Текст книги "Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Мне хочется, о, как мне хочется!.. – сказала она вслух, и жеребец повел ушами, прислушиваясь, но она не продолжила, потому что сама не знала, чего хочет. Знала только, что в ней зияет какая-то пустота, которую непременно нужно заполнить, огромное желание чего-то неведомого ей самой, ужасающая печаль обо всем мире. Она оставила Нюажа пастись на небольшом поле за шато и на плече отнесла седло в конюшню.

Отец сидел за кухонным столом. Она небрежно поцеловала его. Полоска через глаз придавала ему лихой вид, хотя второй глаз налился кровью; лицо было рыхлым и отечным, как у ищейки, и пахло от него чесноком и перегаром от красного вина.

Как обычно, они с Анной дружески болтали, и Сантэн, садясь против отца с круглой кофейной чашкой в руках, неожиданно подумала, что отец и Анна – хорошая пара. И сразу удивилась, почему это не приходило ей в голову раньше.

Для нее, деревенской девушки, зачатие не было тайной. Вопреки первоначальным протестам Анны, она всегда настаивала на том, чтобы присутствовать, когда в гости к Нюажу приводили кобыл со всей провинции. Только она могла удержать рослого белого жеребца, когда он чуял кобылу, и успокоить достаточно, чтобы он мог завершить дело, не поранив себя или объект своей страсти.

Рассуждая логически, она пришла к выводу, что мужчина и женщина должны соблюдать те же правила.

Когда она принялась расспрашивать об этом Анну, та вначале пригрозила пожаловаться отцу и вымыть Сантэн рот со щелоком. Сантэн терпеливо настаивала, и, наконец, Анна хриплым шепотом подтвердила ее подозрения. Она через кухню бросила взгляд на графа, и лицо у нее было такое, какого Сантэн раньше никогда не видела, но теперь это становилось логичным и понятным.

Сейчас, глядя, как они разговаривают и смеются, Сантэн почувствовала, что все встает на свои места: тот случай, когда она, увидев кошмар, пришла в комнату Анны и нашла ее пустой; удивление, когда она, подметая спальню, обнаружила нижнюю юбку Анны под отцовской кроватью.

Только на прошлой неделе из погреба, где помогала графу ухаживать за животными в импровизированных стойлах, Анна поднялась с соломой, приставшей к спине и торчавшей из пучка на голове.

Это открытие лишь усилило одиночество Сантэн и ощущение пустоты. Она почувствовала, что совершенно одна, отрезана от мира и лишена цели, пуста и больна.

– Я пойду!

Она встала из-за кухонного стола.

– Ну нет, – преградила ей путь Анна. – А как приготовить обед? Твой отец отдал все, что у нас было, и, мадмуазель, вы мне поможете!

Сантэн хотелось уйти от нее, побыть одной, приспособиться к страшному ощущению пустоты в душе.

Она проворно нырнула под вытянутую руку Анны и бросилась к открытой кухонной двери.

На пороге стоял писаный красавец. Такого она еще не видела.

На нем были сверкающие сапоги и безупречные кожаные бриджи светлее его форменной куртки цвета хаки. Узкую талию обхватывал великолепный кожаный пояс с начищенной медной пряжкой, портупея пересекала грудь, подчеркивая ширину плеч. На левой стороне груди крылья – символ Королевских воздушных сил – и ряд разноцветных ленточек. Эполеты, свидетельство его ранга, блестели, а шляпа была тщательно примята в манере ветеранов-летчиков и сидела над невозможно голубыми глазами залихватски набекрень.

Сантэн, которая чуть не споткнулась, пожирала его глазами: он возвышался над ней, как юный бог, и она испытала нечто почти совершенно новое для себя. Живот словно превратился в желе, горячее желе, тяжелое, как расплавленный свинец; эти тепло и тяжесть распространились по всей нижней части тела, так что ноги словно больше не могли держать его. Одновременно ей стало трудно дышать.

– Мадмуазель де Тири.

Это воплощение воинского великолепия заговорило и приветственно коснулось шляпы. Голос был знакомый, и она узнала глаза – небесно-голубые, лазоревые. Левая рука мужчины висела на перевязи.

– Мишель, – неуверенно сказала она и сразу поправила себя: – Капитан Кортни. – Она тут же сменила язык: – Минхеер Кортни?

