Текст книги "Другой"

Автор книги: Томас Трайон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

6

– Доброе утро, Нильс, – сказал зеленщик, когда мальчик вышел через черный ход, таща яблочную корзину, набитую литровыми бутылями, их темное янтарное содержимое и светлые медные крышки блестели на солнце. Четверг, когда Ада отправлялась на трамвае в городскую русскую ортодоксальную церковь, был отведен имбирному пиву, и ровно неделю спустя, утром, бутылки раскладывались на траве для созревания.

– Привет, мистер Претти, – ответил Нильс после того, как быстро разложил бутылки в виде спирали и забросил пустую корзину внутрь, чуть не пришибив внезапно вышедшую Винни.

– Ты промахнулся, малыш, – сказала она, улыбаясь на поклон мистера Претти. – Доброе утро, мистер Претти. Как насчет «Золотой Бентамской» сегодня?

Мистер Претти начищал огурец верхней частью фартука.

– Сожалею, Винни, – сказал он, чавкая. – Джерри отправился в Хазервиль с грузом турнепса. Кукурузу еще не собирали. Я могу съездить, если хотите.

Винни, казалось, колебалась.

– Хотелось порадовать миссис Алекс... Что еще у вас есть?

– Артишоки сегодня хороши.

Нильс прошелся мимо, скорчив рожицу.

– Артишок – шок-ек! На вкус будто листья одуванчика.

– Я возьму с четверть бушеля, мистер Претти. И хорошо бы вы вернулись за кукурузой. Миссис Алекс не часто о чем-нибудь просит.

– Кстати, о листьях одуванчика, – сказал мистер Претти. – Это мне напомнило, что я ищу вашу соседку, миссис Роу, – она уехала куда-нибудь?

– Я сама хотела бы знать. Я приготовила несколько пирожных и хотела отнести ей, и я говорю старой хозяйке, я не видела миссис Роу неделю или более того. И вы никого не нашли?

– Ни ответа ни привета... Обычно по пятницам миссис Куни варила миску рубца, а я продавал ей немного зелени одуванчика. Я стучал и звонил, однако там нет ни души.

– Вы точно знаете, что миссис Куни ушла?

Мистер Претти отмерял зелень под злобным взглядом Нильса.

– Да. Она зашла попрощаться ко мне перед отъездом. Не знаю, как уж миссис Роу отпустила ее? Не думаю, что миссис Роу хорошая домохозяйка. И вы не поверите, как у нее там пахнет!

– Пахнет?

– От такого запаха помереть можно.

– Может быть, просто забыла закрыть мусорный бак?

Мистер Претти почесался в сомнении.

– Ну вот, еще пару огурчиков для вас. – Он добавил огурцы к груде артишоков, которые она держала на руках. – Как ваша сестренка?

– О-о, все так же, мистер Претти, спасибо. Она не жалуется. – Дженни Козловскую замучил ревматизм, и каждую пятницу Винни садилась на Вавилонский трамвай и на всю ночь уезжала к ней. – Нильс, ангел, поройся там у меня в кошельке, заплати мистеру Претти, будь добр! – Нильс вытащил из кармана ее фартука потрепанный кошелек, который они с Холландом подарили ей на день рождения четыре года назад.

– Можете сразу заплатить за кукурузу.

– Сколько, мистер Претти?

– Сейчас сосчитаем. Сколько надо кукурузы, Винни, – полторы дюжины початков? 16 раз по 5 есть 80, и четвертак за артишоки, огурцы не в счет, стало быть, 80 и 25 – доллар и 5 центов. Возьмите немного петрушки, это даром.

– Нет, это пять долларов твоей матери, – сказала Винни Нильсу, – дай мистеру Претти доллар и поищи пятачок, ангел. – Она пошла в дом, ее пухлые коричневые руки походили на жаркое с гарниром из артишоков, огурцов, петрушки. Нильс сбегал на кухню и принес холодную бутылку имбирного пива.

– А это вам, мистер Претти, – добавка!

