Текст книги "Аристократ и куртизанка"
Автор книги: Труда Тейлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– Этот фургон просто дар небес! – воскликнула Мадлен. – Однако вы несете дополнительные расходы, поэтому позвольте и мне внести свою долю.
– Я не намерен принимать от вас деньги, Мадлен: мои дела не так уж плохи.
Она понимала, что нет никакого смысла продолжать этот разговор, хотя и знала, что граф потерял значительную часть своего состояния и только гордость не позволяет ему признаться в этом. Что же до фургона, то она была только рада продолжить путешествие в нем. Гораздо менее уместно было бы появиться на ферме тетушки в графском экипаже.
Путешествие в фермерском фургоне нравилось и графу – правда, по совершенно другой причине: так они будут меньше привлекать внимания. Он не стал говорить Мадлен, но сам был убежден, что прошлой ночью убил не просто вора. Во время столкновения тот извергал ругательства, и граф безошибочно распознал в нем жителя парижских окраин. Помимо этого, ему не вполне верилось, что поломка экипажа явилась несчастным случаем, а не способом задержать его. Карета была совсем новой, и его слуги приучены содержать вещи в хорошем состоянии.
Он уже говорил Мадлен, что должен передать письмо некоему другу, однако утаил имя отправителя – Луи Капета [14]14
Так называли после низложения и ареста короля Франции Людовика XVI.
[Закрыть], короля-узника. Давая согласие исполнить роль курьера, граф не подумал о связанных с этим опасностях, но, даже зная о них, он не отказался бы помочь низложенному королю. Только не стал бы совмещать исполнение этого поручения с сопровождением Мадлен до ее нового дома.
Глава пятая
Отъезд решили отложить на день, и Мадлен не жалела об этом. Чувствовала она себя прескверно и потому рада была возможности отдохнуть, сидя в небольшой гостиной. Граф, напротив, пребывал в сильнейшем возбуждении: он горел желанием незамедлительно броситься навстречу опасности. Одна из оставшихся у него лошадей была легко ранена, и де Ренье проводил немало времени на конюшне, наблюдая за ее состоянием. Мадлен никогда прежде не замечала в нем такой жажды действий и теперь размышляла: как только он умудрялся давать выход своей столь кипучей энергии в Париже .
Когда она обратилась с этим вопросом к графу, тот пожал плечами.
– Я фехтовал, – сказал он. – Не менее двух часов в день, и, думаю, этого мне вполне хватало.
И снова Мадлен была удивлена. Ее прежние представления о графе менялись.
На следующее утро она оделась настолько скромно, насколько позволял ее гардероб, ибо понимала, что одежда должна соответствовать виду бедной повозки. Когда Мадлен вышла во двор, де Ренье уже сидел в фургоне, с громоздящимися за спиной сундуками Шарлемань, его любимый конь, был привязан сзади и, равно как и запряженные в фургон лошади, нетерпеливо бил копытом. Граф высказал просьбу поторапливаться.
Мадлен забралась на жесткую скамью и с удивлением воззрилась на него. Он не только оделся с совершенно неожиданной простотой – в штаны из оленьей кожи и рубаху с открытым воротом, – но еще и расстался со своим париком. Обычно, когда Филипп снимал свой парик, под ним обнаруживались весьма тонкие и редкие волосенки, и Мадлен почему-то ожидала увидеть нечто подобное и у графа. Но сильнее ошибиться нельзя было! Волосы Люсьена оказались густыми, темными и блестящими, хотя ножницы и прошлись по ним безжалостно, оставив небольшую длину. Мадлен очень хотелось дотронуться до них, чтобы убедиться, такие ли они мягкие на ощупь, как кажутся.
Граф заметил ее взгляд и раздраженно нахмурился.
– Парик выглядел бы нелепо, – пояснил он с едва заметным смущением. – Да и мода на парики, похоже, проходит.
– А мне нравится! – беззаботно отозвалась она – и удивилась, заметив легкий румянец, проступивший на его щеках. Мадлен весело рассмеялась и тут же откинулась назад, потому что лошади, по команде графа, резко тронулись с места. Она, не удержавшись, поддразнила его: – Похоже на ежика.
