Текст книги "Зеница ока"

Автор книги: Тулепберген Каипбергенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Проедем вдоль всего клина! – предложил он водителю, усаживаясь снова на сиденье. – Дорога есть?

– Найдем, – не совсем уверенно ответил Реимбай.

Он вырулил на вихлявую тропу, малонаезженную, почти заросшую травой, и медленно повел «газик» рядом с посевами.

– Нашел? – спросил Даулетов, следя за стараниями водителя.

– Вроде бы…

– Прежде не ездил здесь?

– Не приходилось.

До Даулетова Реимбай был подменным шофером дирекции и возил то агронома, то инженера, а то и самого бывшего директора, если его водитель заболевал.

«Сержанов, значит, не любил наведываться в бригады? – предположил Даулетов. – По сводкам планового отдела ориентировался. Сводки составляются аккуратно. К семи вечера листок появляется на столе директора. Надо будет глянуть, каково там нынче состояние посевов?»

Параллельно тропке тянулись сухие бороздки. Не дошла сюда вода. Или ее не было еще на всей карте бригады Елбая?

Даулетов всматривался вдаль, пытаясь найти кого-нибудь из членов бригады, но не находил. Поле будто покинули люди, и покинули давно. Сонным, брошенным, забытым казалось оно в этот полуденный час.

Реимбай время от времени кидал любопытный взгляд на директора: как он себя чувствует, сердится или равнодушно созерцает эту унылую картину. Разгадать настроение Даулетова было трудно. Внешне он казался спокойным.

Карта Елбая кончилась. Невысокая насыпь коллектора, поросшая кустарником, делила землю на два огромных участка. За насыпью начинались поля Калбая. Здесь тоже царила сонная тишина.

Наконец повстречали трех женщин. Оказалось, горожанки, с консервного завода, на прополке.

– Далеко ли полевой стан? – Даулетов чувствовал себя скверно, нелепость какая-то: директор спрашивает у приезжих. Но, слава богу, они его не знали.

– Километра два, наверное, – ответила одна из женщин.

– А в какую сторону?

– Дорога приведет.

Двинулись не спеша от насыпи на запад, куда вела почти что стертая колея.

Минут через десять глаза Даулетова уловили серую струйку дыма, поднимавшуюся над полем. Дымок – признак жилья, на него поспешил «газик», так спешит конь, чуя запахи родного аула. Реимбай поддал газу, и вскоре впереди вырисовались навесы полевого стана.

– Наконец-то люди, – улыбнулся Даулетов. – Обед, надо полагать.

– Да, время! – кивнул Реимбай.

Гостей на полевом стане не ждали. Из-под навеса никто не вышел, спали хлопкоробы, видно пережидая зной, или просто не посчитали нужным проявлять интерес к какой-то заблудшей в степи машине.

Нашелся, правда, один человек, заинтересовавшийся «газиком». Женщина-повариха, возившаяся у самовара. Она подняла голову, приставила ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца, и стала разглядывать гостей.

– Здравствуйте! – сказал Даулетов, выбравшись из машины.

Женщина кивнула в ответ. Она, должно быть, не знала в лицо директора.

– Угостите путников чаем?

– Угощу, – слегка смутилась она, догадываясь, что перед ней не простой путник. Простые путники не в белых рубашках и не на машинах с шофером. – Проходите, садитесь, – протянула руку в сторону длинной скамейки и такого же длинного стола, сбитого из неструганых досок.

– Спасибо! – поблагодарил Даулетов. – Пройдем, сядем. А что, – поинтересовался он, – кроме вас, поди, никого больше нет на полевом стане?

– Отчего же нет, – возразила повариха. – Все есть…

– И бригадир?

– Бригадира, верно, нет. Бригадир на обед уезжает в контору. Жалгас есть. Он вам про все расскажет… Жалгас – муж мой.

Шофер, подошедший следом за Даулетовым к навесу, решил внести ясность и торжественно объявил:

– Женщина! Открой глаза. Это – новый директор совхоза, товарищ Даулетов. Обращайся к нему, как к руководителю, – Жаксылык Даулетович.

– Ой как трудно! – покачала головой повариха. – Можно называть начальника Жаксылык-ага?

Наивная простота подруги Жалгаса рассмешила Даулетова.

