Текст книги "Охота на Сезанна"

Автор книги: Томас Свон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Пинкстер жил недалеко от Блетчингли в графстве Суррей. В течение нескольких лет при посредстве трех жен и шести дизайнеров старое поместье претерпело полное обновление. Для размещения своей коллекции Пинкстер даже построил небольшую галерею.

У длинного «мерседеса», припаркованного рядом с домом, ждал Алан Пинкстер, явно взволнованный.

– Вы из полиции? – резко спросил он.

– Да, – так же резко ответил Оксби и показал удостоверение.

Пинкстер был воплощенной силой: жесткий рот, темные глаза устремлены прямо на собеседника. Каштановые волосы тщательно уложены, а сам он подтянут и дорого одет.

– Я хочу, чтобы выродок, который сделал это, заплатил, – злобно произнес Пинкстер.

– Сколько? – поинтересовался Оксби.

– Я серьезно. Я хочу, чтобы его наказали. Жестоко наказали, а потом упрятали надолго.

– Действительно, это довольно высокая цена, – согласился Оксби.

Пинкстер повел Оксби в галерею. Когда два года назад Алан Пинкстер официально открывал ее, он устроил большое празднество. По всем подсчетам, затея была грандиозной, с палатками, ледяными скульптурами, столами яств и дорогими винами. Репортаж о празднестве передавался по Би-би-си и Си-эн-эн. Все это было очередной попыткой Пинкстера пробиться в высший свет Лондона.

Половину первого этажа галереи занимала выставка, другая половина была отведена под реставрационную мастерскую. Автопортрет лежал на большом столе и освещался яркими лампами. Бросив взгляд на полотно, Оксби увидел, что состояние картины еще более плачевное, чем он ожидал. Лицо художника, правда, было различимо, но написано будто рукой сумасшедшего. Ухо находилось где-то в районе носа, вместо рта зияла красная дыра, глаза слились с черной бородой. Оксби почувствовал отвращение, вызванное жутким зрелищем и жестокой бессмысленностью произошедшего.

Он нарушил молчание:

– Когда вы узнали об этом?

– Это было первое, что я услышал сегодня утром.

– А поточнее?

Оксби вопросительно посмотрел на группу людей, теснившихся у двери. Здесь были все хранители галереи, вне сомнения очень компетентные. Какой-то молодой человек подал голос:

– В восемь часов. Я первый заметил. Обычно до восьми часов здесь находится мистер Боггс, но его не было весь день.

Речь шла о Кларенсе Боггсе, бывшем старшем хранителе собрания Уоллес в Лондоне, человеке надежном и честном.

– В восемь часов утра, – уточнил Оксби. – Но кислоту разбрызгали раньше.

Пинкстер нетерпеливо вмешался:

– С картиной все было в порядке вчера, а сегодня утром…

– Я бы хотел поговорить с Боггсом, – заявил Оксби.

– Я тоже, – вспылил Пинкстер. – Где, черт возьми, его носит? – Этот вопрос был адресован троим мужчинам и двум женщинам, стоявшим у двери.

Тот же молодой человек сообщил, что накануне Боггс, кажется, был расстроен каким-то телефонным звонком.

– Когда ему позвонили? – заинтересовался Оксби.

– Как раз когда уходила группа из Дании.

– И что же произошло?

– Он ушел. Надел свою старую шляпу, взял трость и ушел.

– Какую трость?

– Обычную, для прогулок. Мистер Боггс много ходит пешком. Говорит, это помогает разобраться, если возникает проблема. – Молодой человек добавил: – У его дочери в последнее время много проблем.

Оксби подошел к хранителям.

– Я бы хотел побеседовать с каждым из вас до того, как вы уйдете. Очень важно, чтобы вы сообщили мне все, что видели за последние двадцать четыре часа, и я попрошу вас не обсуждать это друг с другом и не строить никаких догадок по поводу того, что произошло вчера.

Хранители переглянулись, пожали плечами и начали молча выходить из помещения. Когда они ушли, Оксби вернулся к столу и встал напротив Пинкстера. Уничтоженный портрет лежал между ними.

