Текст книги "Аристократ и куртизанка"
Автор книги: Труда Тейлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Труда Тейлор
Аристократ и куртизанка
Пролог
Бретань, 1779
Дробящиеся в листве деревьев солнечные лучи чертили загадочные узоры на мягкой зеленой траве и превращали длинные волосы крестьянской девочки в пряди золотистого шелка. Это было очаровательное дитя, гибкое и грациозное; летнее солнце придало ее коже персиковый оттенок. Маркиз остановил вышколенного коня, чтобы полюбоваться, как девочка резвится меж стволов деревьев, звонко распевая мелодичную песенку. Она была столь свежа и столь естественна, что сердце аристократа дрогнуло. Ее неподдельная чистота и невинность тронули маркиза и позвали за собой.
Не в силах противостоять этому зову, он последовал за ребенком до обветшалой хижины на краю принадлежавшей ему деревни. На пороге девочку встретил толстый, нечесаный мужчина, который тут же принялся громко ее бранить, а потом, размахнувшись, ударил тыльной стороной ладони по лицу. Девочка упала. У маркиза вскипела кровь. Как смеет этот мужлан столь жестоко обращаться с ребенком?! Когда он подъехал, девочка подняла головку, и у маркиза захватило дух от красоты обращенного к нему личика. Он был собирателем всего изящного, однако в его знаменитой коллекции картин и скульптур не нашлось бы ничего, что могло бы сравниться с этим прелестным созданием.
Несколько лет нищеты и беспрестанного непосильного труда, подумал маркиз, испортят красоту, сотрут живой блеск светло-карих глаз. Это не должно случиться. Такая несравненная красота заслуживает лучшей участи, заслуживает восхищения и обожания.
В конце концов, сторговавшись с отцом девочки и уплатив за нее изрядную сумму, он уже на следующий день забрал ребенка к себе в дом. Там они оставались в течение нескольких дней, пока для девочки шилось приличное платье, после чего маркиз увез ее в Париж. Воистину, это дитя – несравненный по чистоте алмаз, твердил он по дороге. Бутон ее девственности не будет раскрыт каким-нибудь грубым деревенским парнем. Это сделает маркиз Филипп де Мопилье. Но он не станет торопиться. Он дождется, когда девочка вырастет, и лишь тогда сделает ее своей любовницей.
Глава первая
Июнь, 1789
В темном небе Парижа распускались огни иллюминации, бросая на крыши домов серебристые отблески света. Вечер был теплый, и одно из окон небольшой, но элегантно обставленной квартиры неподалеку от королевского дворца Пале-Рояль было распахнуто настежь, чтобы ее обитатели могли наблюдать за празднеством. Отныне дворяне, духовенство и третье сословие будут иметь равное избирательное право, и народ Франции видел в этом свою великую победу. Там, на улицах, царило всеобщее ликование. Однако в доме атмосфера была более сдержанной.
– Vive [1]1
Да здравствует (франц.).
[Закрыть]третье сословие! Vive la nation! [2]2
Да здравствует народ (франц.).
[Закрыть]– с вызовом крикнул заглянувший в окно гуляка.
– Vive le Roi! [3]3
Да здравствует король (франц.).
[Закрыть]– последовал незамедлительный ответ.
Пожилой дворянин, стоявший рядом с прекрасной светловолосой девушкой, напрягся. Его рука предупреждающе сжала девичье плечо. Толпа внизу мгновенно утратила праздничное расположение духа. От напряжения, казалось, зазвенел воздух.
– Vive le Roi, – повторил он за девушкой и благоразумно добавил: – Vive le Roi, отец народа!
Минута легкого замешательства прошла, и непредсказуемая толпа подхватила:
– Vive le Roi, отец народа!
Маркиз Филипп де Мопилье отстранил девушку и с печальной улыбкой закрыл окно.
– Право же, тебе следует быть более осмотрительной. Сейчас все так неустойчиво…
– Мне очень жаль, Филипп. – Мадлен Вобон понимала, что поступила глупо, но она просто не успевала следить за происходящими вокруг переменами.
Он пожал плечами и нежно потрепал ее по щеке своей морщинистой рукой.
– Забудем об этом, cherie [4]4
Дорогая (франц.).
