Текст книги "Другой"

Автор книги: Томас Трайон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Что он сделал? – спросил Райдер.

– Он смеялся. И Ада зашикала на него. И еще она сказала ему одну вещь. Она сказала: «Теперь ты понимаешь, что такое по-настоящему чувствовать?» Цыгане, да и только, честное слово! Но Нильс – это что-то особенное. Просто сверхъестественно, как он всегда все предсказывает.

– Он не предсказывал, что мы разбогатеем?

– Нет, но он сказал, что северный луг опять засеют луком, и в будущем году так и будет, – а он говорил об этом тогда, когда ты еще собирался стать адвокатом.

– Жаль, что он не мог предупредить Вининга или...

– Ш-шш... Не при ребенке. – Они прижались тесней друг к другу, и, обнимаясь, шептались, и смеялись чему-то, и мечтали вслух. Торри не сводила глаз с красивой юбки куклы-лампы, подарка Нильса. Ребенок обязательно будет красивым, и это будет девочка, как он предсказал. Они должны подобрать самое лучшее имя для лучшего из детей. Это будет Благословенный ребенок, потому что он был зачат в ночь после Дня Благодарения; горе, вызванное смертью отца, еще не ослабло, они хотели обождать, но Торри решила, что утраченная жизнь должна быть возмещена. Скоро, когда наступит август, она должна родить. Она надеялась, что это будет мальчик – второй Вининг займет место ее отца, – но Нильс утверждал, что родится девочка.

Чуть позже, когда Райдер выключил лампу, шепот сменился ровным дыханием спящих.

– Черт, – ругался Холланд, поворачивая стекло фонаря, чтобы увеличить пятно света на стене. Следом за ним Нильс пересек комнату. Когда они вышли за дверь, Холланд прошипел злобно: – Вот они чем занимались!

Он качнул люльку, заставив ее бессмысленно раскачиваться.

– Кто?

– Торри. Райдер. Делали ребенка. Вместе делали. В ночь после Дня Благодарения. Я видел их.

– Видел их? – Нильс был поражен. – Ты подсматривал?

– Они были в кровати. При свете. Он лег на нее. И двигался. – Слова застревали у него в горле, он проталкивал их наружу, описывая то, что видел через щель в стене. – Прямо при свете. Чертов гермафродит. Вот что они были – гермафродит. Полумужчина, полуженщина.

– Но ведь это и есть брак.

– Но только зря они думают, что у них будет такой миленький ребенок. И ты тоже зря думаешь. Он будет уродливый, белый, с выпученными глазами и огромной башкой. Как младенец в бутылке! – Придя в дикий восторг, Холланд дал люльке еще один толчок, заставив ее качаться сильнее, и голос его был похож на придушенный крик, когда он швырнул в сторону фонарик и выбежал из комнаты.

Мгновением позже Нильс подошел и поднял фонарик. Яркий лунный свет упал на подоконник, где лежал король Копетуа, убитый воин. В небе блестели, будто снег, острые кристаллы звезд, превращая летнюю ночь в зимний пейзаж.

Потом, глядя из окна, Нильс увидел странное зрелище. Сетчатая дверь на верхней площадке наружной лестницы тихо приоткрылась, показалась фигура: мама. Постояв на площадке, она торопливо сбежала вниз, белая рука чуть касалась перил, покрытые лаком ногти блестели в лунном свете. Молча она скользнула через газон, ее сиреневый халат мерцал на фоне темной травы, будто призрак, пересекла она посыпанную гравием дорожку и мимо елей подошла к колодцу, где стояла долго-долго, руки безвольно опущены, клевер темнел вокруг ее ног. И долго она смотрела на тяжелую печать, замкнувшую уста колодца, и Нильсу казалось, будто она ждет, что колодец заговорит с нею.

3

Однажды утром, несколько недель спустя, Нильс сидел на кухне, чувствуя себя в полной безопасности, всецело поручив себя тетушке Жози, колдовавшей над его лицом. Густо напудренное, так что черты практически не различимы, с пятнами румян на щеках, подведенными карандашом глазами и бровями, подкрашенным ртом и с замечательными нарисованными усиками, лицо его выглядело именно так, как он и хотел, – ужасное, зловещее и в то же время привлекательное.