Очевидно, он обиделся, потому что долго не произносил ни слова, но потом прервал молчание и сообщил, что под ее сиденьем имеются одеяла – на случай, если станет холодно. К счастью, утро оказалось погожим, и день тоже обещал быть теплым. Местность вокруг выглядела более дикой и холмистой, чем в родной графу Нормандии, и более лесистой. Дуб, ясень, бук и вяз покрывали холмы зелеными шлемами, а над их зыбкой поверхностью возвышались статные сосны.
Путешественники добрались до Ренна поздно вечером и остановились на скромном постоялом дворе в пригороде. К удивлению Мадлен, граф назвался ее фамилией – Вобон – и сказал хозяину, что они брат и сестра. Заведение никак не отвечало его обычно высоким требованиям, и Мадлен была еще больше удивлена, когда он объявил о своем намерении задержаться здесь на день. Естественно, ее это не порадовало: она не хотела медлить. Но граф был все это время так заботлив, что Мадлен не стала спорить. Когда он заявил, что устал и хочет отдохнуть, она про себя подумала, что граф не выглядит таким уж уставшим, но вслух ничего не сказала. Однако наутро ей пришлось изменить свое мнение: у Люсьена был такой вид, будто он всю ночь не смыкал глаз. Когда Мадлен высказала свое беспокойство, граф виновато улыбнулся.
– Я действительно мало спал, – сообщил он. – У меня были некоторые дела.
– Ночью? – спросила она – и покраснела, догадавшись, что это могли быть за дела. Мадлен испытала чувство разочарования и, к своему удивлению, обнаружила, что ревнует.
Граф догадался, о чем она подумала. Но если б только Мадлен знала, как ошибается: он провел ночь в седле, а не в женской постели! Жизненно важное письмо было доставлено по адресу, однако это, к сожалению, не означало конца его обязательств в данном отношении. Ему хотелось рассказать Мадлен о том, где он был на самом деле, но здравый смысл нашептывал ему не делать этого. И граф решил отмолчаться, хотя в глубине души желал, чтобы она не думала о нем дурно.
На следующий день они снова отправились в путь, и граф по-прежнему правил фургоном, а Мадлен сидела с ним рядом. В середине дня вьющаяся по живописной долине узкая дорога привела их к небольшому городу Плоэрмель. Графу очень хотелось остановиться здесь и передохнуть, но Мадлен попросила проехать немного дальше. К западу от городка она помнила уютный постоялый двор, где они когда-то останавливались с Филиппом. Если они переночуют там, то до фермы будет уже рукой подать. Всего полдня пути. Граф согласился – правда, с явной неохотой. Они задержались в Плоэрмеле только для того, чтобы подкрепиться, и снова двинулись в путь, но ехали медленно, щадя лошадей.
Когда солнце начало садиться, стало очевидно, что память подвела Мадлен: им не встретилось ни постоялого двора, ни какого-либо иного места, где бы можно было переночевать. Усталость брала свое, и Мадлен нервничала все сильнее. Хоть граф и воздерживался от ворчливых замечаний типа: «Говорил же я вам…», но она знала, что он явно недоволен ею.
– Скоро нам придется остановиться, – сказал он, наконец. – Лошади потрудились достаточно, и, говоря по совести, я тоже. Уже начинает темнеть.
Мадлен не радовала перспектива провести ночь под открытым небом, но жаловаться не приходилось, поскольку вина целиком лежала на ней. Она с облегчением вздохнула, когда впереди, за купой деревьев, мелькнула постройка. Однако ее ожидало новое разочарование. Приблизившись, они обнаружили на месте некогда постоялого двора обгорелые руины.
– Ну, значит, так тому и быть, – устало вырвалось у графа. – Дальше мы не поедем.
– Кто же мог… – начала Мадлен, решив, что пожар был учинен умышленно.
– Кто, кто, да никто! – По голосу графа Мадлен догадалась, что он вспомнил о своем замке. – Скорее всего, неосторожность на кухне…
Он со вздохом передал вожжи Мадлен и спрыгнул, чтобы отправиться на разведку. Она наблюдала, как де Ренье скрылся в обгоревшем дверном проеме, а потом снова появился оттуда и пошел осматривать службы. Одно из строений, самое дальнее, казалось, не было тронуто огнем, но, сидя в фургоне, Мадлен не могла определить это точно. Дверь постройки, очевидно, не поддавалась, потому что граф навалился на нее плечом и только так смог открыть ее. Мадлен было приятно наблюдать за ним: он действовал с небывалой атлетической грацией.
