Текст книги "Аристократ и куртизанка"
Автор книги: Труда Тейлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Глава шестая
Стропила, вот что это такое! Граф долго разглядывал их, прежде чем пришел к этой мысли. Он лежал обнаженный в чьей-то постели, в мансарде, и голова у него болела немилосердно. Собрав все свои силы, он попытался сесть, но тут же пожалел об этом, потому что боль, раскалывающая черепную коробку, едва не лишила его сознания.
– Стало быть, вы наконец-то пришли в себя, – произнес приятный женский голос с сильным бретонским акцентом. – Как вы себя чувствуете?
Де Ренье был слишком занят преоборением тошноты, чтобы ответить. Никогда еще он не чувствовал себя столь скверно. Женщина встала с деревянного кресла и подошла к кровати – шаги ее звучали неестественно громко. Какой-то частью мозга граф отметил, что женщина обута в сабо. Прохладная ладонь коснулась его лба, пробуждая воспоминания о болезнях далекого детства.
– Постарайтесь больше не терять сознание, – мягко посоветовала она. – Ну-ка, посмотрите на меня.
Граф неохотно повиновался и обнаружил, что смотрит в пару озабоченных светло-карих глаз, сразу напомнивших о Мадлен.
– Где?.. – Он удивился слабости своего голоса.
– На ферме Кермостен.
У женщины хорошая улыбка, подумал граф, и она все еще привлекательна, несмотря на свой возраст, который, должно быть, давно перевалил за сорок. Одета она была в черное крестьянское платье с безупречно белой оторочкой, а выглядывающие из-под чепца волосы были светлыми.
– Кто… – начал он.
– Шш… – одернули его. – Слишком много вопросов. Хотите попить?
Не успел он воспротивиться, как женщина просунула руку ему под голову, приподняла ее и поднесла к губам чашку. Он выпил только потому, что это было легче, чем оттолкнуть чашку.
– Я спрашивал, кто вы, – несколько капризно повторил он, когда голова вернулась на подушку.
Она ласково погладила его короткие волосы.
– Я тетушка Мадлен… Она очень беспокоилась о вас.
Граф нахмурился. Он все еще не мог понять, что с ним. Он помнил, как ссорился с Мадлен на берегу реки, а далее – ничего.
– Я заболел? – спросил он, наконец.
– Ага, – спокойно ответила она. Потом, после минутного колебания, добавила: – Вас ударил мой сын, Леон. Ему показалось, что вы напали на Мадлен.
– О… – Казалось, граф обдумывает услышанное, потом он слабо улыбнулся: – Но ведь это же смешно…
– Конечно, – улыбнулась в ответ тетушка Мадлен, – вы ведь всячески заботились о ней.
Он шевельнулся и едва сдержал стон. В голове у него помутилось, и все мысли смешались.
– А где она? – спросил граф после продолжительной паузы.
– Разбирает вещи, а вам сейчас лучше поспать. Сразу станет гораздо легче.
Откинувшись на подушки, он размышлял. Тетушка, конечно, весьма добра, но он предпочел бы увидеть саму Мадлен, чтобы убедиться: о нем помнят, его самочувствием интересуются. Да только она, наверное, все еще сердится на него…
Мадам Лемуа, хозяйка фермы, задумчиво свела брови. Граф оказался совсем не таким, каким она ожидала его увидеть. Леон, как обычно, слишком поторопился в своих выводах. Человек, лежащий перед ней, никакой не разбойник. Более того, она не могла признать в нем и того надменного аристократа, которого описывала ей Мадлен. Он тронул ее сердце как весьма милый молодой человек, отчаянно пытающийся скрыть свою слабость и растерянность. Вздохнув, она зажгла свечу на тумбочке и склонилась над подушечкой для плетения кружев.
Когда граф в следующий раз открыл глаза, был день и в солнечном свете, проникавшем сквозь высокое окно, плясали пылинки. Голова еще болела, однако чувствовал он себя гораздо лучше. Осторожно приподнявшись, граф оглядел спартанского вида помещение, в котором находился. Вся обстановка состояла из кровати, на которой он лежал, маленькой тумбочки и деревянного кресла – в нем в прошлый раз сидела мадам Лемуа.