Юный бог улыбнулся ей. Казалось невозможным, чтобы это был тот самый человек, взъерошенный, окровавленный, грязный, закутанный в дымящиеся тряпки, дрожащий и жалкий, которому она накануне помогала превозмочь боль, слабость и опьянение и забраться в коляску мотоцикла.

Когда он улыбнулся ей, Сантэн почувствовала, что земля у нее под ногами покачнулась. А когда выпрямил спину, она поняла, что планета сменила орбиту и двинулась по новому пути меж звезд. Теперь все стало совершенно иным.

– Entrez, monsieur [23]23
  Входите, мсье ( фр.).


[Закрыть].

Она отступила, и он перешагнул через порог; граф встал из-за стола и торопливо пошел ему навстречу.

– Как ваши дела, капитан? – Он взял руку Майкла. – Как ваши раны?

– Гораздо лучше.

– Немного коньяку поможет еще больше, – предложил граф и искоса взглянул на дочь. В животе у Майкла заныло, и он энергично кивнул.

– Нет, – твердо ответила Сантэн и повернулась к Анне. – Нужно осмотреть рану капитана.

Слабо протестуя, Майкл позволил отвести себя к стулу перед огнем, и Анна расстегнула его портупею, а Сантэн сзади сняла китель с плеч.

Анна размотала повязку и одобрительно хмыкнула.

– Горячей воды, детка, – приказала она.

Они тщательно промыли и обсушили раны, затем смазали их свежей порцией мази и снова перевязали чистыми полосками льняной ткани.

– Хорошо заживает, – кивнула Анна. Сантэн тем временем помогала Майклу надеть рубашку.

Она не знала, что кожа мужчины может быть такой гладкой – на боках и на спине. Темные волосы курчавились на шее, и он был такой худой, что позвонки на спине выделялись, как бусины четок. По обеим сторонам от них тянулись полоски крепких мышц.

Она зашла спереди и стала застегивать на нем рубашку.

– Вы очень нежны, – негромко сказал он, и она не посмела заглянуть ему в глаза, опасаясь выдать себя перед Анной.

Волосы у него на торсе густые, вьющиеся и упругие (она невольно коснулась их), а соски на плоской груди темно-розовые, крошечные, однако под ее взглядом они затвердели и стали выпуклыми – этот удивило и очаровало ее. Она не думала, что у мужчин тоже может происходить такое.

– Идем, Сантэн, – строго сказала Анна, и Сантэн вздрогнула, поняв, что разглядывает его тело.

– Я пришел поблагодарить вас, – пояснил Майкл. – И не хотел доставлять хлопоты.

– Ну, какие же тут хлопоты!

Сантэн по-прежнему не смела взглянуть ему в глаза.

– Без вашей помощи я бы сгорел.

– Нет! – ответила Сантэн с ненужной горячностью.

Мысль о смерти этого удивительного человека была совершенно неприемлема.

Теперь она, наконец, снова посмотрела ему в лицо, и ей показалось, что сквозь отверстия в лице видно летнее небо: такими голубыми были его глаза.

– Сантэн, у нас много дел.

Голос Анны звучал резко.

– Позвольте помочь. – Майкл энергично вскочил. – Меня привязали к земле. Запретили полеты.

Анна посмотрела на него с сомнением. Граф пожал плечами.

– Нам пригодилась бы еще одна пара рук.

– Всего лишь проявление благодарности! – настаивал Майкл.

– Но ваш великолепный мундир!..

Анна в поисках поводов для отказа взглянула на сверкающие сапоги Майкла.

– У нас есть резиновые сапоги и комбинезоны, – быстро вмешалась Сантэн, и Анна бессильно развела руками.

Когда Майкл, рослый, стройный, спускался в погреб, чтобы помочь графу вычистить стойла, Сантэн показалось, что даже синяя хлопчатобумажная саржа, или деним, как все ее называли, и черные резиновые сапоги смотрятся на нем элегантно.

Остаток утра Сантэн и Анна провели в огороде, готовя почву для весенних посадок.

Всякий раз как Сантэн находила малейший предлог, она спускалась в погреб, останавливалась там, где работал Майкл, и между ними завязывался отрывистый смущенный разговор. Потом на лестнице показывалась Анна:

– Да где эта девочка? Сантэн! Ты что это там?

