Текст книги "Близкие"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Мне не нужно. Ни за интервью, ни вообще. У меня есть сбережения – хватит до конца дней. Дней-то немного осталось. И из театра меня никто не выгоняет.

– Там тоже знают?

– Глобальный мир – глобальная информация, – Стефан усмехается. – Но мне самому работать как-то тяжело теперь и не хочется. Может, один спектакль оставлю – для тонуса.

            Наконец, переводит взгляд на Костика.

– А вы… все… по-прежнему?

– Я редко в клубе бываю, – поспешно отвечает тот. – Вот, с Денисом больше. Работаем.

– Понятно.

            Снова Стефан смотрит на Дениса, и тот чувствует, что должен сказать что-то.

– Ну, ты позвони, когда сможешь появиться, – говорит он.

            Костик поднимается.

– Ладно, не теряйся, Стеффи. Пора нам.

            В авто Денис молчит, поглядывает мельком на Костика.

– Вы же друзьями вроде были? Ты же переживал…

– Какими друзьями? Когда это я переживал?

18. ТЫ САМ СЕБЯ УРЫЛ ЭТИМ ХОСПИСОМ!

            Некоторое время еще вертятся эти мысли. Дружили, и плакал тогда Костик. Оказалось, не дружили, а просто пересекались, танцевали в одном клубе, под одной сушилкой руки сушили в туалете – и все, ничего больше. Так даже лучше. Просто сложилось какое-то впечатление о Костике – на основании какой-то информации. А на самом деле никакой информации и не было, Денис сам ее придумал. Усложнил и без того глобальный, многоуровневый мир. А теперь мысли вертятся на пустом месте – как ветер кружит пыль на перекрестках.

            Клип получился жизнерадостным. Не о прощании, не о последних днях в хосписе, не о посторонних людях, окружающих старика в конце его жизни, а об уютных комнатах, о сбалансированном питании, об экологически чистой загородной зоне.

            И Денис в кадре выглядел уверенным, и старушка целовала его убедительно – как любящего и заботливого сына, обеспечившего ей достойную старость.

            Отсмотрели не один раз – не нашли никаких изъянов. В тот же день к вечеру ролик уже запустили в рекламных блоках на городских каналах. Включая телевизор, Денис то и дело натыкался на самого себя в окружении опрятных старушек.

            Личная жизнь шла в том же ритме тройных колебаний. Ночевали в основном у Дениса. Горничная стала приходить чаще и тоже была довольна повышением зарплаты.

            Только однажды после работы Костик подмигнул ему заговорщицки.

– Может, в клуб?

– А Оксана?

– Месячные у нее. Не придет сегодня. Я думаю, снимем в клубе кого-нибудь?

            Денис хлопнул глазами.

– А Оксана?

– Говорю же тебе. Найти кого-то нужно.

– Нет. Я без нее не хочу…

            Костик рассмеялся.

– Найдем азиаточку!

            И Денис никак не мог объяснить, почему не хочет – себе не мог объяснить.

– Тогда что делать будем? Не вдвоем же ночевать? Давай я сам кого-то найду и подскачу.

– Не надо, Кость. Я к ней привык… что ли…

– Блин, ну не тормози! Если я к трусам привык, что – никогда не менять? Так рассуждаешь, словно мы все женаты. Мы же развлекаемся. И она тоже.

            И вдруг Денис испугался. Оксана выпала на неделю, за это время Костик может найти кого-то или даже новую компанию, где ему будет лучше и интереснее, а их встречи закончатся, ритм рухнет, и никогда больше не будет такой легкости.

– Ага, ну давай. Найди кого-то, – согласился поспешно.

            Дома ждал в растерянности. Ждал нетерпеливо и боязливо. Ждал обреченно. Ждал, ничего не предвкушая.

            Костик приехал к полуночи, провел в квартиру задастую полноватую блондинку.

– Это Ирочка.

            Ирочка шмякнула ярко-красными губами:

– Мальчики, я в душ.

– Она проститутка? – Денис уставился на Костика.

– Моя давняя знакомая, – сказал тот вместо ответа.

            Денису казалось, что в их связи с Оксаной была если не чистота, то какая-то наивность, а тут – сплошная грязь, духота…

– Чет мне неприкольно.

– Ладно. Тогда я в гостиной с ней заночую.