– На сколько картина была застрахована? – поинтересовался Оксби.

– Не знаю. Моя коллекция оценена в какую-то астрономическую сумму, но вряд ли оправдает ее, даже на очень хорошем аукционе.

– Мне помнится, вы заплатили за пейзаж Сезанна чуть больше трех миллионов три года назад, а сейчас он стоит семь, если не восемь миллионов. – Оксби помнил все, что касалось искусства, как дирижер помнит все, что имеет отношение к музыке. Он мог соотнести полотно с покупателем, ценой, датой продажи и, наконец, с аукционным домом. – Автопортрет вы получили, кажется, в результате сделки.

– Он был одной из незаложенных вещей «Вейсманн Бразерс». Мы купили их маклерскую контору вскоре после падения цен на бирже в восемьдесят восьмом году. Дела этой фирмы пришли в упадок, а владельцы были уже старыми, за восемьдесят. Джордж умер в декабре того же года, а Луи через несколько лет разбил паралич, и с тех пор он в инвалидном кресле.

– Вы знали, что в их собственности находится автопортрет Сезанна?

– Я обязан знать такие вещи.

– Сколько вы заплатили за их компанию?

Оксби не ждал ответа, и Пинкстер не разочаровал его.

– Это была частная сделка, – сухо ответил он. – К вашему расследованию это не имеет отношения.

– Возможно – пока.

Оксби дал понять, что эта тема не исчерпана.

– Когда вы хотите допросить хранителей?

– Прямо сейчас, – сказал Оксби. – Только сначала, надеюсь, вы ответите на пару вопросов.

– Конечно.

Скрестив руки на груди, Пинкстер пристально глядел на Оксби.

– Где вы провели вчерашний день?

– В лондонском офисе. Перекусил в «Коннауте». Вернулся в Блетчингли в семь. За ужином у нас были гости.

Оксби показалось забавным, что можно заскочить пообедать в Коннаут.

– Не было каких-нибудь необычных телефонных звонков или писем?

Пинкстер подумал и покачал головой:

– Кажется, нет. Но все это отслеживает моя секретарша.

– Может быть, придется с ней поговорить.

Резко развернувшись, Пинкстер направился к дому, дав понять, что разговор окончен. Оксби пошел в галерею. Он поговорил со всеми служителями по очереди, и снова наиболее словоохотливым оказался тот же молодой человек. Он был худощавым, со светлыми волосами и нежными чертами лица. Его звали Дэвид Блейни. Как обычно, Оксби сначала просто побеседовал, а затем перешел к делу.

– Вчера у вас были какие-то особые дела? – спросил Оксби.

– Уже больше месяца мы готовим брошюру, представляющую коллекцию мистера Пинкстера и само здание. Работать в маленьком музее, имеющем проблемы большой галереи, – это что-то особенное. Вчера мы делали снимки некоторых скульптур. Здесь есть один Роден и один Генри Мур, представляете?

Оксби был впечатлен и признался в этом.

– Галерею посещала группа туристов из Дании. Вы их видели?

– Конечно. Я велел фотографу заснять их. Думал, мы сможем использовать снимки для брошюры. – Дэвид покачал головой. – Но там были практически одни женщины.

– А что, вы имеете что-то против женщин? – с ехидной улыбкой спросил Оксби.

– Ничего,– быстро ответил Дэвид.– Но я-то хотел, чтобы на фотографии были и мужчины, и женщины.

– У вас есть эти снимки?

– Через день-другой будут пробные.

– Попросите фотографа сохранить негативы. Мне нужно будет взглянуть на них.

– До него чертовски трудно дозвониться, но я постараюсь.

– Когда вы в последний раз осматривали картину?

– Два дня назад мы провозились с ней несколько часов. Сезанн часто писал, густо накладывая краску. На том портрете ее было так много, будто он пользовался мастерком… – Дэвид замолчал.

