Текст книги "В преддверии философии. Духовные искания древнего человека"

Глава 2
Египет: природа вселенной

Мы рассматриваем в этой книге Египет и Месопотамию отдельно.

Это необходимо, так как каждая из этих культур проявила свою общую однородность по-своему и они отчетливо различаются в своем развитии. Как это было показано в вводной главе, и той и другой культуре был присущ единый подход ко всем явлениям вселенной. Мы вовсе не стремимся утверждать, что явления египетской культуры были чем-то исключительным, хотя наше внимание будет приковано главным образом к Египту и может показаться, что мы игнорируем много элементов, общих для Египта и его соседей. Для тех, кто больше интересуется развитием человеческого разума вообще, нежели развитием духовного мира одних только египтян, общая основа – важный фактор. Поэтому будем считать, что наш документальный материал иллюстрирует древний и доклассический склад ума примерами одной из двух культур.

В пределах этой общности взгляда на мир обе культуры различались между собой, подобно тому как британская культура отличается от культуры континентальной Европы или Соединенных Штатов. География – не единственный фактор в вопросах культурных различий, но географические особенности легко поддаются описанию, которое практически неоспоримо, так что при рассмотрении географической уникальности Египта легко выделить ряд факторов, обуславливающих различие. На всем Ближнем Востоке налицо контраст между пустыней и засеянной землей; в Египте этот контраст особенно остро ощутим и по сей день.

Основная часть Египта представляет собой зеленую, изобилующую жизнью полосу, перерезающую пустынные коричневые земли. Демаркационная линия, отделяющая жизнь от мертвого пространства, поразительно четкая: на краю возделанной земли человек может встать одной ногой на черную орошенную почву, а другой – на пески пустыни. Дождей в стране по большей части не бывает. Лишь воды Нила делают возможной жизнь там, где иначе простирались бы одни только бесконечные пространства песка и скалы.

Но зато какая это жизнь! Маленькие земледельческие поселки, в которых дома сгрудились в кучу, чтобы не посягнуть на плодородные поля риса, хлопка, пшеницы или сахарного тростника. Земля, если за ней хорошо ухаживать, может дать два урожая в год. Обычно Египет имеет достаточный излишек сельскохозяйственной продукции для экспорта.

Это богатство ограничивается зеленой Нильской долиной. Только 3,5% территории в современном египетском государстве обработаны и населены. Остальные 96,5% – бесплодная и необитаемая пустыня. Сегодня около 99,5% населения живет на 3,5% земли, которая его кормит. Это означает еще больший контраст между пустыней и возделываемой почвой; это означает, что плотность населения на обработанной земле близка к точке насыщения. Сегодня в обитаемом Египте живет 1200 человек на квадратную милю. Цифры для Бельгии, самой густонаселенной страны в Европе, – около 700 человек на квадратную милю, для Явы – около 900. Таким образом, плотность населения в современном Египте столь велика, что концентрация приближается к характерной скорее для индустриальной и урбанизированной страны, чем для сельскохозяйственной и деревенской. И при этом Египет, с его плодородной землей, по преимуществу аграрная страна.

Конечно, для древнего Египта у нас нет цифровых данных и население не могло быть тогда столь же многочисленным, как в наши дни. Но основные черты были, безусловно, теми же: герметически запечатанная труба, в которой концентрация жизни близка к точке насыщения. Две черты: изолированность и полугородское население в сочетании составляют отличие Египта от соседних государств. В наши дни арабы Палестины и Ирака уступают общую культурную ведущую роль Египту, как стране, наиболее умудренной опытом, и в то же время они не считают египтян настоящими арабами. Египтяне не подчинены великому консерватизму, порождаемому пустынями Аравии. Пустыни, прилегающие к Палестине и Ираку, – потенциальный рассадник для неистовых пуританских элементов этих стран. В Египте же, с его сельскохозяйственным благосостоянием и предельной скученностью населения, рано развилась мудрость, выразившаяся в интеллектуальном плане в тенденциях к либерализму и синкретизму. Самые различные идеи и представления в Египте были терпимы, приняты и слиты в то, что мы могли бы рассматривать как противоречивое философское отсутствие системы, но что для древних было чем-то единым. Семит, не порывавший связи с пустыней, упорно придерживался традиций и противился новшествам, угрожавшим нарушить простоту и целомудрие его жизни. Египтянин принимал все новое и включал его в свою мысль, не отвергая отжившего и устаревшего. Это означает, что в древнем Египте невозможно найти систему в нашем понимании, упорядоченную и последовательную. Старое и новое спокойно уживаются рядом, как на некой сюрреалистической картине, где юность и старость изображены на одном и том же лице.

