Текст книги "Зеница ока"

Автор книги: Тулепберген Каипбергенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Завмаг открыл калитку, такую узкую, что грузный Сержанов смог протиснуться в нее только боком, а протиснувшись, моментально шарахнулся к стене: на него кинулась здоровенная черная собака. Сержанов прижался спиной к забору, почти вдавился в него, а собака, натягивая цепь, стояла на задних лапах и скалила зубы. Она не лаяла и не рычала. Из пасти сочился тонкий глуховатый сип. Морда ее была в тридцати сантиметрах от лица Сержанова, но и с такого расстояния он не мог разглядеть глаза зверюги, они прятались в густой жесткой шерсти.

– Шайтан, – прохрипел Сержанов.

– Конфета! На место! – приказал Завмаг, но приказал, как заметил Сержанов, не сразу, а сперва насладился испугом бывшего директора.

Зверь тут же затих и, не оборачиваясь, ушел в конуру.

– Зверская скотина! – то ли ругая, то ли хваля, но с каким-то подавленным восторгом произнес Сержанов.

– Умная собака… И дорогая, – отозвался Завмаг, вроде бы отвечал на слова спутника, а в то же время вроде бы и не слышал их. – Редкой породы. Не наша порода, зарубежная.

Еще не пришедший в себя Сержанов переступил порог дома и во второй раз за одну минуту застыл, как ошарашенный: на стенах – зеркала, отражавшие блеск хрустальных бра, под потолком вентилятор, а на полу ковер на ковре. Именно так – поверх паласа стлался от порога ворсистый текинский ковер. Ковер был столь великолепен, что гость непроизвольно тут же принялся стягивать запыленные туфли. – Зачем, зачем? – запротестовал хозяин. – Топчите на здоровье, от подошв дорогого гостя ковер станет еще дороже. – Но уговаривая не разуваться, Завмаг тем не менее придвинул бархатный пуфик – сидя удобнее расшнуровывать туфли – и поставил мягкие замшевые тапочки.

– А я-то думал… – смущенно улыбнулся Сержанов, всовывая ноги в замшевые тапочки и поднимаясь с бархатного пуфика.

– Все так думают, – кивнул понимающе Завмаг. – Старый костюм и помятая шляпа кого не введут в заблуждение. Я просил жену, чтобы еще посадила заплатку на брюки. Но женщины мудрее нас, Ержан-ага. Знаете, что она мне ответила?

Сержанов поднял брови, изображая любопытство и спрашивая как бы: «Что же она, куриная голова, тебе посоветовала?»

– Заплата только на зарплату. Что неряшлив – все поверят, что беден – никто.

– Да, заплата была бы лишней, – согласился Сержанов, – а вот пиджак можно бы и сменить.

Не ответив, Завмаг разделся и аккуратно повесил замызганную одежду в отдельный шкафчик. Затем проводил гостя в комнату, посреди которой красовался громадный стол, крытый бархатной скатертью. Две стены завешаны коврами, третья – шторами, а вдоль четвертой во всю высоту тянулся застекленный стеллаж, заставленный хрусталем и фарфором, книгами, статуэтками, безделушками и аппаратурой: телевизор, приемник, проигрыватель, магнитофон и стереоколонки.

Усадив гостя в мягкое кресло, хозяин небрежно предложил: «Может, коньячка для затравки?» – и, не дожидаясь, пока гость посоветуется с собственным желудком, направился к книжным полкам.

То, что Завмаг подошел к книгам, Сержанова не удивило, он и сам кое-что «для настроя» прятал за толстыми томами. Но Завмаг откинул библиотеку, как дверцу, – не книги, а лишь корешки переплетов, – за ней открылся зеркальный бар.

– Фокусник… – изумился Сержанов. – Как в цирке, а я-то думал: библиотека…

– Что вы? – в свою очередь изумился Завмаг. – Книги в доме? Сверху пыль, внутри обман. А тут без обмана – напитки настоящие, марочные. Что берем – три, четыре, пять звездочек? Или «Двин»? Или «КЭВЭ»?

– Лучше поскромнее. Не столь уж ясное небо над нами, чтоб светили все пять звездочек.

– Отлично сказано, – польстил гостю хозяин. Он подбросил бутылку, она перевернулась в воздухе, как породистый голубь, и, ловко поймав ее, Завмаг одним быстрым движением снял пробку, словно скрутил птице голову. – Готово!

