Текст книги "Фанатизм"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

16. ДОПРОС

            Представьте, как я удивилась, когда меня снова вызвали в милицию.

            К тому времени надоело уже все – особенно разговоры об эпидемии, которая то ли была, то ли ее не было изначально.

– Вы чего это, Сергей Сергеевич, соскучились? – спросила я недоверчиво.

– Тебе зайти надо, – ответил он неожиданно серьезно.

            Пришлось отпрашиваться у главного редактора.

            Есть сегменты реальности, которые никак не изменяются во времени. Кабинет Бусыгина в этом же виде – с этими же столами, обоями и шторами – существовал и в СССР, и во время перестройки, и после. Ничего не изменилось: шторы не заменили на жалюзи, а шариковые ручки – на гелевые.

            Я поцарапалась в дверь после полудня. Бусыгин был на месте, его помощник тоже привычно шаркал ногами под столом и марал лист бумаги.

– Это не к вам грузовик с компьютерами поехал? – спросила я старлея.

            Бусыгин сделал ему знак выйти, не дожидаясь его реакции. Я присела на стул перед столом майора.

– Что случилось, Сергей Сергеевич? Лицо у вас серьезное.

– Давай-ка, Соня, расскажи мне про «Гамлета» подробно.

– Я же вам вчера рассказывала.

– А теперь нужно в деталях.

– Ну, расскажу, если вы из школьной программы не помните. Рядом с Эльсинором, королевским дворцом Дании, солдаты несколько раз видели призрак, который был похож на покойного короля. «И в тех же латах, как в бою с норвежцем, и так же хмур, как в незабвенный день, когда при ссоре с выборными Польши он из саней их вывалил на лед». Об этом сообщили Гамлету, и он решил встретиться с призраком отца. Призрак рассказал, что его дядя, теперешний король, Клавдий, подло убил его. И призрак завещал сыну отомстить за его смерть. Гамлет был настолько шокирован, что его стали принимать за сумасшедшего. А Клавдий, «кровосмеситель и прелюбодей, врожденным даром хитрости и лести (будь прокляты дары, когда от них такой соблазн!) увлекший королеву к постыдному сожительству с собой»…

– У Горчакова после спектакля вы до которого часу были? – перебил Бусыгин хорошую цитату.

– До одиннадцати, может. Я ушла, но народ еще оставался.

– Ничего особенного не случилось?

– Ничего такого, кроме того, что картину ему порезала его бывшая, Илона. Распорола ножом свой портрет – не доставайся же ты никому, типа. И обещала погром ему устроить, облить все бензином и сжечь. Всех это расстроило.

– В отместку за то, что он ее бросил?

– Наверное. Но он с ней просто время проводил, у него планов никаких серьезных не было, я вас уверяю. И до Илоны – Оксана была, тоже такого типа, только модель – вообще склочная девица, но та сама его бросила: денег-то у Горчакова не густо. А Илона при бабках – отец и брат в Германии бизнесом занимаются, сюда автомобили ввозят, самый эксклюзив. Там круто все.

– Кто тогда был у Горчакова?

– Да все. Мы все.

– И в каком порядке вы разошлись?

– В порядке очередности.

– Я бы посмеялся, Соня. Но знаешь, как было на самом деле? Вы все сидели, выпивали, обсуждали рваную картину и Илону. Потом разъехались по домам. Но кто-то один не поехал домой, а поехал к Илоне. Он знал, где она живет. Он дождался ее из клуба. Он вошел с ней в квартиру и столкнул ее с лоджии. Она упала на тротуар и разбилась. А в крови у нее – чего только не было, коктейль. И вроде как она сама вывалилась – спьяну, под газом, от несчастной любви. То есть в состоянии алкогольного опьянения и депрессии. Так все выходит.

– Так и было, – кивнула я.

– Возможно, так и было. Только стекло на лоджии крепкое.

