Текст книги "Фанатизм"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Тони Ронберг
ФАНАТИЗМ

Фанатизм(от лат. fanum – жертвенник) – твердая и не признающая никаких аргументов безальтернативная приверженность личности определенным представлениям и убеждениям, что в решающей степени определяет практически любую ее активность и оценочное отношение к окружающему миру. Первоначальное значение слова «фанатик» (от лат. fanaticus– исступленный) отчетливо проявилось в неологизме «фанат».

Избегайте фанатиков всякого рода, если не желаете приносить в жертву свои мнения, свое спокойствие, а быть может, и свою безопасность. (П. Буаст)

Фанатики – это люди, которые интенсивнее умирают, чем живут. (Ж. Петан)

1. МЫ ЛЮБИЛИ

            Мы все любили его. По-разному, но одинаково фанатично. Мы могли бы создать партию «За него», религиозную секту «С его именем на устах», а если бы были футбольными фанами, могли бы самостоятельно выиграть чемпионат мира по футболу – ради его славы и дальнейшего процветания. Мы были настоящим клубом его страстных поклонников. Мы любили друг друга уже за то, что любили его. Мы невольно копировали его жесты, повторяли его фразы его голосом и так же, как он, хмурили брови.

            А он был простым смертным – провинциальным художником. Работал редактором в агентстве наружной рекламы. Его картины продавались плохо. Стадия перерождения клерка в богему затянулась, и мы все зависли – в ожидании его бешеного успеха – в его старой квартире, в обычных декорациях клубов, выставок и ресторанов.

            Он зарабатывал достаточно, но, так или иначе, ему нужна была другая компания – не столь фанатично преданная и более обеспеченная. Как назло, в наших краях не водились нефтяники, а заезжие коллекционеры современной живописи встречались крайне редко.

            Многие знали его еще из института, а я познакомилась по заданию нашей газеты. Интервью удалось, он оказался интересным собеседником, вдумчивым, рассудительным, спокойным, ироничным, тонким, с багажом знаний, который не мешал ему быть раскованным и легким в повседневном общении. Когда в моем блокноте закончились все вопросы, и я выключила диктофон, почувствовала, что уходить не хочется, тяжело, словно рвется что-то. Не могла поднять на него глаз. Повисла неловкая, непрофессиональная пауза. Но он не почувствовал никакого «разрыва», все еще находясь в атмосфере доброжелательного и приятного общения.

– Приходите вечером, Соня, – сказал просто. – Мы собираемся обычно с друзьями – у меня или еще где-то. Компания не очень большая, просто болтаем… ничего серьезного.

            Вы помните самый счастливый день в своей жизни? Для моей мамы это день, когда я родилась. Для моей бабушки – день, когда ее сын, брат моей матери, поступил в медицинский институт. Для меня – день, когда Иван Горчаков пригласил меня в свою компанию.

            Он записал номер моего мобильного и вечером позвонил мне. С тех пор прошло два года. Перемены не торопились. Его картины покупали, но особого ажиотажа не было. Зато за это время я стала своей в компании его фанатов.

            Девушки, с которыми он встречался, не входили в наш круг. Девушки были всегда отдельно. Мы научились ценить это и не задавать лишних вопросов. Встречался он с каждой недолго – исключительно ради секса.

            В компании, кроме меня, были еще женщины: Марианна – галеристка, жена местного бизнесмена, владельца инвестиционного фонда, Ася – студентка философского факультета, Ирина – адвокат частной юридической фирмы. Чаще всех с нами тусила Ася, другие были более загружены работой и домашними делами. Смотрели мы все на Ивана с одинаковым обожанием.

            В этом не было сексуального желания, так мне кажется, потому что парни любили его не менее фанатично. Горчаков, кстати, не заискивал ни в ком, не злоупотреблял деликатностью и был с ними достаточно резок. Но мужчины гнулись перед ним и опускали глаза.

            Мы прилагали максимум усилий к его продвижению – пиарили в Сети, поддерживали в реале, работали на имидж. Но среди друзей один был программером, другой – оператором местного телеканала, третий – бизнесменом, который добивался признания банкротом, четвертый – режиссером драматического театра, – и этот ресурс для популяризации Горчакова был явно недостаточным.