– За узы дружбы, – поднял Сержанов толстый хрустальный стаканчик. Он привык к тому, что каждое его слово воспринимается как значительное, и сейчас Завмаг должен был понять, что ему предлагают дружбу, более тесную, нежели прежде, и напоминают, что дружба эта держится на том, что не только связывает, но и повязывает их обоих.

Гость выпил лихо. Он опрокинул содержимое стакана в рот и секунды три сидел неподвижный и блаженный. Хозяин, напротив, сморщился всем лицом, тряс головой, поводил плечами и громко крякал.

Неясно, уловил ли Завмаг смысл тоста, но скорее всего уловил – смекалист, прохиндей, однако отзываться или благодарить гостя не спешил. Более того, не говоря ни слова, вдруг заторопился на кухню. Минуты три-четыре нарочито громко гремел посудой и появился, катя перед собой маленький двухэтажный столик на колесиках.

– Плов-млов, салат-малат, фанты-манты, кишмиш, – балагуря, с прибаутками он переставлял блюда с маленького столика на большой, и оказалось, что для всего привезенного на громадном обеденном столе едва-едва хватило места, при-шлось даже хрустальную вазу с восковыми розами переставить на стеллаж.

Плова не было, а вот четыре бутылки «Фанты» действительно стояли в соседстве с пиалами верблюжьего молока – шубата. Были и манты, еще курица и семга, грибы и томатный соус, салатница с помидорами и такая же салатница с икрой, кислое молоко, казы, сыр, ветчина, резанный кружочками репчатый лук и большой ананас, который красовался в центре стола вместо традиционной бараньей головы.

– Теперь можно и по второй… – Говоря это, Завмаг мигом наполнил стаканчики и сам же произнес тост: – За погибель врагов наших! – И, как только выпили, добавил: – Худайбергена бог уже прибрал.

Сержанову вновь это не понравилось, и он поморщился.

– Вы подумайте, – будто ничего не заметив, продолжал Завмаг. – Подумайте, Ержан-ага, какой дальновидный шофер попался. Вас не сбил, меня не сбил, а полоумного старика… – тут он развел руками. – Любопытно, что за человек? Найдут, так посмотреть бы.

– Едва ли… – неохотно отозвался Сержанов. – Не любит этого Нажимов, и в районном ГАИ знают, что не любит. Вдруг окажется, что шофер районный, да еще того хуже, что пьяным был. Пойдут проверка на проверке. Комиссиями замучают. Везде копать начнут. И целый год район склонять будут во всех инстанциях.

– Очень умный человек наш Нысан Нажимович, очень умный, уж сколько лет им восхищаюсь. Он все на сто ходов вперед предвидит. А вот про нового директора я бы этого не сказал. Нет, не сказал бы.

– Брось. Он тоже не дурак, только ум у него какой-то нежизненный. Диссертации писать – годится, а для дела – нет. Однако чего тебе-то Даулетов дался? Ты ведь по другому ведомству, ты от совхоза не зависишь.

– Как же так? Вам-то подчинялся, а ему, значит, нет?

– Э-э, Завмаг… Тебя я сам к рукам прибрал, а он не хочет, он к твоему пиджаку прикасаться брезгует. Странный ты какой-то. Где хитрее хитрого, а где простых вещей не понимаешь.

– Обижаете, Ержан-ага. Хитрости во мне ни на копейку. Сообразительность – да, имеется. Вот я и соображаю: копать Даулетов начал, воду ищет.

– И опять тебя это не должно тревожить.

– Как сказать… Главное, что копать начали. Ищут воду, найдут золото. Что скажут: не надо, обратно зароем? Нет, все до крупицы вынут.

– А ты поостерегись теперь. Притихни. Что тебе, этого мало? – Сержаиов обвел глазами комнату. – На всю жизнь хватит.

– Ах, Ержан-ага, Ержан-ага. Еще в древности один мудрый бай сказал: «Все люди страдают одинаково, одни от того, что суп жидок, другие от того, что жемчуг мелок. Но одинаково». Я тоже страдаю. Мне тоже многого не хватает, Ержан-ага.

– Ну, как знаешь, твоя это забота. А будь я на твоем месте, то плевал бы на Даулетова.

– Оттого что наплюю, ему не станет хуже. Как после полива, еще больше пойдет в рост.

