Текст книги "Мэр Кестербриджа"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Да хоть сейчас. Я уже все знаю. – (Дело в том, что пятеро фермеров из разных мест успели побывать здесь с той же целью, что и Хенчард). – Клянусь солнцем, луной и звездами, облаками и ветрами, деревьями и травой, пламенем свечи и запахами растений, а также кошачьими глазами, воронами, пиявками, пауками и навозной кучей, что вторая половина августа будет дождливой и бурной.

– Вы в этом уверены?

– Если вообще можно быть в чем-то уверенным на этом свете, где все неверно. Осень в Англии будет напоминать Апокалипсис. Хотите, я начерчу вам кривую погоды?

– Нет, нет! – ответил Хенчард. – В общем, если хорошенько подумать, я не очень-то верю предсказаниям. Но я…

– Вы не верите… не верите, ну, конечно, разумеется, – сказал Всезнайка, ничуть не обидевшись. – Вы дали мне крону потому, что она у вас лишняя. Но, может, вы поужинаете со мной, раз уж стол накрыт и все готово?

Хенчард с удовольствием согласился бы: аромат готового кушанья, проникнув из коттеджа на крыльцо, дразнил аппетит и был так силен, что Хенчард различал составлявшие его запахи – мяса, лука, перца, кореньев и овощей, – каждый в отдельности. Но принять угощение было бы все равно, что безоговорочно признать себя поклонником предсказателя погоды. Поэтому Хенчард отказался и ушел.

В следующую субботу Хенчард закупил столько зерна, что о его закупках стали говорить соседи, адвокат, виноторговец и доктор; он скупал зерно и в следующую субботу, и всякий раз, как представлялась возможность. Когда же амбары его наполнились до отказа, все флюгера в Кестербридже заскрипели, словно им наскучило показывать на юго-запад, и повернулись в другую сторону. Погода переменилась: солнечный свет, который вот уже несколько недель казался каким-то оловянным, приобрел оттенок топаза. Темперамент небес из флегматического превратился в сангвинический; появилась почти полная уверенность в том, что урожай будет прекрасный, и в результате цены полетели вниз.

Все эти превращения, пленяющие постороннего наблюдателя, внушали ужас упрямому хлеботорговцу. Они напомнили ему о том, что он отлично знал и раньше: играть на зеленых полях земли так же рискованно, как на зеленом поле карточного стола.

Хенчард поставил карту на плохую погоду и, по-видимому, проиграл. Он ошибся, приняв отлив за прилив. Он заключил столько крупных сделок, что не мог надолго откладывать платежи, а чтобы их внести, пришлось распродать, потеряв немало шиллингов на четверти, пшеницу, купленную всего две-три недели назад. Большую часть этой пшеницы он даже ни разу не видел; она так и осталась в скирдах, сложенных где-то за много миль от города. Таким образом, он понес огромные убытки.

В начале августа, в яркий знойный день он встретил Фарфрэ на рыночной площади. Фарфрэ знал о его сделках (хоть и не догадывался, какое отношение имеют они к нему самому) и выразил ему соболезнование, так как они снова стали разговаривать друг с другом – правда, очень сдержанно – с тех пор, как обменялись несколькими словами в Южной аллее. Сочувствие Доналда, видимо, неприятно задело Хенчарда, но он внезапно решил сделать вид, что все ему нипочем.

– Э, пустяки! Ничего серьезного, милейший! – воскликнул он с наигранной веселостью. – Такие истории случаются постоянно. Я знаю, поговаривают, будто мне приходится туго с деньгами; но разве это редкость? Может быть, дело не так уж плохо, как полагают. И, черт меня побери, надо быть дураком, чтобы огорчаться из-за самых обыкновенных случайностей, без которых в торговом деле не обойдешься!

Но в тот же день ему пришлось пойти в кестербриджский банк по такого рода делу, какое еще ни разу не приводило его сюда, и он долго сидел в директорском кабинете, чувствуя себя весьма неловко. Вскоре разнесся слух, что часть недвижимости и большие партии товара в самом городе и в его окрестностях, ранее принадлежавшие Хенчарду, теперь перешли в собственность банка.