– Можно, можно… Можно никак не называть.

– Никак? А вы не обидитесь?

– Не обижусь.

– Э-э! – возмутился шофер. – От двух слов у тебя язык не переломится… Говори: Жаксылык Даулетович!

– Хорошо, хорошо… Жаксылык… Жаксылык… – запнулась все же на втором слове жена Жалгаса.

– Жаксылык Даулетович! – подсказал шофер и зло глянул на упрямую степнячку. Он догадался, что женщина нарочно упрямится.

– Не мучь ее, – все еще смеясь, попросил Даулетов шофера. – Пусть она поднесет нам чаю и пригласит мужа. Мы ведь не воспитывать чужих жен сюда приехали, а выяснять положение дел в бригаде.

– Я сам приглашу, – сказал Реимбай и направился было в сторону навесов.

– Не надо! – остановил его Даулетов. – Жена это лучше сделает.

Женщина тем временем залила кипятком чайник и поставила его перед Даулетовым. Улыбнулась ему, извиняясь. На шофера даже не взглянула, даже пиалу не протянула своему требовательному учителю.

– Вот это кстати! – кивнул благодарно Даулетов. – Жара нынче отчаянная.

Женщина поправила платок и пошла к соседнему навесу. Остановилась и крикнула каким-то взволнованным высоким голосом:

– Эй, Жалгас, иди чай пить!

Чай пить позвала. Не к начальству, не для доклада о положении дел в бригаде. Гордый, своенравный народ эти жаналыкцы.

То ли крик жены был слишком истошным, то ли в самом деле Жалгас давно хотел почаевничать, но через минуту голова его появилась в проеме войлочного полога. Увидев директора, Жалгас поправил рубашку, которая выбилась из-под ремня, и зашагал к кухне. Зашагал неторопливо и вроде бы не к директору, а к столу, где стоял чайник. Подошел, сказал сухо: «Здравствуйте!» Даже кивка, каким одарила гостя его жена, Даулетов не удостоился.

– Извините! – попросил прощения Даулетов. – Прервал отдых ваш.

– Ничего, – по-прежнему сухо ответил Жалгас. – Если дело, то можно и плюнуть на отдых.

– Дело, естественно, есть, но касается ли оно вас?

– Всякое дело меня касается, – сказал Жалгас. – Тут нет посторонних людей. Все – бригадные.

«Занозистый парень, – подумал Даулетов. – С ним по-свойски не поведешь разговор. И шуткой не отделаешься». -Приятно слышать, – похвалил Жалгаса директор. – Вот у непостороннего человека я и хочу спросить: почему не начат полив карты?

– Завтра начнем.

– Почему завтра?

– Надо бы еще на той неделе, но ведь приказ…

– Чей приказ? – удивился Даулетов.

– Чей? Ваш!

Тут уж не удивляться следовало, а возмущаться.

– Не путаете, дорогой Жалгас?

– Не путаю. Калбай-aгa так сказал.

– Невероятно! Не давал я такого приказа ни Калбаю, ни Елбаю, ни другому кому.

Жалгас пожал плечами.

– Не знаю. Не верить бригадиру не могу. Он хозяин поля.

– Хозяин поля объяснил, почему задерживается полив?

– А как же! Надо экономить воду, чтобы спасти Арал. «Вот как! – изумился Даулетов. – Скажи «арба» – за тебя

доскажут «арбуз» и еще будут уверять, что именно это ты и говорил».

– Экономить, а не отказываться от полива, – пояснил Даулетов и добавил строго: – Ну вот что, Жалгас, приказа не поливать я не давал и дать не мог. Надо начинать полив. И немедленно.

Жалгас опять пожал плечами.

– Как это немедленно? Дотемна не успеем.

– А вечер, а ночь? Вода течет и при луне.

– Мы ночью не поливаем…

– Не поливали, хотите сказать?

– Ну да…

– Раньше и посевы не губили, а теперь губите. Душа ваша не болела, когда шли по сухой бороздке?

Жалгас нахмурился.

– Болела! Как не болеть? Только душу, товарищ директор, давайте оставим, а то ведь в ней много чего…

– Ладно, – согласился Даулетов. Действительно, нечего в душу лезть. Не мальчишка же перед ним, хватит читать нотации. Сам небось все понимает. А вот Калбай… Дурак или хитрец? Неужто так можно было истолковать приказ довести расход воды до среднего по республике уровня? Свои же посевы губит. Ничего не разберешь. Дурость какая-то, и только.

