеять это впечатление: приподнял шляпу и помахал ею.

Ян Черут вдруг натянул поводья, Джордан последовал его примеру: они оказались позади африканцев, напротив Ральфа, который развернул кобылку, заставив ее встать на дыбы и тряхнуть гривой.

Окруженные туземцы действовали слаженно, как бывалые воины. Бросив на землю скатанные подстилки, котелок и мешок с зерном, они встали в круг, плечом к плечу – над сомкнутыми щитами блеснули стальные наконечники ассегаев.

Полная военная форма – юбки из обезьяньих хвостов, накидки из лисьих шкур, головные уборы из перьев страуса – позволила бы определить, к какому отряду принадлежат воины, однако выставленные щиты уже сказали Зуге все, что он хотел знать: именно длинные щиты дали название племени – матабеле. В Африке не было лучших воинов, чем воины племени длинных щитов.

Пришельцы стояли неподвижно, наблюдая за приближающимся Зугой. Как же они оказались на пятьсот миль южнее границ своей родины?

Зуга ухмыльнулся про себя: «Я поставил силок на куропаток, а поймал орлов!»

В сотне ярдов от сомкнутого круга щитов Зуга остановил гнедого. Лошадь, чувствуя повисшее в воздухе напряжение, нервно танцевала.

Каждый отряд матабеле отличался окраской щитов: у этой группы щиты были сделаны из шкур черно-белых буйволов – отличительный знак Иньяти, отряда буйволов. На Зугу нахлынула ностальгия.

Когда-то индуна, предводитель Иньяти, был его другом. Они вместе путешествовали по заросшим мимозой равнинам земли матабеле; вместе охотились и грелись у одного костра. Давно это было – во время первой поездки в низовья реки Замбези, но прошлое так живо встало перед глазами, что Зуга с трудом вернулся в настоящее. Он поднял правую руку, раскрыв ладонь в знак мирных намерений.

– Воины матабеле, я вижу вас! – обратился он к африканцам на их родном языке – память услужливо подсказала слова.

За щитами слегка шевельнулись, переглянувшись.

– Джордан!

Мальчик подъехал к нему и встал рядом: теперь ясно видно, что это ребенок.

– Смотрите, воины короля Лобенгулы, я взял с собой сына.

Ни один отец не берет с собой ребенка, собираясь на войну. Щиты опустились на несколько дюймов, и Зуга увидел внимательные взгляды черных глаз. Стоило придвинуться на пару шагов, и щиты немедленно поднялись.

– Как дела у Ганданга, индуны отряда буйволов и моего названого брата? – не отступал Зуга.

Услышав это имя, один из воинов не выдержал и, опустив щит, вышел из круга копий. Худощавый и стройный юноша был немногим старше Ральфа: узкие бедра, длинные мускулистые ноги, широкие плечи с мышцами, наработанными в военных упражнениях. Скорее всего юный воин уже убил человека, омыл копье кровью.

– Кто называет себя братом Ганданга? – требовательно спросил он звонким юношеским голосом, в котором чувствовались властные интонации человека, привыкшего повелевать.

– Я, Бакела, – назвался Зуга именем, данным ему матабеле, – Кулак.

Юноша легкой походкой подошел поближе, остановившись в десятке шагов от Зуги.

– Бакела! – Он улыбнулся: на широком привлекательном лице ослепительно блеснули белоснежные зубы. – Я впитал это имя с молоком матери. Меня зовут Базо, Топор, я сын Ганданга, которого ты зовешь братом, – он помнит тебя как старого верного друга. Я узнал тебя по шраму на щеке и золотистой бороде. Привет тебе, Бакела!

Зуга соскочил с гнедого, оставив ружье в чехле, и, широко улыбаясь, сжал плечи юноши в дружеском жесте приветствия. Все еще улыбаясь, Зуга повернулся к Ральфу и крикнул:

– Попробуй добыть газель, а лучше антилопу – сегодня нам нужно много мяса!

