Текст книги "Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

«Это скандал», – подумал он и снова улыбнулся. Штабные офицеры заметили эту улыбку и переглянулись, тревожно и с сомнением. Что еще задумал старый дьявол? Они обменивались нервными взглядами.

– Связались наконец с полковником Кейтнессом?

Шон скрыл улыбку за свирепой гримасой, и все тотчас старательно занялись делами.

«Это скандал», – снова сказал себе Шон, но на этот раз сдержал улыбку; его лицо оставалось бесстрастным. Ведь и сам Майкл – дитя любви, плод его первой любовной связи. «Твой первенец…» Он снова ощутил боль потери, но отогнал ее.

Ну-с, что же девушка? Он стал думать о ней. Действительно ли она беременна, или это какой-то сложный шантаж? На решение ушло всего несколько секунд.

«Я не могу ошибиться в своей оценке. Она верит, что беременна».

В женском теле и в женской душе существовали области, которые оставались для Шона полной загадкой. Однако он знал: если девушка считает, что беременна, она точно беременна.

Он понятия не имеет, как она это узнала, но готов поверить ей на слово. «Хорошо, она беременна, но чей это ребенок, Майкла или какого-нибудь другого молодца… – И снова он сразу отверг это предположение. – Она из приличной семьи. Ее бдительно охраняли отец и этот ее дракон в юбке. Понять не могу, как они с Майклом умудрились… – Он едва сдержал очередную улыбку, вспомнив, как искусно сам в молодости преодолевал не менее серьезные препятствия. – Изобретательность юной любви… – Он покачал головой. – Хорошо, я принимаю это. Ребенок Майкла, сын Майкла! – Только сейчас он позволил себе обрадоваться. Но тут же предупредил себя: – Спокойно, не переусердствуй. Она хочет ехать в Африку, но что мы там с ней будем делать? Я не могу принять ее в Эмойени».

На мгновение в его сознании возник прекрасный дом на холме. «Место ветров» на зулусском языке, дом, который он построил для своей жены. И его охватило страстное стремление вернуться туда.

Чтобы подавить его, пришлось снова обратиться к неотложным делам.

«Три красивые женщины, все гордые, с сильной волей… – Чутье сразу сказало ему, что эта француженка и его любимая, но избалованная дочь будут драться, как дикие кошки в клетке. Он покачал головой. – Клянусь богом, это настоящий рецепт катастрофы, а меня там не будет, чтобы уложить поперек колен и высечь. Надо найти лучшее решение. Что, во имя всего святого, мне делать с этой маленькой беременной кобылкой?»

– Сэр! Сэр! – позвал один из офицеров, протягивая Шону микрофон полевого телефона. – Я наконец дозвонился до полковника Кейтнесса.

Шон схватил микрофон.

– Дуглас! – крикнул он в него.

Связь была плохая, сильный фоновый шум, словно морской прибой, голос Дугласа Кейтнесса доносился, как из-за океана.

– Сэр, пушки только что прибыли…

– Хвала Господу, – проворчал Шон.

– Я разместил их… – Кейтнесс назвал места по карте. – Они уже открыли огонь, и гунны как будто выдыхаются. На рассвете собираюсь контратаковать.

– Дуглас, будьте осторожны, за вами нет резервов. Я не смогу поддержать вас до полудня.

– Хорошо, понял, но мы не можем позволить им перегруппироваться без помех.

– Конечно нет, – согласился Шон. – Немедленно докладывайте мне, а я пока переведу еще четыре батареи и подразделения Второго батальона, но они доберутся до вас только к полудню.

– Спасибо, сэр, они нам понадобятся.

– Действуйте.

Шон вернул микрофон и, глядя, как расставляют на карте разноцветные флажки, вернулся к личным проблемам.

– Гарри… – вспомнил он своего брата-близнеца и ощутил привычный укол вины и сочувствия. Гаррик Кортни, брат, которого Шон искалечил.

Это случилось очень много лет назад, однако события того страшного дня Шон помнил так отчетливо, словно это было вчера. Они, подростки-сорванцы, шли по поросшим золотой травой холмам Зулуленда и спорили из-за ружья, которое стащили в кабинете отца и зарядили крупной дробью.