– Сколько думаете взять с этого поля? – спросил он Жалгаса, доливая чай.

– Центнеров по пятнадцать-шестнадцать.

Это выходило почти вдвое меньше плановой цифры.

– А по тридцать можно брать?

– А как же? Конечно.

– И что для этого нужно делать?

– Чтоб по тридцать? – переспросил Жалгас. – А ничего такого делать не нужно. Просто не халтурить, и все. Вот после тридцати – там точно, соображать надо, а до тридцати земля сама даст, если ей не мешать.

Хотелось спросить: так кто ж вам мешает, уж не сами ли себе? И еще хотелось узнать: с чего ж вы план собираетесь давать, если вместо расчетного урожая половину соберете? Но вместо этого Жаксылык неожиданно для себя задал другой вопрос:

– А что, дорогой Жалгас, если мы вас бригадиром сделаем? Думаю, и для дела это лучше, да и вам интереснее. О зарплате я уже и не говорю.

– А вот свой интерес, товарищ директор, я сам знаю. Третий раз вас слушаю («Откуда?» – удивился Даулетов, он-то Жалгаса видел впервые) и замечаю, что любите вы людям счастье навязывать. Так не надо этого. Покажите его сперва, ваше счастье. Понравится – сам попрошу. Тогда уж не обделите. А так – не надо.

Вспылил Жаксылык, но сдержал себя, решил не заводиться, по опыту знал, что в перепалках толку мало. Медленно отхлебнул глоток из пиалы, медленно произнес:

– Общий у нас интерес, Жалгас. Общий. Вы хотите, чтоб поле вдвое больше давало, и я – за то же.

– Нет, не общий, – Жалгас набычился. – Я за хлопок перед вами отвечать буду, а вы передо мной за что? Давайте так, – он поставил на стол локоть и поднял растопыренную пятерню, предлагая то ли ударить по рукам, то ли потягаться на локотках, кто кого пережмет, – выделяйте мне клин. Возьму урожай сверх плана – моя удача. Нет – сам себя накажу, еще и вы можете вычесть, позволяю. Но, если вы мне не те семена поставите, удобрений недодадите, техника хоть на день запоздает, или вот с водой как сейчас, я вас оштрафую. Давайте?! Что? То-то и оно. А пока все надо выбивать, клянчить да выколачивать, то пусть Калбай-ага и бригадирствует. Ему это привычно. А мне и даром не надо. Я за Кал баем как за каменной стеной, меня начальству не видать, но и я его, хвала аллаху, не вижу.

– Хорошо поговорили, – улыбнулся Даулетов. В словах Жалгаса было что-то, что требовалось обмозговать, но не сейчас, а после, одному. Сейчас же нужно было ехать.

– Ну вот что, Жалгас. Вы бригадиром быть не хотите, а Калбая мне дожидаться некогда. Поэтому все же вам лично приказываю начать полив участка.

– А бригадир? Он не поверит.

– Поверит! – Даулетов вынул из сумки блокнот и, пристроив его на неструганых досках стола, написал: «Начать полив участка немедленно! Даулетов». Поставил дату и время – два часа пятнадцать минут дня. Вырвал листок, протянул его Жалгасу: – Вот… Я надеюсь, все будет сделано хорошо.

Бумажка озадачила Жалгаса. Он долго рассматривал ее, потом сказал:

– Калбай-ага обидится…

Не по душе пришлась Даулетову робость Жалгаса. Вроде смелый, уверенный в себе человек, даже решительный, а тут пасует перед Калбаем.

– Лишь бы мы с вами, Жалгас, не. обиделись, и земля тоже.

– Не знаете вы Калбая…

– Узнаю. Время есть.

Шофер уже ждал директора в машине, включил мотор и отворил дверцу. Ему не терпелось покинуть этот полевой стан, это поле и этих людей, так неуважительно относящихся к директору. Не привык Реимбай видеть начальника, распивающего чай с подчиненными. «Конечно, людей надо ценить, но дистанцию терять нельзя, – рассуждал он. – Дистанция, как и между машинами, предотвращает аварию».