Допросив всех, Оксби вернулся в машину и, пока ждал Найджела Джоунза, записал все, что узнал за этот день, проведенный с Пинкстером и сотрудниками галереи. Вдруг раздался громкий крик, и Оксби увидел, что вдоль галереи бежит Алан Пинкстер. Его лицо пылало, а голова судорожно дергалась. Пинкстер добежал до подъездной аллеи, посыпанной гравием, и остановился в нескольких шагах от Оксби. Он шевелил губами, но не мог выдавить из себя ни звука. Наконец Пинкстер произнес:

– Звонили из полиции. – Широко раскрытыми глазами он беспомощно смотрел на Оксби. – Боггса убили!

Глава 4

Одна минута второго, среда. Главный терминал Гатвика, второго по величине аэропорта Лондона, был полон пассажиров. К газетному киоску рядом с южным выходом подошел мужчина с черной сумкой странной формы, маленьким саквояжем, напоминающим сосиску. Мужчина был высоким – выше шести футов, в синем костюме без галстука, в темных очках и широкополой соломенной шляпе. Подойдя к киоску, он взял «Файненшл таймc» и «Интернешнл геральд трибюн». Изучив первые полосы остальных газет, он выбрал еще одну, сунул все три под мышку, расплатился и направился в расположенный неподалеку ресторан, где купил кофе и сел за столик у стены, откуда был хорошо виден вход. Он открыл «Файненшл таймс» на таблицах курсов акций и начал просматривать столбцы, иногда задерживаясь на якобы заинтересовавшей его компании. Потом пролистал «Геральд трибюн». На самом деле интересовал его выделенный жирным шрифтом заголовок на первой полосе «Сан»: УБИТ ХРАНИТЕЛЬ ЧАСТНОЙ КОЛЛЕКЦИИ.

На третьей странице он увидел фотографию галереи, а также Кларенса Боггса и Алана Пинкстера, снятых рядом со скульптурой Родена, которую установили в галерее накануне. Статья была немногословна и включала заявление полиции о том, что Боггс был убит и что дальнейшие детали сообщат по ходу расследования, проводимого полицией Большого Лондона. Мужчина положил сумку и шляпу на стул перед собой, откинулся на спинку и отхлебнул кофе. В помещении было холодно.

Человек этот был довольно крупным: широкие плечи, длинные руки с толстыми пальцами, большое, красивое лицо. Темно-русые волосы со светлыми прядями зачесаны за уши. Полные губы и широкий подбородок с ямочкой, но не посередине, отчего казалось, что одна половина лица шире другой. Мужчина поднял голову и посмотрел на электронные часы над кассой: четырнадцать минут второго. Опустив взгляд, он увидел женщину с подносом, которая только что расплатилась и повернулась, оглядывая зал. Одета она была просто – свитер и брюки, миловидное лицо обрамляли темные волосы, из косметики – только розовая помада. Астрид Харальдсен была готова к путешествию: удобно, просто, инкогнито. Она подошла к соседнему столику и отодвинула пустые чашки и пепельницу.

– Не хотите присесть сюда? – спросил мужчина грудным голосом, нараспев, что выдавало его скандинавское происхождение. – Ваш столик очень грязный.

– Norsk?[1]1
  Norsk? – Норвежец? (норв.)


[Закрыть] – спросила она.

– Ja,[2]2
  Ja – Да (норв.)


[Закрыть]– улыбнулся он.

Она поставила свой поднос на его столик и села. Они дружески поболтали несколько минут на смеси норвежского и английского. Соседний столик заняла молодая пара. Они хихикали, обнимались и целовались. Астрид понаблюдала за ними, потом взглянула на другие столики, на людей у кассы. Улыбка исчезла с ее лица.

– Ты выглядишь уставшей, – не меняя интонации, сказал он. И продолжил по-норвежски: – У тебя волосы торчат из-под парика. Поправь, пока никто не заинтересовался.

Она нащупала край темного парика, прикрывавшего ее собственные, светлые волосы, и натянула его на лоб.

– Ты что-то бледная, – заметил он. – Хорошо себя чувствуешь?

– Зачем ты это сделал? – спросила она слабым голосом, проигнорировав его вопрос. – Зачем, Педер?

Человек, которого она назвала Педером, положил черную сумку себе на колени и уперся в нее руками.

– Из-за этого хранителя у нас могли быть неприятности. После того как я обработал картину, он вошел в галерею. Я уверен, что он почувствовал запах.