            Ночевали они громко и долго. На следующую ночь – тоже. Денис удивился, что Костик не повез ее к себе.

– Так я думал, ты уже созрел, – оправдался тот. – Проходи, Ирочка.

            Ирочка заказывала острую курятину из ресторана, много ела, смотрела телевизор и делала комплименты Денису:

– А в телике ты хорошо выглядишь…

– А в жизни?

– А в жизни ты же от меня прячешься…

            Явно сожалела о том, что втроем так и не получилось. Костик целовал ее круглые колени и тащил в гостиную.

            Звонила Оксана, смеялась в трубку и говорила, что скучает и что дома очень тоскливо. Смешки и признания в тоске сочетались плохо, и Денис не верил.

            Неожиданно позвонила мама.

– Разве эта женщина – твоя мать?

– Разве у вас транслируют столичные каналы? – удивился Денис.

– Меня соседка позвала по спутнику посмотреть, как ты дома престарелых рекламируешь, будто свою мать туда уже сдал.

– Это просто роль.

– Ты хочешь сдать меня в дом престарелых?

– Нет, конечно. Что ты выдумываешь? Это просто реклама. За деньги.

– Разве она твоя мать?

            Спорить бесполезно. Выжила из ума. Или соседка против него настроила.

            Думал, что она перезванивает, и даже слова подобрал для извинения, а нарвался на Макса Измайлова.

– А, великий комбинатор! – поприветствовал его Макс. – Спасибо за интервью с Милой на центральном! Воочию увидел, как ты меня сутенером называешь. Тебе же согласовывать некогда – ты же домами престарелых занимаешься, душу спасаешь! Так я тебе такую жизнь устрою, что сам в хоспис захочешь! Не таких, как ты, в асфальт укатывали!

– Макс, не девяностые.

– Не девяностые, я знаю. В девяностых я бы тебе телефон не обрывал, не пытался бы с тобой поговорить по-человечески, а решил бы это в два счета. Но сейчас руки марать об тебя не стану. Ты сам себя урыл этим хосписом! Думаешь, я не знаю, что за проект и для чего? Думаешь, если начнут копать это, мэр под ним подпишется? Шихарев и мне предлагал в долю войти, но я с криминалом еще тогда завязал. Он сейчас в тень уйдет, а ты, дурень, будешь один за всех расхлебывать! И будешь – я тебе обещаю!

            Макс отключился. Причины его гнева так и остались для Дениса неясными. Понял только, что расстроил какие-то серьезные его планы, если Макс хочет ответить тем же.

            Все это пронеслось клиповой кутерьмой. И снова мысли вертятся на пустом месте и исчезают в пустоте. Костик уже попрощался с Ирочкой и даже признал, что она старая изношенная корова и ни в какое сравнение не идет с «нашей свеженькой девочкой».

            И на работе все нормально. Еще несколько интервью записали, баланс свели, зарплату сотрудникам выплатили. Реклама «Эдема» идет благополучно, интервью с Шихаревым мелькнуло на нескольких городских каналах и скоро выйдет на центральном.

            От Макса – ни звонков, ни посылок, ни бандеролей. Погрозил, да и успокоился. Лысину платочком вытер и повез молодежь шабашить по корпоративам. А орать угрозы в трубку – это мы все умеем. Но никому не хочется нарушать покой в затхлом элитном болоте.

19. МНЕ ГОВОРИТЬ С ВАМИ НЕ О ЧЕМ.

            Оксана кажется обиженной. Костик вышел за сигаретами, она молчит, смотрит мимо Дениса в темное окно.

– Как вы тут? – наконец, обращается к нему. – Почему даже не заехали ни разу? Я же не прокаженная!

– Заняты все были. Рекламу второпях снимали.

– Я видела. Страшно все это звучит. Костик сказал, что он в клуб ходил.

            Много претензий сразу – к рекламе, к Костику, а отвечать должен один Денис. И ответов в голове не находится.

– Он сказал, что встречался с кем-то, – продолжает Оксана.

            Зачем он это сказал? Сказал, потому что это просто развлечение, приятное времяпровождение. Простой потребительский акт. Вчера он другой пастой зубы чистил. А сегодня другой свитер надел. И что? Почему бы не сказать об этом?

– Ты тоже?