Ральф с гиком воткнул пятки в бока кобылки, заставив ее взбрыкнуть и сорваться с места в галоп. Без всякого приказа Ян Черут послал свою кобылу галопом, догоняя Ральфа.

Всадники вернулись на закате с редкой добычей – старым самцом антилопы канна: огромный, как породистый бык, грудная клетка размером с бочонок, между короткими ногами покачивается жирный подгрудок, доставая почти до земли. Откормленный, с шелковистой шкурой, самец весил чуть ли не тонну; под кожей наверняка залегал толстый слой желтого сала, а в груди полно белого жира. Увидев такую завидную добычу, матабеле с криками восторга застучали ассегаями по щитам.

Шум заставил зверя фыркнуть и пуститься тяжелым галопом. Ральф развернул кобылку, пустив ее наперерез, и через сотню ярдов самец перешел на рысь, послушно возвращаясь к группе людей. Натянув поводья, Ральф легко соскочил на землю; приземлился, как кошка, и в то же мгновение выстрелил. Голова антилопы дернулась, огромные глаза заморгали – пуля попала прямо в лоб. Тяжелая, громадная туша с глухим стуком рухнула на землю.

Словно стая диких собак, матабеле накинулись на добычу. Вместо ножей они орудовали острыми как бритва наконечниками ассегаев, выбирая лакомые кусочки: потроха, печень, сердце и вкусный белый жир.

* * *

Матабеле жадно поглощали мясо антилопы: жарили над углями потроха; нанизывали куски печени, жира и сердца на белые, очищенные от коры ветки мимозы, и тающий от огня жир шипел и пузырился на мясе.

– Мы не ели дичи с тех пор, как вышли из леса, – объяснил Базо.

Пустынные равнины населяло множество газелей, но за такой добычей пешему с копьем не угнаться.

– Без мяса живот похож на барабан, в котором нет ничего, кроме шума и воздуха.

– Вы забрались далеко от родных земель, – согласился Зуга. – Ни один матабеле не заходил так далеко на юг с тех пор, как старый король увел племя через Лимпопо на север, а в те времена твой отец Ганданг был еще ребенком.

– Мы – первые, кто совершил это путешествие, – с гордостью согласился Базо. – Мы – наконечник копья.

Воины, сидевшие у костра, подняли головы, гордясь своим достижением. Все они были очень молоды, самому старшему не исполнилось и девятнадцати.

– Куда же вы держите путь? – спросил Зуга.

– На юг, в то чудесное место, откуда возвращаются с сокровищами.

– Какими сокровищами?

– Вот такими. – Базо прикоснулся к отполированному прикладу карабина Ральфа. – Нам нужны исибаму, ружья!

– Ружья? Воин матабеле с ружьем? – В голосе Зуги прозвучала легкая насмешка. – Разве не ассегай – оружие истинного воина?

На мгновение Базо смутился.

– Старое не всегда лучшее, – ответил он с прежней самоуверенностью. – Старики хотят убедить молодых в своей мудрости, потому и держатся старых обычаев.

Сидевшие возле костра матабеле согласно кивнули и одобрительно заворчали.

Самый молодой по возрасту, Базо тем не менее явно командовал остальными. Сын Ганданга, племянник короля Лобенгулы, внук самого короля Мзиликази – благородное происхождение давало преимущества, однако Базо был еще и умен.

– Чтобы получить ружья, надо работать в глубокой яме под землей, – сказал Зуга. – Три года подряд надо каждый день проливать целый калебас пота.

– Мы про это слышали, – кивнул Базо.

– Каждый из вас получит хорошее ружье – через три года. Я, Бакела, даю вам слово.

По установившейся на прииске традиции чернокожие новички должны были пройти своеобразный обряд посвящения: когда появлялась группа новеньких, по обеим сторонам дороги выстраивались старожилы – отрепья европейских одежд обозначали их принадлежность к цивилизованным людям.