– Колючку тебе на язык!

– Не мне, а Даулетову. И не колючку, а иглу в баурсаке. Сержанов испуганно глянул на Завмага. Понял вдруг, что

не пустой разговор ведут они за коньяком, что слова ядом напоены, и яд способен поразить насмерть.

На мгновение какое-то почувствовал он себя преступником. И стало муторно на душе, засосало тошнотно под ложечкой. Хотел гибели своим врагам Сержанов, клял их, просил судьбу покарать их. Было такое. Но не физической гибели хотел, а моральной. Чтоб пали в глазах начальства, лишились должности и почета, исчезли с сержановской дороги. А тут повеяло смертью настоящей.

– Ты? – спросил глухим, срывающимся голосом Сержанов и впился глазами в Завмага.

– Что я?

– Ну… иглу эту?

Хихикнул Завмаг. Испуг гостя показался ему смешным.

– Опомнитесь, Ержан-ага. Кто теперь кладет иглы в баурсаки?..

– А-а… – протянул Сержанов и вдруг опять посуровел. – А Худайбергена – ты?..

– Вот этого не надо, – лебезящая ухмылка сошла с лица Завмага, он говорил теперь строго и зло. – Не надо этого!

Над столом нависла тяжелая тишина. Сержанов сам плеснул себе коньяка – не в стаканчик, в пиалу, и глотнул залпом.

– Разве о том речь, Ержан-ага, – тон Завмага вновь был ласковым, примирительным. – Я говорю: постращать надо, попугать. Пуганый заяц собственной тени боится. А тень у всех есть. И у Даулетова тоже.

Вот уже почти месяц с утра до вечера мотался Даулетов по полям. Поначалу с Сержановым или главным агрономом, но теперь решил поездить один, без гидов и провожатых, без попутчиков и «подсказчиков». Решил разобраться во всем самостоятельно. Благо вышел наконец из ремонта второй «газик». Первый он оставил за Сержановым – зачем без надобности лишать человека его привычек? Искал не огрехи хозяйства, они уже были известны, здоровое и доброе искал. Должно же существовать здоровое и доброе, на чем же иначе держался «Жаналык».

В это утро он катил в бригаду Аралбаева. Потянуло его туда необъяснимое пока чувство симпатии к бригадиру, которого он толком не знал да и видел-то всего несколько раз. Приметил лишь, что суховат и даже грубоват Аралбаев, неразговорчив, независим. Такие обычно не нравятся руководителям, особенно только что назначенным. На первых порах опираешься все же на общительных, доброжелательных людей. Они кажутся надежными, исполнительными. Аралбаев сухостью своей, молчаливостью и Сержанову, поди, не нравился. Поощрений особых Даулетов в приказах не нашел. Обходили Аралбаева грамоты и премии. Выговоров, правда, тоже не получал.

Трудно сказать, что именно, но что-то, однако, заинтересовало в Аралбаеве нового директора. Все пытался он на производственных совещаниях вовлечь молчуна в обсуждение общих дел. Но безуспешно. Не вовлекался Аралбаев, не разгорался. Жара, видимо, не было в душе. А если нет его, сколько ни раздувай, сколько ни старайся, ничего не выйдет.

Но в то же время все утверждали, что дело знает, рис любит. Рис любить вообще-то трудно. Капризен он, сил отнимает уйму. Может, это удивило Даулетова.

Во всяком случае, поехал. И с надеждой какой-то поехал, вроде именно у Аралбаева надеялся найти то здоровое, доброе начало, которое давно уже стремился отыскать в совхозе. У чудных людей его чаще всего и находят.

Поля Даулетов не увидел. Увидел заросли камыша, они волнились и шумели на ветру. Шум был какой-то спокойный, веселый даже. Он настроил Даулетова на оптимистический лад.

Заросли оказались густыми, но неширокими, и когда Даулетов, отыскав проход, вышел к рисовым чекам,[9]Note9
  Чек – участок рисового поля.


[Закрыть] то замер, пораженный увиденным. Поле было унылым. Настолько унылым, что радость мгновенно погасла, здесь она была неуместной. Посевы – почти сплошь изрежены, будто прошел по ним кто-то и злой рукой выдрал стебли.