– Я первым увидел инконку, – настаивал Гарри.

Они собирались охотиться на самца антилопы-чекана, чью лежку обнаружили накануне.

– О ружье я придумал, – ответил Шон, крепче хватаясь за оружие. – Поэтому мне и стрелять.

И, конечно, Шон победил. Так было всегда.

Гарри взял Тинкера, их охотничью собаку-дворняжку, и обогнул с ним густые заросли кустарника, чтобы выпугнуть антилопу туда, где ее ждал Шон с дробовиком.

Вдали у подножия холма Шон слышал крики Гарри и отчаянный лай Тинкера: тот учуял запах осторожной антилопы. Потом шорох в траве. Длинные желтые стебли расступились, и вышел инконка, направляясь прямо туда, где на вершине холма лежал Шон.

В солнечных лучах он казался огромным, потому что тревожно вздыбил шерсть и высоко поднял на толстой мощной шее темную голову с тяжелыми спиральными рогами. Самец высотой три фута в плечах и почти двести фунтов весом, грудь и бока покрыты тонким рисунком, светлым, как мел на фоне темной красновато-коричневой почвы. Великолепное животное, стремительное и опасное, рога острые, как пики, и могут вспороть человеку живот или разорвать бедренную артерию. Самец шел прямо на Шона.

Шон выстрелил; он был так близко, что заряд дроби кучно ударил в грудь и прорвал ее до легких и сердца.

Зверь упал, дергаясь и блея, его острые копыта вспахивали каменистую почву, когда он съезжал вниз по холму.

– Я свалил его! – закричал Шон, выскакивая из укрытия. – Попал с первого выстрела! Гарри, Гарри, я его свалил, свалил!

Снизу по жесткой золотистой траве бежали Гарри и собака. Это было соревнование: кто первый доберется до умирающего животного. Шон нес дробовик. Второй ствол был по-прежнему заряжен, курок снят с предохранителя; из-под ноги у Шона вывернулся камень, и мальчик упал. Ружье вылетело у него из рук. Шон ударился о землю плечом. Второй ствол оглушительно выстрелил.

Когда Шон поднялся, Гарри сидел рядом с мертвой антилопой и стонал. Весь заряд дроби, почти в упор, попал ему в ногу, чуть ниже колена: красными полосами свисала плоть, торчали белые осколки кости, кровь била ярким на солнце фонтаном.

«Бедняга Гарри, – подумал Шон, – теперь он одинокий одноногий старик-калека».

Женщина, которой Шон сделал ребенка и на которой Гарри женился раньше, чем она родила Майкла, в конце концов сошла с ума от ненависти и горечи и погибла в пожаре, который разожгла сама.

Теперь ушел и Майкл, и у Гарри не осталось ничего, кроме его книг и рукописей.

«Я пошлю ему эту умную цветущую девушку и ее нерожденного младенца. – Решение принесло Шону огромное облегчение. – Так я хоть немного заглажу свою вину перед ним. Пошлю ему родного внука – внука, которого сам любил бы и хотел бы воспитать; это будет частичное возмещение».

Он отвернулся от карты и быстро захромал туда, где ждала девушка.

При его приближении она встала и спокойно ждала, сложив руки перед собой. Шон видел в ее темных глазах тревогу и страх отвержения; она ждала его решения, и ее губы дрожали.

Он закрыл за собой дверь, подошел к ней, взял в свои волосатые лапы ее маленькие руки, наклонился и поцеловал. Борода генерала оцарапала ее мягкую щеку, но Сантэн облегченно вздохнула и обняла его обеими руками.

– Простите, моя дорогая, – сказал он. – Вы застали меня врасплох. Мне нужно было привыкнуть к этой мысли.

Шон обнял ее, но очень осторожно, потому что загадка беременности принадлежала к тем очень немногим вещам, которые пугали Шона и лишали решительности.

Потом он снова усадил ее в кресло.

– Я смогу поехать в Африку?

Она улыбалась, хотя в углах глаз дрожали слезы.

– Да, конечно, теперь это ваш дом: что касается меня, вы жена Майкла. Ваше место в Африке.