– Ну спасибо, Нильс. – Откупорив бутылку перочинным ножом, мистер Претти втиснулся в кабину грузовика. – Верну бутылку на обратном пути, – крикнул он, ухмылка во все красное лицо, стоп-сигналы вспыхнули на прощанье, грузовик зарычал, дернулся, раскачиваясь из стороны в сторону, пока он подкачивал ручной насос и уговаривал машину ехать, хлопал тент, чашки весов бренчали, вертелись как бешеные на заднем бампере красные керосиновые фонари, которые заменяли ему габаритные огни.

Нильс перевернул несколько бутылок – они закипели и готовы были взорваться на солнце. Сорвал бесцельно несколько одуванчиков в траве, сдул их легкие пушистые головки. Взял палку и попробовал посбивать каштаны. Проткнул пальцем дыру в мишени, нарисованной отцом. Забросил палку так далеко, как смог. Стало скучно. Посмотрел по сторонам в поисках занятия.

Уф, жарко. Добежал до насоса, нажал рукоятку, попил. Сплюнув, почувствовав медный привкус на губах, повесил кружку на место. Затем заполнил бассейн под трубой, заткнув рукой сток, и смотрел, как в воде возникает лицо – не совсем его, но похожее.

– Нильс!

Ада звала его из-за сетчатой двери. Она указывала на велик – все еще на дороге.

– Ладно!

Он откатил его под дерево и прислонил седлом к стволу. Холландов «Красный Гонщик» – красный, черный, хромированный, с подножкой и щитком над звездочкой, с багажником сзади, и вместо звонка – клаксон. Он нажал на грушу: «Харр-ду-гарр!»

Где он шатается, этот Холланд? И куда, кстати, подевались все? Хоть кто-нибудь! Торри не было в беседке, как сказала мама, слышно было, как она смеется на той стороне улицы с миссис Иоахим. Мистер Анжелини? Косилка брошена посреди газона, но работника и след простыл. Тяжелый воздух насыщен густым запахом скошенной травы. Песня кузнечиков доносится со стороны вязов. Винни опять включила радио. Слышен свист мистера Крофута.

Июль – это страдание. Уже больше недели прошло. Даже приятно поскучать. Если не поехал на море или в лагерь, значит, скуки не избежать. Холланд не захотел ехать в лагерь, а после того как умер папа, а мама стала такой, как сейчас, кто повезет Нильса на море? Остается страдать. Мало жары, так еще и влажность дикая. Есть только одно место, где можно обрести прохладу, – река...

Сразу за ледником, там, где ветви сикомора протянулись над водой, была чистая глубокая заводь, для купанья лучше не придумаешь. На вершине дерева прибита маленькая дощатая площадка вроде вышки для прыжков; к ней они привязали веревку, по которой можно было забраться наверх.

Кончики пальцев выступают за края мокрых досок, солнце обжигает обнаженное тело, Нильс стоял неподвижно несколько мгновений, потом нырнул. Вода приятно охлаждала тело, пока он опускался ко дну. Он остановился под водой и открыл глаза. Стайка серебристых гольянов бросилась прочь, стебли водяных растений плясали, галька блестела белыми пятнами. Выпуская воздух из легких, он постепенно опускался на дно. Потом согнул колени, оттолкнулся и с шумом пронзил поверхность, наполовину выскочив из воды.

Вот ноги его коснулись дна, и он встал, руки в боки, глядя на берег.

Кто-то шевелился за кустами.

Он насвистел несколько тактов мелодии:

Скажи, где Вавилон стоит?..

И улыбнулся, когда из-за кустов прозвучал ответ:

Дойду, пока свеча горит?

Дойдешь – шагай смелей...

Холланд обошел заросли и стоял у края воды, на лице широкая улыбка.

– Привет!

– Привет!

– Где ты был?

– Нигде.

– Ходил на товарную станцию?

– Не-а.

– Ходил на Узловую улицу?

– Не-а.

– Пеккард-Лэйн?

Холланд покачал головой, и Нильс понял без слов. Понял, где тот был на самом деле: Вавилон, конечная остановка. «Лезь в воду!» – крикнул он Холланду, стоя на отмели. Холланд сбросил одежду и мгновение спустя скакал к нему по воде. Нильс отошел в сторону с его пути, нырнул, вынырнул, брызги полетели с мокрых волос на плечи. Он быстро окунулся и поплыл к песчаной отмели, возвышавшейся над водой. Холланд устремился следом и шлепнулся на песок рядом с ним. Тяжело дыша, Нильс подставил всего себя солнечному теплу, холодная гладкость камней под кожей спины, легкие танцующие мушки перед глазами.