Как будто не понимала!

Вчетвером они поели на кухне: омлет с луком и трюфелями, сыр, хлеб из непросеянной муки и бутылка красного вина. (Сантэн смягчилась, но не настолько, чтобы отдать ключ от погреба отцу. Бутылку она принесла сама.)

Вино подняло настроение, даже Анна выпила стакан и позволила то же самое Сантэн, и разговор оживился, потек свободно, изредка прерываясь взрывами смеха.

– Капитан, – граф наконец с расчетливым блеском в единственном глазу обернулся к Майклу, – чем вы и ваши близкие занимаетесь в Африке?

– Мы фермеры, – ответил Майкл.

– Арендаторы? – осторожно спросил граф.

– Нет, нет, – рассмеялся Майкл. – Мы обрабатываем собственную землю.

– Землевладельцы? – Тон графа изменился: всему свету известно, что единственное подлинное богатство – это земля. – И велико ли ваше родовое поместье?

– Ну… – Майкл слегка растерялся, – довольно большое. Понимаете, это семейное владение, оно принадлежит моим дяде и отцу…

– Вашему дяде-генералу? – продолжал выспрашивать граф.

– Да, дяде Шону…

– Сто гектаров? – не унимался граф.

– Несколько больше.

Майкл ерзал на скамье и мял в пальцах кусочек хлеба.

– Двести?

Граф смотрел с таким ожиданием, что Майкл не мог больше уклоняться от ответа.

– В целом, если считать плантации, скотоводческие ранчо, а также землю, которой мы владеем на севере, получится около сорока тысяч гектаров.

– Сорок тысяч? – Граф уставился на Майкла, потом повторил вопрос по-английски, чтобы не было недоразумений: – Сорок тысяч?

Майкл неловко кивнул. В последнее время он стал стесняться размера владений своей семьи.

– Сорок тысяч гектаров! – почтительно выдохнул граф. – У вас, конечно, много братьев?

Майкл покачал головой.

– Нет, к сожалению, я единственный сын.

– Ха! – воскликнул граф с явным облегчением. – Ну, не расстраивайтесь!

И по-отцовски потрепал Майкла по руке. Потом посмотрел на дочь и впервые заметил, с каким выражением та глядит на летчика.

«И правильно делает, – довольно подумал он. – Сорок тысяч акров, единственный сын! Моя дочь француженка, она прекрасно сознает, чего стоят су и франк, знает лучше его самого. – Он любовно улыбнулся ей через стол. – Во многом еще ребенок, но в других отношениях умная молодая француженка».

С тех пор как управляющий графа сбежал в Париж, оставив счета и документы имения в полном беспорядке, казну взяла в свои руки Сантэн. Граф не беспокоился о деньгах: для него истинной ценностью всегда оставалась только земля, а его дочь оказалась очень умна. Она даже пересчитала бутылки в погребе и окорока в коптильне. Граф отпил вина и с радостью подумал: «После этой бойни будет так мало пригодных молодых людей… а тут сорок тысяч гектаров!»

– Cherie [24]24
  Дорогая ( фр.).


[Закрыть], – сказал он, – если бы капитан взял дробовик и подстрелил несколько жирных голубей, а ты заполнила корзину трюфелями – их еще можно отыскать, – какой ужин был бы у нас сегодня!

Сантэн радостно захлопала в ладоши, но Анна, красная от негодования, взглянула через стол.

– Анна пойдет с тобой, для приличия, – торопливо добавил граф. – Нам ведь не нужен скандал, верно?

«Может, это заронит какие-то семена, – подумал он. – Если они еще не зреют. Сорок тысяч гектаров, merde!»

* * *

Свинью звали Кайзер Вильгельм, или сокращенно Малыш Вилли. Это был пегий боров, такой громадный, что, когда он брел к дубовому лесу, Майклу вспомнился гиппопотам. Его острые уши падали вперед, на глаза, а хвост поднимался над спиной, как кольцо колючей проволоки, открывая очевидные признаки его пола, заключенные в ярко-розовый кожаный мешок, который словно сварили в масле.

– Vas-Y, Villie! Cherche [25]25
  Давай, Вилли! Ищи! ( фр.)