Даулетов наконец закончил разговор и поторопился к машине. Садясь уже, помахал рукой Жалгасу:

– Приступайте!

Реимбай с места рванул «газик», и тот запрыгал на буграх и выбоинах, как джейран.

– Побереги меня, братец! – засмеялся Даулетов. – Я еще нужен жене и дочке.

– Я-то поберегу, – сердито буркнул Реимбай. – Они бы поберегли, – он кивнул в сторону полевого стана.

– Ишь ты, а мне этот Жалгас показался дельным и серьезным.

– Жалгас, может, и дельный парень, да что он значит? Куда погонят, там и траву жует.

– Не строго ли судишь, Реимбай?

– Лучше строго, чем снисходительно. Без понуканья и конь арбу не потянет. Вы с Калбаем за дастархан сели, а он плюет на ваши приказы.

– Не потянет, выпряжем.

– А кого впряжете? Жалгаса? Жалгас не упряжной коняга. Или с дороги собьется, или арбу опрокинет. Над ним арбакеш нужен, чтобы вовремя повод потянуть, «но-но!» сказать, а то и плетью ожечь. Калбай, если его в строгости держать, сам арбу потянет и дотянет до нужного места…

– А ты, оказывается, философ, Реимбай.

– Дорога всему научит.

Скосил глаза на шофера Даулетов: занятен, однако, этот Реимбай.

– Да, дорога учит, – иронически, но с мечтательностью какой-то произнес Даулетов. – Говорят же, стоящий одну жизнь проживает, идущий – две.

– Бегущий, выходит, три? – подхватил Реимбай.

– Должно быть, три, – засмеялся довольный ходом мысли водителя Даулетов. – Хорошо прожить за одну жизнь целых три. А? Как считаешь, Реимбай?

– Хорошо!

– Вот только как побежишь, когда дело-то топчется на месте? Ты впереди, дело позади. Думали месяц назад полив начать, а и сегодня вода еще не пущена.

– Ленятся люди. Я ж говорю, надо с ними построже. Покачал огорченно головой Даулетов:

– Ленятся ли?.. Тут, кажется, все глубже и серьезней, Реимбай.

Что-то важное хотел сказать директор и не досказал. В конце-то, наверное, было самое главное, то «глубокое и серьезное». Додумать за директора Реимбай не мог. И не потому, что не умел думать, а потому, что не знал, о чем, не знал, куда клонит Даулетов.

Подождал минуту-другую, может, все-таки доскажет. Не досказал. «Эх, не любльо незавершенных рейсов. Ломай теперь себе голову!»

– Жми, Реимбай! – поторопил шофера Даулетов. – А то время уже подходит.

– Будем жать! Бежать будем! – шутливо откликнулся Реимбай. – Чтобы три жизни прожить.

Пыль взвилась за колесами. Заволокла и дорогу и поле. Благо, ветер дул в лицо и относил серо-желтую волну за машину, а то бы ни дороги, ни поля, ни друг друга не разглядели Реимбай и Даулетов.

После осмотра хлопковых полей Калбая Даулетова тревожили уже два вопроса. Первый все тот же: откуда возьмется план? А второй – куда девалась вода? Он знал, что расход ее теперь достиг нормы. Знал, поскольку сам следил за этим. Но на что она расходуется, если целые массивы вот уж месяц стоят без полива? Испарилась? В песок ушла?

Логика подсказывала ответ, но Даулетов не принимал его, он казался ересью: «Есть неучтенные поля». С чего им взяться? Совхоз – государственное предприятие, а не частный огородик, где можно тишком прихватить лишних пару соток – авось никто не заметит. Совхозу дана государством определенная площадь, составлен, утвержден и закреплен официально план угодий, на котором основаны все дальнейшие расчеты и отчеты. Откуда тут лишку взяться?