[Закрыть], и постараемся развлечься.
– Разумеется. – Девушка обвила рукой талию маркиза и нежно к нему прижалась. Она любила своего покровителя гораздо больше, чем жестокосердого отца, который взял и продал ее вскоре после смерти матери. С тех пор прошло почти десять лет. Филипп де Мопилье, взяв девочку на попечение, окружил ее небывалой роскошью: наряды, драгоценности, objets d'art [5]5
Произведения искусства ( франц.).
[Закрыть], а когда она достаточно повзрослела, приобрел эту квартиру неподалеку от Пале-Рояль.
Мадлен была благодарна ему за все, однако более всего ценила дар, который маркиз преподносить открыто не собирался: его любовь. Он сделал ее дамой, хотя и дамой demi-monde [6]6
Полусвета ( франц.).
[Закрыть], но воспринимал ее как любимую дочь. В обществе их отношения расценивались иначе, чем было на самом деле, и такое положение вещей их обоих, как ни странно, вполне устраивало.
Взяв Мадлен под руку, Филипп провел ее через заполненный гостями салон к группе своих друзей, многие из которых пришли сюда со своими куртизанками. Все мужчины в той или иной степени принадлежали к аристократии, и, будь это несколько месяцев назад, у каждого на боку висела бы шпага, символизирующая дворянскую честь. Сегодня же лишь Люсьен де Валери, граф де Ренье, имел при себе это оружие. Общественное мнение поворачивалось против аристократов, и, с тех пор как в стране начались волнения, лишь глупцы или исключительно отважные люди решались идти против толпы и афишировать свое дворянское происхождение [7]7
Как известно, во времена Великой французской революции дворянство было лишено привилегий. – Здесь и далее примечания переводчика.
[Закрыть].
Присутствие графа де Ренье не радовало Мадлен. Хоть он и был младше всех друзей Филиппа, но ей всякий раз становилось неуютно под его взглядами. Его манеры также раздражали ее, поскольку граф принадлежал к тем слоям знати, которые жили с глубокой убежденностью в собственном превосходстве над всеми. В отличие от остальных мужчин своего круга граф не заводил себе содержанки. Говорили, что ему это просто не нужно: любая дама высшего света охотно разделила бы с ним постель.
При всем желании Мадлен не могла понять, что такого уж особенного находили в нем светские львицы. Он божественно красив, твердили все вокруг, но ей казалось, что у де Ренье слишком грубое лицо. Высокие скулы, суровый рот, очень редко освещаемый лишь отблеском улыбки. Темные и жесткие, как обсидиан, глаза, миндалевидная форма которых совершенно не подходила мужчине. Сколько ему лет, Мадлен не знала, но на вид дала бы около тридцати – значит, он был на десять с лишним лет старше ее.
Филипп указал на шпагу графа и нахмурился.
– Право же, вам следует расстаться с ней, Люк. Я знаю, вы гордитесь своим искусством, но оно не поможет против толпы.
Младший собеседник лишь пожал плечами, глядя не на маркиза, а на Мадлен.
– Я не намерен отдавать добровольно ни одну из своих привилегий.
– А вот это, мой мальчик, глупо, – ответил Филипп, позволяя себе вольность, на которую не решился бы никто другой из присутствующих. – Народ сейчас возбужден до предела…
– Возбужден? Пожалуй, это слишком мягко сказано, – заметил дородный шевалье, стоявший рядом с Филиппом. Одной рукой он обнимал свою «даму». – Я не намерен скрывать, что напуган последними беспорядками. Ведь мой дом стоит неподалеку от Сент-Антуанского предместья, где жил несчастный Ревельон. В ночь, когда разграбили его дом, я думал, что нас всех убьют в собственных постелях. И сейчас в саду Пале-Рояль открыто говорят о том, чтобы вырезать всех дворян. А кто нас защитит? Никто! Никто, если даже Garde Francais [8]8
Французская гвардия (франц.).
[Закрыть]отказывается выполнять приказы…
– Это все правительство! – отозвался виконт де Брюньер. – Его слабость привела нас к хаосу. Говорю при всех, что мы с женой решили покинуть Париж. Не далее как сегодня утром мы обнаружили у себя на дверях черную букву «В», что означает «Враг».