– Я так счастлива, – негромко сказала она, но это было не просто счастье. Ощущение безопасности и защищенности, аура власти и силы, исходящая от этого человека, теперь прикрывали ее, как щитом.

– Вы жена Майкла, – сказал он, признавая то, во что верила она сама. Его признание превратило эту веру в факт.

– Вот что я сделаю. Немецкие подводные лодки топят наши корабли. Самый безопасный способ для вас добраться домой – отплыть на госпитальном судне, который уйдет из порта во Французском проливе.

– А как Анна? – торопливо спросила Сантэн.

– Да, конечно, она должна отправиться с вами. Я договорюсь и об этом. Вы обе поплывете сестрами милосердия, и, боюсь, вам придется отрабатывать свой проезд.

Сантэн энергично кивнула.

– Отец Майкла, мой брат Гаррик Кортни… – начал Шон.

– Да, да, Мишель рассказывал мне о нем. Он герой, в битве с зулусами заслужил крест королевы Виктории за храбрость, – возбужденно подхватила Сантэн, – и ученый, пишет книги по истории.

Шон заморгал, услышав такое описание брата, но, конечно, внешне оно соответствовало фактам.

– К тому же он добрый и мягкий человек, вдовец, потерявший единственного сына… – Между ними установилось почти телепатическое взаимопонимание: хотя Сантэн знает правду, отныне для нее Майкл навсегда сын Гаррика Кортни. – Майкл был всей его жизнью, и мы с вами оба понимаем, каково ему ощущать свою утрату, потому что это и наша утрата.

Глаза Сантэн блестели от невыплаканных слез, она сильно прикусила нижнюю губу и энергично кивнула.

– Я телеграфирую ему. Он встретит вас в Кейптауне, когда корабль причалит. Я передам вам письмо для него. Можете не сомневаться, он радушно примет и защитит и вас, и ребенка Майкла.

– Сына Майкла, – решительно сказала Сантэн и неуверенно добавила: – Но я ведь иногда буду вас видеть, генерал?

– Часто, – заверил ее Шон, наклонившись к ней и осторожно беря за руку. – Вероятно, чаще, чем вам захочется.

* * *

После этого все произошло очень быстро; Сантэн предстояло узнать, что с Шоном Кортни всегда так.

Она провела в монастыре всего пять дней, но за это время немецкий прорыв у Морт-Омма ценой жестокой битвы был остановлен, и, как только линия фронта стабилизировалась и подошли подкрепления, Шон Кортни получил возможность ежедневно по несколько часов проводить со своими гостьями.

По вечерам они ужинали, и он отвечал на бесконечный поток вопросов об Африке, о ее племенах и животных, о семье Кортни и ее членах – отвечал терпеливо и добродушно. Говорили в основном по-английски, но иногда в поисках слова Сантэн прибегала к фламандскому.

В конце ужина она готовила ему сигару и зажигала ее, наливала коньяку и садилась рядом, продолжая расспросы, пока Анна не уводила ее или Шона не вызвали в оперативный штаб; тогда она подходила к нему и с детской невинностью подставляла лицо под поцелуй. Шон обнаружил, что со страхом думает о часе расставания.

Джон Пирс принес Сантэн и Анне форму медсестер: поверх серого платья надевались белая косынка и белый передник с лямками крест-накрест. Сантэн и Анна, поработав иглами, придали мешковатому наряду французское изящество.

Пришло время расставания, Сангане погрузил их скромный багаж в «роллс», и Шон Кортни спустился во двор, мрачный и строгий ввиду неизбежности разлуки.

– Позаботьтесь о ней, – сказал он Анне, и Анна уставилась на него, праведно негодуя из-за ненужного совета.

– Я встречу вас на пристани, когда вы вернетесь домой, – пообещала Сантэн, и Шон сморщился от смущения и удовольствия, когда она встала на цыпочки и поцеловала в присутствии всего штаба. Он смотрел вслед «роллсу», на заднем сиденье которого сидела девушка и махала ему рукой, потом встряхнулся и обратился к штабу:

– Что ж, джентльмены, на что мы тут глазеем? Это война, а не пикник, черт побери!