Назад граф вышел с менее мрачным видом. Очевидно, руки его были запачканы, потому что он попытался отряхнуть их одна о другую, а затем, пожав плечами, вытер о штаны. Мадлен слегка улыбнулась, подумав, что неделю назад ему бы и в голову не пришло сделать такое.
– Мы можем укрыться в том последнем здании, – сказал он, подходя к фургону. – Оно, видимо, служило каким-то складом. Там грязновато, но вполне сухо, и я считаю, это гораздо лучше, чем ночевать под открытым небом.
Граф залез в фургон и, снова завладев вожжами, направил повозку к бывшему складу. Там он распряг лошадей и привязал их к ветвям дерева. Пока он занимался этим, Мадлен отправилась обследовать будущее пристанище. Внутри было сухо, темно и пыльно и пахло землей и гниющим деревом. В крыше виднелась дыра; правда, находилась она в дальнем углу. На полу стояла перевернутая бочка и лежало несколько бревен – больше ничего. Проникавший сквозь открытую дверь свет не достигал углов, и Мадлен старалась не думать о том, что может скрываться в темноте. Она захотела подмести пол и, выйдя наружу, попросила графа срезать несколько веток с дерева.
– А чем срезать? – несколько раздраженно поинтересовался он. – Единственный острый предмет, который у меня есть, – это спрятанная в сундуке шпага, однако я не намерен ее портить.
Но потом он дотянулся до самой разлапистой ветки и обломал ее. Молча протянув свою добычу Мадлен, граф прислонился к дверному косяку и, скрестив руки на груди, стал наблюдать, как она пытается вымести грязь и мусор. Когда поднятая пыль заставила ее чихнуть, широкая ухмылка графа сменилась искренним смехом.
– Дорогая моя Мадлен, вот уж не ожидал обнаружить в вас такую домовитость!..
– Домовитость здесь ни при чем, – раздраженно произнесла она. – Просто мне не улыбается спать с пауками.
Только произнеся слово «спать», она впервые подумала, что им с графом придется лечь рядом. Это ее крайне смутило. Храпит ли он? Филипп точно храпел: она не раз слышала храп, доносившийся из спальни маркиза.
– Пойдемте со мной за одеялами, – предложил граф. – Заодно покажете, что нужно достать из багажа.
Надеясь, что он не догадался о ее мыслях, Мадлен охотно повиновалась. Они выгрузили два сундучка. Один содержал ее драгоценности, которые она не хотела оставлять без присмотра, а другой – необходимые предметы туалета.
К тому времени, когда с этим было покончено, тени стали удлиняться, и в воздухе явственно почувствовалась прохлада. Взглянув на пробитую крышу, граф предложил развести костер. Дыра, по его словам, могла послужить дымоходом. Это потребовало еще одного выхода – за хворостом и сухими листьями. Собрать их оказалось нетрудно, а вот процесс разведения огня потребовал немалого терпения. В конце концов, огонь все-таки разгорелся, и Мадлен порадовалась уютному свету костра. Правда, тепла он давал крайне мало и сильно дымил.
Замерзшая и несчастная, Мадлен сидела на одном из одеял и куталась в другое. Глаза резало от дыма и усталости, а в желудке просыпался голод. Она понимала, что винить во всем этом некого, но в ней почему-то росло раздражение на графа, который держался так, будто неудобств для него не существовало.
– У нас осталась какая-нибудь еда? – с надеждой спросила она.
– Боюсь, нет, – невозмутимо ответил он. – Насколько я понимаю, вы проголодались?
– Умираю от голода! – (Он пожал плечами.) – И вы, конечно, не сможете добыть какую-нибудь дичь? – Только произнеся эти слова, Мадлен поняла, насколько они смехотворны.
– Чем добыть? – В голосе графа звучало крайнее удивление. – С чем я пойду на охоту?
Однако из чувства противоречия она продолжала настаивать на своем:
– Но у вас же есть пистолет!
На этот раз он, похоже, по-настоящему разозлился.