[Закрыть]! – одновременно воскликнули Сантэн и Анна; обеим пришлось крепче взяться за повод, чтобы сдержать огромного борова. – Cherche! Ищи!

Боров принялся принюхиваться к влажной, шоколадно-коричневой почве под деревьями и потащил женщин за собой. Майкл пошел вслед, неся на здоровом плече лопату, радостно смеясь новизне этой охоты; ему приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ними.

В глубине леса они наткнулись на узкий ручей с быстрым течением и мутной после недавних дождей водой и пошли по его берегу, криками подбадривая борова. Вдруг он радостно завизжал и начал плоским влажным рылом копаться в сырой почве.

– Нашел! – возбужденно закричала Сантэн, и вдвоем с Анной они принялись оттаскивать борова.

– Мишель! – тяжело дыша, бросила Сантэн через плечо. – Когда мы его оттащим, будьте готовы быстро действовать лопатой. Готовы?

– Готов!

Из кармана юбки Сантэн достала побелевший кусок трюфеля, сморщенный от старости. Складным ножом отрезала ломтик и поднесла к морде борова так близко, насколько могла не наклоняясь. Несколько мгновений свинья не обращала на нее внимания, но потом уловила свежий запах разрезанного гриба, прожорливо хрюкнула и попыталась дотянуться пастью. Сантэн отдернула руку и попятилась. Боров последовал за ней.

– Быстрей, Мишель! – крикнула она, и Майкл принялся орудовать лопатой. В полдесятка взмахов он обнажил закопавшийся гриб, и Анна опустилась на колени и голыми руками извлекла его из земли. Она подняла испачканный шоколадной почвой темный бугристый комок размером со свой кулак.

– Какой красавец!

Сантэн наконец позволила борову взять ломтик трюфеля из пальцев и, когда Вилли проглотил его, подвела к пустой ямке и позволила принюхаться, чтобы он убедился, что трюфель исчез.

– Cherche! – крикнула она, и охота началась снова. Через час корзина заполнилась неаппетитного вида комковатыми грибами, и Анна объявила отбой.

– Если взять больше, только напрасно испортим. Теперь займемся голубями. Посмотрим, умеет ли наш капитан из Африки стрелять.

Со смехом, тяжело дыша, они торопливо шли за боровом по полям поместья. Вернувшись домой, Сантэн заперла трюфели в кладовой, а Анна увела борова в хлев в подвале и сняла со стены на кухне дробовик. Она передала оружие Майклу; под ее внимательным взглядом он открыл казенник и проверил стволы, потом захлопнул, поднес ружье к плечу и проверил его баланс. Ожоги сковывали его движения, но Анна умела разглядеть работника по тому, как он обращается с инструментами, и ее лицо одобрительно смягчилось.

Что касается Майкла, он удивился и обрадовался, увидев в своих руках знаменитое «Холланд и Холланд» [26]26
  Английская фирма, производящая охотничьи ружья, которые считаются лучшими в мире.


[Закрыть]; только английским мастерам удалось создать ствол, который посылает пулю точно в цель, как стремительно этот ствол ни поверни.

Он кивнул Анне.

– Великолепно!

Она протянула ему брезентовый мешочек с патронами.

– Я покажу хорошее место. – Сантэн взяла Майкла за руку и тут же торопливо выпустила ее, увидев лицо Анны. – Во второй половине дня голуби возвращаются в лес, – объяснила она.

Они обогнули опушку леса; Сантэн шла впереди и, перепрыгивая через лужи, приподнимала юбку, так что изредка Майкл видел ее гладкие белые икры, и его пульс частил не только из-за поспешного (он старался не отставать от нее) шага. Анна на коротких толстых ногах сильно отстала, но они не обращали внимания на ее призывы: «Подождите! Подождите меня!»

На краю леса, на углу «Т», которое пилоты, возвращаясь на аэродром, использовали как ориентир, обнаружилась тропа между высокими изгородями.

– Голуби летят оттуда. – Сантэн показала на открытые поля и виноградники, заросшие и заброшенные. – Подождем здесь.

Живые изгороди обеспечивали прекрасное укрытие, и, когда подошла Анна, они втроем спрятались и принялись осматривать небо. С севера опять накатывались тяжелые низкие тучи, грозящие дождем и образующие отличный фон, на котором наметанный глаз Майкла легко различил крошечные точки летящих голубей.