* * *

Почтовый корабль «Протеа Касл» принадлежал компании «Юнион Касл Лайн». Это был трехтрубный пассажирский лайнер, который ходил из Кейпа в Саутгемптон, пока, перекрашенный в белый цвет с алыми крестами на бортах и трубах, не был превращен в госпитальное судно.

Стоя у причала во внутренней гавани Кале, он принимал на борт пассажиров, направляющихся в далекое южное плавание, и эти пассажиры ничуть не походили на элегантную богатую публику, которая заполняла его до войны. На железнодорожной ветке, ведущей к причалу, стояли пять санитарных вагонов, и из них направлялся к лайнеру и поднимался на него по кормовому и носовому трапам жалкий людской поток.

Это были в буквальном смысле отходы битвы.

Медики отказались от них, решив, что этих людей невозможно достаточно подлатать, чтобы скормить охочему до человеческого мяса Ваалу Английских экспедиционных сил.

Тысяча двести раненых направлялись на юг, а перед обратным рейсом «Протеа Касл» будет перекрашен в обычное пассажирское судно и повезет очередной груз молодых здоровых людей на временное проживание в аду траншей Северной Франции.

Сантэн стояла рядом с «роллсом» и с отчаянием смотрела на поднимающийся на борт легион изувеченных. У многих были отняты конечности, и тем, кому ногу отрезали ниже колена, а руку – ниже локтя, повезло. Они брели по пристани на костылях или с аккуратно пристегнутыми пустыми рукавами.

Слепых вели товарищи, а раненых с поврежденным позвоночником несли на носилках; были жертвы газовых атак с поврежденной слизистой оболочкой носа или с выжженным хлором горлом; контуженные – эти дергались и ни с того ни с сего закатывали глаза; были жертвы ожогов с чудовищными розовыми рубцами-келоидами, которые не давали им выпрямить руку или ногу, а изуродованную голову пригибали к груди, отчего их безобразно скрючило, как горбунов.

– Можете нам помочь, – один из санитаров заметил их форму, и Сантэн встряхнулась, приходя в себя.

Она быстро повернулась к водителю-зулусу.

– Я найду твоего отца Мбежане.

– Мбежане!

Сангане довольно улыбнулся: она правильно назвала имя.

– И передам ему твое послание.

– Иди с миром, маленькая леди.

Сантэн пожала ему руку, потом выхватила у него свой саквояж и вслед за Анной приступила к своим новым обязанностям.

Погрузка шла всю ночь, и только когда незадолго до рассвета она закончилась, у них появилась возможность найти отведенную им каюту.

Старшим медицинским офицером оказался мрачный майор, и было ясно, что ему спустили определенные указания с самого верха.

– Где вас носит? – спросил он, когда Сантэн явилась к нему в каюту. – Я жду вас со вчерашнего полудня. Отплываем через два часа.

– Я здесь со вчерашнего полудня. Помогала доктору Соломону на палубе «С».

– Надо было доложиться мне, – холодно сказал он. – Вы не можете бродить по кораблю где вздумается. Я отвечаю перед генералом… – он замолчал и сменил тему. – К тому же палуба «С» для других чинов.

В последнее время Сантэн стала гораздо лучше владеть английским, но отдельные термины все еще не понимала.

– Для других чинов, не для офицеров. Отныне вы будете работать только с офицерами. Нижние палубы для вас закрыты, закрыты, – медленно повторил он, словно разговаривал с отсталым ребенком. – Я ясно выразился?

Сантэн устала и не привыкла к такому обращению.

– Людям внизу больно так же, как офицерам, – яростно ответила она. – Они теряют кровь и умирают так же, как офицеры.

Майор моргнул и откинулся в кресле.

У него дочь одних лет с этой французской потаскушкой, но она не посмела бы так ответить.

– Вижу, юная леди, вы станете для нас сущим наказанием, – зловеще сказал он. – Мне с самого начала не нравилась мысль о женщинах на борту. Я знал, что от этого будут одни неприятности. Ну, слушайте. Разместитесь в каюте напротив моей, – он показал за раскрытую дверь. – Явитесь к доктору Стюарту и будете выполнять его приказы. Питаться будете в офицерской столовой. Нижние палубы для вас закрыты. Я ожидаю от вас приличного поведения, и будьте уверены: не спущу с вас глаз.