Она покачала головой:

– Нет. В том зале сильно пахло краской. Ты же слышал, там говорили, что в то утро покрасили потолок. – Она нервно потерла руки. – Чудо, по твоим словам.

– Я сказал, совпадение. Но это было вовсе не чудесно, когда ты начала спрашивать о какой-то картине. Ты не должна была ни с кем разговаривать.

– Я всего лишь задала невинный вопрос.

– А он ответил. И пристально на тебя посмотрел, а потом и на меня. А потом он возьмет и вспомнит нас обоих. И этот чертов фотограф тоже вспомнит. Он снимал все, что движется!

– Но я была в этом. – Она запустила руку в темные волосы. – Кого они будут искать, так это секретаршу Мюллер из Копенгагена.

– Но я-то был не в гриме, – возразил Педер.

– Ничего не случится, – успокаивала его Астрид.

– Одна хорошая фотография может стать одной большой проблемой.

– Ты уверен, что это хорошая фотография?

– Найду фотографа, узнаю, что он нащелкал.

– А ты можешь это сделать?

Он кивнул:

– Я должен.

Глаза Астрид блеснули. Она взглянула на газету и поводила пальцем по фотографии Кларенса Боггса.

– Не надо было его убивать.

– С ним произошел несчастный случай, – нервно сказал он.

– Ты же говорил, никто не пострадает.

– И еще фотограф снимал. Это все меняет.

Он нагнулся к ней и сказал тихо, но твердо:

– Для тебя есть поручение, и ты должна его выполнить.

Три американских бизнесмена сели за соседний столик, громко поздравляя друг друга с успешной поездкой.

Педер взглянул на них и продолжил по-норвежски:

– Когда ты снова увидишь Ллуэллина?

Она едва заметно улыбнулась:

– Сегодня вечером я позвоню ему из аэропорта и договорюсь о встрече.

– Он живет один? У такого богача должна быть прислуга.

– Там живет еще человек. Его зовут Фрейзер. И все. Я узнала это у рассыльного. Кажется, Фрейзер старше Ллуэллина, мальчик сказал, что он смешно говорит и что он сильный.

– Думаешь, этот человек охраняет картины Ллуэллина?

– Возможно. Еще есть пес, – добавила Астрид. – По словам рассыльного, из тех, что все время лают.

Педер барабанил пальцами по сумке.

– Я хочу, чтобы ты узнала о картине все. Измерь, если сможешь, посмотри, что за рама, какой задник, есть ли сигнализация, если да, то какая. Трудно ли будет вынуть картину из рамы, какие инструменты понадобятся. Большинство автопортретов Сезанна маленького размера.

– Насколько я поняла со слов Ллуэллина, картина в очень большой, богатой, красивой раме.

Педер подался вперед:

– Узнай все. Мне не нужны догадки или неточная информация. Ясно?

– Я узнаю все, что хочешь, и даже больше и о Ллуэллине, и о картине, и о старике, и о псе. – Она посмотрела на Педера почти вызывающе. – Сколько у меня времени?

– Планы изменились. В январе будет проходить большая выставка Сезанна на юге Франции, в Экс-ан-Провансе. Мне сообщили, что Ллуэллин согласился выставить свою картину и что он собирается сам привезти ее. В таком случае картину легче всего будет украсть во время перевозки. – Он взял ее за руку. – К этому времени вы должны стать близкими друзьями.

– Думаю, где будет Ллуэллин, там будет и его пес,– усмехнувшись, сказала она – И чем лучше он знает меня, тем больше будет лаять. Это глупо, но это проблема.

– Я могу тебе помочь.

Педер Аукруст расстегнул черную сумку. В ней были медицинские принадлежности врача-гомеопата В ячейках находились четыре стеклянные бутылочки по две унции, шесть по три драхмы, десять по шесть драхм, двенадцать по одной унции. Всего более тридцати гомеопатических средств. Там имелись отделения для скальпелей, игл, стетоскопа, пластыря, бинтов и тому подобного. На сумке золотом были выгравированы инициалы: Ч. М. В британском паспорте значилось, что он Чарльз Мецгер, доктор; визитная карточка сообщала, что он занимается гомеопатией, и указывала его лондонский адрес. Но Астрид называла его Педером. Норвежский паспорт, лежавший во внутреннем кармане пиджака, принадлежал Педеру Аукрусту; во французской визе значился адрес в Каннах.