– Крепкое стекло? Да ну! Она была отъявленным шизоидом. Вряд ли стекло ее остановило бы, если бы она решилась сигануть с балкона. И вообще, может, это она Аванесову заказала, а потом, когда Иван ее бросил, поняла, что напрасно, да и…

– Если бы я не знал, какое у тебя алиби, подумал бы, что это ты, – честно сказал майор. – Допустим, было так, как ты говоришь. Танцевала она «уп-ца-ца» в клубе, потом вернулась домой, внезапно впала в депрессию и решила свести счеты с бессмысленным бытием. Мне тоже резона нет тянуть это дело – ни свидетелей, ни отпечатков пальцев, ни следов взлома, ни чужой крови на проломленном стекле. Но если это сделал кто-то из вас, чтобы она даже приблизиться не могла к Горчакову, это плюс один к общему списку.

            Я молчала.

– Вспомни все-таки, кто за кем уходил, – снова попросил Бусыгин.

– Сначала Витек ушел. Потом Марианна, она должна была еще с мужем пересечься. Потом Стас, потому что его дома ждали. Потом Андрей, у него тоже какая-то встреча намечалась, потом я. А Димка еще шампанское разливал, и за Асей должен был Артем зайти, а Сеня вообще никуда не собирался.

– И это они все сообщили: что за ними зайдут, что нужно увидеться, пересечься?

– Ну, да. Мы же друзья. А вы будете… их всех вызывать тоже?

– Придется. Но если связь между делами не выплывет, я это тащить не буду, – решил для себя Бусыгин. – Не вижу смысла. В вашем фанатском кругу я не очень ориентируюсь. И вы все друг друга покрываете с одной целью – оградить вашего гения. А гений вас тоже хорошо не знает, я уверен. Если он этого маньяка заденет, тот и его в расход пустит, вот в чем дело. Разве фанаты не мочили своих кумиров? Случай распространенный.

– Вы с ума сошли, Сергей Сергеевич! Да из нас каждый жизнь за него отдаст! – я вскочила.

– Вот-вот. И я о том же. Только пока вы чужие жизни за него отдаете, а потом начнете взамен требовать – его жизнь.

            Бусыгин меня больше не задерживал, но от души не отлегло. Даже страшно сделалось. С одной стороны, он сам признавал, что все может быть серьезно, а с другой, прямо говорил о том, что ему неохота возиться с этим делом. Тем более, что помогать следствию желающих не было.

            А чем я могла помочь? Кого из них я знала по-настоящему? То есть кого из нас?

            Все вдруг, в один миг, показались мне подозрительными. Я даже спрятала телефон на дно сумки, чтобы никому не позвонить. Я боялась звонить нашим. «Наших» больше не было. После смерти Аванесовой еще были, после смерти Илоны – уже кончились, хотя фактически в замкнутом кругу ничего не изменилось. Ничего. Совсем ничего. Мы же прежние.

17. ЧЕРНЫЕ СЛЕЗЫ

            Утром я проснулась разбитой, больной, уставшей. Вчерашний страх не перетлел, а пережег что-то во мне. На работе я еще добавила – курила в коридоре, курила, смотрела в статьи и снова выходила курить. Люблю похвастаться тем, что у меня нет зависимости. Но бывают дни, когда сплошная зависимость – как пелена.

– Проблемы, Соня? – Михаил Борисович наткнулся на меня в коридоре.

– Можно мне аську вернуть?

– Нет. Мы ее искоренили. Это пережиток прошлого.

            Видеть его он-лайн, следить за его статусом, открывать окно сообщений и ничего не писать – это пережиток прошлого. Действительно.

            Казалось, тишина давит. Никто не звонил. Все онемели после смерти этой чокнутой наркоманки.

            Потом позвонил Витька. Я согласилась встретиться, но меня дернуло, как собаку, натренированную после сигнала звонка получать удар током. В кафе он пришел раньше меня, нервно мял салфетки. Лицо было бледно.

– Ты слышала, да? Ты представляешь, что это значит? Кто-то пихнул ее – просто-напросто! Конечно, правильно сделал. Но кто? Кто, Соня?

– Мне все равно, – ответила я спокойно. – Главное, чтобы он не причинил зла Горчакову.

– Ивану? Нет-нет, – Витек растерялся. – Он же ради него это все… Просто мне нужно знать, кто это!

– Знать, кто любит его больше всех?

– Пойми, что этот чувак уже не с нами! Он сам решает, ни с кем не советуется. Сам определяет угрозу, сам ее устраняет. И мало ли что ему придет в голову!