            Она интересуется требовательно, с надрывом. Руки заламывает. Губы поджимает.

– Трахались тут без меня? Да? Нашли шлюху?

– Почему «шлюху»?

– Я не думала, что вы…

            Возвращается Костик, хлопает дверью.

– Я пива захватил. Если бы еще футбол по телику!

            Виснет тишина – хоть коли ее вилками, хоть поливай пивной шипучкой.

– Какие же козлы вы оба! – вскрикивает Оксана и бросается к выходу.

            Но Костик успевает схватить ее и втиснуть в стену.

– Але, девушка? Где у вас билетик на выход? Здесь? – задирает ей юбку. – Спрятан?

– Отпусти!

            Он зажимает ей рот поцелуем. И Денис тоже чувствует бешеное возбуждение. Прежняя легкость – в шаге. Он вырывает Оксану у Костика, начинает целовать ее, а рукой обнимает и его за плечи.

– Ребята, ну, не будем ссориться. Ребята, ну, не будем…

            Костик вырубает свет, и все идет по прежнему сценарию. Оксана довольно стонет. К утру все разнежены, все в обнимку, ноги сплетены. Пиво забыто на кухне.

            Наутро нет никакого напряжения. И Оксана не помнит вчерашних претензий.

            Зато в коридоре студии ждет мужчина неброской наружности. Худощавый, невысокий, смуглый, в коротком неказистом плаще. Не похож ни на пиар-менеджера, ни на продюсера, ни на рядового телевизионщика. Мнет в руках серую кепку.

– Частный детектив Пичахчи, – представляется скромно, – Михаил Георгиевич.

– Будьте здоровы! – ржет Костик в ответ на его фамилию.

            Это в кино частные детективы – коренастые парни с проницательным взглядом, кубиками пресса, проступающими через верхнюю одежду, и звучными фамилиями. А в жизни – сутулый коротышка Пичахчи. Как его вообще пропустили в здание?

– Мне говорить с вами не о чем, – отрезает Денис. – Будет официальный запрос – будет официальный ответ. В неофициальных расследованиях я участия не принимаю.

            Тот спокойно пожимает плечами.

– Я так и понял, Денис Викторович, что вы побоитесь огласки ваших темных дел.

            Денис делает знак Костику, и тот исчезает за дверью. Денис остается в коридоре перед частным детективом. Снова прислоняется к стене. Как влипал в эту стену – совсем недавно – при одной мысли о том, что Костик отдаляется, а теперь, когда рядом близкие люди, чего бояться?

– Ох, господин Пичахчи… Михаил Георгиевич, копайте, что хотите и где хотите. Ищите ваш с Максом клад. Найдете – я на долю не претендую. Мне ваша суета под ногами только пыль создает, но чтобы конкретно мне настроение портить – нет, не портит.

– В таком случае с сотрудниками вашими можно встретиться? – наглеет Пичахчи.

– Сотрудники мои делом заняты, им с неофициальными организациями общаться некогда. Вы уж как-нибудь своими силами, как можете…

– Могу-могу, разумеется. И за вашей спиной, и без вашего разрешения. Работа такая.

– Тогда какой смысл в вашем визите? Официальное объявление войны неофициальным лицом?

– А налоговых проверок ты не боитесь?

– Ни налоговых проверок, ни пауков, ни высоты. Я фобиям не подвержен.

– А обнародования какой-либо информации? – продолжает тестировать детектив.

– Вы спрашивали уже. Нет.

– Ну, это смотря как повернуть, – снова вглядывается внимательно в Дениса.

            Тот отворачивается и уходит. Костик еще веселится.

– Что за фамилия такая? Впервые слышу. И чего он хотел?

– Не знаю. Так, визит вежливости. Прощупывал, чего я боюсь…

– И что нащупал?

            И вдруг – как только Костик спросил – Денис понял, чего боится. Понял так ясно, как никогда раньше. Понял, глядя в глаза Костику…

            Дофига у него фобий, дофига. Снова быть одиноким, потерять близких, утратить драйв, снова умирать, зная, что никогда уже не станешь молодым, азартным, наивным. Снова мучиться от тягучих мыслей, засасывающих, как зыбучие пески. Снова жить без интереса, жить, как в тюрьме, выход из которой – смерть. Жить без цели, жить без смысла, жить с перебитым позвоночником, плыть по течению. Чувствовать себя неспособным изменить что-то и утешаться самодостаточностью. Жить так, как он жил до Костика и Оксаны. Жаловаться самому себе на себя и давать самодовольные интервью для журналов.