Однако если древний египтянин терпимо относился к различным идеям, из этого не обязательно следует, что он терпимо относился к другим народам. Полугорожанин, умудренный опытом, он считал чужестранцев несведущей деревенщиной. Он был отрезан от соседей морем и пустыней и считал, что может себе позволить гордый изоляционизм. Он различал, с одной стороны, «людей», а с другой – ливийцев, азиатов или африканцев ¹ . В этом смысле слово «люди» означало египтян. В другом случае оно означало «человеческие существа» в отличие от богов или «человеческие существа» в отличие от животных. Другими словами, египтяне были «людьми», а иноземцы – нет. Во время народных бедствий, когда старый, прочный порядок был сломан и общественные отношения перевернуты, жаловались, что «чужеземцы со стороны пришли в Египет… Чужестранцы стали людьми повсюду» ² . Представление о том, что только мы – «народ», что иноземцы – не вполне люди, не ограничивается одним лишь современным миром.

Однако изоляционистское или националистическое чувство египтянина относилось скорее к географии и нравам, нежели к расовой теории и догматической ксенофобии. «Людьми» были те, кто жил в Египте, независимо от расы и цвета кожи. Если чужеземец поселялся в Египте, говорил по-египетски и одевался в египетское платье, он в конце концов мог стать одним из – «людей» и больше не был предметом высокомерных насмешек. Азиаты, ливийцы или негры, акклиматизировавшись, могли стать высокопоставленными египтянами, более того, могли стать самым высокопоставленным лицом – богом-царем, владевшим нацией. Одно и то же египетское слово означает «страну» Египет и «землю» вообще. Будет правильным сказать, что все, находящееся в пределах этой страны, заслуживало полного приятия.

Чувство древнего египтянина, что только его страна заслуживает внимания, питалось сознанием того, что другие страны, с которыми у него был налажен непосредственный контакт, не были так развиты в культурном отношении, как его собственная. Вавилония и область хеттов находились слишком далеко, чтобы их можно было должным образом сравнить с Египтом. Но соседние области ливийцев, нубийцев и азиатских бедуинов стояли явно ниже по культурному развитию. Палестина и Сирия то бывали колонизированы Египтом, то находились под его культурным и торговым руководством. Пока ассирийцы, затем персы и, наконец, греки не пришли к господству над Египтом в результате завоеваний, египтянином владело приятное чувство, что его цивилизация превосходит все другие. Египетский рассказ вкладывает в уста сирийского властителя следующее заявление, сделанное посланцу, пришедшему к нему с Нильской земли: «Ибо [верховный бог] Амун создал все земли. Он создал их, но прежде всего он создал Египетскую землю, откуда ты пришел. Ибо ремесло пришло из нее и достигло места, где я нахожусь» ³ . Поскольку источник египетский, мы не можем быть уверены, что сирийский властитель действительно произнес эти слова, признающие главенство Египта в знаниях и ремесле, но этот египетский рассказик показывает, что для тех, кто верил, что живет в центре мира, это была утешительная доктрина.

Таким образом, можно утверждать, что природная изоляция Египта от других стран рождала эгоцентрическое чувство обособленности, в условиях которой интеллектуальное развитие Египта складывалось в результате смешения различных элементов. Наша задача – попытаться привести некоторые кажущиеся несообразности в некое подобие системы, понятной для читателя. Конечно, несправедливым было бы создать впечатление анархического хаоса; ни один народ не мог бы поддерживать свой образ жизни в течение 2000 обозримых лет без установленных основ. Мы найдем и камни такой основы, и заметное здание, вырастающее на этом фундаменте, но посетителю кажется несколько странным обнаружить по входной двери на каждой из сторон этого здания.