            То есть боялся Витька больше за себя, чем за Горчакова.

– Кто он, по-твоему? – спросил, вглядываясь в меня.

– Или она…

– Ты тоже думаешь, что это Ася?!

– Ася?

– Она – самый неадекват. Это современное обкуренное студенчество. И дружок ее – наркодилер, у него криминальных связей полно, и с Илонкой они тусили, дома у нее бывали.

            Ася – студентка философского факультета, по-моему, чаще тусила на выставках современного искусства, чем в клубах, но я не стала спорить.

– А с кем ты еще говорил об этом? – спросила только.

– Ни с кем. Не то что страшно, а как-то непрозрачно все.

– А мне почему доверяешь?

            Витька напрягся.

– Не следует?

– Не следует. Я тоже очень его люблю, очень. Может, даже больше всех…

            На следующий день приехал Бусыгин – как к себе домой: ужинать и спать. Я удерживалась от вопросов, но он сам рассказал:

– А я ваших дергаю потихоньку, но ничего не надергал. Пырьев, оператор, сказал, что это, скорее всего, ты.

– Супер.

            Бусыгин посмотрел долгим взглядом.

– Правда, любишь его?

– Правда.

– Как художника?

– Вы уже спрашивали.

– Почему же не добиваешься?

– А что я смогу ему дать? Секса и так полно повсюду.

            Бусыгин очень задумался, насупился.

– Значит, тот, кто любит, должен что-то давать – что-то, кроме своего сердца?

            Я села напротив, тоже посмотрела ему в глаза. Посмотрела в глаза этой зиме, этому времени, обстоятельствам, милиции.

– Я люблю его. Но этого мало. Мало моего сердца, мало моих слез. Он необычный человек – ему нужно от жизни не то, что всем, не столько, не просто чужое сердце, чужое тело. А наши чувства – для обычных людей.

– Наши?

– Да, наши с вами. Вы от жизни отстали, Сергей Сергеевич. Любовь – сама по себе безвесна. Он никак не почувствует моей любви, никак она его не согреет…

– Что может дать девушка?

– Это все равно – девушка или парень. Любовь должна сделать его жизнь лучше, украсить, изменить. А моя – ничем ему не поможет.

            Он слушал угрюмо, подавленно.

– Значит, ты считаешь, что я ничего тебе не даю?

– Не начинайте, Сергей Сергеевич. Вы снова обидитесь, потом будете мучиться, пока переболит…

– Страшное, подлое, продажное время! – бросил Бусыгин.

– Страшное время для талантливых людей, а для нас – и так сгодится…

            И я заплакала. Конечно, тоже мечтала о лучшем, но никто не смог мне помочь. Никто даже не пытался. Уставала – от ожидания, от поиска, от беспорядочного секса, от порядочного секса – в презервативах и под одеялом, уставала от отчаяния, от тоски, от безысходности, пока не встретила Горчакова. Больше мне не нужно никого искать, не нужно никого ждать, не нужно ни о чем мечтать – он есть, я люблю его, он пишет картины, я могу их видеть. Лучшего для меня не будет. Будут овсяные завтраки по утрам, дороги в метро, статьи, смена времен года, но лучше и чище не будет ничего.

            Зачем мне секс с ним?

            Зачем ему секс со мной?

            Секс – это так мало, так мало. Секс может быть и с Бусыгиным.

            Майор смотрел на мои слезы так, словно в каждой отражался целый мир, но отражался таким, каким он никогда его не видел – обезображенным, искаженным, безрадостным. Он даже не знал, что этот мир такой. Он думал, что секс что-то значит для меня, а я даже не перехожу на «ты». Никакая связь не может вытеснить любви – обреченной, бессмысленной любви к другому. Течет со слезами и никак не вытечет. И лучше этого не будет для меня ничего.

– Ты же такая юмористка, Соня… Ты же смешная…

            А я плачу. Не истерика, просто плачу черными слезами. А потом смогу ужин готовить, вино пить, трахаться.

            Бусыгин оделся и ушел. Не выдержал. Хотя ничего такого не случилось. Просто не знал он меня такой.