– Покинуть Париж? Но я же буду разорена… – надула губки вцепившаяся в его руку рыжеволосая крошка.
– Ты получишь хорошую компенсацию, моя милая Моник, – ответил виконт, прижимая ее к себе и не упуская случая помять пышную грудь своей избранницы.
Филипп поморщился. Все присутствующие дамы были куртизанками, но у него в салоне от гостей требовалось соблюдение хороших манер. Уже не в первый раз де Брюньер был близок к тому, чтобы выйти за рамки приличий, – следовательно, более он не будет приглашен к маркизу.
– Жалуйся не жалуйся, но что-то надо делать, – чуть резко ответил Филипп. – Король полагает, он сам себе закон. Вспомните, что случилось с посланцами из Ренна [9]9
Ренн – главный город (до 1790 г.) французской провинции Бретань.
[Закрыть], прибывшими сюда, чтобы выразить протест против нового налога на ввоз товаров, который явно противоречил акту объединения. И как с ними обошлись? Их посадили под замок! Аристократов, представляющих интересы своего собственного народа!..
– Мне казалось, король уступил их требованиям, – сказал другой дворянин.
– Конечно, уступил, – ответил Филипп, – но только на четвертый раз, когда прибыла очередная делегация, уже от всех трех сословий. Если бы он не уступил, это означало бы отделение Бретани.
Граф де Ренье сардонически улыбнулся.
– Вы, бретонцы, ничуть не изменились – в большинстве своем остались непокорными дикарями.
– Да, Люсьен, я бретонец, и весьма горжусь этим! – категорично заявил маркиз, явно не настроенный шутить.
– Но, сударь, – возразил де Ренье, – вы продали свое тамошнее поместье и уже много лет не бывали в тех краях.
– И вы без памяти любите Париж, – вставила Мадлен.
Филипп рассмеялся, несколько принужденно.
– Верно, люблю. Если бы Париж находился в Бретани, я даже стал бы его патриотом! – Гости рассмеялись словам маркиза. Дождавшись тишины, он продолжил: – Все эти годы я сохранял за собой дом и усадьбу в бретонской глуши: с этим местом у меня связаны особые воспоминания.
– Кершолен… – Мадлен нежно улыбнулась ему.
– Я просто не мог расстаться с ним, моя дорогая, после того, как нашел тебя там у одной из хижин…
Граф презрительно фыркнул.
– Какая романтическая чушь!
Мадлен взглянула на говорившего и успела заметить, быть может, не ускользнувшее и от Филиппа, неприязненное выражение на его лице.
Виконт де Брюньер вздохнул.
– Моя жена говорит не просто об отъезде из Парижа, но об отъезде из Франции. У нее родственники в Англии, и она считает, что ради детей мы должны поехать к ним на неопределенное время.
– Глупо так спешить с отъездом, – заявил Филипп. – Теперь, когда у нас есть Национальное собрание, все может и уладиться. Как по-твоему, Люк?
– Согласен.
– А если станет еще хуже? – спросил де Брюньер.
– Что бы ни случилось, меня из Франции не выживут! – Казалось, в тоне, которым были произнесены эти слова, граф выразил все свое негативное отношение к тем, кто эмигрирует.
Как он высокомерен, как спесив! Хотела бы я увидеть этого человека в унижении, не по-христиански подумала Мадлен – и тут же вспыхнула, встретив пристальный взгляд гордеца и поняв, что он прочитал ее мысли.
Весь остаток вечера она старалась держаться подальше от де Ренье. Это не составляло труда, поскольку граф, как правило, приходил на подобные собрания исключительно ради того, чтобы пообщаться с Филиппом и другими мужчинами.
Когда заиграл струнный квартет, несколько пар закружились в танце. Граф, кажется с молчаливого одобрения Филиппа, подошел к Мадлен и пригласил ее на танец. Это не вызвало в воспитаннице маркиза радости, однако хорошие манеры заставили ее грациозно принять приглашение и даже пролепетать какие-то слова благодарности.
Пока де Ренье вел ее в центр зала, а музыканты начинали новую пьесу, Мадлен задалась вопросом: почему Филипп такого высокого мнения о графе? Не иначе как простое влечение к сильной личности. При всей своей привязанности к Филиппу она не закрывала глаза на его недостатки. Этот человек легко поддавался чужому влиянию, желал в жизни только удовольствий и готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать любого конфликта.