Заметив свою одежду, висящую на подлокотнике кресла, он решил встать. Это потребовало значительно больших усилий, нежели он мог предположить. Ноги не слушались его, а головокружение усилилось, лишь только он принял вертикальное положение. Надеть рубашку ему не составило труда, но вот управиться со штанами удалось не сразу, не говоря уж о башмаках, которые он так и не обул.
Граф прошлепал босиком по деревянному полу к двери и осторожно спустился по лестнице. Внизу попридержался рукой за стену, чтобы обрести равновесие. Он находился в узком коридоре с четырьмя дверями – по две с каждой стороны. Узкое окно в противоположном конце коридора освещало люк винтовой лестницы, к которой он и направился. Крутизна каменных ступенек оказалась ему едва под силу. Он спускался, цепляясь рукой за каменную стену, и едва не сшиб плечом висевшее на ней распятие. Когда донесся аппетитный запах свежеиспеченного хлеба, де Ренье с удивлением обнаружил, что голоден.
Лестница привела его в кухню, где Мадлен и ее тетушка хлопотали у плиты. Это было просторное помещение – сердце дома – с низкими потолочными балками и вымощенным грубыми каменными плитами полом. Часть пространства занимал большой прямоугольный стол со скамьями. Два кресла-качалки и скамья с высокой спинкой стояли перед очагом, а возле дровяной печи находился еще один, более грубо сработанный, рабочий, стол. Кастрюли, сковороды и половники всевозможных форм и размеров висели на стенах, а с потолка свисали вязанки лука.
Домашний уют этой кухни показался графу неожиданно привлекательным. Ребенком он иногда совершал путешествия на кухню замка и помнил, как баловали его повара. Как странно, подумал де Ренье. Сколько лет я уже не вспоминал об этом.
Когда он добрался до нижней ступеньки, тетушка Мадлен обернулась.
– Боже правый! – воскликнула она, кладя на стол буханку, которую только что достала из печи. – Вам вовсе не следовало бы вставать.
Кудахча, как квочка, и браня графа за нетерпение, она помогла ему добраться до одного из кресел. Мадлен наблюдала за всем этим молча.
Люсьен заявил, что чувствует себя вполне хорошо, хотя на самом деле рад был возможности сесть. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким слабым.
– Хотите попить чего-нибудь? – чуть смущаясь, спросила Мадлен. – Может быть, молоко?
Ее лицо раскраснелось от жара печи, а нос был выпачкан мукой. Граф нашел ее еще более привлекательной, чем обычно. На ней было темное платье и длинный передник, из-под верхней части которого выпирали груди.
– Или сидр [15]15
Яблочное вино.
[Закрыть]? – добавила она.
– Лучше молоко, – посоветовала тетушка.
– Значит, молоко, – согласился граф, улыбнувшись.
Мадлен зачерпнула молока из глиняного кувшина, стоявшего на полке в углу, и подала графу кружку, улыбаясь.
– Голова еще болит? – спросила она.
– Немного. – Это было более чем мягкое определение, но он не хотел признавать всю меру своей слабости. С бодрой улыбкой де Ренье принял кружку.
– У вас, похоже, довольно большая ферма, – заметил он.
Лицо мадам Лемуа осветилось гордой улыбкой.
– Самая большая и преуспевающая в округе. Сейчас мы арендуем землю, но скоро накопим достаточно денег, чтобы выкупить ее. Хорошо иметь землю, которую можно передать сыновьям.
Граф промычал что-то в знак согласия. Он был вовсе не в настроении поддерживать беседу, но правила приличия требовали этого.
– Сколько же их у вас?