«Вот тебе и здоровое, доброе, – с отчаянием каким-то подумал Даулетов. – А я ведь надеялся. Неужели так и суждено во всех разочаровываться? Один старый Худайберген не обманул вроде. Но и он погиб».

По перегородкам чеков бегал сам Аралбаев, обнаженный до пояса, в засученных штанах. То здесь, то там поправлял струи воды, чтобы они ровно, не размывая перегородок и дна чеков, покрывали посевы. Делал он все ловко, танцуя будто, тело его сгибалось легко и так же легко разгибалось. Даулетов залюбовался бригадиром.

– Харма! – сказал он, стараясь взобраться по примеру Аралбаева на перегородку.

– Осторожнее! – предупредил тот. – Скользко здесь. Упадете!

– Вы же не падаете?

– Мы привычные, – то ли себя называл бригадир во множественном числе, то ли имел в виду всех рисоводов и поливальщиков – четверо из его бригады в это время тоже сновали по перегородкам чеков, – то ли слегка иронизировал над новым директором, – в совхозе многим казалась странной его манера ко всем обращаться на «вы», не привыкли к такому аульчане.

– Вижу, – Даулетов осуждающе покачал головой, – и к браку привычные? Стебель от стебелька – на десять шагов.

– Здесь на тридцать сантиметров, – деловито уточнил бригадир. – На соседних чеках – до метра.

«Чудит он, что ли? – возмутился Даулетов. – Или смеется надо мной?»

– До метра! А как же план?

– План будет.

– С чего же будет?

– С моих полей, – по-прежнему деловито объяснил Аралбаев.

Директор расхохотался нарочитым клоунским смехом.

– С этих пролысин?

– Не с этих. Я же говорю, с моих полей.

– А это чьи?

– Сержанова.

Уставился на бригадира Даулетов. Было чему подивиться: оказывается, и поля разные, и хозяева разные. Одно поле бригадирово, другое директорское.

– Он что – сам пахал, сам сеял?

– Сеем мы и ухаживаем мы, но указания дает он.

– Не чуди, бригадир! Не может директор приказывать работать плохо.

Невозмутим этот Аралбаев. И на сей раз возмущение Даулетова принял с завидным спокойствием.

– Никто не приказывает работать плохо. Да мы и сами плохо не сделаем. Делаем все, чтобы урожай был.

– Откуда же пролысины? – начал терять терпение Даулетов. – Откуда слабость стебля?

– Во-первых, пахать надо было по-людски. Не один раз, а дважды и перекрестно. А во-вторых, от неправильной планировки чеков. Ее нужно менять каждый год, в крайнем случае – раз в два года. А здесь четырехлетняя.

– Отчего же не меняете?

– Денег жалко, – объяснил Аралбаев. – Перепланировка – это тысячи рублей. Никакому директору не захочется повышать себестоимость продукции. И вам – тоже.

«Дерзок, однако, – опешил Даулетов. – Не верит никому, мне в том числе, хотя меня совсем и не знает. Разговариваем всего в третий раз. Откуда такая убежденность в неразумности и алчности руководства?»

– Предположим, – принял вроде бы обвинение бригадира Даулетов. – А чем докажете, что новая планировка дает прибавку урожая?

– Не стану доказывать. Покажу. – И Аралбаев зашагал по перегородкам, направляясь куда-то за камышовую стену. Директора за собой не позвал, считая, что тот сам пойдет.

Пошел, конечно. Двигаться по мокрым перегородкам было трудно. Ботинки скользили, вот-вот сорвешься в зеленоватую воду чека. Аралбаев не ждал директора, бежал, ловко перебирая ногами и лишь иногда взмахивая то левой, то правой рукой – равновесие сохранять все же надо было.

За камышовой стеной открылись те самые, его, чеки. В планировке Даулетов ничего особенного не заметил, а вот посевы обрадовали. Ровная густота стояния, свежесть стеблей. Чувствовалось, что они здоровые, веселые, торопливо тянутся к солнцу.

– Вот! – бросил коротко Аралбаев.

– Эти, тысячерублевые? – спросил с доброй улыбкой Даулетов.

– Мои.

– Деньги-то откуда взяли?

Бригадир поднес к лицу директора две руки с растопыренными пальцами.

– Отсюда!

Не понял Даулетов, что означают открытые ладони бригадира: то ли деньги свои отдал, то ли собственными руками провел планировку.