– Вон, – сказал он, – летят прямо на нас.

– Я их не вижу. – Сантэн возбужденно всматривалась. – Где… о да, теперь вижу.

Хотя голуби летели быстро, но по прямой и лишь слегка снижались к лесу.

Для такого стрелка, как Майкл, дело было простое. Он подождал, пока две птицы не заслонили одна другую, и одним выстрелом снял обеих. Они начали падать; стая разлетелась, и Марк выстрелом из второго ствола сбил еще одного голубя.

Женщины побежали в поле и принесли добычу.

– Три двумя выстрелами.

Сантэн подошла к Майклу, гладя теплую мягкую тушку мертвого голубя.

– Случайность, – грубовато сказала Анна. – Никто не может нарочно сбить двух летящих голубей одним выстрелом.

Следующая стая была больше, и птицы летели тесно. Майкл сбил из первого ствола трех, а четвертого – из второго, и Сантэн торжествующе повернулась к Анне:

– Еще одна случайность, – насмешливо сказала она. – Капитану сегодня везет.

На протяжении следующего получаса в пределах досягаемости пролетели еще две стаи, и Сантэн с серьезным видом спросила:

– Вы никогда не промахиваетесь, минхеер?

– Там, наверху, – Майкл посмотрел в небо, – тот, кто промахивается, забирает смерть. До сих пор я не промахивался.

Сантэн вздрогнула. Опять это слово – смерть. Смерть повсюду вокруг, на хребте, откуда доносится басистый грохот артиллерийской канонады, смерть в небе над ними. Она посмотрела на Майкла и подумала: «Не хочу, чтобы он умирал, никогда!» Встряхнулась, отгоняя печаль, улыбнулась и сказала:

– Научите меня стрелять.

Эта просьба стала настоящим благословением. Она позволила Майклу притрагиваться к Сантэн даже под ревнивым взглядом Анны. Он поставил Сантэн перед собой и учил классической стойке, с выдвинутой вперед левой ногой.

Первый выстрел Сантэн прижал ее к его груди. Он подхватил девушку, а голуби как ни в чем не бывало пролетели мимо.

– Нужно смотреть на ствол ружья, а не на птицу, – объяснил Майкл, по-прежнему прижимая ее к себе. – Смотрите на птицу, и ружье само пойдет за вами.

Следующий выстрел сбил жирного голубя, и он упал под возбужденные крики женщин, но когда Анна побежала за ним, на них серебряным занавесом опустился давно собиравшийся дождь.

– В амбар! – крикнула Сантэн и первая припустила по узкой аллее. Дождь хлестал по вершинам деревьев, миниатюрными снарядами взрывался на коже, и все ахали от его ледяных прикосновений. Сантэн первой добежала до амбара, ее блузка прильнула к телу, и Майкл увидел изумительную форму ее груди. Прядь темных волос прилипла ко лбу Сантэн, она стряхивала капли с юбки и смеялась, не пытаясь уйти от его взгляда.

Амбар выходил на аллею. Он был построен из кубических блоков желтого камня, а соломенная крыша прохудилась, как старый ковер. Брикеты соломы были сложены здесь до потолка.

– Это надолго, – мрачно сказала Анна, глядя на потоки дождя и отряхиваясь, как вышедший из болота буйвол. – Мы здесь застряли.

– Давай, Анна, ощиплем птиц.

Они удобно устроились на тюках соломы – плечи Сантэн и Майкла почти соприкасались – и принялись ощипывать голубей и болтать.

– Расскажите об Африке, – потребовала Сантэн. – Она действительно черная?

– Это самое солнечное место в мире, – ответил Майкл, – солнца бывает даже слишком много.

– Я люблю солнце, – сказала Сантэн, встряхивая холодными мокрыми волосами. – Для меня его не может быть слишком много.

Он рассказал ей о пустынях, где никогда не бывает дождя.

– За год выпадает не больше осадков, чем здесь за день.

– Я считала, что в Африке живут только черные дикари.

– Нет, – рассмеялся он. – Немало и белых дикарей… и черных джентльменов.

И он рассказал ей о крошечных желтых пигмеях из лесов Итури, ростом по пояс мужчине, и о гигантских ватуси, которые всякого, кто ниже двух метров ростом, считают пигмеем, и о благородных воинах-зулусах, называющих себя детьми неба.