Вернемся к географии Египта. Перед нами картина зеленеющей, полной жизни долины, пересекающей безжизненные коричневые просторы. Изучим механику египетского ландшафта. Нил прокладывает себе путь на север из глубины Африки, преодолевает пять скалистых порогов и, наконец, впадает в Средиземное море. Эти пороги образуют барьеры, отделяющие Египет or хамитских и негритянских народов на юге столь же надежно, как отделяют страну море и пустыни от ливийцев и семитов на севере, востоке и западе. Утром солнце встает на востоке, пересекает за день небосклон и садится вечером на западе. Конечно, вы это прекрасно знаете, но для Египта это настолько важно, что заслуживает повторного упоминания, ибо ежедневное рождение, путь и умирание солнца были доминирующими чертами египетской жизни и мысли. В стране, по преимуществу засушливой, ежедневное круговращение солнца имеет огромное значение. Мы могли бы подумать, что в Египте солнца слишком много, что тень была приятной необходимостью, однако египтянин ненавидел мрак и холод и радостно тянулся навстречу восходящему солнцу. Он видел, что солнце – источник его жизни. Ночью «земля во тьме, подобно застигнутому смертью» ⁴ . Поэтому олицетворение солнечной силы – бог солнца был верховным божеством и богом-творцом. Любопытно, что египтяне относительно мало доверяли другой силе – ветру. Преобладающий ветер в Египте – северный, он приходит от Средиземного моря и дует вдоль Нильской долины. Он смягчает непрекращающийся солнечный зной и делает Египет более пригодным местом для жизни; он совсем не похож на те сухие горячие ветры поздней весны, которые приносят песчаные бури и губительный зной из Африки. Северный ветер был добрым, египтяне высоко ценили его и считали младшим божеством, но в сравнении с всепроникающей мощью солнца ветер практически игнорировался.

С Нилом обстояло иначе. Река настолько явно была источником жизни, что занимала особое, высоко ценимое место, хотя и не могла, так же как и ветер, поспорить с солнцем за право занять высшее место. Нил имел годичный цикл рождения и смерти, подобный ежедневному рождению и смерти солнца. Летом река медленно и спокойно течет между потрескавшихся берегов, а поля по сторонам ее пересыхают, обращаются в пыль и улетают в пустыню. Если не добывать воду с помощью системы подъемников из реки или очень глубокого колодца, сельское хозяйство замирает, люди и скот худеют и оцепенело смотрят в лицо голоду.

Но вот, когда жизнь приходит почти в полный упадок, Нил начинает лениво шевелиться и проявляет первые признаки своей силы. Летом он поднимается медленно, но в нарастающем темпе, пока вдруг по нему не понесутся могучие воды; они заливают берега и бросаются на все пространство плоской земли, лежащей по обе стороны реки. Обширные потоки движущейся илистой воды покрывают землю. В год высокого Нила они захватывают маленькие островки деревень, возвышающиеся посреди полей, отщипывают куски домиков, сложенных из сырцовых кирпичей, а иные из них рушат. Земля превращается из мертвых, пыльных пустошей в огромный мелководный поток, несущий плодородный груз ила. Затем «пик» наводнения минует, и потоки воды становятся менее бурными. На затопленных просторах появляются маленькие холмики земли, освеженные новым плодородным илом. Люди сбрасывают оцепенение; они окунаются в густую грязь и торопливо начинают первый сев клевера или зерновых. Жизнь вернулась в Египет. Скоро зеленый ковер молодых ростков на полях завершит ежегодное чудо победы жизни над смертью.

Таковы две основные черты картины египетской жизни: ежедневное триумфальное возрождение солнца и ежегодное победоносное возрождение реки. Из этих чудес египтяне извлекали уверенность в том, что Египет – центр вселенной, и в том, что жизнь всегда торжествует над смертью.

Необходимо сделать несколько оговорок для этой картины, которую мы изобразили как щедрый дар жизни и плодородия. Египет был страной богатой, но не щедрой: плоды не падали с деревьев на беззаботных крестьян. Солнце и Нил объединялись для того, чтобы возродить обновленную жизнь, но лишь ценой схватки со смертью. Солнце согревало, но летом оно было губительно. Нил давал плодородную воду и почву, но его ежегодное наводнение было капризным и непредсказуемым. Слишком высокий Нил разрушал каналы, плотины и жилища. Слишком низкий Нил означал голод. Наводнение быстро наступало и быстро распространялось; требовалась постоянная изнурительная работа, чтобы захватывать, удерживать, а потом понемногу бережно расходовать воду, для того чтобы ею можно было дольше пользоваться. Пустыня была всегда готова завладеть куском возделанного участка и превратить плодородный ил в бесплодный песок. Вообще пустыня была ужасным местом, где обитали ядовитые змеи, львы и сказочные чудовища. На широких илистых просторах Дельты нужно было осушить и расчистить густые чащи болот, похожих на джунгли, с тем чтобы превратить их в пахотные земли. Больше трети года горячие пустынные ветры, губительное солнце и низкий Нил держали страну перед лицом смерти до тех пор, пока погода не менялась и река не приносила вновь свои обильные воды. Таким образом, по сравнению со своими непосредственными соседями Египет был страной богатой и благословенной, но на своей собственной территории терпел борьбу, лишения и опасности, чтобы добиться ежегодного триумфа. Рождалось чувство, что этот триумф не был естественной привилегией, но что его нужно заслужить той или иной ценой.