– Годится! – сказал Нильс, поглядевшись в зеркало в комнатке Винни. – Это действительно здорово. – Встал в дверном проеме. Он был в цилиндре и в плаще с красным подбоем и, скрестив ноги, игриво опирался на тросточку. – Мне нужны длинные брюки, – сказал он, критически разглядывая свои шорты. – И крахмальная рубашка.

– Может, еще и бабочку? Ты и так хорош, сердечко мое. Только многовато румян вот тут. – Тетя Жози поплевала на платок и потерла ему щеку. – Отлично, Профессор, я думаю, ты пройдешь на ура. – Она посмотрела на него со свойственным ей выражением постоянного удивления. – Хочешь, я пойду и объявлю твой номер, Профессор?

– Ладно, – сказал он, довольный, – ты иди впереди. Я приду следом. Мне надо еще кое-что сделать. – Он побежал наверх по задней лестнице.

– Будь добр, задержись там и покажись Сане! – крикнула она вслед.

Сетчатая дверь жалобно взвизгнула, когда она прошла коридором, чтобы присоединиться к остальным, сидевшим в беседке. Построенная дедушкой Перри для жены собственными руками беседка стояла в дальнем конце газона, ближе к пустующему северному крылу дома, прохладный оазис с белыми столбиками и шпалерами, мох между плитами пола и сень виноградных лоз. Был уже конец июля, тетушки приехали, и сегодня все собрались в беседке, в плетеных креслах вокруг стола: тетя Фаня и Торри, миссис Джевет, отдыхавшая после часа занятий с Нильсом по арифметике, и Ада за мольбертом, срисовывавшая дедушкины розы.

Миссис Джевет расстегнула воротник вязаного платья, слишком теплого для такой жары, и обмахивала себе грудь.

– Ну, – продолжала она, в то время как появилась тетя Жози, – не имеет значения, что говорят люди, неосторожность – мать несчастных случаев.

– Не говорите мне о материнстве и младенчестве! – захохотала тетя Жози, топая по плитам беседки, как слон.

Тетя Фаня вылавливала из бокала ягоды, они пили пунш, сваренный Винни, чтобы разогнать полуденный зной.

– Опля! – воскликнула тетя Жози, усаживаясь. Тетушка Жо была себе на уме. Все в этом мире было для нее поводом для смеха, будь то Мужчина или Животное, Война или Мир, Любовь или Ненависть. Особенно Любовь. Собственное детство она воспринимала как шутку судьбы, хитрую уловку Природы, что же еще ей оставалось делать, как не смеяться? Актриса на вторые роли, она годами разъезжала с водевилями по всей стране, но с появлением звукового кино ей пришлось искать другой заработок, и она стала ассистенткой фоторепортера в Нью-Йорке, где они с сестрой снимали квартирку на Морнингсайд-Хайдс.

Как нарочно, сестры ни в чем не походили друг на дружку и еще меньше на Аду. Если Жози можно было уподобить любимому креслу – удобному, глубокому, хотя и слегка потертому, то Фанни больше походила на стул в аудитории: простой, жесткий, прямой. Веселая и пухлая Жози – и костлявая непреклонная Фанни.

– Именно, – сказала Фанни, отвечая миссис Джевет, – я утверждаю, что мистер Анжелини был неосторожен, оставив вилы поблизости.

Застыв над коробочкой с красками, Ада сочувственно покачала головой:

– Он похож на привидение, бедняга. Мне так жалко его. Ужасно видеть, как он обвиняет себя и страдает.

– Осмелюсь заметить, – добавила Фанни, – что он стал попивать потихоньку, он не так крепко стоит на ногах, как прежде! – Щелкнув зубными протезами, она закрыла рот и покачала головой в такт звукам рояля, доносившимся из открытого окна дома миссис Роу. – Там-та-та-там-та... – пропела она, разглаживая юбку на коленях.

– Как вам показалось, Жозефина, русские сильно изменились? – поинтересовалась миссис Джевет.

– Бедняжки, – отвечала Жози, – русские все такие бедные.