– И что нащупал? – повторяет Костик свой вопрос.

            Денису хочется ответить. Наверное, так вертятся слова любви на языке у тринадцатилетнего мальчишки. Но он понимает, что признаваться смешно. Что Костик первым же посмеется. И Денис продолжает смотреть молча, только взгляд влажнеет…

– Что? – Костик деланно пугается. – Нашел-таки болевую точку?

– Я же неуязвим.

– Точно? Мне показалось, заплачешь сейчас.

– Как тут не плакать? Как вспомню его фамилию – рыдал бы!

20. ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?

И все опять идет спокойно. А, может, на заднем плане идет какое-то второстепенное действие, скрытое от глаз Дениса, но он не интересуется задним планом. На переднем плане – их жизнь втроем, их сладкие ночи, их гипнотическая, магнетическая, лишающая способности рассуждать близость. Умопомрачительная близость – страсть как зависимость.

Денис даже задумывается над тем, можно ли считать себя сексоголиком только по отношению к двум конкретным людям. Вспоминает, что не хотел Оксану при их первых встречах, а теперь – в комплекте с Костиком – хочет так безумно. Или просто заражается его желанием.

Все выходные они проводят вместе – в ресторанах и клубах. Даже на катере катались и австрийские аттракционы испытывали.

И все ночи – тоже на троих. Оксана уже вполне освоилась и проявляет чудеса выдержки и долготерпения. Они уже чего только ни перепробовали в каких только позах! Видя Костика на работе одетым, Денис даже посмеивается: больше привык его голым видеть. Резинки давно похерили – доверяют друг другу.

Разве секс – не наилучшее доказательство доверия? Бери меня, входи в мое тело, пользуйся, как собственным. Изучи меня и запомни настолько, чтобы путать с собой в зеркале. Куда ближе? Сердце останавливается от степени этой близости. Ты – кровь моя, ты – сок мой, ты – кожа моя. Я тебя чувствую, и себя чувствую, и себя тобой чувствую. И чувство это взрывается вулканом, а потом течет теплой лавой. Они цепенеют до утра в этой лаве, а потом оживают, чтобы жить друг для друга, чтобы снова друг друга чувствовать.

Примерно так понимает это все Денис, и его удивляет, когда днем Оксана, оставшись с ним наедине, обращается к нему обиженно, с непонятной претензией в голосе:

– Мне кажется, вы меня не уважаете. Пользуетесь и не уважаете…

– Как это? Почему? – недоумевает он.

            Она молчит. Денис хочет поцеловать ее в губы, но она отстраняется.

– Нет, не целуй меня. Просто скажи, что уважаешь.

– Конечно!

            В такие моменты Денис хочет, чтобы поскорее пришел Костик. Без него не ладится. Без него кренится шаткая конструкция отношений, качается от малейшего сквозняка.

– Ты меня уважаешь? – пристает она потом к Костику. – Мне кажется, ты меня не уважаешь!

– Нашу девочку нужно наказать! – мгновенно реагирует тот. – Никакого секса! Будешь сегодня заниматься онанизмом, а мы будем смотреть и уважать тебя.

            Когда ты раздет, и твой друг раздет, и совершенно голая девчонка ласкает себя перед вами, меньше всего думаешь об уважении.

– Даже не вздумай! – тихо говорит Костик. – Пусть сама старается. Будет знать, как приставать со всякой херней!

            Потом, ночью, она жмется то к одному, то к другому, но оба ее отпихивают. И больше – ни слова претензий, ни звука.

– Я знаю, как этих дур лечить. Можно было, конечно, жестче. Но вдруг бы ей понравилось, а меня садо не очень прикалывает, – рассуждает Костик спокойно.

            «ЭДЕМ» – АД ПРИ ЖИЗНИ». Эту статью тоже нашел Костик и притащил на работу.

– Проезжал мимо киоска, и заголовок в глаза бросился.

            А заголовок – почти во всех газетах. И статья довольно странная. Смысл в том, что общественная организация «Союз» инициировала расследование частного детектива, который выяснил, что «Эдем» – не просто коттеджный поселок, а промежуточное звено между центром столицы и кладбищем. Он и географически – посредине.