– С пистолетом не охотятся! И, между прочим, снаружи сейчас кромешная тьма! Я вам не какой-нибудь тать, чтобы рыскать в ночи. Моя дорогая, впредь постарайтесь быть благоразумнее!..
Столь резкая отповедь едва не довела ее до слез. Несколько мгновений стояла полная тишина – оба сожалели о сказанном.
– Попробуйте уснуть, – вымолвил, наконец, де Ренье.
Мадлен раздраженно фыркнула:
– Здесь слишком холодно…
– Но если я подброшу дров, мы задохнемся.
– Я знаю… Простите, Люсьен, я вовсе не хотела срывать досаду на вас. Теперь я понимаю, что нам надо было остановиться в…
– Что толку плакать над пролитым молоком! – Он широко улыбнулся, и она почувствовала, что тоже улыбается в ответ. – Вам действительно холодно?
– Да, и неудобно.
Не говоря больше ни слова, граф отбросил свое одеяло и вышел во тьму, чтобы вернуться через несколько минут с одним из своих камзолов и бутылкой дорогого коньяка.
– Вот это наденьте прямо поверх одежды, – сказал он, подавая камзол.
Она пробормотала слова благодарности и накинула камзол на плечи, наблюдая, как он открывает бутылку и с наслаждением нюхает содержимое.
– Это настоящий коньяк, – сообщил де Ренье. – Я берег его на крайний случай. На последнем постоялом дворе я уже готов был откупорить бутылку, но теперь очень рад, что обошелся тамошним вином. Коньяк нас согреет.
Он протянул бутылку Мадлен. Она редко пила столь крепкие напитки, и коньяк обжег ей горло, заставив глаза наполниться слезами.
– Надо пить понемногу, если вы не привыкли к нему, – запоздало предупредил граф.
Неверный свет костра слабо осветил его улыбку. У Мадлен странно сжало сердце.
– А знаете, вы изменились, – сказала она, сделав еще несколько осторожных глотков, и, к собственному удивлению, добавила: – Вы стали гораздо приятнее.
Граф рассмеялся.
– Более сомнительного комплимента мне еще не приходилось слышать! – Помолчав, он продолжил: – По крайней мере, последний год научил меня находить светлые стороны в любых неприятностях.
– Вроде сопровождения меня?
– Нет, Мади, – почти с нежной теплотой произнес он, – это мне вовсе не неприятно, уверяю вас.
– Какая галантность! Никогда прежде не замечала у вас этого качества…
Они продолжали передавать друг другу бутылку в согласном молчании, пока у Мадлен не закружилась голова. Граф рассудительно отставил бутылку.
– Теперь вам стало получше? – спросил он.
– Немного, – ответила Мадлен, во всем теле которой ощущалась приятная истома.
– Придвигайтесь ко мне поближе, – сказал он, протягивая руку. – Нам будет теплее, если мы сядем рядом.
Не задумываясь, Мадлен собрала одеяла и подсела к нему. Одно одеяло она набросила на плечи, а другим укрыла ноги.
– Это несправедливо, – заметил он с шутливым упреком. – Поскольку вы сидите на моем одеяле, то должны поделиться со мной одним из ваших.
Граф потянул на себя укрывающее ее ноги одеяло и тоже укрылся им.
Как Мадлен оказалась в его объятиях, она не могла вспомнить. Просто в какой-то момент обнаружила, что ее голова покоится на плече Люсьена. От него исходил запах ночи, смешанный с запахом трав и горького дыма. Мадлен такое сочетание показалось приятным.
– Вам удобно? – спросил он.
– Угу… и тепло.
– Мадлен, – тихо произнес граф, – вы знаете, что пьяны? И понимаете ли вы, что желаете со мной? – Он провел рукой по ее волосам, потом осторожно приблизил лицо для поцелуя.
Его губы были нежны, они манили своей сладостью, обещанием тепла и уюта. Никогда еще Мадлен не ощущала себя столь податливой. Ответить ему сейчас казалось для нее самой естественной вещью на свете. По ее телу медленно разливалась истома, не имеющая никакого отношения к выпитому коньяку. Мадлен тихо застонала и позволила своим рукам обвить шею Люсьена. Она услышала гулкие удары его сердца и бешеную барабанную дробь своего собственного и наслаждалась новыми ощущениями, которые он породил в ней.