– Ну, если отсюда, – он кивнул на руки Аралбаева, – то можно было бы все чеки перепланировать.

Не понравился совет Аралбаеву. Обидел даже:

– Отсюда ничего больше не возьмете, только жалобу, если хотите. Бригада за свой счет наняла грейдериста. Я сам для него ездил в город за «Столичной». Другую он пить не хотел.

Бывает же такая нелепая ситуация, когда не знаешь, как реагировать на чужие слова. Вроде просты они, бесхитростны, но жестоки по сути. Какую-то боль услышал в сказанном Даулетов. Что же вы, начальники, делаете? Что творите? Люди хотят как лучше, а вы на что толкаете? На обман толкаете! Пусть не он, Даулетов, толкал, а другой. Однако сам принцип взаимоотношений между приказывающим и исполняющим опорочивается. Исчезает вера в мудрость и справедливость руководителя. Непогрешимым вожак, видимо, быть не может, но незапятнанным – обязан.

– Простите! Сказанул, не подумав, – повинился Даулетов.

Недоверчиво глянул на директора Аралбаев.

– Да и я хорош. Зря показал вам свое поле, – тоже повинился Аралбаев. – Сержановские чеки заставили бы вас иначе относиться к рису. А теперь… – он махнул рукой. – Раз может бригада выкрутиться, так пускай и выкручивается.

Смешным показалось Даулетову это – раскаяние.

– Уж поверьте, что не зря. Урожай с него соберите отдельно и документально оформите. Все, что бригада сделала и как сделала, изложите в рапорте. Будем перестраивать все рисовое хозяйство…

Торопливым было решение Даулетова. Таким торопливым, что бригадир усомнился в серьезности обещания. Повернуть все хозяйство – экий прыткий.

– А деньги? – спросил он. – Денег не пожалеете?

– Чего же жалеть, если окупятся расходы, – заверил Даулетов. – Сколько прибавки дает перепланированное поле?

– Десять – пятнадцать центнеров с гектара.

– Вот тебе и деньги. Грейдеристам заплатим, и совхозу останется кое-что. Прибыльным станет рисоводство.

– Ну, если так… – развел руками Аралбаев.

– Именно так, и только так!

Возвращаясь к машине, Даулетов пытался понять: поверил ли ему бригадир? «Нет, похоже, не поверил. Хотел, очень хотел, но не смог. Почему? То ли неубедительный я какой-то, то ли вид у меня несолидный. Вот Сержанов, тот – да. Глянешь – сразу скажешь: это директор. А я – так, ни объема, ни роста, ни в лице внушительности. На секретаря или референта, может, и потяну, а до директора комплекцией не вышел. А впрочем, это ерунда. Не в наружности моей дело. Аралбаев и сам знает, что рисоводство может стать прибыльным. И я ему – то же говорю, еще и расчетами подкрепляю. Но он все равно не верит, не верит даже в то, что сам знает. Парадокс. Значит, полагает, что расчеты – не главное. Так что же главное?»

Когда ответ приходилось искать за пределами логики, Даулетов, как правило, оказывался в тупике. Он попросту не понимал людей, которым непонятны доводы рассудка, хотя по опыту знал, что людей таких довольно много.

Перепланировка увеличивает урожайность на одну шестую. Значит, на такую же часть можно сократить и площадь под рис, и воду, и количество людей, занятых в рисоводстве, и… и… и… А то «плешивые чеки» непомерно много ресурсов сжирают.

«Хорошо, – размышлял далее Даулетов. – Но ведь и Сер-жанову это было понятно? Конечно. Однако поскупился он на перепланировку чеков? Поскупился. Вот бригадир, видимо, и рассуждает: расчет расчетом, выгода выгодой, а у вас, начальники, есть какое-то «особое мнение».

«Особого мнения» у Даулетова не было, но, кажется, этому-то и не поверил Аралбаев.

Водитель подогнал «газик» к самым зарослям камыша, и Даулетову пришлось сделать лишь шаг, чтобы оказаться в машине.

– Давай теперь на участок Далбая!

Шофер вырулил на проселок, и покатил «газик» к дальним зарослям: все рисовые поля были за стеной камыша. В этом месте канал, что питал чеки, обильно оброс им. Вытянувшись словно тополь, камыш создавал глубокую тень и оберегал канал от огненных лучей солнца, способных, кажется, вскипятить воду.