– Сейчас двое – Леон и Ги. – Мрачная тень пробежала по ее лицу. – Наш младший умер в младенчестве, но братья Мадлен мне тоже как сыновья. А вот дочерей у нас нет. Господь не облагодетельствовал нас таким даром. И я тем более рада, что Мадлен вернулась. – Она вывалила на стол тесто и принялась энергично месить его. – Могу еще сказать, граф, что я не одобряю то, как мой зять отослал Мадлен в Париж. Он был слабым и эгоистичным человеком, и моя сестра перевернулась бы в могиле, узнай о его поступке. Конечно, ему приходилось трудно после смерти Моник, но на худой конец Мадлен могли бы забрать мы. Просто счастье, что маркиз оказался таким благородным человеком. Я благодарю за это Господа каждый день.
Значит, она знает о характере отношений Мадлен и Филиппа… Графа вдруг охватило чувство нереальности происходящего. Вот он сидит на кухне Богом забытой фермы и беспокоится о том, как бы не оскорбить фермершу…
– Вы хорошо себя чувствуете? – озабоченно спросила Мадлен.
– Да, – ответил он, чуть помедлив, и, сделав над собой усилие, отпил из кружки.
– Вам все-таки не следовало вставать с постели.
– Мне очень скучно было лежать там, Мадлен, и очень хотелось узнать, где я нахожусь.
Ее тетушка одобрительно улыбнулась и принялась рассказывать о ферме и о деревушках в округе.
– Ближайший город отсюда – Ванн, – продолжала она. – До него два-три часа езды в зависимости от погоды. Младший брат Мадлен рыбачит там. У него есть своя лодка, и он вполне управляется. Мы его часто видим. С Ренаром, моим старшим племянником, дело другое. Мы никогда не знаем, где он и когда объявится. – Она неодобрительно нахмурилась. – Мне бы очень хотелось, чтобы он обзавелся хозяйством, как его брат, Тьери, но боюсь, он слишком многое унаследовал от отца.
Эта женщина заговорит кого угодно, подумал граф, откидывая голову на спинку кресла. Его начинало развозить в тепле кухни. Какое-то время спустя он оставил попытки держать глаза открытыми и задремал. Все происходящее вокруг куда-то отодвинулось, и он почувствовал себя почти умиротворенным. Сквозь дремоту он слышал звяканье горшков и кастрюль, шипение жира на сковороде, приглушенные голоса и шаги. Мадам Лемуа сказала что-то, и Мадлен отозвалась веселым голосом. Граф вздохнул и погрузился в сон. Он уже не видел ни того, как Мадлен поспешила подхватить едва не упавшую на пол кружку, ни того, как она озабоченно нахмурилась.
– Ты уверена, что он не слишком слаб? – с тревогой спросила она тетушку.
Та улыбнулась.
– Похоже, в нем больше сил, чем мы думали. Он будет жить, моя милая. Нет причин для беспокойства. – Она задумчиво посмотрела на Мадлен, а затем спросила со свойственной ей прямотой: – Нет ли между вами чего-то большего, чем дружба?
– Нет. – Мадлен почему-то почувствовала себя виноватой, хотя ее ответ не был ложью.
Тетушка одобрительно кивнула.
– Хорошо. Такой человек, как он, никогда не смог бы жениться на тебе.
Граф проспал около двух часов. Разбудил его только приход хозяина фермы с сыновьями. Он проснулся и обнаружил, что на кухне стало тесно от грубоватых здоровяков, разговаривающих на непонятном ему языке, вероятно бретонском. Сквозь голоса доносился стук расставляемой на столе посуды.
– Так ты, наконец, пришел в себя, – прокомментировал дядюшка Мадлен по-французски, но с сильным акцентом.
– Мсье, – де Ренье попытался встать, но фермер жестом остановил его.
– Мы тут обходимся без церемоний, парень, – сказал Лемуа-старший, неодобрительно разглядывая открытую рану у него на виске. – Всякому видно, что ты еще не совсем очухался.
Старик понравился графу с первого взгляда. В его серых глазах светились доброта и ум, и этот свет преображал в остальном ничем не примечательное морщинистое лицо.
Лемуа взял поданную женой кружку сидра и снова обратился к графу:
– Кажется, я должен поблагодарить тебя за то, что ты доставил Мадлен домой в целости и сохранности.