– Это тебе. – Из одного кармашка сумки он достал губную помаду и показал ей. – Это не просто помада. – Он снял колпачок. – Сейчас покажу. Покрутишь вправо – будет помада. Называется «Страстный розовый». Он ухмыльнулся. – Покрутишь влево – ничего не будет. Но если прижмешь к лапе этого пса, выскочит игла, впрыснет ему два кубика, и он заткнется… навсегда.

Астрид несколько секунд смотрела на помаду.

– Но я не хочу его убивать.

– Это всего лишь собака, – равнодушно сказал он.– Мы не можем рисковать.

Она закрыла помаду и бросила ее в сумочку.

– Я хочу, чтобы ты поехал со мной.

– Не могу. Нужно уладить кое-какие дела, пока ты будешь в Бостоне. – Он улыбнулся так, будто был очень собой доволен.

– Педер, – заговорила она, избегая его взгляда, – когда это все начиналось, ты говорил, что мы уничтожим три картины. А теперь их четыре.

Он решительно тряхнул головой:

– Мир прекрасно обойдется без нескольких полотен Сезанна. Кроме того, каждая оставшаяся подскочит в цене.

Он снова взялся за сумку, вытащил из нее коричневый конверт и передал ей.

– Здесь пять тысяч долларов. Я еще пришлю банковский чек. Через неделю.

Она положила конверт в сумочку.

– Я позвоню тебе в воскресенье в то же время, – сказала она. Посмотрев на него, Астрид на секунду закрыла глаза, встала и пошла к входу в терминал.

Педер проследил за ней взглядом и продолжал смотреть туда, где она исчезла среди пассажиров. Под его рукой лежала газета с фотографией Кларенса Боггса. Он сердито нахмурился.

– Чертов фотограф.

К столику подошел мужчина, поставил поднос и сел. Аукруст повернулся к нему, молча кивнул, взял газеты и сумку и направился к стоянке такси.

Глава 5

Темза, наверное, самая известная из коротких рек в мире. Всего двести миль в длину, она знаменита своей немыслимой шириной: триста ярдов у Лондонского моста, а в устье на востоке Лондона берега разделяют около шести миль. Из-за больших повреждений, нанесенных бомбами во время Второй мировой войны, а также из-за того, что кардинально изменились способы, какими товары доставлялись в Лондон и вывозились из него, большие участки реки десятилетия пребывали в запустении. Возрождение этой великой реки началось с реконструкции Острова Собак, события, которое кто-то прославлял, а кто-то проклинал. Для разработчиков этот проект обернулся финансовой катастрофой.

Изменилось и движение на реке. Вместо огромных контейнеровозов стали ходить маленькие грузовые и прогулочные суда. Под мостом Альберта, там, откуда начиналась Ройял Госпитал-Роуд, располагался пирс Кадоган, ставший родным домом для огромного количества частных судов и тех, что можно было взять напрокат. Среди них был отреставрированный сорокалетний буксир, корпус которого выкрасили в черный цвет, а леерные ограждения и рубку – в ярко-желтый и зеленый. На буксире красовались несколько вымпелов и два флага: выцветший британский и новенький греческий. На полированном дереве золотыми буквами светилось имя судна: «Сепера».

На палубу вышла женщина и обратилась к тучному мужчине, стоявшему у ограждений:

– Не пора ли, Никос?

Он ответил:

– Придет какой-то новый, а в первый раз все опаздывают.

– Его имя, – сказала женщина, – не японское. – Она покачала головой. – Как его? Меццер? Я правильно произношу?

– Это не греческое имя, – ответил Никос. – Кажется, доктор Мецгар. – Он повернулся к ней. – Сегодня тебе ничего не придется делать. Просто приготовь большой салон и отведи его туда.