18. ВНУТРИ КРУГА

«Внутри круга нет опасности», – твердила я себе.

За кругом может быть все: эпидемии, смерчи, смерти, убийства и самоубийства, покушения и расследования, а внутри круга – мы защищены, мы спасены, мы одно целое, мы любим. Наверное, Горчаков рассуждал примерно так же, когда захотел собрать вечеринку. Такие тусы бывали и раньше. Но раньше они меня не пугали.

Все улыбались. Нервно похихикивали. Косились друг на друга как-то странно. Но ничего не обсуждали. Никто ни слова не произнес – ни об Илоне, ни о вызовах в милицию, ни о подозрениях. Это все осталось за кругом.

Горчаков выглядел измотанным – нервным, но сдерживающимся, тормозящим резкие выпады. Я сразу определила, что он огорчен, зол, взвинчен, но пытается это скрыть.

Не было только Аси, которая звонила и обещала зайти позже. Марианна пришла с мужем, прохаживалась между картинами, как в собственной галерее, потягивала белое вино из высокого бокала. Ее муж, Николай, курил и звонил кому-то – никак не в силах оторваться от бизнеса ради встречи с прекрасным.

Вино вообще отлично шло в тот вечер. Постепенно сгущалась пелена дыма. Пришла Ася, за ней – Артемка, толкнул несколько пакетов анаши. Стас заплатил за себя и за Димку. Димка вообще курил много, не отрываясь от стакана…

И, наконец, в этой пелене пришло расслабление. Оборвались пустые – полусветские, полудружеские, раздражающие разговоры, исчезли подозрения – мы снова стали своими среди своих.

Горчаков сидел на полу у стены, рядом с ним – Андрей, и тут же на полу – поднос с обычной японской едой, бутылки. Было похоже на пикник в галерее.

– Ты тот портрет так и не восстановил? – спросил Сеня.

– Какой?

– «Тусовщица».

– Уже не актуально, – Иван мотнул головой. – Она же из окна рухнула.

            Вот официальная версия – рухнула из окна. Стало еще легче.

– Не тоскуешь? – спросил муж Марианны.

– Тоскую, Коля. Но рад, что не достает меня больше. Если бы еще менты не дергали…

            И снова никто не прокомментировал, хотя Бусыгин – я уверена – вызывал многих, если не всех. Я еще выпила. Витек чему-то расхохотался. Сеня похвастался, что получил хорошие отзывы о своем «Гамлете».

            Все вспоминалось мрачно – спектакль, потом допрос, потом мои слезы перед Бусыгиным, теперь этот хохот. И убийца тоже хохочет. Рад, что защитил Горчакова. Рад, спокоен и весел. Я оглядела всех – все были рады, спокойны и веселы.

– А я раскис было, – признался вдруг Горчаков. – На работе затишье, заказов нет, заняться нечем, и не пишется. Но с вами так здорово! Для этого друзья и существуют…

– А то!

– Нечего киснуть!

– Праздники скоро!

– Все отлично будет!

– Да, – согласился Горчаков. – Только вы сейчас все уйдете, а я снова один буду… коротать ночь до утра. Разглядывать дно стакана, разорванный портрет…

            Повисла дымная тишина.

– Может, кто-то останется? – закончил он вопросом.

            Выглядело это жалобно. Даже жалко. Не у меня одной слезы застряли в горле. Витек даже вскочил.

– Да не выдумывай! Черная полоса пройдет!

– Я не хочу ждать в одиночестве, пока она пройдет, – проныл Горчаков.

            У меня застыли руки. И сама я окаменела. Друзей нельзя было ставить перед таким выбором! Нечестно это. Но разве мы сами были честны перед ним? Круг распадался прямо на глазах.

– Конечно. Ты в таком состоянии. Кто-то должен остаться, – первым нашелся Андрей. – Пусть девчонки о тебе позаботятся.

– При чем тут девчонки?! До утра можно и кроссворды разгадывать! – хохотнул Димка, но всем было ясно, что не шутит – не хочет уступать Горчакова никому из девчонок.

            Иван засмеялся.

– Нет, я кроссворды разгадывать не хочу!

            Шары в лототроне завертелись, и в одном из них бухало мое сердце.