– Вы говорите так, словно всех их любите, – обвиняюще сказала она.

– Зулусов? – переспросил он и кивнул. – Да, вероятно, люблю. Некоторых во всяком случае. Мбежане…

– Кто такой Мбежане?

Она неправильно произнесла имя.

– Зулус, он был с моим дядей Шоном со времен их молодости.

Он использовал зулусское слово «умфаан» и пришлось перевести его ей.

– Расскажите о животных. – Сантэн не хотелось, чтобы он замолкал. Его голос и рассказы она могла бы слушать вечно. – Расскажите о львах и тиграх.

– Тигров там нет, – улыбнулся он, – а львов много.

Даже руки Анны, занятой ощипыванием птиц, замирали, когда Майкл описывал охотничий лагерь в вельде, где их с дядей Шоном осаждал львиный прайд и им всю ночь пришлось держать головы лошадей, защищая и успокаивая их, а большие кошки бродили у границы освещенного пространства взад и вперед, пытаясь выгнать лошадей во тьму, где те стали бы легкой добычей.

– Теперь про слонов.

И он рассказывал об этих умных животных. Описывал, как они движутся своей медленной сомнамбулической походкой, помахивая огромными ушами, чтобы охладить кровь, и подбирая хоботом землю, чтобы принять пылевую ванну. Рассказывал о сложной социальной структуре слоновьих стад, о том, как старые самцы укрываются от общего шума.

– Точно как твой отец, – заметила Анна.

Как старые бесплодные слонихи берут на себя роль нянек и повитух; как строятся отношения крупных животных друг с другом, отношения почти человеческие, длящиеся целую жизнь; об их странной одержимости смертью, о том, как, убив охотника, который их преследовал и ранил, они нередко забрасывают его тело зелеными листьями, будто пытаются искупить свою вину. Он объяснил, как стадо помогает раненому слону: другие слоны хоботами удерживают его на ногах, подставляют свои большие бока, а когда слон, наконец, падет, то, если это самка, самец громоздится на нее, словно актом осеменения пытается отсрочить смерть.

Последние слова разрушили для Анны очарование услышанного; она вспомнила о своей роли дуэньи и пристально взглянула на Сантэн.

– Дождь кончился, – строго сказала она и начала собирать ощипанные тушки голубей.

Сантэн огромными, сияющими темными глазами продолжала смотреть на Майкла.

– Когда-нибудь я отправлюсь в Африку, – негромко сказала она, и он ответил на ее взгляд и кивнул:

– Да, когда-нибудь.

Они словно обменялись клятвой. Взаимное решение, твердое и понятное обоим. В это мгновение она стала его женщиной, а он – ее мужчиной.

– Пошли, – настойчиво сказала Анна от дверей амбара. – Идем, пока снова не начался дождь.

Оба с видимым усилием встали и последовали за ней в мокрый, пронизанный дождем мир.

Они плелись на налитых свинцом ногах по аллее к шато, шли бок о бок, не касаясь друг друга, но так остро ощущая взаимное присутствие, как будто обнимались.

И тут в сумерках показались самолеты, низкие и стремительные, рев их моторов, когда они пролетали над головой, поднялся до крещендо. Впереди шел зеленый «сопвич». С этого угла голова Эндрю им не была видна, но виднелись пробоины в ткани крыльев – следы пуль «шпандау», разрывавших корпус.

На пяти самолетах, следовавших за Эндрю, тоже остались следы обстрела. В их крыльях и фюзеляжах светились прорехи и отверстия.

– День был тяжелый, – сказал Майкл, запрокинув голову.

Еще один «сопвич» шел за остальными, его двигатель кашлял и захлебывался, за самолетом тянулся след пара; крыло, у которого была перебита тяга, торчало под углом. Сантэн, глядя на этот самолет, вздрогнула и прижалась к Майклу.

– Кто-то сегодня погиб, – прошептала она. Он не знал, что ей ответить.

– Завтра вы тоже полетите с ними.

– Не завтра.

– Ну, тогда послезавтра или послепослезавтра.

И снова отвечать не требовалось.