Горчаков являлся единственным смыслом наших регулярных флешмобов. Смотреть на него. Слушать его. Изредка заставать его за работой. Ужинать с ним в ресторане, если он не выгуливает даму. Заезжать за ним в офис. Мы все жили этими маленькими радостями.

            Думаю, вы не понимаете, как могло возникнуть поклонение и на чем основывалась наша вера в избранность Горчакова. Но, поверьте, основания к этому были. Я и сейчас убеждена, что его картины будут жить в веках, и наверняка переживут на миллионы лет эти мои записки. Каждый пришел к такой вере своим путем, но выразилась она в одном – он казался нам неземным существом, которое хотелось оградить от грязи, мишуры и пошлости земной жизни.

            Он учился на живописца. Потом изучал церковную иконопись.

– Мне ничего не открылось, – признавался много лет спустя. – Я ничего не чувствовал, кроме того, что недостоин, что не смог поймать Бога за бороду…

            Но, думаю, он просто хотел отстранить Бога от доли в будущих гонорарах. Какое-то сияние перетекло в его работы, и мне всегда казалось, что лица на его портретах я вижу сквозь какую-то пелену, слой или дымку, которая присутствует в каждой его картине вне зависимости от изображаемого лица. Эта дымка варьирует, меняет оттенок, но ничего не портит, не наслаивается на изображение, не мешает восприятию. Горчаков умел выложить на холст что-то надмирное, словно между прочим напоминая, что мы живем сейчас, здесь – с этим в душе.

– Это Бог? – спросила я однажды.

            Он, по своему обыкновению, посмотрел очень внимательно на холст, потом на меня.

– Нет. Просто такая техника.

            Он называл себя рисовальщиком. На работе в агентстве мог запросто малевать на заказ рекламные плакаты, и это занятие его нисколько не раздражало. О требованиях и причудах клиентов он рассказывал тысячи смешных историй.

В нашем замкнутом кругу почти не появлялись новые люди. Даже выставки мы посещали привычным составом. Но галеристы, кроме Марианны, редко пели ему дифирамбы. К тому же писал Горчаков немного. Ему следовало бы бросить работу и заниматься творчеством, но никто из нас не мог предоставить ему достаточного финансирования. Ивану было тридцать три года, но выглядел он мальчишкой – худощавый, высокий, черноволосый, неряшливо стриженый, с растерянными зелеными глазами. Хрупкое телосложение не позволяло представить его на армейской службе или в футбольных воротах. Но когда-то он играл в футбол и дошел до юношеской сборной, отслужил в армии и на поверку оказывался вовсе не слабаком.

            Родители Ивана жили отдельно, а он – в бабкиной квартире, последние пятнадцать лет отчаянно нуждающейся в капитальном ремонте.

            Рисовал он всегда. В школе чертил простым карандашом профили соседок по парте, учителей, дворника, шаркающего метлой под окнами. В раздевалке после матчей – голевые моменты. В институте – преподавательницу эстетики.

– Я не смог бы не рисовать. Просто в детстве не знал, что этим можно заниматься профессионально, что этому нужно учиться, что можно учиться, что это может быть профессией. Отец был помешан на футболе, ходил со мной на все тренировки, ездил на матчи, болел. Думал, из меня выйдет что-то толковое. А я бросил все и поступил на живопись. Когда я подарил ему его портрет – свою первую зачетную работу, он просто пожал плечами: не вышло.

            Мы и любили Горчакова таким – непризнанным, непринятым родителями, непонятым, одиноким. А будь он другим, он наверняка не нуждался бы в такой компании, и мы не любили бы его так слепо и жертвенно.

– Я женюсь, – сказал он вдруг на какой-то вечеринке.

– Как? Когда? На ком? – посыпались вопросы.

– На Наташе, – ответил Горчаков.

            На-на-та-ше. На-на-та-ше. На-на-та-ше.