– Ну, сам смотри. Как знаешь, – кивнул Стас. – Только Асю Артемка с тобой не оставит, а Марианна – девушка замужняя…

            Все было как бы в шутку. Колька заулыбался и крепче прижал Марианну к себе. Ася хихикнула. Ирина взглянула на меня – в глазах была сумасшедшая надежда и сумасшедшая решимость.

– Ну, пусть тогда Ира останется, – сказал Горчаков. – Сможешь, подруга?

            Мой номер не выпал. А если бы и выпал, я бы взяла самоотвод. Не люблю таких розыгрышей – даже в тесном кругу. Зато Ирина не смутилась.

– Конечно. Меня никто не ждет.

            Андрей поднялся резко, сказал, что ему пора. Димка тоже вылетел пулей, и Стас засобирался. Всем было не по себе – даже после всего выпитого, съеденного и выкуренного. Когда-то мы обсуждали Сартра, Линнея и Выготского, а скатились до мусорной анаши и сводничества. Это он так захотел.

            Я искала дверь, как в тумане, с одной мыслью – выйти из круга.

            Всех провожала Ирина – на правах хозяйки.

– А как же твой Женька? – спросила у нее Марианна едким шепотом.

– Так у Женьки жена есть, – ответила спокойно Ирина.

– Вот это новости! Жена у него нашлась!

            Смех оборвался.

19. ВЕТЕР

            Не знаю, сколько дней прошло, но все эти дни мне было одинаково плохо. Даже если ты знаешь, что все это не по-настоящему, больно – как по-настоящему, как взаправду. И неревнивое, нетребовательное чувство превращается в злую, ревнивую, требовательную стихию.

            Я вспоминала тот день, когда она неожиданно пришла ко мне и жалась к батарее – искала тепла и понимания, а я имитировала тепло и понимание, но уже тогда чувствовала уколы ревности. А теперь ревность просто застилает глаза. Ревность дорисовывает то, чего нет, и раскрашивает в цвета, которых не существует.

            Когда она позвонила, и на экране мобильного высветился ее номер, первой мыслью было «не отвечать». Она же счастлива. Она же нашла свое тепло. Ее же мечта сбылась. При чем тут я? Что нужно ей еще и от меня? Но, конечно, я ответила.

– Сонь, может, увидимся? – спросила Ирина робко. – Боюсь приходить без приглашения.

            Ее голос не показался мне слишком счастливым.

            Вечером мы увиделись.

– Ты одна? – она осторожно прошла в квартиру. – Мне и поговорить не с кем. Все шарахаются от меня.

– Кто «все»?

– Наши.

            Вот это да! Молодцы ребята!

– А с Горчаковым как?

– Нормально. Встречаемся. Ночуем вместе. Я тогда думала, что он пошутил. Но он серьезно это…

– Поздравляю.

– Не сердишься?

– Бог с тобой! Ему нужна рассудительная девушка, надежная, юрист. Мне даже спокойнее стало, – соврала я.

– Он предлагает мне к нему переехать.

– Здорово.

            «Здорово» прозвучало как «пиздец».

– А что он об Илоне говорит?

– Ничего. Я думаю, это никак не связано. Совпало просто.

– Да-да, я тоже так думаю. Значит, все отлично у вас…

            Я боялась, что вот-вот она начнет рассказывать, каков Горчаков в постели, есть ли у ангела член и каких размеров…

– Ир, меня тошнит как-то…

– А температура есть? – вскочила она.

– Небольшая была утром.

            Она попятилась.

– Ты маску носишь?

– Нет…

            Ирина поспешила убраться. Не иначе, как опасалась заразить Горчакова. Еще бы – они же в самом начале долгого и счастливого пути!

            Я не ревела. Просто смотрела в окно.

            Когда на улице ветер, а в квартире не включен свет, можно просидеть у окна бесконечно долго – положив голову на подоконник и глядя на людей на улице. Ты в тепле, ты защищен, а они, несчастные, носятся на ветру, в суете, в беготне по магазинам.

            Но на самом деле – это не твой дом, а съемная квартира, и у тебя за душой нет ничего, кроме того же ветра, который снаружи.