Его черные брови напоминали двух мохнатых гусениц, столкнувшихся на переносице над широким, упрямым носом. Густые усы были аккуратно закручены и подстрижены. Никос затянулся напоследок сигарой и бросил ее в воду.

– Мы должны будем направиться к плотине, а потом повернуть обратно у Гринвича. Всего лишь часовой рейс, как мне сказали. Никак не больше.

– Я бы лучше сготовила что-нибудь, – возразила она. – Так скучно ничего не делать.

Ее волосы были черными, а глаза синими, как небо в этот вечер. Кожа ее имела цвет оливок, а звали женщину София. Никос был родом из Патр, что на северном берегу Пелопоннеса. Мать Софии была из Сицилии; София родилась в Италии и в юности успела пожить в пяти средиземноморских странах. Отец семейства очень любил вино и никак не мог удержаться на работе ни на одной из верфей, где строили небольшие лодки.

То, как Никос и София стали капитаном и старшим помощником на возрожденном буксире, заслуживает отдельного рассказа. Прошлым летом они входили в состав команды из одиннадцати человек на одной яхте, которая пришла в Портофино и оставалась там, пока ее владелец развлекал коллег на итальянской Ривьере. Никос был вторым помощником капитана, а София работала на камбузе и прислуживала жене хозяина. Тогда-то один из гостей и предложил им судно, жалованье и возможность начать собственный прокатный бизнес на Темзе в Лондоне. Прежде они никогда не бывали в Англии, почти не говорили по-английски и ничего не знали о Темзе, о переменах, происходивших на Острове Собак, и о навигации на этом иногда коварном водном пути. Но им были обещаны визы, лицензии, разрешение на работу, и в первый год, пока они учили язык и приспосабливались к новой жизни, их благодетель пообещал пользоваться их услугами. Он позволил назвать буксир, как им заблагорассудится.

Холодало, с воды поднимался туман и окутывал набережную. Рядом с маленькой пагодой у дока возникла какая-то фигура. Никос увидел, как высокий человек миновал суда, пришвартованные рядом с «Сеперой»; на плече у него висела сумка. Он замедлял ход у каждого судна, как будто высматривая что-то. Дойдя до «Сеперы», мужчина остановился. Оглянувшись, он приблизился к неуклюжему старому буксиру. Никос приветствовал его:

– Доктор Мецгар? Правильно?

Педер Аукруст пристально посмотрел на Никоса, на Софию, кивнул и сказал, что да, это он.

София шагнула вперед и дружелюбно улыбнулась.

– Пожалуйста, пойдемте со мной, – сказала она и указала на открытую дверь. Трап вел наверх в небольшое помещение, где стояли стулья, столы, телевизор и книжный шкаф. София открыла узкую дверь. – Ступеньки очень крутые, – предупредила она.

Они спустились по трапу, задержались на решетчатой площадке, потом преодолели еще один пролет. Она подождала его внизу, в помещении четыре на четыре фута, толкнула какую-то дверь, и он увидел другое помещение, которое занимало всю ширину судна, имело тридцать футов в длину, двадцать футов в высоту и деревянную палубу.

– Это большой салон, – старательно выговаривала она слова. – Здесь есть все, что нужно.

Рядом с дверью, в которую они вошли, находились два встроенных в обшивку красного дерева шкафчика, и каждый имел бронзовые петли и замочки. София открыла левый шкафчик. Внутри был полный бар, отделение для вина и отделение для льда. Другой оказался маленьким, полностью оборудованным камбузом.

– Что я могу для вас сделать? – произнесла она с приятным акцентом.

Он взглянул на батарею бутылок перед ней.

– Шотландское виски с водой, – попросил он. – Виски чуть-чуть.

София приготовила напиток с профессиональной скоростью и подала ему. Все так же улыбаясь, она развернулась и вышла. Забряцала щеколда. Он остался один.