Выходя из банка, Хенчард на ступеньках подъезда встретил Джаппа. Неприятные переговоры, которые ему только что пришлось вести, растравили его язву, саднившую с тех пор, как Фарфрэ утром выразил ему соболезнование, в котором Хенчард видел замаскированную издевку, поэтому с Джаппом он поздоровался отнюдь не приветливо. Джапп в эту минуту снял шляпу и, вытирая лоб, сказал какому-то своему знакомцу:

– Хороший, жаркий денек нынче выдался!

– Трите, трите лоб! Вам легко говорить «хороший, жаркий денек»! – в бешенстве прорычал Хенчард вполголоса, прижимая Джаппа к стене банка. – Если б не ваши дурацкие советы, денек и вправду был бы хорошим! Почему вы меня не остановили, а?.. Когда одно слово сомнения – ваше или еще чье-нибудь – заставило бы меня подумать дважды! Говорить с уверенностью можно только о вчерашней погоде.

– Я советовал вам, сэр, поступать так, как вы считали нужным.

– Полезный помощник! Чем скорее вы начнете так помогать кому-нибудь другому, тем лучше!

И Хенчард продолжал разносить Джаппа, пока не кончил тем, что уволил его, после чего повернулся на каблуках и зашагал прочь.

– Вы об этом пожалеете, сэр! Так пожалеете, как только можно жалеть! – проговорил Джапп, побледнев и глядя вслед Хенчарду, скрывшемуся в толпе рыночных торговцев.

Глава XXVII

Приближалась уборка урожая. Цены стояли низкие, и Фарфрэ покупал пшеницу. Как это всегда бывает, местные фермеры, которые сначала были убеждены, что погода сулит голод, теперь ударились в противоположную крайность и принялись распродавать свои запасы слишком уж легкомысленно (по мнению Фарфрэ), рассчитывая чуть более уверенно, чем следовало, на обильный урожай. Итак, он продолжал скупать пшеницу по сравнительно ничтожной цене, ибо прошлогодний урожай, хоть и не очень большой, был отличного качества.

После того как Хенчард уладил свои дела с убийственным для себя результатом и отделался от всех обременительных закупок, потерпев чудовищный убыток, началась уборка. Три дня стояла прекрасная погода, а потом…

«Что если этот проклятый колдун все-таки прав?!» – думал Хенчард.

Дело в том, что, как только серпы засверкали в полях, атмосфера внезапно так пропиталась влагой, что казалось, будто кресс-салат может расти в ней, не нуждаясь ни в каком другом питании. Когда люди выходили из дому, воздух прилипал к их щекам, словно сырая фланель. Дул порывистый, сильный, теплый ветер; редкие дождевые капли падали на оконные стекла далеко друг от друга и расплывались звездочками; солнце вырывалось из-за облаков, словно быстро раскрывшийся веер, бросало на пол комнаты молочно-белый, бесцветный узор оконного переплета и скрывалось так же внезапно, как появлялось.

С этого дня и часа стало ясно, что урожай все-таки не будет обильным. Если бы Хенчард подождал подольше, он хоть и не получил бы прибыли, но по крайней мере избежал бы убытка. Однако его импульсивной натуре было чуждо терпение. Когда же стрелка весов повернула вспять, он замолк. Теперь он все больше склонялся к мысли, что какая-то неведомая сила действует против него.

«А что, если… – спрашивал он себя с суеверным страхом, – а что если кто-то растопил мое восковое изображение или вскипятил бесовское зелье, чтобы меня погубить! Я не верю в колдовские силы, но… а что если все-таки кто-то проделал это?» Однако даже он не допускал мысли, чтобы этим злодеем – если таковой действительно существовал – мог быть Фарфрэ. Суеверие овладевало им в одинокие часы гнетущего уныния, когда ему изменяла практическая сметка.