            У тебя нет ничего. Только несколько страниц в Интернете, которые никто не читает. Только работа, на которой тебя так легко заменить. Только твои мечты, которые уже никогда не сбудутся: их время прошло.

            Человек, которого ты любишь, живет своей жизнью – курит, тратит деньги, развлекается, работает, страдает от похмелья, занимается сексом. Ты считаешь, что секс – это так мало, ничтожно мало. Но его секс с другой женщиной – это сразу минус полжизни и минус полсердца.

            Ветер рвет сумки из рук усталых женщин. А они спешат – как парусники против течения – готовить ужин, радовать, утешать, оберегать своих любимых, заботиться о детях. Женщины с сумками – это те самые киты, на которых стоит неустойчивый мир.

            И где-то сейчас бежит Ирина – с пакетом из супермаркета, с планами на сто лет вперед, с возможным «невозможным», со своим огромным счастьем – бежит к Горчакову, такому любимому, фантастическому, сбывшемуся для нее одной Горчакову.

            А я сижу у окна и смотрю на ветер.

– Ты знаешь, который час? – спросил Бусыгин, когда я набрала его номер.

– Нет.

– Одиннадцать вечера.

– И что? Вы уже спите?

– А я тебе нужен?

– Нужны.

            Он приехал. Вошел, снял шапку с козырьком и пригладил волосы.

– Обещал себе – не видеться с тобой больше.

– Считайте, что это по работе, – предложила я. – Как ваше расследование?

– Да так. По кругу.

            Я хотела рассказать ему об Ирине, но не смогла. Опять пришлось бы говорить о Горчакове, а язык немел от его имени.

– Точно ничего не случилось? – спросил майор. – Ты какая-то бледная.

– Это я без косметики.

            В постели он ничего не делал, лежал молча и глядел в потолок. Я повернулась к нему.

– Сергей Сергеевич, вы сердитесь что ли?

– Ты же поговорить меня позвала…

– Нет, поговорить я бы позвала кого-то из наших.

– Зачем тогда?

– Просто ветер там. Страшно. А с вами не страшно.

– Бедная моя девочка…

– Он там воет.

– Кто?

– Ветер.

            Бусыгин обнял меня, и мы уснули. Безо всякого секса. Секс – это же ничтожно мало. Или это для тех, кто не слышит ветра по ночам.

20. НЕХВАТКА ЛИЧНОГО

            Представьте, как я удивилась, когда Бусыгин позвонил мне через несколько дней и спросил, не больна ли я гриппом. И спросил таким голосом, как будто сам был болен, – деревянным, жестким, хриплым, милицейским голосом. Я рассмеялась.

– Хотите меня обвинить в распространении инфекции?

– Пока нет результатов экспертизы – не хочу.

– Какой экспертизы? – спросила я.

– Судебно-медицинской, как обычно.

– По поводу?

– Ирина Максимова скончалась.

– Не выдумывайте!

            Он крякнул. И я поняла, что уже не до шуток – совсем, окончательно.

– Сергей Сергеевич, мне приехать?

– Не надо. Потом поговорим.

            Дома он рассказал мне, как это произошло. Горчаков был на работе, а Ирина зашла к себе за вещами. Договорились, что она возьмет сумку и заедет за ним в офис. Ее не было, он позвонил – она не ответила. Он подождал еще немного, потом взял такси и поехал к ней – нашел дверь открытой, а ее мертвой. Вызвал скорую помощь и милицию.

            Врачи, напуганные эпидемией, спросили, не кашляла ли она в последнее время, не было ли температуры, и он вспомнил, как она волновалась, не подхватила ли от меня грипп. Но судмедэксперт установил, что смерть наступила в результате паралича дыхания и комы вследствие отравления синильной кислотой. На столе потом обнаружили чашку с недопитым кофе – с миндальным ароматом. Убийца не стал прятать чашку – просто вышел, оставив дверь незамкнутой. Чужих отпечатков в квартире не было. Конечно, Ирина была хорошо с ним знакома – впустила в дом и пила с ним кофе. У порога осталась сумка с собранными вещами.