            Стариков заселяют сезонно – весной, за год истребляют, а по весне набирают новых, таким образом очищая центр.

            По отношению к организаторам проекта туманно употреблялось местоимение «они». Но нигде не было указано, что проект организован мэрией или кем-то из городских чиновников. Зато подчеркивалось, что рекламой «Эдема» занимается лично Денис Федулов, и это, разумеется, ни у кого не вызывало сомнений.

            Метод истребления стариков тоже не разглашался, но автор статьи намекал, что для квалифицированного медперсонала не составляет никакого труда совершить убийство под видом оказания медицинской помощи.

            Итогом этой довольно абстрактной статьи была фотография Дениса и выноска в прямоугольнике: «Добро пожаловать в ад!»

– Ерунда какая! – Денис оттолкнул от себя буквы. – Это все, что нарыл Пичахчи? Голословные обвинения?

– Шихарев ему в два счета гайки прикрутит! – утешил Костик. – Ты бы позвонил ему…

            Но Шихарев позвонил сам.

– Денис… Разговор есть… Блин. Нет, встречаться уже не нужно. Поторопился я с тобой. Ты, вот, оказывается, какой ненадежный товарищ, проблемный. Конфликты у тебя какие! Да, я понимаю, что Измайлов. Денег я назад не требую, хотя в этом году ты мне все порубил, весь бизнес. Понял теперь, как дальше? Меня Макс не вспоминает и не будет, а ты – выгребай сам. Но если мое имя где-то всплывет – я тебе светскую жизнь укорочу, и не светскую тоже. Я сейчас спокойно объясняю, мне важно, чтобы ты меня правильно понял. «Эдем» – проект долгосрочный, но в этом году из-за скандала я уже ничего из него не выжму. Придется его переименовывать, телефоны менять и продолжать на следующий год. Но ты – утряси все, Денис, утряси. Иначе – лежать тебе вместе с твоими любимыми старушками в сырой земле. Понял? Доходчиво?

– Не понял. Интервью же с тобой было? Все его видели.

– Интервью было и прошло. Я об «Эдеме» ничего не знаю. Может, ты его и придумал. Так что, один перевод стрелок – и я тебе памятник попроще закажу, без эпатажа. Теперь доходчиво?

            Уже к вечеру муниципальный канал передал, что мэрия к проекту «Эдем» не имеет никакого отношения, а жители города должны быть бдительны, не поддаваться на фальсификации и не доверять рекламе, даже если в ней участвуют известные журналисты.

– Шихарев тебя кинул походу, – комментирует Костик, глядя в очередную статью. – Просто обвал заказухи. Не боишься, что центральный откажется от сотрудничества?

– Не боюсь, ничего не боюсь. Другой вопрос меня мучит… Ты меня уважаешь?

            Костик смотрит молча, тяжело, а потом насилу улыбается.

– Во ты приколист!

21. ЕСЛИ К ОСЕНИ ВЫРУЛИШЬ, ПОЗВОНИ.

            Денис чувствует, что нужно все обдумать. Травля в газетах все еще длится, но никто из редакторов не обращается к нему за разъяснениями. Все эти статьи не касаются его напрямую, а касаются исключительно проекта «Эдем» и спекулятивной рекламы, в которой он участвовал. Разъяснения редакторам не нужны, за них не проплачено.

            Дебил-Макс продолжает тратить деньги на реализацию своей страшной мести. Реакции центрального канала пока нет, и Денис работает в обычном режиме.

            Только Костик немного напрягся. Но дома – все по-прежнему, и дома не получается все обдумать и разложить по полочкам. Дома Денис отдается другой стихии.

            И тут разгромная компания выходит на новый уровень. Статьи приобретают однозначный и четкий вектор – Федулов и его «Час откровенности». И уже плывет все – двойная бухгалтерия, неуважение к интервьюируемым, высокомерное и издевательское отношение к молодым талантам.

            «Позволяет себе такие замечания, которые выдают в нем не просто умничающего профана, но человека черствого, бездуховного, неспособного понять прекрасное», – жалуется оперная дива Арефеева.

            «Хамит. Острит невпопад. Когда я сказал, что четыре языка знаю в совершенстве, он заржал прямо мне в глаза», – вспоминает футболист Иван Кравец.