2. ВИТЕК

            Конечно, мы догадывались, что Горчаков из плоти и крови. В конце концов, у него всегда была «текущая» девушка, он не был ни аскетом, ни вегетарианцем, немного избегал полуфабрикатов и игнорировал генномодифицированные продукты, но в целом был обычным человеком со своим правом на счастье, а тем более – на решение финансовых проблем путем свадьбы-женитьбы. Но новость нас всех шокировала.

            Во-первых, он ни с кем не посоветовался. Во-вторых, с Наташей никто из нас знаком не был. В-третьих, оставалось большим вопросом, сможет ли женатый и зависящий от супруги человек творить Вечное. А сможет ли он вести прежний образ жизни и встречаться с нами, даже не вызывало сомнений. Не сможет.

            Потом по слухам стало известно, что Наташа, дочь владельца крупнейшего рынка и сети супермаркетов «Шарм», в Горчакове души не чаяла. Отец, конечно, не очень одобрял ее выбор, но поскольку дочура не в первый раз выходила замуж, знал, что его бизнесу это ничем не угрожает – только и того, что придется выделить небольшой пенсион на содержание очередного приживала.

            Мне казалось, что предстоящее свадебное шоу унизит и его, и тех, кто не смог уберечь его от такого способа заработка, и всех, кто просто его любил.

– А ты к ней… как? – спросила я все-таки.

– Как? В смысле «люблю»? Нет, конечно. Она симпатичная, подтянутая, ей всего тридцать пять, у нее нет детей. Я не очень понимаю в детях…

– А она?

– Я ей нравлюсь. Я симпатичный, подтянутый, мне всего…

            «Шарм» – супермаркеты моющих средств. На следующий день я бродила вдоль рядов мыла и стирального порошка и думала о Горчакове. С того «самого счастливого дня» я еще ни разу не думала о нем так напряженно. Не знаю, было ли это спровоцировано нереализованным сексуальным желанием, но приступ тоски и безысходности застал меня врасплох. Но решение уже было принято. Наташа готовилась к церемонии, а Иван зависал перед мольбертом, разглядывая белый холст.

            На работе тоже был непростой период. Наша газета не утонула во время кризиса, но до пост-кризиса дотянула с большим трудом. Половина спонсоров разбежалась, рекламодатели один за другим оказывались неплатежеспособными. Менеджеры рекламного отдела рвали на себе волосы. Я сдирала статьи из Интернета и думала о Горчакове.

            Позвонил Витек, оператор с «Кондора».

– Наташа – это дочь Аванесова?

– Актуальный вопрос, Вить, очень.

– Да я отстал немного. Сегодня услышал – обалдел.

– Я до сих пор.

– И что делать?

– Нам? Ничего. Пускай. Здоровая продажность.

– А он что говорит?

– Что она подтянутая.

            Витька хмыкнул.

– Кризис этот чертов не там прошел, где надо. Хоть бы «Шарм» разорился что ли…

– И оптовый рынок.

– Поужинаем?

– Да я злая какая-то.

– Я тоже.

            Витек – невысокий, перекошенный на одну сторону под тяжестью видеокамеры, светловолосый крепыш – мечтал о карьере режиссера на местном телеканале «Кондор», а подрабатывал, как водится, на съемках выпускных вечеров и свадеб и всегда был загружен под завязку. Любовь его к прекрасному выражалась исключительно в любви к Горчакову, вместе с которым он учился в институте. Продавливая в эфир репортажи об Иване, Витек искренне верил, что прибавляет порочному миру добра, света и справедливости.

            Вечером мы заглатывали коктейли в напряженной тишине. Только откуда-то со стороны бара неслась негромкая попсовая музычка.

– Прокрутим варианты? – спросил он, наконец.

– Что тут прокручивать?..

– Соблазнить эту телу. Вызвать ей какой эскорт…

– Расстроить свадьбу?

– А как по-твоему? Позволить ему загубить свою карьеру?

– Это его решение.

– Да-да.

            Мы еще выпили.

– Не могу избавиться от мысли, что провальный ход…

– А ты сам жениться планируешь?

– Планирую. Как только квартиру куплю, так сразу. То есть – не в этой жизни.

– Пусть она купит.