– Жарко, – услышал он шепот Холланда. В чем же дело, что так беспокоит Холланда всю последнюю неделю или даже больше? Что это? Скажи. Расскажи мне! Нет, ты не хочешь – ты никогда ничего не хочешь, не можешь, не делаешь. Это нечестно. Мы вышли из одного чрева, девять месяцев плавали мы бок о бок. Мы должны очень хорошо знать один другого. Я ведь делюсь своими тайнами, секретами – всеми до единого. Неужели так бывает со всеми близнецами? Близнецы, Кастор и Поллукс. Я уже открыл тебе все мои тайны – все, поверь мне. А ты прячешь свои, утаиваешь их. Мелочный, коварный, таинственный Холланд – полдня злой, полдня безразличный. Близнецы должны стараться быть заодно, не так ли? Не так ли?

Он почувствовал приближение: то же старое, грустное чувство, которое предвещало – что? Он не мог сказать. Дрожь прошла по всему телу, задрожали руки и ноги, неясная тоска охватила его, и снова Тенистые Холмы занимали его мысли.

Он пытался представить их. Напрасно. Мозг искал на ощупь: что это было? Что-то забытое им? Или то, чего не знал никогда? Был ли это вкус? запах? место? Вавилон – конечная остановка? Что было в конце линии?

Прикрыв глаза ладонью, он сполз с песка в воду и покачивался на волнах, пока перед мысленным взором не возник образ: тело, лежащее в гробу посреди гостиной, нижняя крышка закрыта, верхняя откинута на шарнирах. Он плеснулся в воде.

– На что, по-твоему, это похоже – быть мертвым?

– Черт! Если ты мертвый – ты мертвый. Это просто ничто. Тебя кладут в ящик, раскрашивают лицо, будто ты живой, но только уснул. Затем роют яму, опускают тебя в нее – и все.

– Но если ты умер, ты же должен отправиться в какое-то место – на небо или в ад, но куда-нибудь!

Холланд захохотал:

– Кто теперь верит в эту чепуху? Это просто взрослые болтают в воскресной школе.

– Но должен же ты куда-то деться, разве нет? – продолжал размышлять Нильс. Он лежал в воде на спине, глядя в небо: облака были тоньше, чем кружево, как сборки на нижней юбке под широким голубым платьем.

– Какую последнюю вещь ты хотел бы увидеть, прежде чем умереть?

– Хм?

– Последняя вещь. Если бы тебе предложили что-нибудь одно, что ты мог бы увидеть перед смертью, что бы ты выбрал? Например – закат? Человека? Океан? Что?

Холланд засмеялся:

– Послушай, если бы я умирал, я был бы слишком занят, чтобы смотреть на закаты. И ты тоже.

Встав на ноги, Нильс повернулся и посмотрел за реку, где несколько коров паслись в лугах ниже Авалонского хребта.

– Я хотел бы увидеть Ее, – сказал он.

– Корову? – поддел его Холланд.

Нильс покачал головой и улыбнулся. Нет, он имел в виду Ангела Светлого Дня, пояснил он серьезно. Ангела – вот кого он хотел бы увидеть напоследок. Он вызвал ее образ: волосы рассыпались по плечам, сияющие белые крылья легко машут, и ее улыбка, когда она протягивает ему лилию... унося его в Рай.

– Откуда ты знаешь, что она не утащит тебя в ад?

– Ангелы не бывают в аду. Только дурные люди.

– Сатана тоже был ангелом, и он попал в ад.

– Люцифер? Он попал в ад потому, что был зол. Ты ведь знаешь, что это такое, правда? – спросил он мягко.

– Что? Зло? Зло – это плохо, вот и все.

– И злой человек – это тот, кто делает дурные вещи?

– Я так считаю. Я никогда не перестаю думать об этом... – Неожиданно Холланд переключился на другой предмет. – Я все думаю о нашем представлении.