            «Факты перевирает. Куски диалога выбрасывает, и получается, что я сказала то, чего не говорила. А я не говорила, что звезды продаются после корпоративов. Я не говорила, что Шестаков гей. Когда увидела это в передаче, ужаснулась. Не была готова к тому, что «Час откровенности» выдумывает «откровенности» сам, без участия и согласия гостя», – говорит Макс Измайлов устами Милочки Лебедевой.

            «Богохульствует и пропагандирует безбожие. Не удивляюсь, что он замешан в таком грязном, преступном деле, как «Эдем», – добивает Рубакин.

            Жалобы накапливаются. За ними идут признания в том, что Денис вымогал деньги за участие в программе, и опять находится ряд свидетелей. То есть частный детектив Пичахчи работает хорошо, очень хорошо…

            Да и что тут обдумывать? Отчасти правда, отчасти полуправда, как и в истории про пиццу. За каждой передачей, за каждой медийной персоной стоит нечто подобное, и если задаться целью очернить эту персону, то все возможно, почему нет? Но договоренности о будущих интервью куда-то улетучиваются.

– Со мной не хотят разговаривать, – Юля едва не плачет. – Бросают трубку.

– Не звони пока никому. Возьми отгулы. Утрясется.

            Но как утрясется, если он не утрясает? Нужно самому заказать интервью с собой на каком-то канале, в какой-то газете, нужно оправдаться так, чтобы ни разу не упомянуть имени Шихарева. Ситуация зыбкая.

– И как дальше? – спрашивает Костик.

– Может, сделать интервью с самим собой? – полушутя говорит Денис.

– Какой канал теперь его возьмет? Вряд ли… Даже мне не хочется вхолостую работать.

            В сердце влетела оса. Зудит и жалит изнутри, но не сдыхает. Думает, когда же сделать больнее, когда же?

– Да, честно говоря, табак это дело, – продолжает Костик. – Если к осени вырулишь, позвони. Я пока на себя поработаю.

            Денис хватается за спасительную мысль: это он о работе, это только о работе. Но к чему тогда «позвони»? Разве они расстаются?

– Кость, ты чего?

            Спросить бы: «Уходишь?» Но они же не любовники. Они близкие люди, а близкие люди не пропадают внезапно.

– Ухожу, – говорит спокойно Костик. – Поднадоело это. И Оксана тоже. Не вечно же нам так жить?

– Если ты из-за работы, то я все улажу, все исправлю…

            Но Костик качает головой.

– Нет, не только из-за работы. Просто нужно менять компанию.

– А как же я в студии… вдруг… если?

– Ну, Олег поснимает, если что. Хотя не думаю, что кто-то еще согласится к тебе зайти на огонек…

            «К тебе». Строили вместе, а у разбитого корыта сидеть одному Денису – это не для мобильного Костика.

            И снова Денис чувствует, что Костик прав. Прав однозначно и беспощадно. Для него сейчас и Денис, и Оксана – это балласт, который нужно поскорее сбросить. Ему некогда даже поговорить об этом – его уносит ветром дальше и выше.

            И о чем спрашивать – куда, к кому, с кем ты теперь будешь? Кажется, много лет знакомы, и Денис всегда его понимал, а теперь всех этих лет как и не было.

– Я еще домой к тебе еще заскочу. Там вещи остались, – говорит Костик.

            Как так можно рвать – в один день? Вдруг? Вещи из шкафа выгрести и забыть?

– Да, конечно, – говорит Денис. – Конечно.

            Оса зудит в сердце. Зовет рой на помощь: «Жальте его сильнее». Вечноживые осы, вечноактивные. Активнее, чем сам Денис, живее.

– Ты как? – Костик прищуривается. – Нормально себя чувствуешь?

– Нормально.

– Ну, давай!

– Удачи!

            Даже руки не подал на прощание. Просто махнул.

            Денис смотрит из окна студии на весну. Курят и хихикают в коридоре девчонки с «ТВ-рума». Все будто бы прежнее, но жизнь снова рассыпалась на пазлы. И пазлы эти все черные, из них уже нельзя собрать цветную картинку…

            Он курит и смотрит, как звонит телефон, подпрыгивая на столе. Подлетает и зудит, как оса. Наконец, Денис отвечает сквозь дым:

– Не звони мне никогда больше, Оксана.