– Мишель, о Мишель! – В ее голосе звучала физическая боль. – Я должна встретиться с вами наедине. У нас может никогда, никогда не быть другой возможности. Отныне мы должны каждую драгоценную минуту жизни проживать так, словно она последняя.

Потрясение от ее слов было подобно удару. Он не мог говорить, а она еле слышно прошептала:

– Амбар.

– Когда?

Он обрел дар речи, но собственный голос показался ему хриплым.

– Сегодня вечером, около полуночи. Я приду, как только смогу. – Она посмотрела прямо ему в лицо: приличия и условности сгорели в горниле войны. – Будет холодно. Принеси одеяло.

Повернулась и побежала вдогонку за Анной, оставив Майкла неуверенно и с восторгом глядеть ей вслед.

* * *

Майкл вымылся у колонки возле кухни и снова надел китель. Когда он вошел на кухню, пирог с голубями и свежими трюфелями под хрустящей коричневой корочкой распространял упоительный аромат, а Сантэн, не протестуя, все наполняла и наполняла стакан отца. То же самое она делала и для Анны, но гораздо хитрее, так что Анна не замечала, хотя ее лицо краснело все больше, а смех становился все более хриплым.

Сантэн поручила Майклу командовать граммофоном «Голос его хозяина»*, своим самым ценным имуществом, и вменила ему в обязанность менять восковой диск, как только предыдущий кончится. Из большой медной трубы загремела запись «Аиды» Верди в исполнении оркестра «Ла Скала» под управлением Тосканини, наполняя кухню великолепными звуками. Когда Сантэн принесла тарелку с куском пирога туда, где напротив графа сидел Майкл, она коснулась шеи молодого человека, этих темных шелковых кудрей, и, наклонившись над ним, прошептала на ухо:

– Я люблю «Аиду», а вы, капитан?

Граф подробно расспрашивал Майкла о продукции его семейной фермы, и Майклу трудно было сосредоточиться, чтобы ответить.

– Мы выращиваем довольно много черной акации, но отец и дядя убеждены, что после войны автомобили полностью заменят лошадь, поэтому спрос на конскую упряжь и соответственно на обработку кожи резко упадет.

– Как жаль, что лошадь должна уступить этим шумным, вонючим дьявольским сооружениям, – вздохнул граф, – но, конечно, они правы. Будущее за бензиновыми моторами.

– Сейчас мы заменяем акацию сосной и австралийским эвкалиптом – для производства крепежных стоек для шахт и сырья для бумаги.

– Очень разумно.

– Еще, конечно, у нас есть сахарные плантации и скотоводческие ранчо. Дядя считает, что скоро корабли оборудуют холодильниками и они смогут развозить нашу говядину по всему миру.

Чем дольше граф слушал, тем больше был доволен.

– Пейте, мой мальчик, – говорил он с искренним одобрением. – Вы почти ничего не пили. Вам не нравится?

* Известная фирма по производству звуковоспроизводящего оборудования.

– Замечательно, великолепно, но le foie, моя печень.

Майкл схватился за ребра, и граф сочувственно и озабоченно заохал. Француз, он понимал, что большинство болезней и горестей мира связаны с плохой работой этого органа.

– Ничего серьезного. Но пусть мое нездоровье вам не мешает. Майкл сделал самоуничижительный жест, и граф послушно наполнил свой стакан снова.

Подав мужчинам ужин, женщины принесли к столу свои тарелки и тоже сели. Сантэн сидела рядом с отцом и почти ничего не говорила. Она с деланным вниманием поворачивала голову от одного к другому, пока Майкл не почувствовал легкое давление на лодыжку и с веселым ужасом ощутил, что она вытянула под столом ногу и касается его. Он виновато заерзал под взглядом графа, не смея посмотреть на Сантэн. Подул на пальцы, как будто обжег их, и быстро заморгал.

Сантэн убрала ногу так же незаметно, как приблизила. Майкл выждал две-три минуты, прежде чем протянуть свою. Он нашел ее ногу и зажал между своими; краем глаза он заметил, как девушка вздрогнула и ее щеки и уши залила волна темного румянца. Он посмотрел прямо на нее и никак не мог оторвать взгляда, пока граф не повысил голос.

– Сколько? – чуть резче, чем следовало, повторил он, и Майкл виновато отдернул ногу.

– Простите, я не расслышал.