После такого нелюбезного приема каюта, которую отвели Сантэн и Анне, стала для них приятным сюрпризом, и Сантэн опять заподозрила влияние генерала Шона Кортни. Им отвели каюту не с койками в два яруса, а с двумя отдельными кроватями, небольшой гостиной с диваном, креслами и письменным столом, с отдельным душем и туалетом. Все это было со вкусом подобранных осенних тонов.

Сантэн прыгнула на кровать, легла на подушки и блаженно вздохнула.

– Анна, я слишком устала, чтобы раздеваться.

– Немедленно в ночную рубашку, – приказала Анна. – И не забудь почистить зубы.

* * *

Их разбудил тревожный звон колокола, свистки и хлопанье дверей. Корабль шел, вибрируя от работы двигателей; пахло океаном.

После первых мгновений паники они узнали от корабельного стюарда, что это учебная тревога. Торопливо одевшись и натянув спасательные жилеты, они заняли свои места согласно боевому расписанию.

Корабль только что миновал волнорез и выходил в пролив. Было туманное серое утро, дул сильный ветер. Все с облегчением вздохнули, когда объявили об окончании тревоги и в столовой первого класса, переделанной в офицерскую кают-компанию для ходячих раненых, подали завтрак.

Появление Сантэн вызвало всеобщее оживление.

Мало кто из офицеров знал о присутствии на борту красивой молодой девушки, и теперь им трудно было скрыть свою радость. Начались споры из-за места за столом, но очень скоро первый помощник, благо капитан еще был на мостике, использовал свое положение, и Сантэн оказалась по правую руку от него, в окружении десятка внимательных, заботливых джентльменов, а Анна сидела напротив и смотрела сердито, как сторожевой бульдог.

Офицеры корабля все были из Англии, но пациенты из колоний, потому что «Протеа Касл», обогнув мыс Доброй Надежды, направлялся дальше на восток. Неподалеку от Сантэн сидели потерявший руку капитан легкой кавалерии из Австралии, двое новозеландцев (один с пиратской повязкой на месте отсутствующего глаза, другой с не менее пиратской деревянной ногой, как у Джона Сильвера), молодой родезиец по имени Джонатан Баллантайн, заслуживший Военный крест в битве на Сомме ценой пулеметной очереди в живот, и другие молодые энергичные люди, потерявшие различные части тела.

Они дружно угощали Сантэн едой из буфета.

– Нет, нет, я не могу есть ваши большие английские завтраки, я стану толстой и безобразной, как свинья.

Щеки ее горели. Война началась, когда Сантэн едва исполнилось четырнадцать, все молодые мужчины исчезли, и радость, вызванная такой толпой поклонников, была для нее внове.

Старший медицинский офицер сердито посматривал на нее от капитанского стола, но Сантэн – чтобы позлить его и для собственного удовольствия – старалась быть любезной с молодыми людьми. И хотя угрызалась совестью, что не вполне верна Майклу, утешала себя: «Это мой долг, они мои пациенты. Сестра должна быть внимательна к пациентам».

И она улыбалась им, смеялась, а они трогательно оспаривали друг у друга ее внимание, старались оказать ей мелкие услуги и отвечать на ее вопросы.

– Почему мы плывем не под охраной? – спросила она. – Разве не опасно плыть по проливу en plein soleil – при дневном свете? Я слышала о «Реве».

«Реву» – английское госпитальное судно с тремястами ранеными на борту – 4 января этого года торпедировала в проливе у Бристоля немецкая подводная лодка.

К счастью, всех удалось эвакуировать с корабля, погибли только три человека, но антинемецкая пропаганда ухватилась за этот случай. В общественных местах повсюду были развешаны плакаты: «Что красная тряпка для быка, то красный крест для немца», а ниже красочное описание совершенного преступления.

Вопрос Сантэн вызвал оживленный спор за обеденным столом.

– «Рева» была торпедирована ночью, – высказал разумное соображение Джонатан Баллантайн. – Командир подводной лодки, вероятно, не увидел красный крест.