– Глядите, павианы с гор спустились!

– Да ну! Павианы хитрые, этим до них далеко!

Новичков встречали не только насмешливые выкрики, но и комья грязи.

Базо и его спутники были первыми матабеле на прииске. Исиндебеле, язык племени матабеле, очень похож на зулусский и тесно связан с южным диалектом коса. Базо прекрасно понял, что над ними смеются, и отдал воинам негромкий четкий приказ.

Одеяла полетели на землю, длинные щиты загремели друг о друга, блеснули широкие наконечники копий – выкрики и смех мгновенно стихли, сменившись удивлением и растерянностью.

– Вперед! – прошипел Базо.

Круг щитов распался, обезумевшая толпа в панике бросилась врассыпную.

Сидя в седле, Зуга видел происходящее как на ладони. Он отлично знал, какую опасность представляет даже крохотный отряд воинов матабеле: если они разойдутся, то перережут безоружных рабочих, как котят.

– Базо! Останови их! – закричал Зуга, пришпоривая гнедого, чтобы преградить дорогу смертоносной волне щитов и стали.

Недавние насмешники с воплями разбегались, вытаращив глаза, сбивая друг друга с ног, и упавшие барахтались в пыли. Толстячок, одетый в слишком узкие бриджи и чересчур широкий сюртук, врезался в стену дома одного из старателей победнее: парусина, не выдержав напора, разорвалась, крыша из сухой травы рухнула на голову беглеца, превратив его в стог сена – что и спасло ему жизнь: наконечник ассегая уже почти воткнулся в обтянутый бриджами зад.

Базо коротко свистнул в свисток из оленьего рога, и воины замерли. Атака мгновенно прекратилась, ухмыляющиеся матабеле трусцой вернулись туда, где побросали свои пожитки, и снова встали в строй. Высоким звенящим голосом Базо затянул первый куплет военной песни Иньяти:

– Посмотри на щиты, черные, как полночь, и белые, как в полдень облака…

Идущие позади него воины подхватили хором:

– Черные, как бык Иньяти, белые, как цапли на его спине…

Прибытие маленького отряда на прииск превратилось в триумфальное шествие. Зуга ехал впереди матабеле, чувствуя себя римским императором.

Однако воины никогда в жизни не работали ни лопатой, ни киркой. Ян Черут, презрительно ворча, вкладывал инструменты в руки матабеле, показывая, как держать рукоятки. Через несколько минут юноши уже вполне освоились; мускулы, натренированные для войны, перекатывались под гладкой черной кожей – обычные орудия труда стали смертоносным оружием, которым атаковали желтую землю, словно заклятого врага.

Впервые увидев тачку, двое юношей попросту подняли ее на руках и понесли вместе со всем содержимым. Когда Ральф показал, что нужно делать, удивленные матабеле обрадовались, как дети.

– Говорил же я вам, что мы увидим множество чудес! – самодовольно заметил Базо.

Матабеле с детства привыкли к строгой дисциплине: к этому их приучила строгая семейная жизнь в краале; подростками они вместе работали и тренировались в военном отряде. Кроме того, юноши с радостью хватались за любую возможность посоревноваться друг с другом в силе и ловкости. Зная об этом, Зуга разделил их на четыре команды по четыре человека: Журавли, Соколы, Сорокопуты и Дрофы. Команда, добывшая за неделю больше всего руды, получала право носить перья своей птицы, а также двойную порцию мяса, каши и твала, африканского пива из проса – работу превратили в игру.

Кое-чем пришлось поступиться. Матабеле – племя скотоводов, вся их жизнь посвящена уходу за скотом и защите стад, причем численность голов нередко увеличивается за счет захвата собственности менее воинственных соседей. Питаются матабеле в основном говядиной и простоквашей, которую готовят в калебасах, сосудах из тыквы.