– Я тоже так думаю. У этих большевиков за душой ни единого су.

– Ни рубля, Эдит. – Жози провела весь февраль в Советском Союзе, сопровождала шефа, который делал фоторепортаж для «National geographic» – гидростанция на Украине. Она первый раз побывала там с тех пор, как была маленькой девочкой. – Россия теперь совсем нищая, – продолжала она, – крестьяне пользуются борщом для переливания крови. – Все засмеялись, кроме Ады, ушедшей в свою работу.

– Вы побывали в Сибири? – спросила миссис Джевет.

– Нет. Сибирь не для бедных людей, дорогуша. А я ведь настоящий пролетарий. – Она наклонилась подтянуть подвязку, поддерживающую чулок повыше ее пухлого колена. – В Сибири теперь вся аристократия.

– Хм, вот бы сослать в Сибирь Рузвельта! – Прихлебывая пунш, тетя Фаня поудобнее устроилась в кресле. – Та-та-та-там-та... Что это за музыка?

Торри закатила глаза:

– Миссис Роу и ее «Турецкий марш», вот что это такое.

– О, Бетховен, разумеется, – сказала миссис Джевет, подавшись грудью вперед.

– Думаю, что Моцарт.

– Ты хочешь сказать, что эта старушенция до сих пор способна играть на рояле? – спросила тетя Фаня. – И до сих пор подает сигнал аэропланам?

– Иногда, – ответила Торри, и тетя Фаня кудахтнула.

– Вряд ли она слышит звук мотора сквозь этот грохот.

– Я тоже так думаю. – Решив, что она достаточно услышала про современную Россию, миссис Джевет переключилась на другой предмет. – А как Валерия? Все еще в Чикаго?

Торри кивнула.

– Мы думаем, что она еще долго там пробудет. Она очень тяжело переживала несчастье.

– А Александра? – Миссис Джевет задалась целью выяснить состояние здоровья всех членов семьи. – Она по-прежнему прячется у себя в комнате? – спросила она, не видя окна комнаты Александры, заслоненного листьями винограда. – Не понимаю, как она может сидеть взаперти с... Сколько это тянется? – Она стала загибать пальцы с наманикюренными ноготками. – Март, апрель, май, июнь... – неужели уже целых пять месяцев?

– Четыре, – поправила Торри. – Ей будет легче, когда она станет бабушкой. Она уже помогает мне готовить приданое и посчитала, сколько понадобится свивальничков и пеленок для перемены.

– Если Винни позволит ей заниматься этим, – сказала тетя Жози, со смехом осушив стакан. – По-моему, Винни добавляла в пунш сливовицу. Девушка может совсем спиться, если не будет следить за собой. Вам не кажется, что из этих старых слив можно гнать уксус? Смотри, Фанюшка, она снова прилетела. – Ее сестра отмахивалась мухобойкой от осы, угрожающе жужжавшей над ее стаканом.

– И-их! – крикнула Фаня, разбив стакан и забившись в угол беседки. – Кыш! Кыш!

– Кыш, оса, – спокойно сказала Торри, махнув рукой, и подняла разбитый стакан. – Все в порядке, Фаня. Она улетела. Садись на место.

Страх тети Фани перед жалящими насекомыми объяснялся тем, что однажды ее ужалила пчела и она чуть не умерла, поскольку пчелиный яд вывел из строя все системы ее организма. Теперь, приезжая в деревню, она принимала меры предосторожности, потому что, утверждала она (типично русское суеверие, говорила Ада), «жала», как она их называла, знают, какая из жертв больше всего боится их яда. Поэтому она запасалась хлопушками и веерами. У тети Фани не было шансов на спасение.

– О, Боже, – воскликнула Жози, бросив взгляд в сторону дома, – сюда идет Винни с добавкой.

На задней наружной лестнице хлопнула сетчатая дверь, и вышла Винни с новым графином охлажденной пурпурной жидкости. Мгновение спустя дверь открылась снова, и на фоне кирпичной стены возникла фигура, закутанная в черное, с белым лицом: зловещим, мрачным, насмешливым...