Большому салону вполне подходило его название. Обшитые темно-красным деревом борта не имели иллюминаторов. Вдоль бортов стояли кожаные диваны, почти такого же темного цвета, как полированное дерево. Палуба из широких досок, соединенных деревянными штырями, имела тот же возраст, что и само судно. В палубу рядом с входом была врезана аккуратная бронзовая табличка, на которой значилось: «Король Вильгельм, 12 мая, 1909, Кроуфорд-Ярдс». На переборке напротив двери ничего не было, кроме большого телевизионного экрана. Центр салона занимали четыре огромных кресла, и Аукруст удивился, как их умудрились притащить по такому крутому трапу. Возле кресел стояло по маленькому рундучку, на каждом из которых лежала кожаная папка с блокнотом и ручкой внутри. Одно из кресел было больше остальных, и он подумал о нем как о «важном» кресле. Рядом на рундучке стояла лампа и телефон.

Заработал дизельный двигатель, буксир ощутимо затрясся. Когда он двинулся, Аукруст почувствовал равномерное покачивание; двигатель утробно замурлыкал. Телевизионный экран вспыхнул, и появилась картинка. Установленная где-то наверху камера снимала суда на реке и свет от автомобилей, проезжавших по набережной, затем показались четыре кремово-желтых столба дыма электростанции Баттерси. Аукруст попытался открыть дверь, но, как он и предполагал, бряцанье щеколды означало, что дверь заперта. Он неспешно обошел салон, осматривая панели, и пожалел, что не может открыть их. Двигатели в корме, но отсюда в машинное отделение было не пройти. Он сел в «важное» кресло, взял виски и уставился в экран.

Раздалась серия хлопков: три коротких, затем еще три. Последние хлопки донеслись из колонок над экраном. Воцарилась тишина, но ее тут же разорвал пронзительный свист. Опять тишина. Потом шум, как при переключении каналов. Наконец слабое жужжание, которое стихло, и Аукруст услышал мужской голос:

– Педер, друг мой, прошу прощения за то, что не смог к тебе присоединиться, но я подумал, что, если на первый раз ты посетишь «Сеперу» один, это послужит нашим общим интересам. Никос и София к твоим услугам, и, когда ты прослушаешь эту запись, дверь уже будет отперта, и ты сможешь осмотреть судно, если захочешь.

Педер Аукруст ничем не выдал своих чувств. Голос так не соответствовал изображению на телеэкране. Если что-то и отразилось на лице Педера, так это удивление, может, даже восхищение. Он узнал голос – его владельца он знал очень хорошо.

– Конечно, нам нужно разобраться с чрезвычайно важным делом. – Неторопливые мягкие интонации внезапно изменились. Теперь этот приятный, рафинированный голос приобрел деловитый тон. – Ты хорошо поработал: три картины за восемь дней. Я сомневался, что это возможно, особенно в Национальной галерее. Однако неприятности в Суррее и тот хитрый способ, каким ты избавился от Боггса, могли бы вызвать слишком много осложнений… слишком много следов для полиции.

Аукруст отхлебнул виски, не отрывая взгляда от экрана, на котором теперь появилась яхта, вероятно возвращавшаяся с прогулки по проливу.

– Также, насколько я понимаю, есть еще одна досадная неприятность. В галерее был фотограф.

Аукруст взорвался:

– Дурацкое недоразумение, с этим что-то надо делать!

Голос продолжал:

– Его зовут Шелбурн, и он иногда работал в галерее. На одной из фотографий можешь оказаться ты или Астрид. Чтобы исключить такую вероятность, предлагаю тебе наведаться к нему в фотоателье и уничтожить снимки и негативы. Я прослежу, чтобы Шелбурн получил предложение, которое на неделю заставит его уехать. Его фотоателье находится на главной улице в Райгите, но ты вряд ли столкнешься с сигнализацией, так как Иан Шелбурн поразительно беспечен в этих вопросах.

Раздался слабый щелчок, затем, как будто пошла новая запись, голос сделался веселее.

– Полагаю, ты выбрал самое большое кресло в центре. Рядом стоит рундучок, в нем три конверта. Пожалуйста, открой тот, что побольше.

Это был толстый конверт из манильской бумаги, запечатанный при помощи металлического зажима В нем лежали три маленьких конверта. В первом находились английские фунты, во втором – французские франки, в третьем – американские доллары. Аукруст быстро перелистал банкноты, но не стал пересчитывать. Он улыбался.