Граф, напротив, обладал на редкость волевым характером. Его высокомерие, самоуверенность и способность повелевать одним мановением руки заставляли обращать на себя внимание. Получая от жизни ничуть не меньше, чем его окружение, де Ренье, тем не менее, умудрялся создать видимость, что утехи света – ниже его достоинства, а люди, поддающиеся светским соблазнам, заслуживают презрения.
К удивлению Мадлен, он оказался превосходным танцором, грациозным и с абсолютным чувством такта, что бывает редко свойственно мужчинам. Граф не пытался завязать учтивую беседу, а на ее попытки разговорить его отвечал довольно односложно. Это крайне возмутило Мадлен.
– Вас никто не принуждал танцевать со мной! – рассерженно заявила она ему.
– Стало быть, вы не хотели танцевать? – Его темные брови сошлись в одну мрачную линию, составившую разительный контраст сильно напудренному парику.
– Судя по всему, это вам танцы в тягость.
Красиво очерченные губы чуть изогнулись в ухмылке.
– О, мадемуазель, вы ошибаетесь, уверяю вас. Однако если вы ищете сладкоречивого собеседника, то во мне вы его не найдете.
– Мне не нужны сладкие речи, – ответила она и иронически добавила: – Но улыбка была бы вполне уместна.
Ответа не последовало, и терпение Мадлен истощилось. Как только танец закончился, она отступила на шаг.
– Благодарю вас, сударь, но с меня, пожалуй, довольно танцев.
На мгновение показалось, что граф удивлен. Он оглянулся на Филиппа, занятого беседой, затем сказал:
– В таком случае присядем. Я принесу вам вина.
С обычной своей учтивостью он проводил Мадлен в самый дальний угол просторного зала. В большей степени ради того, чтобы хоть ненадолго избавиться от графа, девушка позволила ему принести бокалы с вином. Вернувшись, де Ренье протянул один ей и, сев рядом, стал молча потягивать из своего бокала.
– А ведь он слишком стар для вас, – сказал спустя какое-то время граф, удивив Мадлен настолько, что она чуть не поперхнулась.
– Кто? – спросила она, стараясь оставаться спокойной, хотя смысл сказанного поняла сразу.
– Кто же, если не Филипп? Маркиз так стар, что мог бы быть вашим отцом… или даже дедом. Он не может доставить вам ничего похожего на настоящее удовольствие.
Мадлен почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. За все время, пока она жила у маркиза Филиппа де Мопилье, никто не решался сказать ей что-либо подобное в лицо, хотя за спиной, наверное, болтали всякое. И только этот человек осмелился столь жестоко попрать ее чувства!
Граф, тем не менее, не дождавшись ответа, вздохнул и продолжил:
– Я знаю: он хорошо заботится о вас, но я, мадемуазель, могу делать это не хуже. Я богаче маркиза, и у меня нет ни жены, ни каких-либо иных обязательств. Если он вам надоест, я…
Боже правый, этот человек делает ей предложение?!
– Он мне никогда не надоест, – ответила она ледяным тоном, – и я была бы благодарна вам, сударь, если бы вы не шли дальше в своих оскорбительных предложениях.
– Оскорбительных? – В голосе де Ренье звучало искреннее недоумение, и Мадлен понимала почему: для дам полусвета было обычным делом менять покровителей. – Скорее, почетных. Прежде у меня никогда не возникало желания завести любовницу!..
Мадлен была поражена его двуличностью.
– Я думала, Филипп – ваш друг, однако вы наносите ему удар в спину, – резко сказала она. – Я не нахожу слов для выражения того, что думаю о вас! – Девушка была крайне возбуждена и – к собственному удивлению – чуть не плакала. – Пожалуйста, оставьте меня! И поверьте, я ни за что на свете не изберу вас своим покровителем!.. Из-под слоя пудры на лице графа де Ренье проступила бледность, глаза его еще больше потемнели, в них нельзя было ничего прочесть. Он встал и чопорно поклонился.
– Мадемуазель, вы выразились вполне понятно. Более не стану навязывать вам свое общество.