– О, Боже мой! – Тетя Фаня побледнела и перекрестилась на русский манер, пролив несколько капель пунша на свое вязание. – Холланд...

– Ради всего святого, Фанюшка, – сказала Жози, – это не Холланд, это Нильс. Смотри внимательнее, сама увидишь.

Фигура приблизилась, полы плаща распахивались, вспыхивая красным подбоем, шелковый цилиндр надвинут на один глаз. Кланяясь и поднимая цилиндр, пришел Профессор Водяной Крыс.

– Точная копия, – сказала миссис Джевет, вставая из кресла. – Никогда такого не видела... Привет, таинственный незнакомец! – крикнула она.

Не отзываясь, черная фигура пересекла площадку для крокета, подошла к каштану и принялась внимательно изучать кору. Нильс думал об осени, когда ядра созреют в колючих оболочках и их можно будет сбивать палкой. Вдруг он застыл и резко обернулся – Шантеклер, старый облезлый петушок, высоко задирая ноги, приплелся под дерево в поисках червячков. Петух распушил перья, когда заметил мальчика, остановился, косясь на него бусинками глаз.

Нильс ответил на его взгляд, затем, высоко держа голову, молча развернулся – палочка выставлена, будто защищает от опасности, в то время как он по дуге огибает птицу, – и продолжил свой путь навстречу Винни, возвращавшейся из беседки на кухню с пустым графином.

Кисточка Ады застыла на полпути, она внимательно следила за Нильсом с той минуты, когда его взгляд устремился на петушка. Все та же старая история, ни один из них не изменился, ни мальчик, ни петушок. Она с тоской припомнила, как все это было, это страшное происшествие. Близнецам было тогда по десять лет, она сидела на этом самом месте в беседке, чистила бобы к обеду, Винни на кухне шелушила кукурузу, Холланд и Нильс играли у колодца. Высоко задрав голову, поклевывая время от времени, распушив перья, петушок кружил вокруг насоса.

Вдруг, не сводя глаз с петушка, Нильс стал тихо скользить следом за ним, точно повторяя клюющие движения, размахивая руками, выставив крестец, точно пышный хвост. Из горла его доносились кукареканья. Вид был комичный, что и говорить. Даже со своего места она могла видеть капельки пота над его бровями, застывшее, почти бессмысленное выражение на бледном лице, глаза стеклянные, неподвижные. «Нильс, Нильс, достаточно, детка. Не надо больше». Как раз тут выглянула из окна Винни и попросила ее принести бобы; Нильс, преследуя петушка, скрылся за амбаром.

Она промыла бобы в раковине, когда услышала крик: вместе с Винни они выскочили за дверь и нашли Холланда, он указывал на крышу каретника, где на самом гребне сидел Шантеклер, хлопая крыльями и громко кукарекая. И там же – невероятно! – стоял Нильс, осторожно балансируя, хлопая руками, хрипло кукарекая. Потрясенная, она погрозила остальным, чтобы молчали, и осторожно двинулась к каретнику.

– Нильс, хватит уже, Нильс. Больше не надо...

– Ку-ка-ре-куу!

Он не замечал ее; глаза уставились на птицу, голова судорожно дергается, он клюет, хлопает крыльями, надувается, кукарекает, не может, не хочет слезать.

– Нильс, – сказала она ласково, когда мистер Анжелини приставил лестницу и снял его, – что ты такое делал?

– Я ничего такого не делал, – отвечал он возбужденно.

– Но что тебя заставило?

Он задыхался в замешательстве, глаза блестели, когда он пытался объяснить.

– Шантеклер – я играл в Шантеклера. – Чистая роса выступила у него на лбу. – Вдруг – ты понимаешь – я почувствовал, что это такое – быть петухом. И после этого я уже не мог остановиться. Я на самом деле стал Шантеклером. Я ничего не мог поделать!

– Не мог? – Это слово испугало ее. – Ты не мог остановиться?

– Да. Я думал, что смогу перестать подражать Шантеклеру. Но я не... – Он запнулся, стряхивая возбуждение.

– Что, детка?

– Я не хотел останавливаться.

Вот так было с петушком. И если бы его не остановили...