Водитель свернул к рисовому полю Далбая Султанова.

Над чеками стояло полуденное солнце, нагретая вода чуть парила, источая застойный илистый запах.

– Здесь? – спросил Даулетов шофера.

– Здесь… Только не бывают бригадиры в это время на чеках. Обед…

Даулетов понимающе кивнул.

– Было бы поле…

Он прошел к чекам. Знакомая картина открылась перед ним. Как и у Аралбаева на переднем крае, поле было унылым, посевы изреженные, стебли вялые.

– Сговорились будто…

«Может, и у Далбая есть собственное поле?» – подумал Даулетов. Аралбаев прятал его за стеной камыша. Подталкиваемый любопытством, к зарослям и направился Даулетов. Стена была плотной, поработать пришлось руками, прежде чем расступился камыш. Зря, однако, трудился. Не увидел доброго поля. И за стеной оно оказалось таким же, как и у дороги, – жалким, унылым.

– Эй, директор! – донесся до него чей-то оклик. Повернул голову Даулетов, поискал глазами и у зарослей

камыша, в густой тени, обнаружил трех жаналыкцев. Они сидели на земле, чаевничая, а может, просто отдыхая. Тень мешала разглядеть лица, но по облику все же нетрудно было догадаться, что это Далбай, Калбай и Елбай, «три мушкетера», как окрестил их Сержанов. Самый рослый Далбай устроился на кромке чека, свесив длинные ноги над водой. Он-то и окликнул Даулетова.

– К нам, Жаксылык Даулетович: К дастархану!

«Черт знает что! – озлился Даулетов. – Никто не поднялся при появлении директора. Из простого уважения хотя бы мог встать Далбай, хозяин этого поля. Ведь не на прогулке я. На работе. И не в гости пришел, а проверять состояние посевов. Как поступить, однако?»

– Реимбай! – крикнул он водителю. – Достань из-под сиденья сумку и принеси сюда! – Шофер его машины был единственным человеком в совхозе, к которому Даулетов сразу же стал обращаться на «ты». Почему? – этого он и сам не понял. Потому ли, что приглянулся ему этот парень (впрочем, не такой уж и парень – под тридцать)? Потому ли, что общая для всех начальников привычка «тыкать» своим шоферам вдруг невесть откуда взялась и у него? Не мог Даулетов разобрать этого, но с первого же знакомства, сказав Реимбаю «ты», так и продолжал обращаться к нему. Странно, что водитель не только не обижался, но, напротив, кажется, даже гордился этим.

Не понимая, что затевается, «мушкетеры» с недоумением смотрели на директора, и каждый старался первым угадать, зачем ему понадобилась сумка.

Сумка перекочевала в руки Даулетова, и вместе с ней он направился к зарослям камыша.

– Обычно я обедаю в час дня, – сказал он, протягивая сумку Далбаю. – Но, как говорят, в каком царстве живешь, такую веру и исповедуй. Пообедаем в двенадцать.

Немного смутившись, Далбай принял сумку, стал развязывать ее.

– Все на дастархан! – сказал Даулетов, улыбаясь и лукаво подмигивая.

На скатерти, прямо скажем, не первой свежести уже находились вареная курица, помидоры, хлеб, старательно разрезанный на множество квадратиков. Тут же стоял термос ярко-зеленого цвета и рядом три пиалы.

– Ну-ка потеснитесь, мушкетеры! – опускаясь на траву, попросил Даулетов. – Степь велика, да тень коротка.

Калбай и Елбай торопливо отодвинулись к стенке камыша, подобрали ноги.

Приглашая директора к дастархану, они явно не рассчитывали на его согласие и потому не знали, как себя вести. Наигранная веселость исчезла, и ее место заняла настороженность и даже тревога. Неспроста небось явился Даулетов. Всем известно, что выискивает, вынюхивает что-то директор. Что-то разведать хочет, в чем-то уличить.

Время и впрямь было необеденное, и почему три бригадира рассиживают в тенечке, нужно было как-то объяснить.

– Мы тут встретились случайно и решили посовещаться меж собой, так сказать, обменяться опытом, ну а заодно и перекусить, – оправдывался Далбай.

– Прекрасно, – Даулетов опять лукаво улыбнулся. – И я с удовольствием послушаю, о чем говорят рисоводы с хлопкоробами.