До конца вечера Мадлен старалась не смотреть в сторону графа, но все же его высокая, гибкая фигура не раз притягивала ее взгляд.
Позже, когда гости ушли и Мадлен с Филиппом вдвоем пили коньяк перед его отъездом в особняк в предместье Сен-Жермен, она рассказала о предложении графа.
Как ни странно, маркиз рассмеялся.
– Я знал о его намерении.
– Филипп!
– Уж прости старику толику суетности, – произнес он с покаянной улыбкой. – Люсьен сам сказал мне, что собирается сделать тебе предложение, да только я был уверен, что ты ему откажешь.
Мадлен молчала. Она обдумывала ситуацию. Их отношения с маркизом до сих пор были чисты, искренни и свободны от любой искусственности. Она даже не знала, что ему ответить.
– Извини, дорогая. – Филипп сжал ее руку. – Я никак не хотел обидеть тебя. – Его улыбка была все еще виноватой.
Мадлен вздохнула и мгновение спустя вымолвила:
– Ты прощен, Филипп… Но все-таки я не понимаю: за что ты его любишь? Он такой… ну, высокомерный, холодный и просто лопается от важности…
– В твоих словах большая доля правды, – ответил маркиз. – Граф, конечно, знает себе цену. Думаю, это результат того, что он рано стал управлять своим поместьем – с пятнадцати лет. Шаторанж – одно из самых старых и богатых имений в Нормандии. Тем не менее, я люблю Люсьена, как раньше любил его отца. И к тому же он так красив… – Маркиз нежно похлопал свою воспитанницу по руке. – Последнее время, дорогая моя, я никак не могу забыть о том, чего тебе не хватает. Поначалу ведь я собирался сделать тебя своей содержанкой во всех смыслах этого слова. Но я растил тебя, и ты становилась мне как родная дочь. – Он тепло улыбнулся. – К тому же аппетиты мужчины с годами уменьшаются, хотя я предпочитаю, чтобы мои друзья не знали об этом. Люсьен молод, красив и очень богат.
Возможно, ты совершила ошибку, отказав ему.
– Сомневаюсь, – сухо ответила Мадлен.
– Большинство женщин находят его привлекательным. Люсьен имеет у них немалый успех. Та самая холодность, которая тебе так не нравится… похоже, ее воспринимают как вызов. Насколько я наслышан, с одной молодой вдовой в Англии у него был довольно долгий и бурный роман…
Мысль о том, что граф способен на страстные чувства, заставила Мадлен недоверчиво фыркнуть.
Филипп улыбнулся.
– Не думай о нем слишком плохо, Мади. При всех своих недостатках Люсьен благородный и надежный друг.
Мадлен кивнула, хотя и была не вполне согласна с маркизом. Тем не менее, его слова не раз вспоминались ей в последующие месяцы, когда народ Франции затеял революцию, изменившую лицо истории.
Глава вторая
Апрель, 1791
Мадлен приложила лоб к холодному мрамору каминной доски и неподвижно смотрела в пустой очаг. На сердце лежал камень, а к горлу подступали слезы. Ее покровитель умирал. Утром доктор Мопре подтвердил то, что давно и так было ясно. Она долго не хотела признаваться себе, но, с тех пор как Филипп переехал на ее квартиру, здоровье его все ухудшалось. Поначалу Мадлен относила это на счет того, что маркиз пережил глубочайшее потрясение. Ведь на его дом напали бунтари и разорили его, а слуги, которым он безгранично доверял, покинули старого хозяина. Но причина была в другом: у Филиппа обнаружили заболевание крови, прогрессирующее и неизлечимое.
– Мадлен?
Она обернулась на голос, позвавший ее, и не удивилась, увидев вошедшего без доклада графа де Ренье.
За последние два года его внешность разительно изменилась. Несмотря на прежние заявления, графу пришлось все-таки расстаться со своей шпагой. Правда, он продолжал носить парик, но одежда его стала достаточно скромной. И если бы не надменность манер, де Ренье можно было бы принять за юриста или канцеляриста.