Вздрогнув, Ада бросила кисточку из верблюжьих волос в стаканчик и быстро поднялась. Выйдя из беседки, она догнала Нильса, пересекающего лужайку.

– Детка, – позвала она мягко, погрозив пальцем петушку, который взмахнул крыльями и удрал прочь. – Нильс!

– Да?

– Пойдем. – Она взяла его за руку, и он позволил отвести себя к беседке.

– О, Нильс делает большие успехи в арифметике, – воскликнула миссис Джевет доброжелательно, так, чтобы мальчик мог слышать. А тетушка Жози сказала:

– Нильс, лапочка, мы будем устраивать представление в этом году?

– Да, – ответил он, когда Ада вернулась за свой мольберт. Он подошел и присел на ручку кресла тетушки Жози, она прижала его к себе. – Да, будем. – Он смотрел в сторону улицы, надеясь увидеть Холланда. – Мы покажем новый фокус!

– О? Тогда мне придется подготовить музыкальный номер, – сказала она, кивая так, что ее кудряшки задрожали. Смешные и жесткие, некрасивого рыжеватого цвета, она каждую ночь накручивала их на бигуди и каждое утро обнаруживала, что они торчат во все стороны, как пружинки. – Но что? – спросила она. – «Калинку»?! – Она сделала трагическое лицо и тихо напела. Тетя Фаня кудахтнула, но Нильс забраковал.

– Что-нибудь танцевальное, – сказал он.

Жози напрягла мозги, потом растопырила пальцы.

– Я знаю! Я сделаю испанский номер! С шалью, большим гребнем и кастаньетами – да? – Брови подняты, рот в виде буквы О – она ждала ответа Иильса.

– Да, – решил он.

– Si, si, senor! – Она начала взбивать волосы, потом неожиданно вскочила и, приподняв край юбки, постукивая каблуками по плитам, изобразила фанданго, распевая хриплым сопрано:

Леди Испании, вас обожаю я!

Леди Испании, живу я для вас...

Она прошлась до клумбы, повернулась, выставив кончик языка между зубами. Все быстрее и быстрее двигалась она, показывая круглые подвязки, пока без сил не повалилась на траву.

– О1е! – крикнула она, взмахнув руками, потом сказала: – Buenos dias, мистер Анжелини! – обращаясь к работнику, который шел мимо с пустой канистрой, предназначенной на свалку.

Ада помахала ему.

– Мистер Анжелини, когда освободитесь, будьте добры, принесите лестницу и уберите отсюда осиное гнездо!

Старый итальянец остановился, посмотрел в сторону беседки долгим взглядом, но и виду не подал, что слышал просьбу. Повернулся и скрылся за амбаром со своей канистрой.

Тетя Жози пнула подвернувшийся крокетный шар и, вернувшись в беседку, свалилась в кресло.

– Не думаю, что испанский номер у нас получится. – Она сбросила туфли и развалилась, поправляя кудряшки. – Может, лучше сделать живую картину. Я буду изображать Матушку Уистлер и сидеть в кресле...

Ада углубилась в работу, а другие дамы сблизили головы и устроили меж собой тесный маленький симпозиум о пользе сплетен. Нильс тоже прислушивался к обзору новостей в исполнении миссис Джевет. Бруно Гауптман, вот о ком она говорила.

Бруно – звучит как собачья кличка. Но для Бруно Гауптмана в самый раз, он ведь и был собака. Украл ребенка Линдбергов. Приставил к дому лестницу и утащил ребенка через окно. Много денег было уплачено, лишь бы Счастливчик Линди получил дитя обратно, но ребенка уже не было в живых. Бруно Гауптман отправится на электрический стул.

– И его адвокаты снова подали апелляцию – сколько денег налогоплательщиков выброшено на ветер! – Красный рот миссис Джевет растянулся на целую милю.

Динь-динь-динь...

Трамвай с парома Талькотта остановился на Церковной улице, затем прошел мимо их дома, колеса лязгали, колокольчик звенел.

Нильс посмотрел на часы и немного подвел стрелки. Издалека доносился рев аэроплана, взлетающего с аэродрома рейсом на Нью-Йорк.