– Я рад был разделить с ней это путешествие.
Фермер улыбнулся и жестом указал на молчавших парней:
– Это мои сыновья, Ги и Леон. Они не всегда помнят о хороших манерах, но мальчуганы славные.
Ги Лемуа наклонил голову и улыбнулся. У него было приятное лицо и отцовские каштановые волосы. Рядом с братом он казался почти щуплым.
Несмотря на боль в голове, граф встал и ответил на приветствие молодого человека. Повернувшись же к светловолосому гиганту, он был удивлен и раздосадован: глаза парня выражали враждебность. Кто, как не Леон, должен был чувствовать себя неловко? Этот увалень мог бы, по крайней мере, извиниться.
– Мсье, – достаточно учтиво обратился он к Леону, но при этом машинально выпятил грудь. Мгновение они сверлили друг друга взглядами, а потом Леон первым отвел глаза.
– Пора бы приниматься за еду, – обеспокоено вмешалась тетушка Мадлен.
Ее муж согласился и поспешил представить переминающегося за его спиной с ноги на ногу мужчину. Это был Рауль Дюпре. Он работал на ферме и иногда участвовал в трапезе. Дюпре был во всех отношениях менее примечателен, чем младшие Лемуа.
Все семеро сели за длинный деревянный обеденный стол. Во главе стола, напротив жены, сидел старший Лемуа. Графа посадили между Ги и Мадлен. На столе стояло жаркое из кролика, хорошо приготовленное и искусно приправленное специями, а также свежеиспеченный хлеб и масло. Когда граф сделал комплимент хозяйке за ее стряпню, женщина тепло улыбнулась.
– Еда у нас простая, – сказала она, – но сытная… и, благодарение Господу, ее всегда вдоволь.
Это, безусловно, было правдой, и граф поразился тому, сколько едят молодые парни. Разговор велся на смеси бретонского и французского, что, как позже понял Люк, делалось из уважения к нему. Семейство Лемуа очень пристойно владело французским, равно как и – к немалому удивлению графа – Мадлен достаточно бегло болтала на бретонском.
Люк управился со своей тарелкой, но, когда мадам Лемуа предложила наполнить ее еще раз, он покачал головой и, принеся извинения, встал из-за стола. Головная боль усилилась, и он понимал, что лучше вернуться в постель. Перенеся ноги через скамью, он встал и, неожиданно для себя, покачнулся. Встревоженная Мадлен тоже встала.
– Я хорошо себя чувствую – право же, не стоит беспокоиться, – заверил он ее.
И граф самостоятельно добрался до лестницы. Однако к тому времени, когда он попал на чердак, перед глазами уже плыли разноцветные круги, и он был несказанно рад возможности растянуться на кровати. Из окна струился свет, казалось усиливавший головную боль, и граф прикрыл глаза рукой.
Он вздохнул и попытался разобраться в природе тоски, нахлынувшей на него. По-видимому, причина в одиночестве. Увидев, как быстро Мадлен нашла свое место в семье Лемуа и как довольна своим возвращением, он понял, что потерял. Она больше не нуждается в нем. Это обстоятельство должно было принести ему облегчение, а принесло, наоборот, пустоту и обиду. Граф встал и подошел к своему сундуку, который кто-то заботливо поставил в ногах кровати, порылся в нем и нашел аккуратно сложенный кусок пергамента. Он вез от короля не одно письмо. Его заверяли, что об этих письмах не знает никто, кроме короля и слуги, который вынес их тайком из Тюильри. Возможно, это было правдой, когда он выезжал из Парижа, но в какой-то момент власти прознали о письмах. Опрокинувшийся экипаж – это случайность? И тот человек, который пробрался к нему в комнату, тоже? Граф не сомневался: за ним охотятся. Оставалось только гадать, насколько власти осведомлены об истинном содержании писем.
Так или иначе, первое письмо уже было доставлено Арману Тюфену, маркизу де ла Руэри. Ветеран американской войны за независимость, де ла Руэри, желая большей власти для бретонского парламента, был, однако, роялистом. Граф не знал в точности содержания того письма, но де ла Руэри остался доволен, прочитав его, и поинтересовался, может ли он рассчитывать на помощь графа, в чем и получил незамедлительные уверения.