Даулетов вспомнил план-карту, что висит у него в кабинете. Контуры хозяйства отдаленно напоминают натянутый лук, широкий сектор круга. Там где у лука тетива, пределы «Жаналыка» обозначены толстыми, как палки, линиями – здесь граница с соседними совхозами. А там, где должна быть дуга лука, линия тоненькая, как нитка, – здесь угодья выходят в песчаную степь. В принципе можно двинуть поля в степь, но нужно обводнить землю, провести каналы, арыки, дренажные коллекторы – огромная работа, требующая средств, мощностей, времени. Но в документах о ней ни слова. Отвоевать землю у полупустыни – это подвиг, а подвига незачем стыдиться, незачем совершать его втихомолку, тайком. Да и Сержанов не из скромников. Уж если гараж на три машины открывался с такой помпой, то можно представить, каким торжеством должно было стать освоение новых земель.

«Странно, странно все это», – думал Даулетов, но теперь ему уже было совершенно ясно: скрытые поля есть. Но сколько их? Как обнаружить спрятанные земли? Провести обмер? Но с этим в одиночку не справишься. Засечь по спидометру? Но шоссе в ту сторону нет, туда идут лишь проселки, они петляют да к тому же и обновляются каждое лето, по проселкам не вычислишь. Надо бы найти какой-то ориентир на карте рядом со степной границей и считать, привязываясь к нему. Тем временем их «газик» подъезжал к строящейся ферме, что возводилась на отшибе: подальше от аула, поближе к магистрали. Уже свернули с трассы к объекту и тут увидели встречный грузовик, груженный досками.

– Стой! – крикнул Даулетов и, подойдя к шоферу, полюбопытствовал: – Маршрут не перепутал?

– Чего? – прикинулся шофер грузовика.

– Доски, говорю, на стройку надо везти, а не со стройки. Долговязый тощий парень, сидевший рядом с водителем,

вылез из кабины и, заискивающе улыбаясь, подошел к Даулетову:

– Жаксылык-ага, ассаламу-алейкум. Не узнаете? Я ведь табельщиком у Елбая Косжанова. Вот купил, – махнул рукой в сторону кузова, – и везу.

Даулетов, словно не замечая табельщика, крикнул шоферу:

– Поворачивай!

– Что я вам? – озлился шофер. – То туда, то сюда…

– По-во-рачивай!!

– А мне-то что, – сказал вдруг шофер с таким презрительным равнодушием, что для полноты выражения его лишь плевка недоставало. – Я поверну… Пожалуйста…

Пока Даулетов садился в кабину грузовика, пока шофер разворачивал машину, табельщик все суетился, приговаривая: «Жаксылык-ага! Я же свой. Я ж не чужой. Жаксылык-ага…» Подъехали к ферме. Сторож, сидя на пустом ящике, ел дыню.

– Где люди?

– Обед у нас.

«Что за чертовщина, – подумал Даулетов, – третий час езжу, куда ни попаду – всюду обед».

– Вы продали доски?

– Да как же могу? – изумился сторож. – На это есть прораб ПМК.

– Сгружайте, – приказал Даулетов, но ни шофер, ни долговязый табельщик и не думали подчиняться. Тогда он сам полез в кузов, Реимбай за ним и, открыв два борта, начали спихивать доски на обе стороны.

– Поаккуратней, – заметил сторож, – а то поломаются. «Что за люд такой? – злился Даулетов. – Крадут – хоть

бы хны, а тут жалко стало».

– Вы лучше позовите ко мне прораба.

По виду стройка больше напоминала разрушение. Недостроенная стена, неровная, клочковатая, словно обвалившаяся. Под ней груды наполовину битого кирпича. Какие-то панели разбросаны на земле. И кучи застывшего раствора как огромные лепёхи сухого кизяка.

Прораб шел медленно и неохотно. Был он узкогруд и узкоплеч, но несоразмерно большой живот нависал над ремнем низко опущенных брюк: будто арбуз под рубахой спрятан.

– Почему такой развал? – Даулетов спрашивал зло и строго.

Прораб же отвечал спокойно и даже с ленцой.

– А как красиво ни складывай, все равно потом разбирать.

– Так ведь портятся же материалы! – директор кивнул на груды битого кирпича.

– А это уже не мы, это транспортники виноваты, – пояснил прораб все так же безмятежно. – Шоферу что? Он подкатил, свалил – и обратно. «Мне, – говорит, – за ездки платят, а не за простой».