На мгновение граф отстранился и, глядя на нее, страстно простонал:
– О Господи, Мади, сколько дней я до боли желал этого!..
В свете костра ее волосы походили скорее на бронзу, чем на золото, глаза были закрыты, а губы трепетали в предвкушении наслаждения. Расстегнувшаяся блузка приоткрывала краешек – в обрамлении кружевной сорочки – пышной груди Мадлен. Граф знал, что она находится под воздействием коньяка, но оторваться от нее у него не было сил. Многие месяцы он смотрел на Мадлен, страстно желая ее, и вот теперь оказался на пути обладания ею и не видел причин для остановки. Когда-то она принадлежала Филиппу, почему же теперь не может принадлежать ему? Мадлен станет его любовницей, они поселятся в Ренне, поскольку им нравится этот древний город, и будут счастливы.
Уговорить остатки совести было нетрудно, и он снова с тихим стоном впился в ее губы. И она снова ответила, все крепче обнимая его и будто совсем не зная, куда ведут такие объятия.
Где-то внутри него ударил тревожный колокол, но граф был слишком захвачен страстью, чтобы внимать предупреждениям. Он и сам выпил немало, к тому же огонь костра отбрасывал тени, которые создавали вокруг волшебную обстановку. Снаружи какой-то зверь позвал свою подругу, и этот звук прозвучал сигналом для графа – душа его воспарила на крыльях любви навстречу Мадлен. Он хотел быть ее защитником, служить ей и лелеять ее, но и взамен надеялся получить то же самое. Так было всегда между мужчиной и женщиной. Медленными, нежными поцелуями он покрывал ее губы, щеки, шею. Рука графа осторожно коснулась груди Мадлен и стала искусно ласкать ее.
Мадлен почувствовала, что уплывает по морю небывало сильного чувства, и не стала противиться отплытию. Она была пьяна, но пьяна графом: его силой, мощью и – одновременно – нежностью. Он повернул ее к себе и крепко прижал. Никогда еще Мадлен не ощущала ничего подобного!..
Она постанывала при каждом новом поцелуе, и ее руки плавно скользили по округлым мускулистым плечам графа. Она чувствовала, как в нем растет напряжение, и пыталась направить его в нужное русло, но любовная игра была ей еще незнакома.
Тут опытная рука графа забралась под подол ее юбки и искушающе заскользила по шелковистой внутренней стороне бедра. Только теперь ее рассудок забил тревогу, только теперь ей стало понятно, куда ведут его сладостные ласки. Он собирался заняться с ней любовью, а она была слишком опьянена – коньяком? новизной ощущений? – чтобы распознать это раньше.
Но, даже упершись руками в его грудь и отталкивая его, Мадлен жалела, что вынуждена это сделать. Ей все еще хотелось его поцелуев, его волшебных прикосновений…
– Нет, Люк, нет, – прошептала она, – пожалуйста, ты должен остановиться… Я не хочу!
– Хочешь! – почти что прорычал он. Поймав обе руки Мадлен, Люк поднял их над ее головой, а сам продолжал покрывать жгучими поцелуями ее лицо.
– Нет, не хочу! – повторила она. – Я не буду твоей любовницей… Нет, Люк! Я говорю: нет! – Потом, в отчаянии, добавила: – Я никогда не делала этого раньше!
Его остановили не столько слова, сколько прозвучавшая в голосе паника. На мгновение наступила абсолютная тишина. Потом де Ренье, будто не поверив своим ушам, переспросил:
– Что?
– Филипп и я никогда… Это все было игрой. Он был мне как отец!
Люсьен тут же отпрянул и какое-то время сидел, повернувшись к Мадлен спиной и нагнув голову. Ей до боли хотелось приласкать и успокоить его.
– Ты и Филипп никогда… Клянусь всеми святыми, в это трудно поверить! – пробормотал он.
– Люк, я… – Она протянула к нему руку, но, не дотронувшись, уронила ее.
– Не говори ничего. – Он старался держать себя в руках, хотя желание было таким сильным, что причиняло почти физическую боль.
– Извини… – Голос Мадлен прервался от слез. Ведь она тоже страдала!