– А о том, – вмешался Калбай, – чтоб нам вовсе не встречаться. – И, уловив недоуменный взгляд директора, пояснил: – Вы тут человек новый и не дехканин, многого не знаете, а я вот вам скажу, что рис и хлопок рядом выращивать нельзя.

Интересная картина получалась. Десять минут назад он пообещал развивать рисоводство, а оказывается, его не развивать, а искоренять надо. Избавляться нужно, оказывается, от риса… Или от хлопка. Вот такая ситуация. Но почему ж не сказали ему об этом ни Сержанов, ни главный агроном, ни кто еще из конторы? Странно.

– И когда же это выяснилось?

– И выяснять не нужно, сразу всем было известно.

– Но если знали сразу, что рис вреден для хлопка, зачем же его планировали хлопководческому хозяйству?

– Ну, мало ли зачем, – философски протянул Елбай. – Всем известно, что водка вредна, а ведь пьют же.

– Ладно, – Даулетов хлопнул ладонью по колену, как бы ставя точку и закрывая тему. – С этим я попробую разобраться. А теперь давайте пить чай.

– Вот пиалы только три… – смущенно признался Далбай.

– Есть и четвертая. На дне сумки, – успокоил бригадира Даулетов. – Лишь бы чаю хватило…

Так просто сказал директор или намекнул на содержимое ядовито-зеленого термоса – не поняли «мушкетеры». Карликовый Елбай на всякий случай отодвинул его в сторону.

– Да и чаек у нас жидкий. Ак-чай.[10]Note10
  А к – ч а й – белый чай.


[Закрыть] Может, вам не по вкусу?

– Ничего, я не привередлив в еде и питье. Чем хозяева угостят, на том и спасибо.

– Ну и правильно, – поддержал Калбай, – Жаксылык Даулетович не девушка, нечего перед ним прикидываться.

Калбай взял термос и поставил на середину скатерти. Елбай заморгал глазами, улыбнулся виновато, словно просил прощения за смелые слова друга.

– Конечно, конечно…

– Не в ресторане ведь, а в поле, – успокаивал их Даулетов и добавил: – Но в поле-то мы первый раз встречаемся.

– Вот именно! – кивнул Далбай. – Настоящая жизнь в поле. Здесь мы рождаемся, здесь и умираем. Человек на земле – хан, без земли – ф-ф-фу! – он дунул себе на ладонь, будто сгонял невидимую пушинку. И даже посмотрел вслед – далеко ли улетела.

Калбай разделил курицу на четыре части – по ножкам и крылышкам, положил перед каждым на куске хлеба его долю. Отскорлупил яйца и тоже раздал по числу едоков. Потом потянулся к термосу. Но тут вдруг замешкался.

– Э-э! – брезгливо поморщился Далбай. Не понравилась ему трусливая неторопливость Калбая. Он взял термос, лихо отвинтил крышку и разлил по пиалам водку. – Рис надо поливать, чтобы хорошо рос!

– И дружбу – тоже! – добавил коротыш Елбай.

«Вот так влип! – изумился Даулетов. – Вот и почаевничал, вот тебе и ак-чай! Как поступить? Отчитать бригадиров, устроить разнос? Встать и молча уйти? Или сделать вид, что ничего не произошло?» Времени на раздумье не было. Он нахмурился и, не говоря ни слова, выпил свою дозу.

– Можно и так, – смущенно произнес Далбай. – Молча даже лучше. Слова – потом! Когда им станет тесно там, – он похлопал себя по животу, – сами выйдут наружу…

Все трое опрокинули пиалы: Калбай торопливо как-то, Далбай медленно, с удовольствием выцеживая влагу, Елбай – морщась и поеживаясь.

Далбай, крякнув, ухватил куриную ножку и вцепился в нее зубами.

– Между прочим, курица вкусна, когда клюет рис.

– На рисе мясо нежное, сочное, – поддержал его Елбай. Даулетов скосил глаза на Далбая:

– А курам-то хватит вашего риса?

Понял, куда клонит директор. Хотел смолчать, да вопрос ему был задан, и, проглотив кусок курятины, ответил:

– Хватит. План дадим.

– Какой план? – смеясь спросил Даулетов. Ему не хотелось переходить на официальный тон.

– Какой всегда даем. Да вы не волнуйтесь, – успокаивал Далбай. – Я понимаю, первая уборка, конечно, страшновато. Но план будет. Сами не заметите, как выполним.