Второе письмо адресовалось непосредственно графу де Ренье. Королевская печать на нем была сломана, поскольку граф уже читал письмо. Еще раз пробежав глазами пергамент, он почувствовал прилив того же беспокойства, что и после первого чтения.
В письме граф де Ренье объявлялся представителем королевской власти и всем лицам предлагалось оказывать ему поддержку во всех предприятиях. Граф не просил таких полномочий и был потрясен, получив их. Положение короля вызывало в нем глубокое сочувствие, он был готов помогать ему, но в том, что сам может как-то влиять на события, очень сомневался. Поэтому он не слишком-то обрадовался, удостоившись особой королевской милости.
Де Ренье устало потер пульсирующий висок. Очевидно, король ожидал помощи с запада и надеялся, что граф сыграет свою роль в организации этой помощи. Такое предприятие могло потребовать определенного времени. Более настоятельных обязанностей у графа не было, как не было и никого, кто по-настоящему интересовался бы его судьбой, – стало быть, он находился в лучшем положении, чем большинство тех, кто уже сейчас рисковал своей жизнью. С этой довольно меланхолической мыслью он погрузился в сон, все еще сжимая в руке королевский пергамент.
Наутро в голове ощущалась лишь слабая тупая боль, и тело слушалось гораздо лучше. Спустившись вниз и набрав горячей воды, граф умылся и побрился. Надев чистую рубаху и лосины, он почувствовал себя почти здоровым и пошел на кухню. Мадам Лемуа, непрерывно болтая, накрыла ему завтрак. Обращаясь к нему, она неизменно произносила титул, и это начинало раздражать. Слишком неуместно звучало обращение «граф» на простой фермерской кухне.
– Во Франции больше нет графов, – заявил он, наконец.
Она пожала плечами.
– Мы, в Бретани, продолжаем пользоваться этим словом независимо оттого, что говорят в Париже.
Граф не сдержал улыбки.
– Мое имя – Люсьен, но друзья называют меня Люком. Мне было бы лестно, если бы вы и ваша семья называли меня так.
Казалось, просьба ее удивила, но удивила приятно. Люк, сам того не ожидая, завоевал расположение тетушки Мадлен. А ее самой на кухне не было, граф даже подумал, уж не избегает ли она его?..
Он вышел из кухни далеко не в лучшем расположении духа, хотя утро было прекрасным. Тепло солнечных лучей согревало землю. Граф остановился посреди двора, чтобы осмотреться, и удивился величине и процветающему виду фермы. Дом окружали многочисленные каменные постройки, среди которых был и просторный погреб, он примыкал к самому дому, и длинная конюшня.
Люсьен направился к ней, желая посмотреть, в каком состоянии его лошади. Войдя, он остановился, давая глазам привыкнуть к темноте. Внутри было холоднее, чем во дворе, и пахло сеном и старой кожей. Две лошади стояли в одном просторном стойле, которое, как он подозревал, первоначально предназначалось для коров, но жеребца нигде не было видно. Снова выйдя во двор, он обогнул конюшню и обнаружил своего коня в загоне за ней. Жеребец пасся в компании стройной кобылы. Когда он подошел к изгороди поприветствовать хозяина, граф убедился, что лошадь хорошо вычищена.
– Кто-то позаботился о тебе, малыш, не правда ли? – сказал он, перегибаясь через грубую загородку, чтобы погладить морду жеребца.
– Это я, – отозвался довольный голос.
Граф обернулся и увидел у себя за спиной Ги Лемуа. Красный от усталости и потный, молодой фермер, однако, улыбался широко и искренне. Граф увидел, что Ги моложе, чем показалось вначале. Вероятно, ему еще не было и двадцати.
– Пришел вот побаловать лошадей, – сказал Ги, показывая перепачканную землей руку, в которой держал пучок моркови. – Моя кобыла любит погрызть морковку. – Он свистнул, и лошадь тут же подошла к нему.