На прииске говядина была роскошью, и матабеле с молчаливым отвращением попробовали жирные куски жилистой баранины, которую принес Зуга. Тем не менее после нескольких дней тяжелой физической работы аппетит разыгрался, и баранину стали поглощать если не с удовольствием, то хотя бы без жалоб. В течение этих же первых дней распределили обязанности, и каждый научился тому, что от него требовалось.

Яна Черута заманить в шахту было невозможно.

– Ek is nie ‘n meerkat nie, – высокомерно заявил он Зуге, переходя на ломаный голландский: «Я не мангуст, в норах не живу».

Сортировочный стол требовал присмотра надежного человека – здесь и обосновался Ян Черут. Словно желтый идол, он восседал на корточках над сверкающими грудами промытых камней. Треугольная форма его лица подчеркивалась редкой острой бородкой, высокими азиатскими скулами и раскосыми глазами, от которых разбегались морщинки.

Ян Черут быстро научился находить алмазы в куче породы, но другая пара глаз оказалась еще острее и быстрее. Как правило, лучшими сортировщиками становились женщины, однако малыш Джордан проявил настоящий талант, точно определяя алмазы всех цветов и размеров.

Мальчик обнаружил первую находку в первой же партии руды: крошечный камешек цвета выдержанного коньяка и размером в пятую часть карата. Зуга засомневался в его ценности, но скупщик подтвердил, что это настоящий алмаз, и предложил за него три шиллинга.

После этого все уверились в способностях Джордана и сомнительные камешки передавали ему. Через неделю он стал главным сортировщиком Чертовых шахт: в огромном сомбреро, защищающем его нежную кожу от солнца, мальчик сидел за низким металлическим столом напротив Яна Черута. К сортировке Джордан относился как к игре, от которой никогда не уставал, задорно соревнуясь с коротышкой-готтентотом. Звонкий крик радости сопровождал каждую находку, и ловкие ручонки летали над камешками, словно пальцы пианиста над клавишами рояля.

Зуга нашел сыновьям учительницу – жену лютеранского проповедника. Пышногрудая миловидная женщина с седыми волосами, стянутыми в огромный узел на затылке, миссис Гэндер была единственной учительницей на пятьсот миль вокруг. Каждое утро она собирала небольшую группу детей старателей в железной церквушке на рыночной площади и учила их грамоте и счету.

Ральфа приходилось загонять туда угрозами, зато Джордан спешил на уроки с тем же энтузиазмом, с каким торопился к сортировочному столу после школы. Ангельская внешность и привитый матерью интерес к книгам сделали Джордана любимчиком миссис Гэндер, которая и не пыталась скрыть своего предпочтения. Она называла мальчика «мой милый Джорди» и доверяла вытирать доску – вытирание доски мгновенно превратилось в почетную обязанность, в борьбе за которую десяток учеников охотно выцарапали бы Джордану его прелестные ангельские глазки.

В классе миссис Гэндер была пара близнецов – сыновья неудачливого старателя из австралийских опаловых копей, который разрабатывал скудный участок на восточной стороне прииска. Генри и Дуглас Стюарты были похожи как две капли воды: наголо бритые головы, чтобы не разводились вши; босые ноги; выцветшие потрепанные рубахи и штопаные-перештопаные штаны на подтяжках. Отъявленные хулиганы, братья действовали очень слаженно: дразнили так тихо, что миссис Гэндер ничего не слышала; умели ловко врезать по ребрам или дернуть за волосы так быстро, что она ничего не замечала.

Джордан стал их излюбленной мишенью: его обзывали «крошка Джорди», таскали за мягкие кудри и с удовольствием доводили до слез – особенно после того, как убедились, что из непонятной гордости он не обращался к старшему брату за подмогой.

– Скажешь Гусыне Гэндер, что у меня болит живот, – велел Ральф младшему брату, – и папа разрешил мне посидеть дома.