– А что с ним? – Нильс поплыл обратно к отмели.

– Если мы собираемся показать фокус, нам нужен свет внизу, в яблочном подвале. Эти камыши теперь слишком сухие, чтобы можно было пользоваться спичками. Нам нужен фонарь, повесим его где-нибудь, фонарь даст достаточно света.

– Где мы возьмем фонарь?

Холланд подумал немного, но не ответил. Потом сказал:

– Ты что-нибудь придумал с фокусом?

– Да.

– И?

Нильс знал, чего он ждет.

– Ну... – начал он неуверенно.

– Ничего не получается, так?

– Получается. Единственная проблема – изготовить сундук...

Холланд кудахтнул.

– Нильс Александер, ты забыл кое-что.

Разве? Что? Он был уверен, что обдумал трюк со всех сторон. Он не мог представить...

– Ты забыл. Как можем мы оба залезть в сундук?

Ох. Тупой, глупый Нильс. Да, он не планировал на двоих.

Он был слишком самонадеян, естественно, воображая себя единственным исполнителем трюка, поскольку Чэн Ю делал его один. Но нет, Холланд имел в виду еще кое-что, он снова качал головой.

– Ты забыл еще кое-что – фокус все равно не получится.

– Не получится? Почему не получится?

– Из-за Двери Рабов. Вспомнил? Нет? Пошли. Одевайся, я покажу тебе.

* * *

Ее называли Дверью Рабов, потому что много лет назад, перед Гражданской войной, когда Коннектикут первым включился в движение аболиционистов, прадедушка Перри провел беглых рабов через нее: мужчин, и женщин, и детей, он прятал их, пока они не отправились тайными тропами в Канаду. Холланд прислонился к стене и спросил:

– Вот теперь. Посмотри на меня, Нильс Александер. Что еще ты забыл?

Нильс не знал.

– Подумай. Предположим, мы построили сундук над люком, допустим, мы спустились вниз, в яблочный погреб. Все абсолютно замечательно до этого момента. Что потом?

– Потом мы прыгаем на матрасы, меняем костюм, выходим за дверь, бежим наверх и появляемся перед публикой.

– Что мы делаем? – Холланд хотел заставить его думать.

– Мы... выбегаем... из... – Он замер на полуслове. Вот он, прямо перед глазами. Смотрит на него. Замок. По приказу дяди Джорджа. Навесной замок и цепь сделали Дверь Рабов бесполезной. И ключ в кармане у дяди Джорджа. А без него другого пути из погреба нет.

Холланд расцвел улыбкой торжества:

– Теперь все, пошли наверх, – и побежал вверх по ступенькам. Он поднял крышку люка и посмотрел вниз, в погреб. – Слушай, я могу сделать это, – сказал он живо. – Я знаю, как сделать, чтобы все получилось. Предоставь это мне.

Нильс смотрел вниз. Все в снегу. Снег в июле. Снежное Королевство Акалука. Накрошенный камыш лежал повсюду, собравшись в углах, образуя ровный ковер под ногами, хлопья взлетали, падали, медленно кружась, влекомые воздушными течениями. Казалось – настоящая снежная метель валит снег в погреб через открытый люк.

– Как? Как ты сделаешь, чтобы у нас получилось? – спросил он обеспокоенно. – Холланд?

– Хм-м?

– Это не слишком смешно, а?

– Что – снег? Да, пожалуй, так. Я говорил тебе – надо убрать все это отсюда. Я знаю, где мы возьмем фонарь. Все, что нужно, – китайские усы, молоток и увидеть, как устроен сундук.

– Где мы возьмем фонарь?

– Ну, – сказал Холланд, подняв глаза к небу, – жди и смотри.

Да, конечно, решил Нильс, не желая отказываться от мысли о представлении, да, ему остается ждать и смотреть...