Мадлен удивляло то, что он все еще оставался в столице, когда большинство их старых друзей давно уехали в Англию, Страсбург или в провинции. Еще более ее удивляло то, что он до сих пор был жив, ибо каждый жест, каждое произнесенное им слово выдавали в нем аристократа. Однако завладевшая улицами агрессивная толпа не трогала де Ренье. Он до сих пор держал карету, хотя герб на ее дверце был закрашен. Но самое удивительное: большинство его слуг остались верны своему хозяину, в особенности же – его личный слуга Жан-Поль. Кажется, он по-прежнему был готов удовлетворить любую прихоть своего хозяина… Не раз Мадлен задавалась вопросом: можно ли связать затянувшееся пребывание графа в Париже с болезнью Филиппа, ибо маркиз явно нуждался в нем? Но она не решалась приписать столь альтруистический поступок надменному графу.
– Я стучал, но никто не ответил, – пояснил де Ренье.
– Иветта ушла вчера, – сказала Мадлен, имея в виду свою единственную служанку. – Ее отец решил, что оставаться со мной далее было бы небезопасно. И я не могу его осуждать. Девушку не раз запугивали по дороге, когда она шла за покупками.
– Понимаю. – Он не выказывал удивления и не делал попыток выразить сочувствие, ибо знал, что в его сочувствии здесь не нуждаются. – В будущем обязательно следите за тем, чтобы дверь была заперта.
– Да. – Господи! Даже в их нынешнем состоянии этот человек раздражает ее. Как ему только удается?
Он подошел ближе и кивнул в сторону спальни. На мгновение в его глазах мелькнула грусть.
– Как чувствует себя Филипп сегодня?
– Утром мне пришлось вызвать доктора. Маркизу было очень плохо, в нем едва теплилась жизнь. – Она глубоко вздохнула, голос у нее дрожал. – Он умирает. Доктор Мопре говорит, что это вопрос нескольких дней.
– Как печально! Я ожидал этого, но все надеялся, что ошибаюсь.
Мадлен отвернулась и поэтому не видела, как де Ренье поднял руку, чтобы приласкать ее, но тут же опустил.
– Могу я помочь чем-нибудь?
Она покачала головой.
– Никто уже ничем не поможет. Доктор советовал теплое вино, если желудок справится. У нас запасы кончились, и мне придется выйти в магазин. Мадам Робар держит хорошее бургундское. – Мадлен вдруг остановилась, почувствовав руку графа у себя на плече.
– Вам не следует выходить из дому сегодня, – сказал он, нахмурившись. – Настроение улиц ужасно. Прошел слух, что король и королева собираются уехать в Сен-Клу, и толпе это не нравится. Составьте список того, что вам нужно, и я прослежу, чтобы Жан-Поль все приобрел.
Они делали так и раньше. Слуга графа, казалось, без труда проникал в те части города, куда Иветта и Мадлен не решались ходить. Однако сегодня она была слишком раздражена на него, чтобы принять помощь.
– Благодарю вас, граф, но я вполне в состоянии сделать несколько покупок самостоятельно.
Он вздохнул, и Мадлен впервые заметила на его лице признаки усталости. Может быть, он был не столь уж хорошо защищен от тяжести жизни в столице, как мне до сих пор казалось, подумала она.
– Вы нужны будете Филиппу здесь, – сказал он. – Прошу вас, Мадлен, позвольте мне сделать то, что в моих силах. Он мой друг.
Ей стало совестно, она почувствовала себя мегерой.
– Извините, граф. Боюсь, я просто устала. Я вовсе не хотела бы показаться неблагодарной, ваша помощь нам очень нужна.
– Мне было бы весьма приятно, если бы вы называли меня по имени, – с досадой произнес он. – Если же это совершенно для вас невозможно, то, ради Бога, обращайтесь ко мне «мсье». Мы оба знаем, что во Франции нет больше никаких графов!
– Значит, мсье Валери? – Мадлен не могла не признать, что новая форма обращения совершенно не подходит графу. Это было почти забавно. Все равно что называть элитного спаниеля дворнягой.
Он вздохнул и улыбнулся одними губами.
– Как вы думаете, Филиппу не повредит свидание со мной? Он просил меня о некоторых услугах, и я пришел с докладом.