– Куда ты собрался? – спросил Джордан. – Почему в школу не идешь?

– Пойду проверю гнездо: птенцы, наверно, уже вылупились.

На вершине холма в пяти милях по дороге на юг Ральф нашел гнездо сокола и собирался забрать птенцов, чтобы натаскать их для охоты. Джордан обожал старшего брата по многим причинам – в частности, за то, что Ральф всегда замышлял что-нибудь интересное.

– Можно мне с тобой? Пожалуйста!

– Джорди, ты еще маленький.

– Мне почти одиннадцать!

– Тебе всего десять, – высокомерно поправил Ральф.

Младший брат по опыту знал, что спорить бесполезно.

Джордан сообщил о болезни Ральфа таким нежным голоском и так невинно взмахнул длинными ресницами, что миссис Гэндер и в голову не пришло усомниться в его словах. Близнецы Стюарты обменялись понимающим взглядом.

Позади церкви был нужник, сделанный из железной будки для часового. Стальное ведро стояло внутри ящика с овальным вырезом, служившего сиденьем. В раскаленной будке жарило, как в духовке, и содержимое ведра быстро «пропекалось».

На большой перемене близнецы поймали Джордана в нужнике. Стоя по обеим сторонам сиденья, они держали мальчика за ноги, пытаясь просунуть его в дыру. Он висел головой вниз, отчаянно цепляясь за края ящика, чтобы не окунуться в переполненное ведро. Сопротивления хулиганы не ожидали: Джордан расцарапал Дугласу шею, а палец Генри стиснул зубами с такой силой, что пришлось разжимать челюсти. Раны изменили их настроение: все началось шуткой, злобной, но все-таки шуткой, а теперь близнецы разозлились – саднили не только раны, но и задетое самолюбие.

– Наступи ему на пальцы! – пропыхтел Дуглас.

– Что ты визжишь, как девчонка? – Генри последовал совету брата, с размаху наступив твердой, точно копыто, пяткой на побелевшие костяшки Джордана, который отчаянно брыкался и вопил во всю глотку от ужаса.

Против объединенных усилий близнецов Джордан устоять не мог, как бы ни старался: несмотря на истерические вопли и попытки удержаться, его запихали головой в дыру. Он задохнулся от отвращения и удушливой вони, прекратив кричать.

Золотистые кудри Джордана погрузились в холодную вонючую жижу – и тут на двери сорвали задвижку: на пороге возвышалась дородная миссис Гэндер.

На секунду она замерла от изумления, потом вспыхнула от гнева. Рука, привыкшая месить тесто и стирать белье, врезала с такой силой, что близнецы полетели в угол будки. Миссис Гэндер подняла Джордана, держа его на расстоянии вытянутой руки и морщась от запаха, исходившего от промокших кудрей. Раскрасневшись от ярости, она выскочила из нужника и велела мужу принести ведро драгоценной воды и кусок мыла.

Через полчаса от Джордана разило карболкой, его кудри подсыхали на солнце, превращаясь в золотистый нимб, а из ризницы доносились вопли близнецов, резкие удары трости и голос миссис Гэндер, призывающей мужа не жалеть усилий.

Вокруг жалких остатков Колсберг-копи вырос целый хребет холмиков: пустую руду старатели сваливали как попало на открытых местах за поселком. Некоторые из искусственных холмов достигали двадцати футов в высоту. На свалке не росло ни деревца, ни травинки. Сотни чернокожих рабочих каждый день проходили здесь, протоптав лабиринт дорожек.

Солнце стояло прямо над головой, холмы отбрасывали узкие тени. В знойный полуденный час здесь никого не было: все работали в шахтах. Джордан торопливо шагал по пыльной дорожке, которая кратчайшим путем вела от лютеранской церкви к палатке Зуги. Глаза мальчика покраснели от слез унижения и карболового мыла.

– Эй, крошка Джорди!