Даулетов понял, что толковать с прорабом бессмысленно. Тот чувствовал безнаказанность, потому и цедил сквозь зубы. Не нравится, как мы работаем? Перезаключайте договор с другой ПМК. С какой? А это уже нас не касается. Продал доски? Ну и что? До пятидесяти рублей дело неподсудное, можно применять только административные меры. А тут как раз до пятидесяти – ровно сорок пять. Всё, взятки гладки, дорогой товарищ директор. Может, что еще хотите спросить?

Понял это Даулетов и не стал ни о чем больше расспрашивать, лишь, показав на долговязого табельщика, бросил на прощание:

– Верните деньги вон тому.

– Вернем, – так же лениво согласился прораб.

В конторе Жаксылык был только около четырех. Не успел он усесться за стол, как в кабинет вошел Сержанов и, поздоровавшись, спросил:

– Что думаете делать с Ермуратовым?

– Кто это?

– Табельщик у Косжанова.

«Значит, уже донесли, – понял Даулетов. – Когда успели? Хорошо налажена у него связь».

– Гнать думаю, а вы что посоветуете, Ержан-ага?

– Не спешить.

– Зачем же тянуть, дело ясное.

– Погодите. Это вы сейчас начальник. Пока пересменка. Одна страда кончилась, другая не началась. А пойдет уборочная – и вы будете от всех зависеть. И от Косжанова, и от Ермуратова – от всех.

– Вот и не хочу в такую пору зависеть от жуликов.

– Какие все стали праведники и законники! – Сержанов начинал нервничать. – А знаете, по сколько люди вкалывают в страду? По десять – двенадцать часов. А сколько допустимо по закону? В уборочную – девять, как исключение. Что, сверхурочные платить станете? Нет, разоритесь. Для того чтоб заставить людей вкалывать на износ, их нужно либо устрашить, либо ублажить. Устрашить вы не сможете – характер не тот, норова нет. Значит, ублажайте. А вы что делаете? Хотел человек веранду пристроить – доски отобрали.

– Значит, потакать ворам? А убедить людей разве нельзя?

– Это ведь только вы, умники, выдумали, что главное у человека – голова. Все на нее надеетесь. К ней обращаетесь. А люди-то разные. У одного, верно, голова всем правит, у другого – живот, у третьего – сердце, а у кого-то – левая нога: чего она пожелает, то ему и подай. А кто подавать будет? Вы! Вы – хозяин! Вы – власть!

– Власть-то у нас одна – Советская.

– Знаю, знаю. Но что в аулсовете есть? Ручки да печать. А у вас деньги, техника, люди. С вас и спрос. Слыхали про такое: удовлетворение потребностей? Растущих притом. Постоянно растущих. Слыхали? Вот и удовлетворяйте их.

На широком директорском столе, прямо против Даулетова, но далеко – и захочешь – не дотянешься – мраморным памятником высился массивный чернильный прибор. Вещь монументальная и ненужная. Давно бы пора его упрятать подальше, но руки все не доходят. А еще память. Такой же прибор громоздился на столе у декана экономического факультета. И забавно, конечно, но именно он, памятник бюрократизму, а не тоненькие книжечки, стоявшие у декана в шкафу, ассоциировался в тогдашнем представлении Жаксылыка с понятием «авторитет ученого».

– Удовлетворительно – это всего лишь на троечку, – пояснил Даулетов. – Отметка такая была в вузе. Посредственно. А надо, чтоб люди жили хорошо. А еще лучше – отлично. Табельщик может этого и не знать, но мы-то с вами обязаны понимать, что нельзя по крохам растаскивать собственное государство, что если те же доски – будь они неладны! – пойдут на строительство фермы – общественного предприятия, то в конечном итоге принесут вашему же Ермуратову больше выгоды, чем если он их стянет и пустит на свои личные нужды. Такова наша экономика.

– Учены вы, Жаксылык Даулетович, со степенями, с дипломами, – Сержанов встал и наигранно поклонился, но кланяться не умел, не привык, – а мы ликбезы кончали, диссертации писать не умеем. Но жизнь зато понимаем. А жизнь – она сложнее ваших теорий. Не по схеме она идет, не по схеме. Вы вот все твердите: «надо», «нужно», «обязаны». А кому надо? Вам? Вам одно, а мне уже другое надо. Калбаю с Далбаем – третье, а Нажимову – четвертое, хотя, может, нажимовское «надо» и есть самое первое. Из разных «надо» жизнь сложена, и вам их все придется учитывать, если, конечно, хотите директором остаться.