Мы уже высказали мысль, что египтянам был свойствен своего рода убежденный изоляционизм и что они были эгоцентричны. Мы уже говорили о том, что они употребляли слово «люди» применительно к египтянам в отличие от чужеземцев. Идея Египта как центра вселенной устанавливала стандарты того, что было правилом и нормой во вселенной, исходя из того, что было нормой в Египте. Главная характерная черта Египта – Нил, текущий на север и несущий необходимую для жизни воду. Поэтому египтяне воспринимали другие народы и их жизнь в терминах собственных условий существования. Египетское слово, означающее «идти на север», – то же слово, что «идти вниз но течению», а слово «идти на юг» – соответственно «идти вверх по течению», т. е. против течения. Когда египтянам случалось встретить другую реку, например Евфрат, текущий не на север, а на юг, им приходилось выражаться так: «Эта перевернутая вода, которая течет вниз по течению, двигаясь вверх по течению», что переводится и так: «Эта перевернутая вода, которая течет вниз по течению, двигаясь на юг» ⁵ .

Навигация на Ниле использовала силу течения при движении на север. Направляясь на юг, суда поднимали паруса, чтобы воспользоваться преобладающим северным ветром, толкающим их против течения. Будучи нормой, это стало образцом для любого мира, включая и загробную жизнь. В своих гробницах египтяне помещали по два макета лодки, которые можно было с помощью магии переправить в другой мир и там на них плавать. У одной лодки парус был спущен, на ней плыли на север с помощью течения вод загробного мира, у другой парус был поднят. Ее должен был гнать на юг тот северный ветер, который был нормой для любой жизни, в этом или в том мире.

Точно так же и дождь мыслился в терминах появлявшейся в Египте воды. Обращаясь к богу, молившийся египтянин подтверждал его благосклонность к Египту: «Ты создал Нил в преисподней и вывел его на землю по желанию своему, чтобы продлить жизнь людей, – подобно тому, как ты даровал им жизнь, сотворив их». Затем, проявляя неожиданный интерес к другим странам, молившийся продолжал: «Все чужеземные, далекие страны созданы тобою и живут милостью твоею, – это ты даровал небесам их Нил, чтобы падал он наземь, – и вот на горах волны, подобные волнам морским, и они напоят поле каждого в местности его… Нил на небе – для чужестранцев и для диких животных о четырех ногах, а Нил, выходящий из преисподней, – для Земли Возлюбленной» ⁶ . Если мы перевернем наше представление о том, что вода обычно падает с неба, и примем как должное систему, при которой вода появляется из отверстий снизу и что только она и служит поддержанию жизни, то и дождь мы будем воспринимать в терминах наших собственных представлений. Тогда получится, что не Египет – засушливая страна, где не бывает дождей, но что в других странах Нил льет с неба.

В приведенной цитате примечательно то, что чужестранцы и дикие животные объединены в одну группу. Я не хочу сказать, что важно здесь то, что чужестранцы приравниваются к скоту, хотя и это подразумевается. Дело здесь в том, что местности, в которых жили как те, так и другие, мыслились в равной степени как противоположные по характеру Нильской долине. Египет был плоской лепешкой черной плодородной почвы (<>). Любая чужая страна состояла из сморщенных гряд красного песка. Для «чужой страны» использовался тот же иероглиф, что и для «пустыни» и для «горной страны» (VV) Очень похожий знак использовался и для обозначения «горы» (V), так как горные цепи, обрамлявшие долину Нила, также были и чуждыми, и пустынными. Таким образом египтянин графически объединял чужестранца с животными пустыни и графически отказывал ему в праве на благо плодородия и единообразия.

Подобно тому как у нас [в Соединенных Штатах] жители западных равнин, очутившись среди холмов Новой Англии, чувствуют себя запертыми, так и египтянин испытывал чувство клаустрофобии в любой стране, где не было бескрайних плоских равнин, где нельзя было проследить весь дневной путь солнца. Один египетский писец сообщал другому: «Ты не вступал на дорогу в страну Мегер [в Сирии], где небо сумеречно (даже) днем: она заросла миндалем и дубом и кедром, причем (деревья) достигли небес (в высоту); где львы многочисленнее барсов и гиен (?), где варвары-шос окружают со всех сторон… Дрожь охватывает тебя (букв.: схватил ты дрожь), волосы головы твоей дыбом, твоя душа в пятках (букв.: лежит в руке твоей), дорога твоя загромождена глыбами и мелким камнем, так что нет удобного пути (там), причем она заросла колючками и терниями и шипами и волчцами: пропасть на одной стороне твоей, а гора на другой» ⁷ .