Джордан мгновенно узнал голос и застыл на месте, моргая от яркого света. На вершине холмика, на фоне бледно-голубого неба, виднелся силуэт одного из братьев Стюарт: большие пальцы заложены за подтяжки, бритая голова вытянута вперед.

– Ты нажаловался, крошка Джорди! – обвинил он Джордана, уставившись на него злобными, как у хорька, глазами.

– Я не жаловался, – неуверенно пискнул Джордан в ответ.

– Ты кричал, а это то же самое. Мы заставим тебя покричать еще разок, только теперь тебя никто не услышит!

Резко развернувшись, Джордан помчался со всех ног, с отчаянием газели, за которой гонится гепард. Едва он пробежал десяток шагов, как под голыми пятками посыпался вниз гравий и с другого холма, преграждая дорогу, соскользнул второй близнец. Он широко ухмылялся, приветственно распахнув объятия.

Ловушка была тщательно подготовлена: Джордана подкараулили в узкой ложбинке между высокими холмиками; первый близнец за его спиной ловко скатился вниз, удерживая равновесие на осыпающемся под ногами гравии, и спрыгнул на тропинку.

– Мой милый Джорди! – выкрикнул он.

– Крошка Джорди! – подхватил второй.

Братья медленно сжимали клещи, растягивая удовольствие.

– Маленьким девочкам не следует ябедничать! – Генри беззвучно хихикнул.

– Я не девочка! – прошептал Джордан, пятясь от него.

– Тогда почему у тебя кудри? Кудри только у девчонок!

Дуглас сунул руку в карман, достал складной нож с костяной рукояткой и открыл его зубами.

– Мы сделаем из тебя мальчишку, крошка Джорди!

– А потом научим не ябедничать! – Генри показал ветку верблюжьей колючки, которую прятал за спиной: пучки листьев ободрали, оставив шипы. – Ты получишь то же самое, что Гусыня Гэндер выдала нам! Пятнадцать ударов каждому – для тебя, крошка Джорди, это будет тридцать.

Джордан в ужасе уставился на толстую ветку: чуть ли не дюйм в диаметре, скорее дубина, чем трость! Полудюймовые шипы вырастали из утолщений жесткой черной коры. Генри замахнулся, примериваясь, – ветка со свистом рассекла воздух, словно гадюка зашипела.

Встрепенувшийся Джордан кинулся вверх, на высокий склон, который предательски осыпался под ногами. За спиной заулюлюкали довольные близнецы. Как стая диких собак, они бросились вслед, карабкаясь по ненадежному склону, на каждом шагу по щиколотку погружаясь в гравий под собственным весом. Джордан, подгоняемый ужасом, опередил их, помогая себе руками. Выбравшись на вершину, он понесся по плоскому верху холма, все дальше отрываясь от преследователей.

Генри на бегу схватил увесистый кусок кварца размером с кулак и швырнул его в Джордана. Камень просвистел в дюйме над ухом мальчика. Джордан всхлипнул, потерял равновесие и, поскользнувшись, кубарем скатился вниз по крутому склону.

– Держи его! – завопил Дуглас, бросаясь следом.

У подножия холма Джордан вскочил на ноги – пыльный, растрепанный, с торчащими во все стороны волосами. Он помешкал секунду, затравленно озираясь, и помчался прочь по узкой дорожке между холмами.

– Лови его! Не упускай! – кричали друг другу запыхавшиеся от смеха близнецы, играя с Джорданом, словно с мышкой.

На ровном месте длинные ноги преследователей быстро сокращали расстояние, голые пятки колотили по сухой земле, выбивая неровную барабанную дробь. Вывернув шею, Джордан глянул через плечо, почти ничего не видя от заливающего глаза пота и длинной челки. Белый как мел, он дышал со всхлипом, в распахнутых до предела глазах стояли слезы.