Нильс спрятал часы и застегнул цепочку. Повернув голову, он смотрел вдоль улицы. Вдоль трамвайных путей шел Холланд. Значит, он опять ездил на трамвае. Он шел прогулочным шагом по лужайке, сбивал головки одуванчиков, поглядывал на самолет, который летел на малой высоте и отбрасывал гигантскую тень на Пиквот Лэндинг. Вот вой пропеллеров усилился до такой степени, что напрочь заглушил звуки пианино, доносящиеся из дома миссис Роу.

В следующее мгновение дверь распахнулась и кто-то сбежал по ступенькам заднего крыльца – это была маленькая седая дама с красной попоной, накинутой на голову.

– Э-эй! – кричала леди, моргая и глядя в небо. – Э-эй! – бежала она через двор.

Все в беседке привстали с кресел и наблюдали за ней сквозь заросли винограда. Она продолжала бегать взад-вперед, размахивая попоной в комичной надежде привлечь внимание тех, кто сидел в самолете. Стараясь не помять бегонии, обрамленные травой, она бегала кругами вокруг солнечных часов, по часовой стрелке, против часовой стрелки, попона развевалась, как плащ безумного матадора.

Когда самолет прошел прямо над головой и исчез за деревьями, она какое-то время стояла, ошеломленная, восстанавливая дыхание, потом рывком отбросила за спину легкое облако волос и, волоча за собой попону, побрела мимо клумб к дому, задержавшись на минуту, чтобы проинспектировать посадки портулака.

– Нет, только подумайте! – Миссис Джевет в изумлении покачала головой, когда старая леди свернула попону, сунула ее под мышку и вошла внутрь. Вскоре звуки пианино послышались вновь.

– Это не Падеревский, но я готова поставить двадцать против двух, что Падеревский не смог бы сыграть так, как играет она, – отметила тетя Жози.

– Что за представление, в самом деле! – воскликнула миссис Джевет. – Женщина в ее возрасте. Я думала, у нее больное сердце.

– Поразительная женщина, – отвечала тетя Жози.

Добавим пару слов об этом. Миссис Роу, которая большинству обывателей казалась крайне эксцентричной, поселилась на Вэлли-Хилл Роуд незадолго до начала века. Мистер Роу летал с Рикенбакером, а после перемирия стал одним из пионеров коммерческой авиации. Тринадцать лет назад он был послан президентом Гардингом в Южную Америку на разведку возможности трансконтинентальных рейсов. Самолет разбился в джунглях, и больше его никто не видел. Известие о его смерти чуть не убило вдову, и несколько лет она жила настоящей затворницей, но когда рядом построили аэропорт и самолеты стали летать прямо над Пиквот Лэндинг, оглушая всех ревом моторов, Алиса Роу неожиданно ожила, стала бегать со своей попоной, как будто надеялась установить связь с мертвым мужем.

– Миссис Вузис по-прежнему присматривает за ней? – спросила миссис Джевет, усаживаясь в кресло.

На самом деле речь шла о миссис Куни; Торри сказала, что видела ее в Центре несколько недель назад и у них была небольшая... ну, не стычка, нет, но похоже; крысы развелись в погребе миссис Роу, и миссис Куни утверждала, что они бегут из амбара Перри.

– Но я сказала ей, что у нас давно уже не водилось крыс. С тех пор как Ада завела кошку... – Она прервала себя на полуслове, и, пока Ада смотрела на свой рисунок, тетушка Жози быстро заговорила.

– По-моему, за все эти годы я так и не поняла, что из себя представляет эта миссис Роу. Посмотрите-ка сюда, Фаня! – Оса вернулась, и Фанни быстро схватила свою вуаль, соскочила с кресла и забилась в угол беседки. Нильс рассмеялся: тетя Фаня стала похожа на походную койку, затянутую сеткой от москитов.

– Нет, вы только посмотрите на нее, – сказала миссис Джевет. Оса забралась на кувшин. Мгновение она сидела на краю, потом свалилась в вино, мокрые крылья били по темной поверхности.

– Она опьянеет, – сказала тетя Жози, разглядывая осу, которая плавала среди кусочков апельсинов, пытаясь освободиться.