22. Я ЖЕ ТОЛЬКО РАДИ ТЕБЯ ВСЕ ЭТО.

            Она все равно приходит.

– Что случилось, Денис? Ты из-за статей? Ветвицкая сказала, что это просто заказная кампания – все это понимают.

– Нет, Оксана. Просто все закончилось – между нами. Между всеми нами. Не будем больше встречаться.

            Она не проходит. Застывает в прихожей. Ломает руки – одну в другой.

– Я же люблю тебя. Я же только ради тебя все это. Ты так хотел – я и согласилась. Ты же хотел, чтобы с нами Костик…

– Замолчи!

            Она напоминает ему их связь. Она и есть их связь.

– Я только поэтому согласилась. Мне это вообще не нравилось. Я не такая.

            Ну, конечно. Она не такая, они ее заставили, они ее развратили.

– Все закончилось, – повторяет Денис. – Телефон забудь. Адрес – тем более.

            Он не помогает ей выйти, не открывает дверь, чтобы даже случайно не прикоснуться к ней. Не хочет ее видеть. Не хочет ничего вспоминать.

            Наконец, наступает тишина и пустота. Городские каналы уже убрали рекламу «Эдема», газеты немного утихли – до новой атаки. Теперь можно ловить за хвосты ускользающие мысли, но уже не нужно.

            Некстати вспоминается, как он писал ей интервью, тогда еще без всякого намека на секс, в облаке какой-то сонной наивности. И потом – с такой же наивностью – верил в новое время и новые, легкие отношения. Но во все времена у женщин один аргумент: «Я же только ради тебя все это».

            На работе непонятки. Юля ушла в отпуск. С Олегом и монтажером Яшкой обрабатывают оставшийся материал.

            Олег – моложе Костика, невысокий крепкий парень с большой лохматой головой.

– А ты что обо всем этом думаешь? – спрашивает Денис как бы между прочим.

– А я на повышение пошел. Все нормально, – кивает тот.

– А если захлопнемся?

– Почему? Прервемся ненадолго, все равно лето. А потом снова народ повалит – люди скандалы любят.

– Я бы не сунулся в скандал, возникший из-за чьей-то нечистоплотности…

– То ты. А то другие.

            С понедельника все началось с новой силой по новому кругу – газеты снова вытащили на свет факты, подтверждающие его непорядочность и оскорбительное поведение. С таким напором и морализаторством, словно он в храме сходил по большому. И все на его фоне были белы, свежи, чисты и невинны. Все журналистки стали девственницами, а их редакторши зачали непорочно. Денис только ухмыльнулся. Знать бы причины всей этой маеты.

            В доме пусто. В доме холодно. Гудит пустота, отталкивается от пола и влипает в потолок. Застрелиться от этой пустоты можно. Можно даже пиццой застрелиться, недопитой бутылкой пива, светом от лампочки – настолько все иллюзорно и настолько смертельно.

            И Денис знает, что последует за этим, – спячка. Снова тело замедлится, снова песок замрет в песочных часах, снова поломаются таймеры в стиральной машине и микроволновке,

снова радио будет объявлять одно и то же: восемь утра, пора на работу.

            Он мог жить совсем иначе, будучи медийной персоной, а он жил так, словно спал. И уснул именно от этой медийности. Потерял к ней интерес и выпал из нее. Перестал держать руку на пульсе – ничего не узнал ни об «Эдеме», ни о Максе, ни о Шихареве, ни о Костике. Думал только о том, почему ничего не чувствует, ничем не интересуется, ни от чего не возбуждается. И теперь снова плывет навстречу этому сну – мучительному, тяжелому и беспробудному. Снова мелькают глаза матери по ночам.

            Он звонит ей и спрашивает:

– Все еще сердишься?

– Там стариков убивают! И ты хотел меня туда сдать! Рассказал всем об этом!

            Глупо спорить, если она верит всему, что передают по телевизору.

            Денис просто пытается не думать ни о ней, ни о Костике, ни об Оксане. Просто поставить точку. Отрубить мысли хвост. Но эти хвосты без голов уже спутывают по рукам и ногам.