– Капитан плохо себя чувствует, – быстро и чуть задыхаясь вмешалась Сантэн. – Его ожоги еще не зажили, и он слишком много работал сегодня.

– Не будем без необходимости задерживать его, – с готовностью подхватила Анна, – если он закончил ужин.

– Да, да. – Сантэн встала. – Надо отпустить его домой отдыхать.

Граф глядел расстроенно – у него отбирали собутыльника, но Сантэн успокоила:

– Не тревожься, папа, посиди здесь, допей вино.

Анна проводила пару из кухни на темный двор и подбоченясь стояла рядом, взирая на них точно орлица, пока они застенчиво прощались. Она выпила слишком много кларета, что притупило ее острое, как бритва, чутье, не то непременно удивилась бы, почему это Сантэн так торопится усадить Майкла на мотоцикл.

– Вы позволите еще раз навестить вас, мадмуазель де Тири?

– Если угодно, капитан.

Сердце Анны, смягченное вином, благоволило им. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы проявить решительность.

– До свидания, минхеер, – твердо сказала она. – Девочка простудится. Домой, Сантэн.

Граф счел необходимым запить кларет парой бокалов шампанского.

– Это смягчает резкость вина, – с серьезным видом объяснил он дочери.

Поэтому женщинам пришлось укладывать его в постель. Во время опасного подъема по лестнице граф пел марш из «Аиды», очень громко, но фальшиво. Добравшись до кровати, он навзничь повалился на нее, как спиленный дуб. Сантэн по очереди подняла его ноги и стащила с них сапоги.

– Благослови тебя Господь, малышка, папа тебя любит.

Вдвоем они усадили его и надели через голову ночную рубашку, потом снова позволили упасть на подушки. Теперь, когда скромность графа охраняла ночная рубашка, они сняли с него брюки и повернули его на бок.

– Пусть ангелы оберегают твой сон, красавица моя, – пробормотал граф, когда они укрывали его одеялом. Анна погасила свечу. Под покровом темноты она погладила графа по спутанным волосам. Ее вознаградил громкий храп, и вслед за Сантэн она вышла из спальни, прикрыв за собой дверь.

* * *

Ночью Сантэн лежала и слушала, как скрипит и трещит старый дом.

Она благоразумно не стала ложиться под одеяло полностью одетой, потому что, как раз когда она собиралась гасить свечу, внезапно явилась Анна и села на край кровати. Вино развязало ей язык, но не настолько одурманило, чтобы она не заметила, что Сантэн не в ночной сорочке. Зевая и вздыхая, Сантэн силой мысли пыталась усыпить ее, а когда отчаялась и услышала, как на далекой церкви в Морт-Омме часы пробили десять, сама притворилась, что засыпает.

Мучительно было лежать без движения и мерно дышать, когда она сгорала от возбуждения.

Наконец Анна поняла, что говорит сама с собой, прошлась по маленькой комнате, подбирая и складывая разбросанную одежду Сантэн, потом поцеловала девушку в щеку и погасила фитиль.

Оставшись одна, Сантэн сразу села и испуганно обхватила себя руками. Она ждала.

Хотя развязка встречи с Майклом в ее представлении была совершенно ясна, точный порядок предстоящих действий еще оставался для нее таинственным и туманным. Логика подсказывала, что это не должно существенно отличаться от того, что она много раз наблюдала в поле и на скотном дворе.

Однажды сонным летним полуднем, когда ее внимание привлек легкий шум в неиспользуемом стойле, Сантэн получила тому подтверждение. Она вскарабкалась на чердак и через щель с удивлением наблюдала за Эльзой, кухонной служанкой, и Жаком, конюхом, пока, наконец, ей не пришло в голову, что они играют в петуха и курицу, в жеребца и кобылу.

Потом она много дней думала об этом и стала внимательнее прислушиваться к болтовне служанок. И в конце концов, набравшись храбрости, отправилась с вопросами к Анне.

Все эти изыскания поразили ее множеством противоречий. По словам Анны, процедура была исключительно болезненная и сопровождалась сильным кровотечением и страшными опасностями беременности и хворей. Это противоречило нескрываемому удовольствию, с каким обсуждали эту тему служанки, и смешкам и приглушенным радостным крикам, которые издавала Эльза, лежа на соломе под Жаком.