– Спасибо провидению, – успокоенно вздохнула Фанни. Она откинула вуаль, все еще мокрую от пролитого пунша, повесила ее на виноградную лозу сушиться и подошла к остальным, собравшимся за спиной Ады и наблюдавшим, как она делает глубже тон лепестков нарисованных ею роз.

– О, сестренка, – воскликнула Фаня, – какая чудесная глубина получилась в твоих лепестках. Не знаю, где это ты научилась рисовать цветы. Искусство никогда не поощрялось в нашем семействе. И ведь она ни у кого не брала уроков – за всю жизнь, – пояснила она миссис Джевет.

– Да, мне тоже кажется, что это просто замечательно. Настоящий Ла Винчи, – сказала миссис Джевет. – Я, например, не могу провести даже прямую линию. – Забытый всеми Нильс длинной ложкой вылавливал невезучую осу из кувшина. Он отлил лишнюю жидкость и дал насекомому забраться в ложку, после чего вытащил ее на солнце обсушить крылышки. – Представляете, эта бедная Алиса Роу боится крыс. Честное слово, – успокоилась она после возбуждения, вызванного темой веранды, – почему бы ей не поставить капканы?

Торри сказала, что миссис Куни говорила, что она купила пилюль, чтобы разбросать их вокруг и отравить крыс. Но к этому времени крылышки осы начали угрожающе вибрировать, она взлетела и уселась на край ложки для льда.

– Улетай на небо, там твои детки, домик сгорит, детки улетят! – слышал Нильс голос Холланда, в то время как рука его протянулась между листьев.

– Черт бы тебя побрал! – крикнул Нильс, обернувшись на испуганный крик тети Фани. Ее малиновая вуаль сохла на ветках, и в полном соответствии с ее теорией оса укусила ее прямо в шею.

– Ох! ох! ох! – кричала она, все громче и все пронзительнее, пока кто-то стряхнул осу с ее шеи, и Нильс быстро подскочил и раздавил ее ногой. Миссис Джевет прижалась задом к столику, опрокинув кувшин на плиты, где он и разбился, и фрукты лежали вперемешку с травой и стеклами, и вино темным пятном разлилось на камнях. Тетя Фаня исходила криками и стонами, и, пока миссис Джевет бесполезно пыталась усадить ее, а тетя Жози пыталась увести ее в дом, Ада велела Винни вызвать по телефону доктора; Торри, собрав Адины принадлежности, ушла следом. Нильс во время этой суматохи пытался сложить воедино осколки стакана. Потянувшись за последним фрагментом, он наткнулся на чьи-то ноги; он поднял глаза и увидел Холланда.

– Ты подонок, – сказал он. – Ты грязный, вонючий подонок! – Вот что он хотел сказать ему, но не сказал, только подумал. – О, Холланд, когда ты прекратишь это, когда ты перестанешь делать гадости!

О чем это он говорит?

– ... и я хочу, чтобы ты снял это! – приказывал Холланд.

Нильс посмотрел с невинным видом:

– Что?

Костюм, объяснил он. Нильс должен снять его. Он не может быть Профессором Водяным Крысом – им был Холланд. Это его изобретение. Единственный Оригинальный Профессор Водяной Крыс.

– Но – почему?

– Потому что я так сказал. – Очень просто – ничего, кроме простейшего утверждения. Затем, с прежней победительной улыбкой: – Потому что Профессор Водяной Крыс, благослови его Господь, отправляется делать фокус.

Фокус? Что еще за фокус он задумал?

– Ве-ли-кий фокус! Профессор Водяной Крыс покажет добрый старый фокус с цилиндром. Но для этого ему нужен цилиндр, – он отдал ему шелковый дедушкин цилиндр, – и после этого я дам великолепное представление.

– Кому?

– Кому? – Вот такая широкая ухмылка, вот такая очаровательная. – Одной милой старой даме, вот кому. Но минутку, мне надо то, что я достану из цилиндра. – И он пошел прочь, Холланд, прочь из беседки, через газон: плащ развевается, цилиндр на затылке, и смех беззаботный и радостный затих вдали у амбара.