– Надеюсь, не повредит, – сказала она, направляясь в маленький вестибюль, куда выходила дверь спальни маркиза. Ее несколько разозлило то, что граф следует за ней, но останавливать его она не стала. Когда Мадлен открыла дверь в спальню и позвала Филиппа, тот отозвался слабым голосом. – У нас граф, – сообщила она.
– Люсьен? – прохрипел больной и попытался сесть, но ему это не удалось.
Без парика маркиз выглядел еще более старым и ссохшимся, а на его лице уже лежала печать мертвеца. Он улыбнулся де Ренье, и Мадлен почувствовала укол ревности. В отношении Филиппа к графу было нечто такое, чего она никогда не могла ни понять, ни разделить.
Оставив мужчин наедине, она вернулась в гостиную и устало опустилась на кушетку. Спать она не собиралась, но… очнувшись, увидела склоненного над собой графа. Его лицо было очень близко к ней, и глаза выражали нечто такое, что она не смогла бы охарактеризовать словами.
– Мадлен, – чуть охрипшим голосом произнес он, – мне очень жаль будить вас, но я ухожу… и хочу, чтобы вы заперли дверь.
– О да, – ответила она, еще не вполне проснувшись. – Как неучтиво с моей стороны! Я вовсе не хотела засыпать.
– Филипп просил меня привести сегодня господина Леклерка. Он хочет уладить кое-какие вопросы.
Мадлен побледнела.
– Неужели вы сказали ему?..
– Что он умирает? – Граф был мрачен. – В этом не было необходимости. Филипп сам знает об этом. Он весьма настаивал на том, чтобы я привел Леклерка именно сегодня.
И снова Мадлен едва сдержала слезы. В горле у нее застрял комок, мешавший ей произнести хоть слово.
– О, Мадлен. – Де Ренье вздохнул и легонько коснулся пальцами ее щеки. – О вас хорошо позаботятся, можете мне поверить.
– Я думала не о себе, мсье. – Она отвела его руку. – И ни в коем случае не буду нуждаться в ваших заботах.
Его глаза блеснули, но ответа не последовало. Граф повернулся и молча направился к двери.
– Жан-Поль принесет вино, – холодно произнес он на ходу, – а я вернусь с господином Леклерком около пяти часов.
Люсьен де Валери оказался, как всегда, верен своему слову. Не просто бутылка, а корзина превосходного бургундского вина появилась, едва пробило полдень. Ее доставил гражданин в полосатых штанах и трехцветной кокарде революционера. Ровно в пять пришли граф и адвокат, господин Леклерк. Они провели в спальне Филиппа почти час и удалились, оставив маркиза крайне усталым и еще более бледным, чем прежде. Мадлен была недовольна их вторжением и после ухода визитеров предложила больному выпить вина и постараться заснуть. Она опустилась на стул рядом с кроватью Филиппа.
– Я рад, что это все улажено, Мадлен, – сказал он и удовлетворенно вздохнул, беря ее за руку. – Я хотел сделать несколько распоряжений относительно тебя.
– Филипп, о чем ты говоришь… – укорила она.
– Увидишь… когда придет время. – Его улыбка была почти шаловливой. – Я хочу, чтобы ты была счастлива… Люсьен… положись на него и делай все, что он скажет. Он обещал мне проводить… тебя… домой.
Мадлен не вполне поняла, что Филипп имеет в виду, говоря «домой». Она хотела сказать ему, что не собирается покидать Париж, и уж тем более в обществе графа де Ренье, но не успела: маркиз уснул, и лицо его выглядело более умиротворенным, чем в последние дни. Около полуночи она оставила его и легла в постель, тут же провалившись в глубокий сон.
Филипп де Мопилье умер на рассвете. Доктор Мопре сказал, что смерть его была легкой. Однако Мадлен не находила себе места из-за того, что ее не было рядом, когда маркиз умирал. Ведь ближе человека у нее не было, а она даже ничего не почувствовала!..
Два дня спустя тело маркиза Филиппа де Мопилье предали земле. Тихо, без соблюдения всех условий приличествующего положению обряда. На скромности похорон в первую очередь настаивал граф де Ренье, который занимался всеми приготовлениями. Его поддерживал господин Леклерк. Таким образом, тело маркиза упокоилось в склепе маленькой церкви в пригороде Парижа, и только они втроем присутствовали при погребении. Разительным контрастом этому печальному событию могли послужить вычурно-помпезные похороны политика Мирабо [10]10
Мирабо, Оноре Габриель Рикети (1749–1791) – граф, видный деятель Великой французской революции.