– У меня таких вариантов не было.

– А у него вот есть.

– Да-да.

            «Э-я, э-я, не губи любовь, которую, может быть, можно вернуть обратно…», – кружила песенка.

– Кто это пишет?! – сорвался Витька.

– Я знаю одну девчонку – похожие тексты делает. И покупают у нее. Знаешь, как она оправдывается? Когда человек влюблен – он всегда с удовольствием попсу слушает, для него любой текст как откровение, как крик души даже. «Не губи любовь» – что может быть честнее? У меня вот сейчас такое чувство, что что-то губим.

– У меня такое в институте было, – кивнул Витька. – Мы с Горчаковым жили в одной комнате. Он тогда в выходные по монастырям ездил, а я уборку делал, стирал. Прикольно жили, короче. И я знал, конечно, что он с девчонками где-то между делом зависает. Но он писал тогда много, на полу краски были разбросаны, он какие-то тона все подбирал. Это мне волшебным казалось. Он после поездок своих возвращался – сразу к мольберту, набрасывал что-то… как священнодействие.

            А однажды пришла такая грудастая тела, они на кухне пошушукались, потом он ко мне вышел.

– Вить, такое дело. Марина с двумя парнями любит. А где я ей на ночь глядя второго найду? Давай с нами?

            Я окаменел, поверишь? Конечно, понимал, что он с ними по вечерам не в театр ходит, но увидеть его таким – голым, совершающим обычные действия, потным, а потом – пишущим, схватывающим из воздуха это неуловимое сияние…

            И знаешь, он посмотрел на меня и все понял. Повернулся и вышел, и ее увел. И больше никогда у нас разговора не было о сексе. Хотя, конечно, как мальчишка, я себя повел. И вот сейчас – тоже. Не могу принять этого.

– А если бы он по любви женился?

– Да все равно.

– Другие же художники женятся. Я нарочно в Интернете искала. Женятся и продолжают рисовать. Разводятся, делят имущество в судах, встречаются с детьми по выходным и все равно продолжают. Почему он кажется нам таким хрупким, что не сможет? Он сможет.

            Витек кивнул. «Можно вернуть обратно» – заело мелодию.

– А у тебя есть парень? – спросил вдруг он.

– Сейчас? Нет.

– А у меня была одна. Стала замуж тащить, все угрожала забеременеть, а жить негде, квартира съемная, хозяева постоянно плату повышают и угрожают выселить, еще и кризис. У нас режиссер уволился, думаешь, меня назначили? Козу какую-то взяли только после института, а я с камерой десятитонной так и остался. У канала даже денег нет, чтобы технику обновить. Я с этой камерой себя по колено в земле чувствую, только сверху закидать осталось. Единственное, что есть светлого во всей этой жизни, – Горчаков.

– Ну и напьетесь на мальчишнике.

– Это не мальчишник будет. Для всех друзей вечеринка. Так он решил.

– Совсем грустно, как прощание.

            Тогда мы с Витьком так друг друга зазомбировали, что я готова была разрыдаться прямо за столиком на потеху официанткам.

3. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

            Приходя к Ивану, мы старались оставлять личное за порогом его квартиры. Никто не тащил с собой подруг или друзей, Марианна оставляла дома мужа, Ася – приятеля-растамана, Ирина – шефа-любовника, Андрей оставлял проблемы со своей бывшей, Витек – камеру, бизнесмен-банкрот-Стас – разбирательства с налоговой и банками, Семен – интрижки с юными актрисами, Димка – конструкции самолетов. Вот таким кругом – без личного – мы и собрались на «мальчишник».

            В зале белел холст с непонятными контурами будущей картины.

– Сюр какой-то? – спросил Стасик, замерев перед мольбертом. – Или портрет?

            Все подошли к холсту.

– Аванесову похищают инопланетяне – вот это был бы отличный сюр, – сказала Ася.

– Сейчас из «Японской кухни» закуски привезут, – объявил Горчаков. – Оставьте живо-пись. Будем ужинать.

– А кто это? – Стас не мог отойти от портрета.

– Так, девчонка одна. Любит позировать.