Граф усмехнулся, увидев, что и его конь потянулся за своей долей.
– Вы любите лошадей?
– Ага. Мне всегда нравилось возиться с ними, хотя на ферме это и не считается особо важным. – Он ухмыльнулся. – А вот это моя любимица – Саша. Я отыскал ее еще жеребенком и убедил отца купить для меня. Она славная кобылка, и я надеюсь получить от нее хорошее потомство. Вот только вопрос, где найти подходящего жеребца.
Граф спросил о возрасте кобылы, и они еще поболтали, стоя на солнце. Люсьен решил, что Ги нравится ему гораздо больше, чем его старший брат. Наконец он спросил, где Мадлен, и услышал, что девушка ушла к реке за водяным салатом.
– И я бы на ее месте не спешил возвращаться оттуда, – добавил юноша. – У воды сейчас прохладно и вообще очень здорово.
Он направил графа вниз по тропке, сбегавшей вдоль загона и сворачивавшей в рощицу направо. Шагая в тени деревьев, граф услышал отдаленный шум реки, а еще пару минут спустя оказался на берегу. Раздробленный древесной листвой солнечный свет бросал на воду золотые и тускло-коричневые блики. Уже начавшие опадать дубовые листья уносились течением подобно миниатюрным челнокам.
Мадлен стояла на коленях на берегу крошечного заливчика. Прикрыв глаза от солнца рукой, граф направился к ней. Девушка столь сосредоточенно собирала темно-зеленые водоросли, что не заметила его. Рукава у нее были закатаны. Граф постоял, глядя на Мадлен. Она была так хороша! Ее чистота и естественность бесконечно трогали сердце. Он подумал, что всегда подспудно чувствовал этот неуловимый аромат чистоты Мадлен, но почему-то только сейчас распознал его… Им овладело сильное физическое влечение к ней, и оно стало почти нестерпимым. Тут Мадлен подняла голову и увидела его. Ее глаза расширились, она улыбнулась ему, но так тревожно, что на мгновение Люку показалось, будто девушка прочитала его мысли.
– Не волнуйтесь, Мадлен, – сказал он с печальной улыбкой, – я не собираюсь досаждать вам своими домогательствами.
– Я и не думала об этом, – ответила она.
– Не думали? – Он со вздохом опустился на землю в нескольких футах от нее. – На самом деле я пришел принести извинения… Не за то, что случилось между нами, а за сказанные мною слова. Они были несправедливы, и я не имел оснований говорить так.
Она отвернулась, чтобы положить последний пучок водорослей в корзину, затем вытерла руки о фартук.
– Пожалуй, нам лучше просто забыть об этом.
– Если вам так будет угодно… – Он прекрасно понимал, что это невозможно.
С видимым облегчением Мадлен подняла корзину и приблизилась к нему.
– Вы выглядите лучше, – сказала она, внимательно изучив лицо графа. – Не могу передать словами, как я этому рада.
Ему приятна была такая забота. И еще более он был обрадован, когда, после минутного колебания, Мадлен села на траву довольно близко от него.
– Леон всегда слишком скор на расправу, – произнесла она со вздохом, потом спросила: – Вы можете простить его?
– Прощать не за что, – лаконично ответил граф. – Он полагал, что защищает вас.
– Я была слишком возбуждена, – продолжала она. – До сих пор не пойму, что меня заставило убегать от вас? Вы были так добры и великодушны… – Помолчав, она напомнила: – Да, и ваши расходы.
– Нет, – перебил он. – Я отказываюсь обсуждать это!
Упрямо выпятившийся подбородок явно свидетельствовал о решимости пресечь любую попытку продолжения данной темы. Между бровями графа пролегла хмурая складка, и Мадлен захотелось разгладить ее.
Она помолчала немного и сказала:
– Наверное, вы скоро уедете.
Он криво ухмыльнулся.
– Так не терпится избавиться от меня?