Вот уж месяц все кругом только и делали, что успокаивали, уверяли: «судя по всему…», «есть все основания утверждать…», «виды на урожай хорошие…» и так далее. По чему «судя» и какие именно «основания», никто не мог растолковать. Но если судить по документам, если посчитать, сколько засеяно гектаров, а потом глянуть на эти самые гектары, то «виды» получались как раз весьма плачевными – растения ослаблены, всходы изрежены, тут и половину плана вряд ли натянешь. Откуда же оптимизм? Откуда такая уверенность?

– Не беспокойтесь, не переживайте зря, от этого только гипертония бывает.

– Гипертония – болезнь начальничья, – подхватил Калбай. – У них ведь как? Сверху давят, снизу давят – вот вам и давление нижнее и верхнее.

Все рассмеялись.

– Сержанова она, однако, обошла, – продолжал смеяться Даулетов.

– Обошла, – согласился Далбай. – Голова у него не болела.

– Значит, можно избежать гипертонии? – сделал вроде бы вывод Даулетов и вопросительно посмотрел на Далбая.

Тот поежился: неприятный вопрос задал новый директор. Похвалить Сержанова, так приревнует Даулетов, поругать – озлобится Сержанов. Он-то ничего дурного не сделал «мушкетерам». Доброту от него только и видели. За доброту злом не платят. Не принято у добрых людей такое.

– Так он давление-то понижал. На него сверху, а он на нас, а мы – еще ниже давим. Вот оно и расходилось на всех поровну.

«Так что же? И мне на вас поднажать?» – хотел спросить Даулетов, но не успел. Опередил его Елбай:

– Да не в том дело. Сержанов избежал, потому что человек он такой. Таким уж его создал аллах.

– Кстати, об аллахе, мушкетеры. Вы хоть его побойтесь. Запрещает он винопитие.

Встал Даулетов и не оборачиваясь пошел к машине.

«Почему же всякая дрянь приживается, несмотря на запреты, а вот к хорошему, хоть и очевидна его польза, людей приходится чуть ли не силой тянуть? – думал Жаксылык. – Где тут логика? В чем тут смысл?»

И еще он думал о том, что бригадир Аралбаев не поверил ему. Не поверил, будто Даулетов сможет что-либо сделать. А эти трое убеждены, что и делать-то ничего не надо. Ни-че-го! Все само собой образуется. Не выполним план – так выкрутимся, а и не выкрутимся – так все равно не пропадем. Что есть – то и благо, и лучшего им не надо. Потянешь к лучшему, упрутся, а то еще и боднут.

Даулетов влез в «газик», довольный тем, что хоть под конец озадачил бригадиров едким замечанием, и велел шоферу:

– Давай на хлопковую карту!

– Надо бы взять Елбая с Калбаем. Как обойдетесь без бригадиров? – посоветовал водитель.

– Как поле обходится, так и мы обойдемся.

«Газик» помчался по проселку к дальним участкам. Шофер понял директора: надо попасть на хлопковые карты Елбая и Далбая, пока там никого нет. Машина, прыгая на выбоинах и буграх, швыряя Даулетова то к дверце, то к плечу водителя, неслась будто на пожар.

Через какие-то десять – пятнадцать минут они одолели проселок и выскочили к хлопковым картам. Место тут было ровное, и глазам Даулетова предстало широкое поле с зелеными строчками молодого хлопчатника. Строчки тянулись от обочины дороги до самого горизонта. Так, во всяком случае, казалось.

«Размах-то какой! – обрадовался Даулетов, он любил степной простор, любил эту слитность земли и неба и мог часами любоваться ширью. Но теперь его вдруг что-то насторожило. – Откуда столько посевов? На плане совхоза вроде бы хлопковый клин тут не особенно велик…»

Он распахнул дверцу «газика» и ступил на серую от пыли траву обочины. Пыль тотчас взметнулась из-под ног густым облачком. Горячая, как пепел. Давно, видимо, рядом не было воды. Даулетов перешагнул пустой арык и пошел по сухой бороздке вдоль зеленых строчек хлопчатника. «Команда начать полив была дана чуть ли не в первый день моего появления в совхозе, – вспомнил он. – Отчего же не полили? Или только здесь сухо? А на других картах вода?»