            Мы избегали обычных вопросов – о предстоящей церемонии, о платье Аванесовой, о брачном контракте. Все чувствовали, что это тоже должно остаться «за порогом».

Ася стала говорить о каком-то новом арт-хаусном фильме, все слушали и не слушали – словно висли в ее словах и раскачивались на тонких нитях путаного сюжета. Нас болтало в этом сюжете – каждого на своей волне, но то и дело кто-то комментировал:

– Неожиданно!

– Кто бы мог подумать!

– Ого!

            Даже находясь под дозой, Ася не бывала такой разговорчивой. Когда она, наконец, закончила, все еще раз высказали что-то вроде восхищения неожиданными кино-коллизиями, и Горчаков снова налил всем водки. Дамы не возражали, мужчины и подавно.

– Как на поминках, – сказала вдруг Марианна. – Вот так мы дедушку в последний путь провожали – молча и угрюмо.

– На поминках всегда есть доля облегчения. После всех хлопот, похорон – помянуть и забыть, – сказал Сеня. – Поминки легче.

– Зря вы так, – заметил Горчаков.

– А жить вы где будете? Здесь?

– В ее квартире, в центре.

– Понятно.

– Аванесов – неплохой тип, я его портрет делал, – добавил Иван.

– Кто бы сомневался…

– Он, наверно, губернатором будет…

– Призвание у человека – быть губернатором. Я фигею, – Андрей снова налил.

            Все вздохнули. Никогда раньше наше общество не казалось мне компанией законченных неудачников. Горчаков закурил. Сеня уставился на Асю: нет ли чего добавить? Ася нахмурилась.

– Обычно на мальчишниках стриптиз бывает, – сказала я.

– Да-да, давайте закажем, – оживилась Ирина. – Пусть мальчик приедет.

– Нафига нам мальчик?! – возмутился Стас. – Тут мужчин больше. Закажем девочку.

– А давайте кто-то из вас станцует! – предложила Ася. – Это будет интереснее.

            Она встряхнула длинными волосами и поежилась. В квартире Горчакова было зябко.

– Пусть Иван решит. Это его вечеринка, – сказал Андрей. – Заказывать или нет?

            Горчаков молчал.

            Ирина вытянула рукава длинного свитера.

– Так холодно жить в ноябре! Танцуйте уже – хоть согреемся!

            Он кивнул.

– Да, я сам станцую. Музыку подберите.

            Все вмиг протрезвели.

– Ладно, я и под радио могу.

            Он вскочил на стол, сталкивая тарелки с суши.

– This used to be a funhouse

   But now it’s full of evil clowns

   It’s time to start the countdown

   I’m gonna burn it down, down, down

   I’m gonna burn it down

   Nine, eight, seven, six, five, four, three, two, one, fun, – пел Горчаков безо всякого радио, отрывисто и совсем не в ритме стриптиза.

Стал тащить с себя пиджак, потом рубаху. Мелькнуло худое плечо, острый локоть.

– Прекрати, блин! – Витька тоже запрыгнул на стол, спихнул его, Горчаков упал. Потом сел на пол и заплакал, закрыв лицо ладонями. Марианна тоже зарыдала. Стас вышел на кухню.

Я схватила куртку и выскочила. Долго шла пешком и только потом смогла совладать с дрожью и такими же беспомощными, судорожными всхипываниями. Думала о том, что миллионы мужчин женятся – по любви, по расчету, по залету, но никто не плачет так беспомощно, горько и заразительно, и только он так остро чувствует свою зависимость, несвободу и несостоятельность. Только творческого человека может так ранить финансовая неуспешность.

            Я бежала по диагонали трамвайных линий и гнала от себя мысли о том, что было бы, если бы мой отец был миллионером. Я бы отдала Горчакову – все, все без остатка, ничего не требуя взамен: ни любить меня, ни заниматься со мной сексом, ни писать мои портреты или портреты моего отца.

            Спустя некоторое время позвонил Димка.

– Как тебе это все?

– Обычная истерика, – сказала я.

– Ты бы видела, как мы расходились – словно, действительно, оставляем его перед вырытой могилой.