– О Боже, разве я не просил тебя помолчать? Никогда я не овладевал женщиной против ее воли, но если ты и дальше будешь извиняться – могу начать прямо сейчас!
Неловко поднявшись на ноги, де Ренье направился к двери, на ходу приводя в порядок одежду. Дверь распахнулась, а потом резко захлопнулась. Граф оставил ее одну.
Мадлен села на одеялах, не в силах даже плакать. Она чувствовала себя отвратительно, хотя и знала, что поступила правильно, остановив его. Ее растерянность постепенно сменилась гневом. Она почти полюбила его, а он все испортил! Как они теперь смогут быть друзьями?
Более того, он воспользовался ее слабостью. Ведь он же с самого начала должен был предвидеть, куда приведут поцелуи. Ей было страшно и подумать о том, как они с графом встретятся утром. Но выбора все равно нет. И Мадлен напомнила себе, что они почти добрались до фермы и скоро Люк оставит ее. Однако это почему-то не принесло ей облегчения.
Было уже светло, когда Мадлен проснулась. Лента солнечного света струилась из полуоткрытой двери. Чья-то заботливая рука тепло укутала ее одеялами, подоткнув их со всех сторон. Графа рядом не было.
Едва сообразив, где находится, Мадлен вспомнила события прошлой ночи. Невероятный кошмар! Девушка с трудом встала, открыла дверь своего убежища и осмотрелась. Графа не было видно и во дворе, и на одно ужасное мгновение она подумала, что покинута, но уже в следующее заметила его лошадь, щиплющую неподалеку траву. Значит, рано или поздно хозяин появится. Мадлен спустилась по тропке к берегу реки. Там она ополоснула лицо и вытерлась платком. Повернувшись, чтобы идти обратно, она увидела у себя за спиной графа. Лицо его было бледным, а под глазами лежали тени.
– Должен ли я принести извинения? – натянуто спросил он.
Она молча покачала головой.
– Думаю, мы оба были немного пьяны.
– Дело не только в этом, – ровным голосом продолжал де Ренье, – и мы оба это знаем. – Он устало потер глаза. – Вы с Филиппом… мы все думали… вы наводили нас на эту мысль… Уж мне-то, по крайней мере, вы могли бы открыться! – В голосе послышались обвиняющие нотки.
– Вас это совершенно не касалось! – сухо ответила она. – И потом, у Филиппа была своя гордость. Граф почувствовал себя еще более виноватым. Филипп просил его позаботиться о Мадлен. А он-то в первую очередь думал, что старик уговаривал его занять свое место любовника!.. Но Мадлен была чиста, и он не знал, радоваться этому или огорчаться. Конечно, ему импонировало то, что еще ни один мужчина не касался ее, но эта же чистота оставляла меньше шансов на то, что она примет предложение, которое он собирался сделать.
– Возможно, вы неопытны, Мадлен, но вы отвечали мне. По-видимому, вас вполне удовлетворяли ваши отношения с Филиппом. Почему бы вам не вступить в подобные отношения и со мной? Уверен, это подойдет вам больше, чем пребывание на какой-то ферме.
Разочарование Мадлен было столь сильным, что ощущалось почти как физическая боль.
– И вы тоже будете относиться ко мне как к дочери? – спросила она, делая вид, что не совсем поняла смысл сказанного. – Вы старше меня, Люсьен, но не настолько же…
– Вы знаете, что я имею в виду, – нетерпеливо отмахнулся он. – Наше соглашение будет гораздо более общепринятым.
– Да, я не сомневаюсь, что оно было бы именно таким. – Мадлен, кажется, готова была прийти в ярость. Разве она не ответила ему отказом однажды? – Несколько месяцев назад я уже говорила, что не желаю быть вашей любовницей, и с тех пор не переменила свое мнение. – Она сердито процедила сквозь зубы: – Я отвечала вам потому, что была пьяна, а не потому, что воспылала чувствами! А вы намеренно воспользовались моей беспомощностью!..
– Это неправда! – ответил он, уязвленный. – Я и представить себе не мог, что вы так неопытны. Вы ничем не показывали этого. Если хотите знать, вы проявляли столько же жара, сколько и я. К этому могу добавить еще то, что вы всегда просто липли к Филиппу… – Он пожал плечами. – Если не хотите, чтобы мужчины обращались с вами как со шлюхой, то и не ведите себя как шлюха!