7

Июль в Коннектикуте. Весь Пиквот Лэндинг оцепенел в послеобеденной дремоте. А тут шум, гам, тарарам, какой только мальчишка может устроить в этот час, когда люди стараются переждать жару. Это «Красный Гонщик» – черный, хромированный, красный, подставка, закрытая передача, клаксон – Харр-дуу-гарр! – свист шинами вдоль Вэлли-Хилл Роуд. Вперед, на угол Фиски-стрит. Тут миссис Джевет уединилась под своими буками – гамак, газета... Остроумная идея: забраться в дом, воспользоваться красками и кистями, оставленными маляром, и написать что-нибудь на свежевыкрашенной стене, что-нибудь мерзкое, что-нибудь грязное; что-нибудь смешное.

Пока, миссис Джевет!

Харр-дуу-гарр!

Дальше на север, к Паккард-Лэйн; случайно наткнулся на грузовичок мистера Претти, приткнувшийся возле «Аптеки Пилигримов», пока П.К. пьет минеральную воду. «Красный Гонщик» ненадолго останавливается – и снова в путь. П.К., можете проститься со своим фонарем. Ха-ха.

Харр-дуу-гарр!

К востоку по Паккард-Лэйн, к надземке Томаса Хукера, затем на юг, шины свистят, спицы позванивают. Вот едет профессор Лапинус в своем драндулете – «Bonjour, Professeur! Au'voir, Профессор Водяной Крыс Лапинус». У Соборной улицы на восток, через железнодорожные пути, задержаться, чтобы швырнуть камень в окно пакгауза, пока служащий вышел на грузовую платформу. Крахх!

«Эй ты, чертов пацан!..»

Харр-дуу-гарр!

Заглянуть за церковь Конгрегации, где пономарь подстригает кусты на кладбище. Мистер Свейт поднимает соломенную шляпу и вытирает пот. Он моргает, не может поверить своим глазам.

– Эй ты! Ради Бога, малыш, не по могилам! Святый Боже! Эй-эй, ты, вернись, ты, маленький святотатец... – Его преследуют, надо удирать; бросает случайный взгляд на цветы на могиле, не может поверить собственным глазам.

Харр-дуу-гарр!

По дорожке, за чугунную ограду кладбища, мимо церкви, кусты впереди, и тут как раз останавливается трамвай до Центра, высаживает пассажиров. Берегись!

– Святой Петр! Ты что, весь мир купил, мальчишка! Смотри, что ты наделал с моими чулками!

– Пошла ты на... Кривоногая, смотри куда прешь! Харр-дуу-гарр!

* * *

Вопреки изобилию плакатиков, предлагавших свободно выбирать товары, будь то духовые ружья, подержанные комиксы, разложенные по пакетикам пуговицы и прочая мелочь, хозяйка лавки сувениров и галантереи мисс Джослин-Мария зорко озирала свои владения взглядом Аргуса. Со своей высокой табуретки возле кассы она могла бдить за каждым покупателем, не отрываясь от приходно-расходных дел и успевая стереть капли пота, прежде чем они капнут на прилавок.

Но в этот день ей было некогда промокнуть лоб, такая толкучка, несмотря на жару и влажность, покупатели входят и выходят, каждый за своим, моргнуть не успеешь – где уж тут найти время припудрить нос. Несколько человек еще разглядывали товары на задних полках, когда звон колокольчика возвестил явление нового клиента. Взбив кудряшки, мисс Джослин-Мария состроила милую гримаску, специально предназначенную для покупателей.

– Добрый день, Роза. О, Господи, какая милая блузка. – Лицо у миссис Джослин-Марии было круглое и плоское, как тарелка, и при этом казалось, что за щеками у нее кармашки, как у бурундука, чтобы прятать туда что-нибудь про запас.

– Святой Петр! – восклицала покупательница, прыгая на высоких каблуках и тыча пальцем в спущенную петлю на чулке. – Ну и дети пошли!

– Что-нибудь стряслось?

Роза Халлиган ткнула пальцем через плечо.

– Представляете, схожу я, значит, себе с трамвая, и вдруг какой-то пацан чуть не сшиб меня своим великом. Смотрите, что он сделал с моими чулками. Ну, я, конечно, говорю ему, смотри, куда едешь, а он говорит мне, ох, что он мне сказал...

– Что он сказал?

Однако Роза не удосужилась просветить мисс Джослин-Марию насчет остального, опасаясь, что ее хватит удар.