– Все мужчины боятся свадьбы.

– Он даже не объяснил толком, что и почему. Может, можно было другой какой-то вариант пробить. Не эту мымру. Ванька красивый же, за него бы и модель пошла. Хотя супермаркеты – это, конечно, надежнее. И губернаторство, как ни крути…

            Мы помолчали в трубку. Я снова подумала о том, что если бы мой отец был губернатором, а не школьным учителем, все сложилось бы как-то иначе. Задумавшись я прошла мимо своего дома. Вспомнился тот «самый счастливый день» в моей жизни, когда он сказал мне:

– Приходите вечером, Соня…

            Сколько вечеров было с тех пор! И за все это время я ни разу не подумала о Горчакове как о мужчине, которого можно добиваться, упрашивать, соблазнять, покупать…

            Я зашла в хлебный киоск и купила булку, чтобы доказать себе, что никакой дурной приметы в этом нет, а так все и было запланировано – пройти два квартала мимо дома, чтобы купить булку, которую я не ем, и потом вернуться.

            В таком напряжении мы и прожили эти дни до его свадьбы. А в субботу – нарядно одетые – ждали начала церемонии у Дворца Бракосочетаний. Ноябрь стал снежить, было еще не бело, но и не серо, а сыро и зябко.

4. ВЗРЫВ

            Со стороны невесты гостей было больше. Все ближайшие автостоянки были заняты иномарками друзей и партнеров Аванесова. Мы вообще сомневались, что сможем пробиться внутрь загса.

– Замерз я жутко, – сказал Сеня. – А еще в театр надо успеть. Мы тормозим уже.

            Гости то и дело поглядывали на часы. Ася переминалась с ноги на ногу и куталась в какую-то непраздничную хламиду с капюшоном. Марианна стояла под руку с мужем Колей – в одинаковых пушистых шарфах, похожих на шарфы футбольных фанов. Высокая прическа Ирины уже была припорошена первым снегом. Все ждали покорно. Мерзли. Работники загса сдержанно паниковали. Приехали жених и невеста, которые должны были регистрироваться после Горчакова и Аванесовой, площадь перед Дворцом Бракосочетаний заполнили еще и их гости. Наконец, появился Горчаков.

– Вы где должны были встретиться? – налетели все на него.

– Здесь. А что? Пробки повсюду, весь центр стоит, я поэтому опоздал. Где Наташа?

            Появился Аванесов и прояснил ситуацию: Наташа должна была ехать одна – с его шофером. Стали звонить ей – никто не отвечал.

– Удрала от тебя твоя невеста!

– Сбежала с шофером!

            Посыпались несмешные шутки. Но холод уже пробрал до сердца. Спустя еще полчаса Аванесову позвонили из милиции. Машина Наташи попала в аварию на проспекте маршала Жукова. Никто не выжил.

            Массовка застыла. Аванесов схватился за голову.

– Как? Как это? Когда?!

            Толпа таяла. Все старались убраться подальше.

            Мне было неловко за каждую злую мысль о Наташе. Мы не знали ее, но так ненавидели. А теперь Аванесов рвал на себе волосы, потеряв единственную дочь.

            Мы все бежали, как мыши, – по своим углам, по своим норам, прочь от чужого горя. Никто не звонил мне в тот день, телефон словно отключился. Наконец, ближе к ночи я сама набрала Ирину.

– Что слышно?

– Почти ничего. В новостях сказали, что милиция еще выясняет обстоятельства. Я пытаюсь по своим каналам узнать, что и как, но глухо.

            Иван долго не брал трубку. Потом откликнулся вяло:

– Привет-привет.

– Держишься?

– Ну…

– Ничего не нужно?

– А ты далеко? Может, заедешь?

            Но предложил он это не очень уверенно.

– А ты с кем? Кто-то придет? – спросила я.

– Наверное, нет. Я сам собирался… выйти. Но если ты сможешь приехать, буду ждать.

– Что-то купить?

– Водки.

Мне было страшновато. Несмотря на наше приятельство, я редко оставалась с ним наедине без группы поддержки.