            Бусыгин выглядел понуро. За этот день он уже успел расспросить об алиби всех фанатов Горчакова. Сеня был в театре, Ася – с Артемом на вечеринке, Марианна – у мужа в офисе, Витек – еще на работе, Стас – в пробке на Московском проспекте, Андрей – в супермаркете, Димка – где-то в метро, я – вообще неизвестно где, сам Горчаков – в такси по дороге к Ирине. Это были очень нестройные показания, подтвержденные близкими родственниками или вообще не подтвержденные никем.

            А шеф Ирины вообще ничего не знал – он был уверен, что она встречается с ним, а не с Горчаковым, что живет одна и не планирует никакого переезда.

– Что такое синильная кислота? – спросила я. – Ее можно достать?

– Да можно, конечно. Сильный цианидный яд, быстродействующий. Ирина ваша умерла на глазах у убийцы, а он спокойно пронаблюдал за этим и ушел.

            Я села на табурет. Ирина не причинила бы вреда Ивану, его не нужно было спасать от нее. Значит, чистая ревность… Но с какой же силой нужно было ревновать?

Я вспомнила, как сама хотела оказаться на месте Ирины, когда Горчаков выбирал подружку на ночь.

– А если это кто-то из ее прошлого? – я посмотрела на Бусыгина. – Все-таки она была адвокатом.

– Да, вполне возможно. Мы расспрашиваем их директора о возможных конфликтах, связанных с профессиональной деятельностью. Но для меня это все больше к Горчакову вяжется, чем к адвокатской конторе. Дело завели, конечно. Если с Илоной – нет улик, то с Ириной – улики есть, он оставил нам чашку с ядом, он не закрыл дверь. Жаль, что никто из соседей ничего не видел, и нигде нет никаких следов, но зато есть мотив для убийства: ревность. Ты там держись от Горчакова подальше что ли…

– А сам он как?

– Никак. Отвечал четко. Похоже, не очень-то переживает. Может, потом картину об этом намалюет, да и все. А нам – бейся, ищи виноватых среди его шизонутых поклонников и ее недоброжелателей. И если это из-за него, вы все в очень неприятную историю вляпались – круг-то сужается.

            Я пожала плечами.

– Я даже никого не подозреваю.

– Как обычно. И все так сказали. А знаешь, почему? Все ревновали с одинаковой силой – все желали ей смерти. Вот фанатская любовь: мне или никому. Ну, будем надеяться, теперь он успокоится. Если Горчаков не вдохновит его на новые подвиги. А мы пока все тщательно проверим. Такие отмазки, как «метро», особенно…

– А похороны?

– А что похороны? Будут и похороны. Я даже уверен, что все ваши придут соболезновать. Для убийцы – это выход на бис. Он выйдет и очень хорошо сыграет, рыдать будет и в платочек сморкаться. Не в первый раз я такое наблюдаю. По похоронам нельзя ничего понять: траур – отличная маска.

– Да ладно! Мы тут вообще ни при чем. Она таких клиентов от ответственности отмазывала – всегда кто-то оставался недоволен!

– Ну, возможно, – кивнул Бусыгин. – Я же говорю – дело темное.

            Бусыгин пошел в ванную и уже оттуда крикнул:

– На похороны с тобой пойти, или сама справишься?

– Сама.

            Я хотела сказать, что благодарна ему за поддержку, но он включил душ.

            Я потом это сказала, но тоже было не к месту.

– Это же не твои проблемы, – ответил он. – Это проблемы общества, которое порождает такие извращенные формы поклонения. Человеку, может, не хватает личного, и он придумывает себе прекрасную, чистую, идеальную мечту, ради которой готов на все.

            После высказывания об «извращенных формах поклонения» секса уже не хотелось. Но мы все равно стали трахаться, чтобы доказать самим себе, что у нас этого «личного» в избытке. И я даже подумала, что Бусыгин – это правильный выбор. А иначе, откуда бы я узнавала самые свежие новости об уголовных преступления? От своих друзей?

21. ТОСКА

            Провал на выставке выбил. Снова навалилась тоска – мутная, жуткая, кошмарная. В такую тоску понимаешь, что не хочется ни пить, ни курить, ни развлекаться, ни жить вообще, что тонешь в черном болоте…

            Хотелось взболтать эту муть. Конечно, Илона мне не угрожала. Я сам рванул в сердцах ее портрет – предал пустоту пустоте. Илона сказала только, что я козел, и что не очень-то со мной и было весело. Да, со мной не было весело.