– У вас есть «Бель Шармер»?

– Трикотаж, вторая секция, посмотрите сами, милочка. – Стараясь не делать лишних движений, мисс Джослин-Мария указала на чулочное отделение.

– "Сахара" есть?

– Посмотрите, милочка, только не переворачивайте все вверх тормашками! – сказала она жалобно, увидев, что Роза начала обыск.

– Честное слово, милая, это все равно что иголку искать в стоге сена. Должна же у вас быть «Сахара».

– Возьмите «Песок», это практически одно и то же – «Песок», «Сахара», – посоветовала другая покупательница с внушающим доверие видом.

– Ладно, вот эти подойдут. Я тороплюсь. – Она облокотилась о прилавок и уткнулась носом в бумажник, разыскивая деньги, – при этом мисс Джослин-Мария отметила, что корни волос покупательницы выдают их природный цвет.

– У меня есть замечательное средство, – сказала она, сдавая сдачу. – Елена Рубинштейн выпустила новую краску для волос – специально для блондинок. Вам надо бы попробовать. Слушайте, милочка, хотите вы узнать кое-что, отчего кровь застынет у вас в жилах?

– Конечно. – Роза достала из сумки жвачку.

– О, Винни! – воззвала мисс Джослин-Мария. В дальнем углу лавки Винни выбирала материю на фартук, она тут же подошла к прилавку. – Винни, это Роза, Роза Халлиган. Расскажи ей то же, что ты мне рассказывала, – ты понимаешь – о соседке...

Без лишних предисловий Винни повторила все, о чем уже знала мисс Джослин-Мария, – о том, как сегодня утром мистер Претти, зеленщик, заметил запах возле дома миссис Роу, как позднее, закончив объезд, он вернулся и попробовал заглянуть в заднее окно, затем в переднее, затем в боковое, где была щель между гардинами... как он бегом перебежал дорогу и позвонил по телефону, как Винни и Ада вернулись вместе с ним, и...

– ... и там она и была, – вмешалась мисс Джослин-Мария в этот ответственный момент, – в гостиной. Ужасная смерть.

Роза повернулась к первой рассказчице.

– Что же вы увидели?

– Она сидела прямо в качалке...

– Ее любимой, – вставила мисс Джослин-Мария. – У нее был сердечный приступ.

– Мертва – мертвее не бывает. Больше недели прошло.

– Неделя, – повторила Роза, жуя. – И потом?

– Ну...

– Лицо все синее, рот широко раскрыт, тело твердое, как ириска, – сказала мисс Джослин-Мария, не давая Винни закончить картину. – И запах. Умереть можно от этого запаха – ну, вы знаете, о чем я говорю.

Винни согласилась. Она и Ада открыли окна, пока ждали констебля, который накрыл тело простыней и позвонил мистеру Фоли.

– И пока она там сидела, – добавила мисс Джослин-Мария, – пауки опутали ей все колени паутиной.

– Пауки! – воскликнула Роза.

– Пауки, – подтвердила Винни.

– Пауки, – эхом повторила мисс Джослин-Мария, ее круглые щеки дрожали от возмущения.

– О-о, у меня мурашки по коже бегают, – сказала Роза, растирая гусиную кожу на руках.

– Это так дико, дико слышать об этом, – сказала мисс Джослин-Мария. – Теперь, пожалуйста, поговорим о чем-нибудь приятном. Винни, что ты хочешь сшить из этого куска хлопка? – она измерила материю. – Два с половиной фута, дорогуша, боюсь, на платье не хватит. Передник? О, для этого достаточно... Пока, Роза!

Затаив дыхание, Роза, которая засекла Эстер из «Maison de Beaute», выскочила за дверь, чтобы поделиться с той ошеломляющей новостью, мисс Джослин-Мария заворачивала отрез для Винни, а в это время сзади, в углу возле журнальных полок, возникло детское лицо: серые глаза сверкают из-под насупленных бровей, украденные китайские усы оттопыривают карман, затаился в углу тихо, как мышка.

* * *

Она исчезла.