            В квартире тоже было непривычно мрачно – ни музыки, ни яркого света, ни сигаретного дыма, ни топота гостей. Дверь была открыта, я позвала его. Он вышел в прихожую, взял у меня из рук водку.

– А в пакете что? Шпроты на закуску?

– Пицца.

– Почти угадал. А могли бы сейчас на свадебном банкете отплясывать.

            Мы присели на табуреты в кухне. Иван уставился на исцарапанный стол.

– Вот он, реальный мир. Нет другой жизни, нет никакого другого варианта. Так выпал чертов тетрис. Аванесов сказал, что этого так не оставит и меня не простит…

– А ты при чем?

– Ну.., – протянул Горчаков. – Не знаю. Если бы это все после свадьбы случилось… Да и то, ничего бы мне не светило…

– И что теперь?

– Теперь уже не поженимся. А вы… рады?

            Он засмеялся.

– Вы рады, я знаю. Вы же все на «высоком» помешаны, на «вечном», на «духовном». Ты, Соня, немножко не в курсе может, а я эту компанию хорошо знаю. Тепло мне от этой любви, тепло, но не так, чтобы не одеваться. Они на форумах за меня голосуют, а я этого не чувствую. Мне жить как-то нужно. Вот такая я свинья, Соня. Я на многое готов. Даже если блевать потом буду. Студентом как я жил? Кто знает? Витек? Я с теткой шестидесятилетней встречался, харчевался в ее ресторане, в ее ночном клубе зажигал. А у Витька спроси – он только и помнит, что я по монастырям ездил. В монастырях меня не кормили и не поили, Соня, тяжелое тогда время было, перестройка. Хоть ты это понимаешь?

– А с Наташей?

– И с Наташей жил бы – сколько смог бы, а потом, может, и отсудил бы какой кусок ее пирога. Если бы Аванесов раньше меня за шкирку не вышвырнул. А талант не пропьешь и в карты не проиграешь. Талант или есть, или его нет. Малевал бы портреты потихоньку – кому-то нравилось бы, кто-то заказывал бы...

            Я молчала.

– А у тебя есть парень? – спросил он точь-в-точь, как Витек.

– Есть.

– Чем занимается?

– Директор агентства недвижимости.

– А ты одна в съемной квартире живешь? – Горчаков улыбнулся. – Не умеешь врать, уже и учиться поздно.

            Мы еще выпили.

– Может, останешься? – предложил он. – Ну, до утра хотя бы. А то стремно как-то. Димка звонил – напрашивался, но на хрена мне Димка?

– А если не останусь, к кому поедешь?

– К Илоне, тусовщица одна из «Проспекта».

            Горчаков еще выпил и пригладил волосы.

– Это взрыв был, Соня. К машине было прикреплено взрывное устройство. Теперь расследование будет. И вас тоже могут вызывать.

– Не авария?

– Нет. Заказное убийство. Менты думают, что кто-то сводит счеты с Аванесовым, но и свадьба… тоже вызывает подозрения.

– Ее кто-то заказал?

– Ну, да. Может, кто-то из наших, как думаешь? – хохотнул он. – Хотел бы я знать, кто меня ревнует до такой степени. Не ты, Соня?

– Я.

            Он вскинул глаза.

– Так останешься?

– Нет, не останусь. Поезжай. Если уверен, что это не Илона.

– А зачем Илоне ввязываться? Для нее ничего не изменилось бы – так бы и продолжали трахаться.

            Я оставила его с недопитой бутылкой водки и ушла.

5. СЛЕДОВАТЕЛЬ

            Теперь мы еще больше напоминали религиозную секту, которую преследуют за их веру. Начались вызовы в милицию.

            Мы не обсуждали это между собой, настолько несуразными казались нам подозрения.

            Похолодало резко. В газете я стала редактором и уже не моталась по интервью, но иногда процеживала Интернет, то и дело натыкаясь на заметки о Горчакове. Нашим конкурентам из «Сенс-акции» он даже дал большое интервью – о горечи утраты любимой девушки.

– Как вы думаете, пережитая боль отразится на вашем творчестве? – бестактно поинтересовалась журналистка.