– Хочу, Ержан Сержанович! Еще месяц назад сомневался, а теперь твердо знаю – хочу! – Это Даулетов произнес убежденно, уверенно. – Вот «хочу» у нас у всех действительно разные, а «надо» – одно: получать максимум продукции при минимуме затрат. Любых затрат – средств, материалов, земли, воды, времени, нервов – любых! И вообще, – добавил он устало и примирительно, – о чем мы спорим? Вон в какие дебри забрались. А дело-то ясное – кража! Кража, Ержан Сержанович!

Сержанов опустился на стул и начал пристально разглядывать стену за спиной директора, будто не видел ее никогда. А ведь и впрямь редко смотрел на нее, двадцать лет не сидел лицом к ней. На стене грамоты в рамках, вымпелы, в углу подставка для знамен. Появятся ли новые регалии? Едва ли. С таким-то директором! Завалится Даулетов. Как пить дать завалится до конца года. Да и аллах с ним! Сержанову-то что за печаль? А та печаль, что хозяйство разрушит и народ распустит. Еще настоящей работы и не нюхал, а туда же, «хочу быть директором». Сказать, что ли, ему пару истин – прописных истин для настоящего директора, а ему пока неведомых? Все одно не поймет. Но, может, хоть задумается? Ведь не дурак же. Должен почувствовать, что не по его мозгам эта работа. Пусть себе книги пишет, доктором становится – пусть. Там карьеру сделает, а отсюда ему бежать надо, пока еще не подпортил характеристику.

– Вот что, товарищ директор. Вы говорите «кража». А я скажу – молодец Ермуратов, он нам с вами услугу оказывал. Не нужна нам эта ферма. Как только ее достроят, мы в трубу вылетим. От животноводства у нас одни убытки. А тут еще две тысячи голов. И не овцы, а коровы. Им корма подавай. Но у нас ни заливных лугов, ни альпийских пастбищ – сами видите. От жантака с саксаулом – ни привесов, ни надоев. Вот так-то, товарищ директор.

Не ждал удара Даулетов. Он-то собирался взять строительство фермы под свой личный контроль, а тут вон как, оказывается, все обернулось.

– Вы что, недавно это поняли?

– Сразу знал.

– И все же взяли ферму?

– Взял.

– А что рис и хлопок несовместимы – тоже знали?

– Конечно. И тоже взял.

– Почему не отказались?

– А я посмотрю, как вы откажетесь, – Сержанов улыбался, так улыбается взрослый, слушая не по летам ретивого мальчишку.

– Теперь, конечно, сложнее будет. Надо было сразу сказать «нет».

– «Нет» сказать – ума не надо. Снимут, поставят другого, и он скажет «да». Мудрость руководителя в том, чтобы вокруг дырки бублик испечь, чтобы извлекать выгоду даже из ущерба. Взял я ферму. Взял! Но, во-первых, за ее счет у меня половина аула отстроилась. Во-вторых, пока она возводится, я могу все убытки на животноводство списывать и перед районом оправдаться – «сами знаете…», а они мне сказать ничего не могут – «сами знают», что против воли навязали. Я им пошел навстречу, теперь они мне навстречу должны идти. Пока ферма не достроена… А пока достроят – и это в-третьих, – всё тысячу раз переменится. Может, вопрос с кормами решится. А может, и с мясом положение выправится.

– Само не выправится.

– Но и не на одной ферме свет клином…

– Ну, Ержан Сержанович, – искренне изумился Даулетов хитроумности бывшего директора, – вы как Ходжа Насред-дин, который взялся перед ханом за тридцать лет выучить осла разговаривать, полагая, что за это время кто-нибудь да помрет, либо он сам, либо хан, либо осел.

– Почему бы и нет? – ничуть не обиделся Сержанов. – Рассказы о Насреддине – народная мудрость. Ей не грех и поучиться.

– Народ-то, скажем, во все века из разных людей состоял. И поговорка «Кто вечно все откладывает на завтра, тот умирает вчера» не из-за моря к нам пришла. Так что народной мудрости на все случаи жизни хватит. А какой из пословиц руководствоваться, каждый сам решает. Но как нам быть с рисоводством и животноводством – этого Насреддин не подскажет.