Обнаружив, что вместо «Нагорной Проповеди» появилось «Брачное торжество в Кане», Нильс повернул свиток на доске Чаутаука и пошарил внутри. Жестянка «Принц Альберт» исчезла! Он искал везде: в одежде, за одеждой, под одеждой. Потом перетряс обе постели, выдвинул все ящики, посмотрел на полках за книгами. Под кроватями не было ничего, кроме пыли. В комодах – ничего. Ну-ка – держи это – вытащи это из секретного отделения Холланда – погоди минутку! Очки – с толстыми линзами, в железной оправе, – очки Рассела – пропавшие очки!

Он отошел к окну вдохнуть свежего воздуха. Странные вещи творятся в доме. Ада, ходившая мыть в соседнем доме после ужасного открытия мистера Претти, вернулась оттуда очень взволнованная, – гораздо больше, чем когда узнала о смерти миссис Роу. Что же случилось, что вывело Аду из равновесия? Почему она обшаривала кухню взглядом, кусая губы от волнения, будто пытаясь сложить воедино кусочки головоломки?

Это было очень странно.

А потом, когда Ада зачем-то снова пошла в дом миссис Роу, Винни, собираясь к сестре, подбросила свою бомбу. Мама, сказала она, что-то такое говорила, будто собирается зайти в комнату мальчиков, посмотреть на нее. Гадство! Нильс помчался, взбежал по задней лестнице и...

Она исчезла!

Напуганный, он смотрел на амбар, на луга, давая глазам привыкнуть к темноте. Воздух был теплый, Нильс чувствовал озноб, на лбу и затылке выступила испарина. Снаружи ни ветерка. Клубы тумана лежат за рекой. Лунная дорожка дрожит на воде. Прислоненный к каштану, блестит в лунном свете велосипед Холланда. За дорогой Фарниф и Тор протягивают к нему руки. Никакого движения, кроме...

Нильс лег грудью на подоконник, тараща глаза в темноту. Уловил легкое движение: там, под деревьями, чья-то фигура двигалась возле колодца... похоже было на то, что этот Кто-то сжимает кулаки, бьет ими по бетонной плите.

Он вдруг сразу догадался, где его табачная жестянка.

* * *

– Мама!

Она была почти без сознания, волосы упали на глаза, она смотрела на него через плечо, как на постороннего, пальцы безумно скребли поверхность бетона.

– Мама! – Испуганный, он бросился к ней. Схватил ее за руки, заставил встать. Она захныкала, и он увидел кровь на пальцах – она поранила их. Вырвав руку, она упала на колени и стала шарить в клевере у колодца.

– Мама, пойдем отсюда, – умолял он, и она, как ребенок, позволила ему вывести ее на дорогу. – Что с тобой, мама?

Она качала головой, мычала, как немая, вцепившись одной рукой в полу халата, подол шелестел по траве, когда он тащил ее через газон к наружной лестнице. Она прижала свободную руку к губам, будто хотела удержать невысказанные слова. Ее шатало, казалось, она была близка к обмороку. Поддерживая ее, он уловил знакомый запах. Она прислонилась спиной к нижнему столбу лестницы, тело ее дрожало, она не могла стоять на ногах без опоры.

– Пожалуйста, мама! – Он ждал ее, звал подняться наверх; рука ее мелькнула возле его лица, и он увидел, что она сломала ноготь возле самого основания. Наконец она стала подниматься, подметая подолом ступеньку за ступенькой, пальцы оставляли кровавые следы на перилах.

Когда они дошли до верхней площадки, она зашаталась и прислонилась к столбу, пока он открывал дверь.

– Нильс. – Звуки хрипели в ее горле, взгляд был как у дикого зверя, попавшего в капкан, которому стальные челюсти впились в самое болезненное место. – Нильс. – Она замолчала, бесконечно длинная пауза тянулась и тянулась, будто последнее слово было дверью, навсегда замкнувшей доступ в ее внутреннее пространство, в одиночную камеру ее мозга. Погруженная в немоту, она вынула руку из-за полы халата и разжала кулак: на ладони лежало золотое кольцо, перстень для Перри.

– О, – мягко сказал он, потянувшись за ним. – Ты нашла табачную жестянку. Я догадался, что это ты. – Легкое движение: она держала жестянку в другой руке. С трудом выговаривая слова, она заговорила.