– Да послушайте! Эти парни с подводных лодок – настоящие мясники…

– Не согласен. Они обычные люди, такие же, как вы и я.

– Капитан этого корабля, очевидно, тоже в это верит, поэтому мы проходим самую опасную часть пролива днем, чтобы на подводной лодке хорошо разглядели наши красные кресты. Думаю, увидев, кто мы, они оставят нас в покое.

– Вздор! Эти проклятые гунны готовы торпедировать собственную тещу!

– Я тоже, кстати.

– Корабль идет со скоростью двадцать два узла, – успокаивал Сантэн первый помощник. – А подводная лодка при погружении способна всего на семь узлов. Чтобы у нее была возможность в нас выстрелить, она должна находиться точно на нашем пути. Вероятность один к миллиону, мисс, не волнуйтесь и наслаждайтесь плаванием.

Когда Сантэн встала из-за стола, к ней подошел высокий молодой врач с покатыми плечами, слегка похожий в очках в стальной оправе на ученого.

– Я доктор Арчибальд Стюарт, сестра де Тири. Майор Райт отдал вас в мое распоряжение.

Новое обращение понравилось Сантэн. «Сестра де Тири» звучало очень профессионально. Однако она не была уверена, что ей нравится быть в чьем-то распоряжении.

– У вас есть медицинская или сестринская подготовка? – продолжал доктор Стюарт, и понравился Сантэн уже меньше, поскольку в первые же несколько секунд разоблачил ее перед новыми поклонниками. Она отрицательно покачала головой, стараясь сделать свое признание менее заметным, но он безжалостно продолжал:

– Я так и думал. – Несколько секунд он с сомнением разглядывал ее и только тут, по-видимому, заметил ее замешательство. – Но это неважно: главная задача сестры – поддерживать в пациентах бодрость. Судя по тому немногому, что я видел, это у вас хорошо получается. Думаю, мы сделаем вас главным бодрящим средством, но только на палубе «А». Строгий приказ майора Райта. Только палуба «А».

Предписание доктора Арчибальда оказалось очень полезным. Сантэн с детства научилась с толком управлять шато и имением, где была хозяйкой и помощницей управляющего. Она без труда справлялась с толпой молодых людей, собиравшихся вокруг нее.

На корабле была библиотека, много тысяч томов, и Сантэн быстро разработала схему распределения и обмена для тех пациентов, которые не могли ходить, а также список тех, кто будет читать слепым и неграмотным на нижних палубах. Она организовывала концерты, палубные игры, карточные соревнования: граф был азартным игроком и научил играть и ее.

Ее команда одноногих, одноглазых, искалеченных помощников в устройстве развлечений для пациентов во время долгого плавания соперничала за ее одобрение и право услужить ей; пациенты на ярусах коек шли на множество хитростей, лишь бы задержать Сантэн возле себя, когда она по утрам совершала неофициальные обходы.

Среди пациентов оказался капитан-кавалерист из Наталя, который был в колонне машин, отступавших от Морт-Омма. Когда она впервые вошла в палату с грудой книг в руках, он радостно приветствовал ее:

– Солнышко! Это Солнышко!

Это прозвище следовало за ней по всему кораблю.

«Сестра Солнышко». Когда обычно мрачный и строгий главный врач майор Райт впервые назвал ее так, Сантэн единодушно приняла вся команда.

В таких обстоятельствах ей некогда было горевать, но по вечерам, перед самым сном, Сантэн лежала в темноте и мысленно представляла себе лицо Майкла, а потом прижимала руки к животу.

– Наш сын, Мишель, наш сын!

* * *

Мрачное небо и черные воды Бискайского залива остались позади, за длинным белым кильватерным следом, а перед носом корабля, как серебряные монеты, запрыгали по синему бархату океана летучие рыбы.

На трех градусах северной широты жизнерадостный и галантный молодой капитан Джонатан Баллантайн, по слухам, наследник ранчо в сто тысяч акров, принадлежавшего его отцу сэру Ральфу Баллантайну, премьер-министру Родезии, сделал Сантэн предложение.