[Закрыть], скончавшегося несколькими неделями раньше и объявленного героем Революции.
Как только короткая церемония погребения была завершена, граф де Ренье и господин Леклерк сопроводили Мадлен в ее квартиру, где было прочитано завещание Филиппа. Она плакала, не переставая, и граф, не удержавшись, пожал ей руку. Скорбь Мадлен была так велика, что она почти не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Из завещания стало известно, что у Филиппа имеется племянник, который живет в Кане, и что большая часть недвижимости, обращенной теперь в золото и ценные бумаги, переходит ему. Доля Мадлен оказалась меньшей, чем она ожидала, но сейчас это ее мало трогало. Я не являюсь членом семьи, напомнила она себе. Кроме того, у нее уже было небольшое состояние в драгоценных камнях.
– Когда вы вернетесь в Бретань, я могу оформить документы относительно вашей части имущества через своего коллегу в тех краях, – сказал Леклерк, собирая бумаги. – Ферма вашей тетушки находится неподалеку от Ванна, насколько я помню.
– Но я не собираюсь покидать Париж, – возразила Мадлен.
Леклерк нахмурился.
– Я полагаю, вам следует иметь в виду, что арендное соглашение на данную квартиру истекает в конце этого года. Впоследствии для вас может оказаться невозможным его возобновление. Конечно, я могу тщательнее изучить этот вопрос, если вы желаете, однако из прежних инструкций, получаемых мною от маркиза, я сделал вывод, что вы оба собирались уехать из Парижа. Разумеется, я не представлял, насколько он болен…
– Филипп хотел, чтобы вы вернулись в Бретань, – хмуро сведя брови, сказал граф, – и заставил меня пообещать ему, что я буду сопровождать вас в этом путешествии. Он был уверен, что ваша тетушка примет вас с радостью. Насколько я понял, дела у них там на ферме обстоят благополучно.
Мадлен подумала о тетушке, которую от случая к случаю учил письму приходский священник. Она была старшей сестрой ее матери и не одобряла «службу» Мадлен у маркиза.
– Мне будут рады, но я не хочу туда ехать. Слишком долго моим домом был Париж, – резко ответила Мадлен. – Вам не на что жаловаться, граф: в конце концов, вы избавляетесь от утомительной обязанности сопровождать меня.
Мужчины обменялись взглядами.
– Значит, я еще раз проверю арендное соглашение? – спросил господин Леклерк.
– Буду вам очень признательна, – поблагодарила Мадлен, – поскольку я не переменю решение.
Граф устало вздохнул. Он выглядел настолько озабоченным, что Мадлен пожалела о своей резкости.
– Как бы вы ни решили, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам, – сказал он. – Однако я настоятельно советую вам подумать. Сдается мне, мы живем еще не в самые худшие времена так называемой Революции.
Следующие несколько дней Мадлен существовала в какой-то пустоте. Пустоте, наполненной Филиппом. Она почти готова была поклясться, что видела его сидящим в любимом кресле, а однажды ей даже послышалось, как он зовет ее из спальни.
Граф де Ренье продолжал бывать у нее ежедневно. Обычно он приезжал в своей карете и не задерживался надолго. В отношениях между ними чувствовалась некоторая натянутость, что казалось Мадлен вполне естественным – ведь его другом был Филипп, а не она. Создавалось впечатление, что граф посещает ее по обязанности, и потому, быть может, она не проявляла должного гостеприимства. Он же более не уговаривал ее покинуть Париж и, похоже, оставил мысли о собственном отъезде.
Проходили недели. Граф постоянно навешал Мадлен, стараясь во всем облегчить ей жизнь, но она оставалась безутешна в своем горе и, несмотря на эти визиты, одинока. Филипп составлял всю ее жизнь, и ни для кого другого в ней просто не было места. Она стала сама ходить за покупками. Хотя граф высказывал недовольство по этому поводу, Мадлен настояла на своем – по крайней мере теперь она не чувствовала себя такой затворницей.