            А потом стало веселее. Она рухнула из окна. И была версия, что кто-то ей помог. Но никто не знал наверняка. То есть знал только кто-то один.

            Я перебирал в памяти детали: взгляды, шутки, намеки, анекдоты, но не мог угадать, кто он. Это отвлекло, так скажем. Отвлекло от провалов и от тоски.

            Они все любят меня. А они меня знают? Они знают, каков я на самом деле и на что я способен? Они знают, что я чувствую? Знают, чего я хочу? Почему они уверены, что я отличный человек и верный друг? Что я мечта, сказка, ангел, икона? Я пользуюсь их любовью, как электрической розеткой для остывающего чайника. Только так и никак иначе.

            Мне нужен разряд. Я могу его вызвать. В замкнутой цепи это просто.

            Разумеется, мне не настолько тоскливо по ночам, чтобы выбирать при всех, с кем бы разделить эту тоску. Но почему бы не выбрать? Почему бы не устроить леденящее кровь шоу? Я боялся только одного, что выберу убийцу, и разряда не последует. Именно по этой причине пришлось остановиться на девчонках, хотя тогда я меньше всего думал о сексе.

            Я хотел спросить у него, есть ли опасность для посвященных? Или опасность существует только для посторонних вроде Аванесовой или Илоны? И он ответил мне: ты только мой, только я имею право решать, что для тебя добро, а что зло, как тебе лучше, а как хуже, с кем тебе встречаться, а с кем не встречаться, только я могу определять степень и меру опасности для каждого.

            Увидеть ее мертвой было странно. Никто из них не интересовал меня как отдельная личность, а только все вместе – как круг моей поддержки, как фонд любви. Но сначала я увидел Ирину очень живой, обаятельной, счастливой, а потом – сразу и резко – мертвой, застывшей, неподвижной. Она лежала на полу с выпученными глазами. Уродское же это было зрелище!

            Это он оставил мне на память. Отличная картина: труп на полу, распахнутая дверь, запах миндаля. Я побоялся к ней приблизиться, сразу стал звонить в скорую. Следователь потом сказал, что синильную кислоту применяют в фотографии и художественном производстве. Я сказал, что не применяю.

– Что-то вы очень спокойны, – заметил он мне.

– Я мало ее знал.

– А кого вы знаете «много» из ваших друзей?

            Соня, Соня… она с ним переспала, серьезно? Бусыгин – странный мужик. Черты жесткие, плечи широкие, руки короткие, волосы редкие. Донашивает лицо и костюм, дотирает штаны. И в этом деле – он не союзник. Ему мне в лицо плюнуть хочется, это заметно.

            Люди испытывают антипатию так же фанатично, как и симпатию. И он – не за меня, он даже готов сыграть против правил.

– У меня тоска, – сказал я просто.

– Тоска? Людей убивают, а вам все тоскливо, господин Горчаков? Конечно, тот факт, что это вас не радует, вселяет надежду. Или все-таки радует? Вас это развлекает? Адреналин? Вы еще не в сговоре с этим вашим бешеным фанатом? Не наметили совместно список жертв? Еще думаете, что контролируете ситуацию? А если не сможете? Если он захочет самостоятельно решать, что вам делать и как жить? Или он уже решает и убрал Ирину просто по собственному «хотению», а отнюдь не ради вашего блага? И если он действует вне логики, почему вы уверены, что он не причинит вам зла? Я не уверен…

– Я понял, что Соня в вас нашла…

– Соня? – Бусыгин напрягся.

– Есть в вас одна черта, на ее взгляд, очень важная. Вы рубите.

– В смысле?

– Если хотите – вы рубите.

            Он вдруг махнул рукой.

– Иди, Иван, нет у меня к тебе больше вопросов.

– У меня к вам есть. Это профессиональная черта – равнодушие? Это годами вырабатывается? Сводками убийств? Видом трупов? Папками уголовных дел? Или неудавшейся личной жизнью?