            Сложно все. Мир глобальный – многоуровневый и многослойный. Все по-разному воспринимают информацию. Кто-то следит за скандалом вокруг «Часа откровенности», кто-то не следит. Передача продолжает выходить в эфир на центральном канале в обычное время. И только к концу недели звонит генеральный продюсер, Кирилл Сотников.

– Денис, здравствуй. Как тебя угораздило с мэрией связаться?

– Это не от них волна…

– Послушай, мне все нравилось. Если бы не нравилось, я бы тебя не покупал. В меру иронично, в меру критично, в последних выпусках – пустовато, но время такое, я сам понимаю. Ряды умных людей уже поредели, а дети индиго еще не выросли. И я в тебе уверен, Денис. Если ты справишься – будем сотрудничать и дальше, с моей стороны – все по-прежнему.

Ты сейчас скромничаешь и врагов не крушишь, я понимаю. Но начинает казаться, что боишься и отмалчиваешься. Смотри, что сделаем: на следующей неделе ток-шоу «Слухи» – о тебе. Соберутся, конечно, все гоблины. Но ты приедешь – пусть они в глаза тебе скажут, что думают по этому поводу. Маша под тебя подкорректирует, – говорит он о ведущей. – Ну, ты понял. Только держись уверенно и без мата. Прямой эфир все-таки. Я думаю, они и трех слов не свяжут, чтобы что-то членораздельно вякнуть.

– Спасибо, Кирилл Сергеевич…

– Брось. Никому из нас этот скандал не на пользу. И ты работай – выпуски пойдут в обычном режиме. Ты там снимаешь или уже расслабился?

– Снимаю.

– Вот и снимай. Я профессионалов из-за какого-то бреда терять не хочу.

            Но не отлегло от души. Потому что «шоу» – не самый лучший вариант для Дениса. Ругаться придется, спорить, выслушивать обвинения и самому обвинять. Кирилл тянет в медийность, а Денис все четче понимает – не его это.

23. ВОЗНИКЛА СТРАШНАЯ ИЛЛЮЗИЯ.

            И неожиданно Стефан звонит:

– Предложение еще в силе?

– В силе, только… Может, слышал?

– Что-то слышал. Завтра подъеду.

            Снова Денис не может его узнать, когда тот приходит на запись – худые плечи гордо расправлены, голова вскинута, а бледное лицо покрыто испариной. Олег зовет гримеров. Денис смотрит растерянно на улыбающегося Стефана. Улыбка уже не ломкая, не кривая – очень открытая улыбка.

– Плохо выгляжу? – спрашивает прямо.

            Денис пожимает плечами: не может врать.

– Я потом все вышлю на согласование. И если есть темы, о которых ты хочешь поговорить или которых избегаешь, давай заранее это…

            Стефан отмахивается.

– Ты с ума сошел? Мне не нужны никакие согласования. Давай поговорим просто, а ты потом выкроишь то, что тебе нужно. Я тебя знаю и себя знаю – я уверен в результате.

            Гримеры скрываются.

– Может, кофе? – Денис никак не может начать.

            Олег наводит камеру на Стефана, пристреливается. Тот отказывается от кофе.

– Знаешь, меня в клинике так долго держали… Но только вышел – опять слег с пневмонией, и уже ясно, что до пластики не доживу. У меня иммунитет и был слабый. Спортом я не занимался, не моржевал, кросс не бегал, только работал, – он невесело усмехается. – Моя мать влюбилась в одного бизнесмена, у которого было совместное предприятие в Праге. Она тогда уборщицей работала, полы мыла в его офисе. Потом ради него моего отца бросила и сюда приехала. В школу я уже тут пошел. Он из нее просто леди сделал, никогда с тех пор она швабры в руках не держала. И все, что было раньше, пыталась забыть, вычеркнуть, даже язык. Но если мне до десяти сосчитать надо – я все равно по-чешски считаю, цвета и вообще все, что в детстве учил, только по-чешски помню. А отца почти не помню. Она говорит, что он был очень беден. Считай, что вообще его не было. А потом был чужой мужик рядом. Она его любила, и я должен был его любить. Я из дому ушел, как только мне пятнадцать исполнилось. И, знаешь, был уверен, что родины у меня нет,  родных нет, и никто не поможет. Я много усилий приложил, чтобы и работать, и учиться, и книги читать, и в труппу пробиться – я все на это положил, все.