– Нет, конечно, нет – Она выглядела искренне расстроенной. – Вы были хорошим другом, и… мне нравится ваше общество… Но только этого я и хочу от вас – дружбы. – Она смущенно покраснела. – То, что произошло между нами тогда, ночью… Я не хочу, чтобы это испортило нашу дружбу.
– На мою дружбу вы можете рассчитывать, Мадлен, – горячо заверил Люсьен. – Значит, вы полны решимости остаться здесь? По-моему, вы совершаете ошибку… Да вы тут сойдете с ума от скуки через несколько недель.
– Только человек, совершенно не представляющий себе жизнь на ферме, может сказать такое, – возразила она. – Между прочим, у меня скоро появятся новые подруги, а может быть, и муж.
Он с отвращением фыркнул.
– Какой-нибудь флегматичный фермер! И вы не преминете наполнить дом докучливыми, лишенными фантазии детьми!
Он вовсе не собирался ссориться – напротив, очень хотел укрепить только что восстановленную дружбу, но не смог сдержаться и вышел из себя.
– Я не позволю вам вмешиваться в мою жизнь, Люк! – твердо заявила она. – Я знаю, чего хочу.
– В самом деле? – с нажимом спросил он. – Хотелось бы верить. – Неловко поднявшись, он протянул ей руку: – Пойдемте. Я провожу вас до дома.
Она приняла руку почти без колебаний и… не заметила, как снова оказалась в его объятиях. Было мгновение, когда Люсьен хотел поцеловать ее, но потом сдержался, по-прежнему испытывая неуверенность в ответных чувствах Мадлен.
Он понял, что не хочет уезжать с фермы. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, без нее. Да ему и не нужно было уезжать.
Читая письмо короля в первый раз, граф полагал, что воспользуется им – если вообще воспользуется, – чтобы собрать людей вокруг своего замка. Теперь ему пришло в голову, что подобная работа может быть с большим успехом осуществлена в Бретани, а ферма вполне может служить ему базой. Возможно, через месяц или около того Мадлен достаточно соскучится, чтобы заинтересоваться его предложением.
– Воспитанные мужчины не целуют своих друзей-женщин, не так ли, Мади? – произнес Люсьен хрипловатым голосом и галантно отступил в сторону.
Тем же вечером, после ужина, он обсудил с дядей Мадлен вопрос своего дальнейшего пребывания на ферме, нажимая в основном на то обстоятельство, что его замок сожгли.
– Несмотря на это, я вовсе не лишен средств, – заверил он. – И я бы щедро платил за постой.
Фермер сердито пыхтел трубкой. Люсьен чувствовал неловкость – пожалуй, впервые в жизни.
– Я не возьму твоих денег, парень, – сказал, наконец, старик. – Живи, но это рабочая ферма, и все, кто тут живет, должны вносить свою лепту. Мы уже начали собирать урожай, а потом надо будет делать сидр. Живи на здоровье, но тебе придется работать.
– Отец, мы не нуждаемся… – попытался возразить Леон, но старик поднял руку.
– Согласен с такими условиями?
Граф кивнул.
– Мне никогда не приходилось зарабатывать на жизнь, мсье, но надеюсь, что справлюсь с этим не хуже любого другого.
Фермер довольно улыбнулся.
– Налей-ка сидра, – сказал он жене, – и выпьем за нового гостя-работника.
Поднимаясь по лестнице к себе, граф предался воспоминаниям о том, с каким неудовольствием встретила эту новость Мадлен. Ею не было сказано ни слова, но всем своим видом она давала понять, что не хочет присутствия Люсьена на ферме. Она просто боится меня, твердил граф, боится чувств, которые я в ней пробуждаю, – но он не был уверен в этом до конца.
Сняв башмаки, он лег на кровать, заложил руки под голову и принялся рассматривать балки потолка в дрожащем свете свечи. Здесь он ведет не тот образ жизни, к которому привык, но жизнь меняется на глазах, причем разительно, так чему же удивляться? Он сам изменился за это время. Довольно эгоцентричный скучающий аристократ исчез навсегда. Он обрел цель в жизни и обязанности и был намерен исполнять их наилучшим образом.