– Нильс, откуда у тебя это кольцо?

– Это папино.

– Я знаю. И папа отдал его Холланду. Откуда оно у тебя?

– А где сверток, который лежал вместе с ним, мама?

Вещь... она развернула ее, она видела ее... Холланд...

Она легко и быстро вздохнула, так, будто более глубокий вдох повредил бы что-то у нее внутри, в самых деликатных недрах ее жизненного устройства. Покачала головой, с трудом выдавливая слова.

– Скажи мне, Нильс, – откуда у тебя это кольцо.

Его молчание сильнее возбуждает ее. Она крепче цепляется за столб, кровь обильно сочится из-под сорванных ногтей, суставы в лунном свете кажутся сделанными из слоновой кости.

– Откуда? Откуда оно у тебя? – Она изо всех сил старается понять: судорожные движения тела, широко раскрытые глаза выдают ее старания как-то осознать факты, которые никак не укладываются у нее в голове.

Против собственной воли он произносит:

– Холланд мне его дал.

Слова, кажется, бьют ее в лицо, каждое слово – отдельный удар. Она отворачивается.

Он пытается убедить ее:

– Он сам дал, мама, честно. Я не стащил его.

– Но ведь было решено... Холланд... Оно оставлено Холланду. Ада сказала, что это решено.

– Да, я знаю. Но потом в конце концов он сказал, что хочет отдать его мне. Он позволил мне взять его – честно, позволил. – Как же ему заставить ее поверить!

– Когда? Когда Холланд отдал его тебе?

– В марте. Он дал мне его в марте.

– Март. – Она молча шевелит губами, повторяя про себя это слово, изучая его, пробуя на вкус, пытаясь найти в этом рациональное зерно, но это лишь сводит ее с ума. – А когда – в марте?

– После нашего дня рождения.

– После дня рождения. Сколько дней спустя?

– Два дня.

Лицо ее выражает ужас – ужас, который до сих пор таился в задних коридорах ее разума.

– Где, Нильс? Ради всего святого, скажи, – настаивает она, – где был Холланд, когда он дал тебе перстень?

– Здесь.

– В доме?

– Да. Внизу. – Он надевает перстень. Золото холодное как лед. Палец жарко пульсирует. Затем он спрашивает, где сверток, сверток из голубой папиросной бумаги. Она смотрит без всякого выражения. Он ждет ответа, затаив дыхание. Проходит минута. Она шевелит губами, тихо хнычет, но не произносит ни слова. Лестница уходит вниз, в пустоту.

Хватит.

– Где он, мама? – повторяет он мягко.

Ее рука вцепляется в горло, будто только так она может заставить себя говорить.

– Это тоже он тебе дал?

– Да, – тупо произносит он. Как он может объяснить ей, объяснить так, чтобы ее удовлетворило, откуда взялся этот зловещий кусочек плоти. – Где он, мама?

Она откидывает крышку табачной жестянки и кладет Вещь на ладонь, папиросная бумага светится в лунном свете, голубая лунная роза. Потом горестный вздох, сверток падает, падает жестянка, руки ее движутся в стороны, бледные крылья машут, как у птицы. Он делает шаг вперед, чтобы поймать, удержать эти крылья. Они сталкиваются, ее тело выпрямляется, отталкивая его, подвешенное, как марионетка в кладовой, раскачивающееся на нитях. Подол халата описывает красивую кривую вокруг ее ног, в то время как она поворачивается, бледно-сиреневый водоворот, она будто разом съеживается, будто нити, управляющие ее движениями, неожиданно ослабевают, дозволяя ей делать лишь маленькие смешные шажки взад-вперед по площадке, точно танцуя, вперед, назад к белому столбу, затем в сторону, прочь от него. «О!» – шепчет она отрывисто, удивленно, словно даже приветствуя собственное падение. И, стоя там, окаменевший, руки вытянуты, сопровождая ее падение, покуда темнота не поглотила ее бледное лицо и она не улеглась в виде спутанного клубка под лестницей, он чувствует, что каким-то образом именно так, в падении, она получила наконец ответы на все свои вопросы.