– Так и слышу бедного папа. «Сто тысяч акров? Ты сумасшедшая злая девчонка! Tiens alors [38]38
  Только посмотри ( фр.).


[Закрыть]! Как можно отказаться от ста тысяч акров?» – Сантэн до того точно передразнила графа, что в глазах Анны мелькнула тень.

После этого брачные предложения посыпались градом, и даже доктор Арчибальд Стюарт, ее непосредственный начальник, моргая за очками в стальной оправе и нервно потея, произнес, запинаясь, тщательно отрепетированную речь и казался скорее благодарным, чем расстроенным, когда Сантэн вежливо отказала ему, расцеловав в обе щеки.

На экваторе Сантэн уговорила майора Райта надеть регалии морского царя Нептуна, и церемония перехода через экватор прошла с большим успехом, весело и с выпивкой. Главным центром притяжения оказалась сама Сантэн, одетая в костюм русалки, сшитый собственноручно.

Помогая шить костюм, Анна протестовала против декольте, зато все остальные им восхищались. Свистели, хлопали, топали, и сразу за экватором последовала новая волна предложений.

Анна сердилась и бранилась, но в глубине души была довольна переменой, происшедшей с ее подопечной. У нее на глазах Сантэн чудесным образом превращалась из девочки в молодую женщину. Физически она расцвела, как бывает в начале беременности. Ее тонкая кожа приобрела перламутровый блеск, Сантэн утратила последние остатки подростковой угловатости и пополнела, не потеряв своей грации.

Однако главной переменой стал рост ее самообладания, выдержки, уверенности в себе, в своих способностях и талантах, которые она только сейчас начала проявлять в полной мере. Анна знала, что у Сантэн врожденная способность подражать. Она без труда переходила от легкого акцента Жака, кучера, к валлонскому произношению горничных, а потом к книжной речи парижского учителя музыки, но только сейчас Анна поняла, что у ее девочки талант к языкам, до сих пор не востребованный. Сантэн уже так бегло говорила по-английски, что различала австралийский и южноафриканский говор, а их отличала от классического оксфордского произношения и подражала им всем с поразительной точностью. Когда она здоровалась с австралийцами «Gid die», они начинали радостно гикать.

Анна знала также, что Сантэн разбирается в цифрах и знает счет деньгам. Когда в первые месяцы войны управляющий сбежал в Париж, Сантэн пришлось вести все счета имения, и Анна поражалась ее способности суммировать длинную колонку чисел, просто проведя сверху вниз ручкой, не перенося цифры из разряда в разряд и даже не шевеля губами. Анне это казалось истинным чудом.

Теперь Сантэн проявляла ту же сообразительность. Она играла в бридж в паре с майором Райтом. Эта пара не знала поражений, и размеры выигрышей поражали Анну, которая вообще-то не одобряла карты. Свои выигрыши Сантэн разумно вкладывала. Она, на паях с Джонатаном Баллантайном и доктором Стюартом, создала синдикат и участвовала в ежедневных розыгрышах тотализатора, где ставки делались на ход судна. Ко времени пересечения экватора Сантэн добавила почти двести соверенов к тем луидорам, которые они успели прихватить из шато.

Анна всегда знала, что Сантэн много читает. «Это погубит твои глаза», – не раз предупреждала она, не сознавая, какие обширные знания получает Сантэн из книг, пока та не начала демонстрировать это в беседах и спорах. Она побеждала даже таких грозных спорщиков, как доктор Арчибальд Стюарт, однако Анна заметила, что Сантэн достаточно умна для того, чтобы никого не настроить против себя хвастливой демонстрацией своих познаний, и обычно заканчивает спор на примирительной ноте, которая позволяла противнику отступить, не теряя достоинства.

«Да, – довольно говорила себе Анна, глядя, как девушка расцветает и раскрывается, словно прекрасный цветок на тропическом солнце, – она умна, точно как ее маман».

Казалось, Сантэн испытывает физическую потребность в тепле и солнце. Выходя на палубу, она всякий раз поворачивалась лицом к солнцу.

– О, Анна, как я ненавижу холод и дождь! Разве здесь не замечательно?