Сходное чувство, что страна гор, дождей и деревьев – место гнетущее, проявляется в таких словах: «Жалок азиат, плохо место, где он пребывает, горька там вода, труден доступ к нему от густых лесов, нелегки дороги горные».

Как эта страна была во всех отношениях никуда не годной, так и жалкий азиат был человеком странным: «Странствует он с места на место, <…> сражается он со времен Хора, но не побеждает и не терпит он поражений; не оповещает он о часе сражения… Страшится Египта кочевник, можешь не опасаться его – он крокодил лишь на своем берегу и грабит только на пустынной тропе, не хватает он в местности многолюдной» ⁸ . Мы применяем наше собственное представление о жизни к другим и на основании этого представления воображаем их нуждающимися.

Еще одна топографическая черта Нильской долины находит отражение в психологии египтянина. Это – однообразие ландшафта. Посредине страны течет Нил. На обоих берегах его простираются плодородные земли; западный берег – двойник восточного. Дальше начинается пустыня, переходящая в две горные цепи, которые тянутся вдоль долины. И опять-таки западная пустыня – двойник восточной. Люди, живущие на черной почве, видят сквозь прозрачный воздух одну и ту же картину – повсюду. Если отправиться в однодневное путешествие на юг или в двухдневное на север, картина останется той же. Поля– широкие и плоские, деревья – редкие или низкорослые. Перспектива не нарушается почти нигде, разве лишь там, где человек воздвиг какой-либо храм, или там, где меняются очертания гор, служащих внешними границами Египта.

На широких просторах Дельты однообразие поражает еще сильнее. Здесь плоские просторы полей тянутся монотонно, нигде не изменяя своего характера. Единственная земля, имеющая ценность в Египте, однообразна и симметрична.

Любопытное следствие этого однообразия – то, как оно подчеркивает все, что ломает монотонную регулярность пейзажа. В пустыне бросается в глаза любой холмик, каждый след зверя, каждая пылевая буря, мельчайшее движение. На фоне всеобщего однообразия нас особенно поражает все, что его нарушает: оно вносит оживление, оно – признак жизни там, где господствует полная безжизненность. Так и в Египте преобладающее единообразие ландшафта ярко подчеркивало все, что было исключением из него. Любое одинокое дерево, холм необычных очертаний, впадина, образованная бурей, были так редки, что сразу обретали индивидуальность. Человек, живущий в тесной близости к природе, наделял эти исключительные черты жизнью, они становились для него одушевленными.

Такое же отношение возникало и к животным, с которыми он встречался: его поражал парящий в небе сокол, движение которого по небу не более понятно, чем движение солнца; его поражали шакал, мелькающий, подобно призраку, по краю пустыни, крокодил, глыбой притаившийся на тинистой отмели, или мощный бык, несущий в себе животворное семя. Все эти звери выделялись на фоне обыденного ландшафта, превосходили обычных животных размерами или необычностью свойств и потому представляли собой резкий контраст общей окружающей картине и воображались наделенными таинственной, непостижимой силой, относящейся к сверхчеловеческому миру.

Возможно, это – чрезмерное упрощение анимистического взгляда древнего человека на природу. Верно, что всякий народ чувствует силу, действующую в природе, и в конце концов олицетворяет каждую силу в отдельности. И прежде чем появились естествоиспытатели, объяснившие природу растений и животных, осмыслившие цепь причин и следствий в поведении других предметов нашего мира, единственной меркой нормы для человека был человек: то, что он знал по себе и по своему опыту, было человеческим и нормальным, отклонения же от нормы были внечеловеческими и потенциально сверхчеловеческими. Поэтому, как было показано в вводной главе, человек обращался к внечеловеческому в терминах человеческого обихода. Мир явлений был для него не «Оно», но «Ты». Объект не обязательно должен был стать в конце концов сверхчеловеческим и быть почитаемым как божество прежде, чем его можно было мыслить как «Ты». Человек мыслил внечеловеческие объекты небожественной природы как «Ты», а не как «Оно». Египтяне могли персонифицировать (и персонифицировали) почти все: голову, живот, язык, ощущение, вкус, дерево, гору, море, город, темноту и смерть. Но не все эти вещи олицетворялись постоянно и со священным трепетом; другими словами, лишь немногие из них получили статус бога или полубога. Это были силы, с которыми человек вступил в отношения как с «Ты». Однако трудно придумать что-либо в мире явлений, с чем он не мог вступить в такие отношения. Суть в том, что он мог вступать в такие отношения с любым явлением.