– Я не думаю, сейчас вообще не могу думать о творчестве, – проныл в ответ Горчаков. – Потеря была настолько неожиданной, что я никак не могу прийти в себя.

            Даже в подтексте не прозвучало намека на срыв брака по расчету.

            Похороны прошли пышно. Покойница была одета в свадебное платье. На Горчакова все Аванесовы косились, как на убийцу, который продолжает разгуливать на свободе.

– Почему вы не живете с родителями? – спросил меня следователь Бусыгин.

– Потому что мне уже тридцать.

– А на какие средства вы снимаете квартиру?

– На ежемесячную зарплату.

            В кабинете было неуютно. Его стол стоял у окна, а в углу, за другим столом, еще один в штатском что-то черкал на листах бумаги. Компьютеров не было, и мне казалось, что это тесное пространство, замкнутое между зелеными обоями, никак не может называться современным офисом, но, тем не менее, – контора писала, в прямом смысле этого слова.

– На зарплату? – уточнил Бусыгин, готовясь зафиксировать сумму в протоколе допроса.

            Я не ответила.

– Вы помните ту вечеринку, так называемый «мальчишник», перед свадьбой Горчакова?

– Конечно.

– Ваши друзья сказали, что вы тогда нервничали больше всех…

– Какие друзья?

– Вы же ушли первой?

– Да там стриптиз начался. А я от стриптиза всегда перевозбуждаюсь и начинаю нервничать. Пришлось уйти.

– Были стриптизерши? Из какого клуба, не помните?

            Шариковые ручки скребли по бумаге.

            Плакать при всех, рыдать, биться головой об стену – разве это не стриптиз? Это круче. Ни одна стриптизерша такого не исполнит.

– Нет, никого не было.

– Почему тогда вы ушли?

            Я молчала.

– София Александровна, вы даете самые путаные ответы. На простейшие вопросы. Какие отношения у вас с Горчаковым?

– Я его люблю.

– Как художника?

– И как художника тоже. По-моему, он наделен уникальным, исключительным даром. Вы видели его работы?

– Видели-видели. То есть любовной связи между вами нет?

– Нет.

– Как вы познакомились?

            И еще вопросы. И снова. И те же самые. И заново. Как им не надоедает?

Мы переливали пустоту, придавая ей различные формы. И стопка листов оказалась исписанной. Наконец, Бусыгин сделал знак коллеге, и тот вышел.

– София Александровна, может, поговорим начистоту?

            Он один справлялся с ролями доброго и злого полицейского. Следователь-универсал.

– Я не пойму, в чем вы меня подозреваете. Я торчала там, вместе со всеми, мерзла. Потом узнала, что Аванесова попала в аварию.

– Ну и что, что вы там торчали? Убийца тоже не сам взрывное устройство в кладовке мастерил и не сам в багажник запихивал. Он нанял профессионала. В наше время для совершения убийства нужна всего лишь определенная сумма дензнаков.

– Я ее не заказывала!

– Да вас никто и не подозревает. Просто мы должны все выяснить.

            Бусыгин взглянул мрачно. И я ему искренне посочувствовала – изо дня в день, из года в год одно и то же.

– Я не знаю, чем вам помочь, Сергей Сергеевич.

– Мне? И мне, и следствию, и самим себе. Вы все – очень странная компания. Я впервые такое вижу. Вы друзья этого Горчакова, но между собой не друзья, а сотрудники какого-то предприятия, какие-то контрабандисты. Что вы скрываете? Какие тайны? Его значение для потомков? Для истории? Мемуары о нем пишете?

– Он вам не нравится?

– Почему не нравится? Нравится. Вы здравомыслящий человек, Соня (позвольте), и я могу говорить с вами прямо. Я уверен, что тот, кто заказал это убийство, сводил счеты не с Аванесовым, не с его супермаркетами или оптовым рынком. Сейчас, слава Богу, не девяностые, и город у нас в этом отношении тихий. Думаю, этим преступником двигала ревность, а значит, та самая любовь к Горчакову, о которой вы мне тут пытаетесь втолковать. Это я вам говорю – по своему много-многолетнему опыту.