«Многовато загадок за день, – размышлял Даулетов, оставшись один. – Столько, что, может, и за год все не решишь. А решать надо, и желательно побыстрей».

Перво-наперво нужно было, конечно, выяснить: есть ли потайные гектары и сколько их? Во-вторых, с рисом и животноводством тоже разобраться надо, не откладывая в долгий ящик. Все это важно, и очень, но помимо того дразнило мозг какое-то противоречие, еще не осознанное, а лишь угадываемое Даулетовым. Оно крылось в том, как различно истолковывали само понятие «руководство», с одной стороны, Сержанов, а с другой – Аралбаев и Жалгае. По Сержанову, получалось, что руководство это как… – тут Жаксылык поискал образ, аналог и не мог найти чего-то точного и нетрафаретного – …как умение кукольника вовремя дернуть за нитку, на которой болтаются марионетки. Это как АТС – сюда стекаются и отсюда расходятся все линии. Ни единое словцо мимо не проскочит. Как солнце на детском рисунке – кружок и от него лучи. Как… – тут Даулетов наконец нашел подходящую параллель, по крайней мере, его она устраивала – …как владелец некоего резервуара, куда – словно в том школьном задачнике – в одну трубу втекает, из другой – вытекает. Те, кто подают воду, норовят качать пореже, а те, кто черпают ее, стремятся взять побольше, и лишь один человек – директор резервуара – заинтересован в том, чтобы бак оставался полным всегда. Вероятно, вот так, решил Даулетов, представляет себе руководство Сержанов.

«Ну а Жалгае с Аралбаевым? И, наверное, другие вслед за ними – они чего хотят? Каким им видится руководство? Да вот же каким: дай семена, дай воду, грейдер, удобрения. Главное – дай все это вовремя и в нужном количестве, а потом отойди, не мешай, без тебя справимся. И точно – справятся. Хоть сто лет просиди я на этом посту, а свое поле, свою машину, дело свое они знали и знать будут лучше меня. Хотят не приказа от меня, а чтоб помог, подсобил…

Подсобный рабочий Жаксылык Даулетов. Ну как, звучит? Нет, не рабочий, а подсобный директор. И что тебе, собственно, тут не нравится? Слуга народа, слышал такое определение? Слышал! Теперь народ требует от слуги того, что от него и должно требовать – услуг. Ты же не хозяин, а один из членов коллектива хозяев. В коллективе должно быть распределение функций, ролей. Твоя функция – организовать процесс так, чтобы другие могли работать в полную силу. Что же здесь тебя не устраивает?

Ладно, допустим, так, – думал Даулетов. – Ну, а решать, что делать с фермой и рисом, с лишними гектарами, если они все же обнаружатся, решать, кого ставить бригадирами, а кого гнать с этой должности в три-шеи – это решать будем как? Общим голосованием? Или все-таки с меня спрос, но мне и воля? Нет, тут директор может и должен советоваться, консультироваться, выслушивать разные мнения, но принимать решения сам. Этого на других не переложишь. Хорошо, – развивал мысль Даулетов. – Вот перед тобой две точки зрения: Сержанова и Жалгаса с Аралбаевым. Ты-то сам как считаешь?»

А сам он считал, по крайности до сегодняшних споров, что понятие «руководить» действительно происходит из сочетания слов «водить руками», но, разумеется, не в этом анекдотическом смысле, чтобы размахивать ими во все стороны, указуя подчиненным, куда им силу приложить. Нет, конечно. А незримо водить рукой любого из сотрудников, как вдохновение водит рукой поэта. Именно вдохновлять людей на общее дело. Все обмозговать самому и потом объяснить задачу каждому, чтобы каждый был не простым исполнителем, а сознательным участником этого общего дела, чтобы доподлинно знал, чтоб аж печенкой чувствовал, сколько от него зависит.

Так кто же прав? Сержанов со своим двадцатипятилетним опытом? Жалгас и Арал баев с их близостью к земле? Или он, с его идеей «нравственной экономики»?

«Вот такая диалектика, друг Даулетов», – Жаксылык стукнул ладонью по столу и засмеялся. Жест рассмешил, похоже на то, как председатель собрания закрывает дебаты.