Упоминание о Филиппе подействовало сильнее, чем оскорбление. Рука Мадлен сама собою поднялась, и она отвесила графу звонкую пощечину, потом бросилась от него прочь. Из глаз готовы были пролиться слезы, а она не хотела демонстрировать их своему обидчику. Он не должен был знать, что способен причинить ей такую боль!
Она почти бежала вдоль берега, не зная куда – лишь бы подальше от него. Рассудок подсказывал, что рано или поздно ей придется предстать перед ним, но не раньше, чем она вполне овладеет собой.
Никогда еще де Ренье не был ей так отвратителен! Его поведение недостойно дворянина!
Но граф и сам испытывал чувство отвращения. Он пустился вдогонку за Мадлен, и двигало им, прежде всего желание попросить у нее прощения. Он должен был попытаться объяснить ей, что не заслуживает того презрения, которое прочел у нее в глазах. Для человека, всегда шедшего своим путем и не считавшегося ни с чьим мнением, состояние отвергнутого было весьма непривычным. Он хотел бы объяснить это Мадлен.
И он громко позвал ее.
Услышав крик, она обернулась и увидела, что граф преследует ее. Играть дальше в догонялки было, по меньшей мере, глупо, и Мадлен решила остановиться.
Он настиг ее в том месте, где тропа расширялась и делала поворот к густым зарослям. Схватив Мадлен за плечо, граф повернул ее к себе лицом.
– О, моя дорогая! Вам вовсе незачем бежать. Я хотел только…
Она так и не узнала, чего же он хотел, потому что в это мгновение де Ренье отлетел от нее на несколько метров. Огромный кулак со свистом врезался ему в челюсть и отбросил его на вросший в землю валун. Де Ренье ударился головой о холодный, твердый камень и безжизненно распростерся на земле.
Мадлен от неожиданности и страха закричала.
– Не бойтесь, – успокоил ее вышедший из зарослей незнакомец. – Я не причиню вам вреда. На самом деле я, кажется, подоспел как раз вовремя – Мгновение Мадлен молча рассматривала незнакомца. Он был очень высок ростом и необычайно широк в плечах – настоящий гигант. Его светлые волосы были спутаны, а нижняя часть лица покрыта густой бородой цвета червонного золота. – Хорошо, что мать послала меня вам навстречу, – продолжал он, – хотя, по правде говоря, если бы не это и не портрет, который вы прислали нам два года назад, я бы вас просто не узнал.
Только теперь она догадалась, кто это – Леон, первенец тетушки. Гигант приходился ей кузеном! Но сейчас в нем трудно было рассмотреть того долговязого подростка, которого помнила Мадлен.
– Ну же, – обиженно произнес он, – вы что, не рады встретить меня, да еще так кстати.
Однако Мадлен уже не слушала его – она подбежала к графу и опустилась рядом с ним на колени.
– О Боже! – воскликнула она. – Кажется, ты убил его…
Граф лежал на спине с белым, как мел, лицом. Кровь сочилась из раны на виске и увлажняла волосы. Глаза были закрыты, и он был совершенно неподвижен.
Приблизившись, Леон пощупал пульс раненого.
– Он оглоушен, вот и все… Странно, что тебя это так беспокоит… – В ответ на ее вопросительный взгляд Леон пояснил: – Этот парень напал на тебя.
– Нет! Ты не понял, – торопливо пояснила она. – Мы просто поссорились. Этот человек мой добрый друг – правда! Нам надо быстрее отвезти его на ферму!
Леон предпочел бы оставить графа на ближайшем постоялом дворе, но Мадлен, в конце концов, добилась своего. Молодой бретонец с удивительной легкостью поднял бездыханного графа и отнес в фургон. Сундуки были погружены, кони графа и Леона привязаны сзади, и они отправились в путь.
Мадлен, как могла, старалась уберечь раненого от тряски. Непонятно, как и когда это случилось, но де Ренье стал ей очень дорог. Конечно, она была зла на него, он очень ее разочаровал, и все же она ни за что не пожелала бы ему ничего плохого. Она осторожно погладила жесткую щетину на его щеке. В это мгновение Мадлен хотела только одного: чтобы Люк был здоров.