– Ты станешь смуглой уродиной, – предупреждала ее Анна. – Это не женственно.

Сантэн задумчиво рассматривала свои руки.

– Не смуглой, Анна, а золотой!

Сантэн столько читала и столько расспрашивала, что как будто уже знала южное полушарие, куда двигался корабль. Она будила Анну, уходила в сопровождении своей дуэньи на верхнюю палубу, и вахтенный офицер показывал ей южные звезды. Несмотря на поздний час, великолепие здешних небес каждый вечер ослепляло Анну, все более раскрываясь перед устремленными ввысь глазами.

– Смотри, Анна, вот, наконец, и Ахернар! Это была особая звезда Мишеля. Он говорил, что у нас у всех должна быть своя звезда, и выбрал для меня.

– Которую? – спросила Анна. – Которая твоя звезда?

– Акрукс! Вон там! Самая яркая звезда Большого Креста. Между ней и звездой Мишеля нет ничего, только ось, на которой вращается мир, небесный южный полюс. Мишель говорил, что мы вдвоем держим земную ось. Ужасно романтично, да, Анна?

– Чепуха! – фыркнула Анна, но в глубине души пожалела, что ей ни один мужчина никогда не говорил ничего подобного.

Вскоре Анна распознала в своей воспитаннице дар, перед которым меркли все прочие: способность заставлять мужчин слушать. Удивительно было видеть даже таких мужчин, как майор Райт или капитан «Протеа Касл», которые слушали девушку молча и внимательно, без снисходительных мужских улыбок, когда Сантэн говорила серьезно.

«Она еще ребенок, – удивлялась Анна, – а они обращаются с ней, как со взрослой женщиной. Нет, больше того, они считают ее равной себе».

Это было поистине поразительно.

Здесь мужчины выказывали юной девушке уважение, которого тысячи других женщин во главе с Эммелин Пенкхерст и Энни Кенни [39]39
  Знаменитые английские суфражистки, боровшиеся за равные права женщин с мужчинами.


[Закрыть]так страстно добивались, бросаясь под скаковых лошадей, голодая и томясь в тюрьме – до сих пор безуспешно.

Сантэн заставляла мужчин слушать, и очень часто они поступали так, как она хотела; она не пренебрегала тонкими хитростями, к которым на протяжении веков вынуждены были прибегать женщины; но Сантэн добивалась своего, добавляя логику, разумные доводы и силу характера. Противостоять всему этому (вкупе с привлекательной улыбкой и взглядом темных бездонных глаз) было невозможно.

Например, ей потребовалось всего пять дней, чтобы майор Райт отменил свой запрет касательно нижних палуб.

Хотя дни Сантэн были заполнены до последней минуты, она ни на мгновение не забывала о своей конечной цели. И с каждым днем стремление к земле, где родился Майкл и где родится его сын, становилось все сильнее.

Как бы она ни была занята, она никогда не забывала о полуденных наблюдениях за солнцем; за несколько минут до урочного часа она в развевающейся форменной юбке вбегала на мостик и, задыхаясь, спрашивала:

– Разрешите присутствовать, сэр?

И вахтенный офицер, поджидавший ее, отвечал по уставу:

– Разрешаю. Вы как раз вовремя, Солнышко.

Она зачарованно смотрела, как штурманы становились на крыло мостика, поднимали секстанты и проводили полуденные измерения высоты солнца, потом определяли пройденное кораблем расстояние, направление движения и наносили все это на карту.

– Вот мы где, Солнышко. 17 минут 23 секунды южной широты. Сто шестьдесят морских миль на северо-запад от устья реки Гунене. Через четыре дня придем в Кейптаун, если позволят Бог и погода.

Сантэн внимательно изучала карту.

– Значит, мы уже у берегов Южной Африки?

– Нет, нет! Это Немецкая Западная Африка. Это была одна из колоний кайзера, пока два года назад ее не захватили южноафриканцы.

– Что там? Джунгли? Саванны?

– Нет, гораздо хуже, это одна из самых страшных пустынь на свете. Сантэн покидала штурманскую рубку, снова выходила на крыло мостика и смотрела на восток, в сторону огромного континента, который оставался за горизонтом.