– Во втором конверте дополнительная сумма на расходы для Астрид Харальдсен в Нью-Йорке и Бостоне. У меня есть серьезные опасения по поводу ее поездки в Бостон. Ты должен понимать, – голос сделался строже, – что, если ей не удастся выполнить задание или, хуже того, если она попадется, наши отношения прервутся и ты более не получишь ни денег, ни защиты.

Аукруст вскочил с кресла.

– Ты глубоко увяз в этом! – крикнул он телеэкрану. – Ты не можешь просто так выкинуть меня.

Голос спокойно продолжал:

– В третьем конверте находится чек из «Грэнд Нэшнл Бэнк» в Люксембурге, подтверждающий номер вашего счета – эр-эс одиннадцать ноль четыре.

Аукруст просмотрел чек, сложил его и спрятал в сумку. Туда же он убрал и деньги.

– Наконец, я должен сказать о портрете Девильё. Только он и тот, что принадлежит Ллуэллину, находятся в частной собственности, в небольших коллекциях. В Гонконге, Америке или Японии найдутся богатые коллекционеры, готовые за каждый выложить огромную сумму. Астрид должна осознать важность тесных отношений с Ллуэллином. Только если он будет доверять ей полностью, у нас появится доступ к картине. Что касается мадам Девильё, она недавно овдовела и, хотя дама уже пожилая, будет польщена тем особым вниманием, которое, как я надеюсь, ты ей окажешь. То небольшое предприятие, которое я просил тебя открыть в Каннах, тебе поможет. Так же как Астрид должна завоевать расположение Ллуэллина, ты должен добиться доверия со стороны мадам Девильё.

Аукруста развеселило такое задание.

– Я присоединюсь к тебе в следующий раз, когда ты посетишь мой уединенный уголок на воде, – продолжал голос, – тогда мы обсудим наши успехи и разработаем планы на будущее.

Затем вместо прощания из колонок послышался слабый шум, и наступила тишина.

Аукруст сел. Взглянув на экран, он увидел постоянно меняющиеся геометрические узоры. В центре был круг, который увеличивался и завораживающе пульсировал. Аукруст сидел в задумчивой, расслабленной позе и смотрел в одну точку. Он мог отключаться от реальности, что сейчас и сделал, вначале выбросив из головы все звуки и картинки, которые его окружали, затем пропустив через сознание поток избранных эпизодов из прошлого. Он вспоминал случай или поступок и отделял себя от какой бы то ни было ответственности за последствия. Это была форма очистки, и Аукруст пользовался ею постоянно. Теперь он начал извлекать из памяти случаи, которые усилием воли заставил себя забыть, то, что произошло с ним много лет назад в Осло.

В университете Копенгагена Аукруст получил степень по фармакологии и, помимо этого, степень по биохимии, в которой был особенно силен. Четыре года он проработал фармацевтом в больнице. После того как Аукруст в одиночку разоблачил группу преступников, которые проникли в сеть поставщиков барбитуратов и амфетаминов, его взяли в Норвежское правительственное отделение внутренней безопасности. Педер имел жетон, был наделен полномочиями и прославился тем, что мог получить признания и информацию о поставке партий наркотиков и операциях по отмывке денег. Методы его были неприятны, но эффективны. Начальство закрывало на это глаза, довольное результатами. Когда один свидетель отказался сотрудничать, Аукруст начал убеждать более строго. Сила обернулась насилием, и с потенциальным осведомителем, по словам Аукруста, произошел несчастный случай. Его нашли мертвым, со сломанной шеей. Шума не было, но через полгода Аукруста перевели на рутинную работу без всякой надежды на повышение по службе. Хотя он и был виновен в смерти человека, сам он этого никогда не признавал. Зачем? Ему никогда не предъявляли обвинений. Закон молчал, и Аукруст был искренне убежден, что ничего не случилось, ничего такого, про что можно было бы сказать, что он в этом виновен или не виновен.

Аукруст медленно отвел взгляд от экрана. Поднялся, подошел к двери и взялся за ручку. Как ему и обещали, дверь была отперта.