Генри приостановился, вытянул руку назад и бросил шипастую палку над самой землей – ветка ударила Джордана под коленки, колючки распороли нежную обнаженную кожу, оставив глубокие параллельные царапины, будто от удара плеткой-девятихвосткой.

Ноги мальчика подогнулись, он рухнул лицом вниз на утоптанную землю. Падение вышибло из него дух, Джордан не успел встать, как Дуглас прыгнул ему на спину, прижав беглеца щекой к земле. Генри подхватил ветку и, держа ее обеими руками над головой, заплясал вокруг, примеряясь, куда бы ударить.

– Сначала острижем! – выдавил Дуглас, задыхаясь от смеха и радостного возбуждения. – Держи ему голову!

Бросив палку, Генри двумя руками схватил пленника за волосы, изо всех сил оттягивая голову назад. Дуглас, по-прежнему сидящий на лопатках Джордана, прижал его к земле и взмахнул ножом.

– Не давай ему дергаться, – сказал Дуглас брату, кромсая золотистые волосы.

Пучки волос оставались в руках Генри: местами обрезанные, местами вырванные с корнем, словно перья, выдернутые из тушки зарезанного цыпленка. Генри с хохотом подбрасывал поблескивающие на солнце клочья кудрей в воздух.

– Теперь ты будешь мальчишкой!

Перестав сопротивляться, Джордан лежал, прижатый к земле, сотрясаясь от рыданий, а Генри снова схватил его за волосы.

– Режь покороче! – велел он брату – и вдруг взвизгнул от боли.

Тонкий конец хлыста из шкуры носорога хлестнул по свежим синякам, оставленным тростью преподобного отца Гэндера, – Генри взвился, схватившись за ягодицы, и запрыгал на месте.

Его схватили за воротник и вздернули: брыкаясь, Генри повис в воздухе, все еще зажимая руками горящее огнем седалище.

Дуглас поднял глаза: увлеченные издевательством над малявкой, братья не заметили всадника, показавшегося из-за поворота. Подъехав к барахтающейся посреди тропинки куче тел, мужчина сразу узнал близнецов, которые давно заслужили дурную славу на прииске. Через секунду он уже разобрался, что происходит и кто жертва.

Увидев брата, болтающегося в воздухе, как труп на виселице, Дуглас мгновенно сообразил, что обстоятельства изменились. Торопливо вскочив на ноги, он метнулся прочь, однако всадник развернул коня и, словно играя в поло, ударил длинным хлыстом. Дуглас замер от боли: если бы не толстая парусина штанов, удар распорол бы кожу.

Не давая ему возможности прийти в себя, всадник схватил хулигана за руку и с легкостью поднял его. Теперь мужчина держал в каждой руке извивающегося и хнычущего от боли мальчишку.

– Я вас, поганцев, знаю, – негромко произнес он, задумчиво глядя на близнецов. – Вы – братья Стюарт. Те самые, которые загнали мула старика Джекоба в колючую проволоку.

– Пожалуйста, мистер, отпустите! – зарыдал Дуглас.

– Помолчи! – спокойно велел всадник. – Именно вы перерезали поводья на упряжке Де Кока. Вашему отцу это влетело в крупную сумму, а еще комитет старателей желал бы знать, кто поджег палатку Карло…

– Мистер, это не мы! – взмолился Генри.

Судя по всему, близнецы знали, кто их поймал, и боялись его как огня.

Джордан с трудом поднялся на колени, глядя на своего спасителя снизу вверх. Наверное, он очень важный господин – может быть, даже член того самого комитета. С ума сойти! Ральф как-то объяснил братишке, что член комитета старателей – это нечто среднее между полицейским, принцем и чудовищем из сказок, которые читала мама. И вот то самое сказочное существо смотрит на Джордана – стоящего на коленях, заплаканного, покрытого пылью, с кровоточащими царапинами на голенях, в разорванной рубахе с болтающимися на ниточках пуговицами.