Между тем Доналд Фарфрэ преуспевал. Он делал закупки, когда на рынке царила депрессия, когда же цены стали немного устойчивее, его небольшой запас золота превратился в целую кучу.

– Этак он скоро в мэры выскочит! – говорил Хенчард.

Кому-кому, а Хенчарду поистине нелегко было плестись за триумфальной колесницей, в которой этот человек направлялся к Капитолию.

Соперничали хозяева, стали соперничать и их работники.

Сентябрьские вечерние тени окутали Кестербридж; часы пробили половину девятого, и взошла луна. Для такого сравнительно раннего часа улицы города были необычно тихи. Внезапно зазвенели бубенцы на упряжи и раздался грохот тяжелых колес. Сердитые голоса ворвались с улицы в дом Люсетты, и она вместе с Элизабет-Джейн подбежала к окнам и подняла шторы.

Расположенные напротив торговые ряды и городская ратуша примыкали к церкви, но их нижний этаж отделялся от нее крытым проездом, выходившим на просторную площадь, которая носила название «Бычий столб». В середине ее возвышался каменный столб, к которому в старину привязывали волов и, перед тем как отвести на ближние бойни, травили собаками, чтобы говядина была мягче. Обычно гурты стояли здесь в углу.

Ведущий на эту площадь проезд был сейчас забит двумя запряженными четверней цугом повозками, одна из которых была нагружена тюками сена: передние лошади не смогли разминуться и, зацепившись друг за друга сбруей, остановились – голова к хвосту. Порожние повозки, пожалуй, смогли бы разъехаться, но на одной сено громоздилось до уровня второго этажа, и разъехаться им было невозможно.

– Ты это нарочно! – орал возчик Фарфрэ. – В такую ночь бубенцы моих коней за полмили слышны!

– А ты бы получше на дорогу смотрел, а не лез напролом, разинув рот, вот бы ты меня и увидел! – возражал разгневанный представитель Хенчарда.

Однако возчик Хенчарда больше погрешил против строгих правил уличного движения, поэтому он попытался осадить назад, на Главную улицу. Но тут правое заднее колесо его повозки, приподнявшись, уперлось в ограду кладбища, гора сена опрокинулась, и в воздух взметнулись два колеса и ноги дышловой лошади.

Вместо того чтобы подумать о том, как поднять опрокинувшийся воз, возчики бросились друг на друга с кулаками. Но не успел окончиться первый раунд, как явился Хенчард, за которым кто-то сбегал.

Хенчард одной рукой схватил за шиворот одного возчика, другой – другого и, отбросив их в противоположные стороны, кинулся к упавшей лошади и не без труда помог ей выпутаться. Затем он расспросил, как было дело, и, разглядев, в каком состоянии его воз, принялся ругать на чем свет стоит возчика Фарфрэ.

К этому времени Люсетта и Элизабет-Джейн уже сбежали вниз и, открыв дверь подъезда, смотрели на поблескивающую при лунном свете гору свежего сена, возле которой сновали тени Хенчарда и возчиков. Приятельницы видели то, чего не видел никто другой – авария произошла у них на глазах, – и Люсетта решила сказать об этом.

– Я все видела, мистер Хенчард! – воскликнула она. – Виноват ваш возчик!

Хенчард перестал ругаться и обернулся.

– А, мисс Темплмэн, я вас и не заметил, – сказал он. – Виноват мой возчик? Ну, конечно, конечно! Но я все-таки осмелюсь возразить. Другой ехал порожняком, значит, он больше виноват – нечего было лезть вперед.

– Нет, я тоже все видела, – сказала Элизабет-Джейн. – Уверяю вас, он ничего не мог сделать.

– Ну, уж кому-кому, а их глазам веры давать нельзя! – буркнул возчик Хенчарда.

– А почему бы и нет? – резко спросил Хенчард.

– Что уж там, сами знаете, сэр, все бабы на стороне Фарфрэ… он молодой, щеголеватый, черт бы его взял… малый таковский… такие вползают в девичье сердце не хуже вертячего червяка в овечий мозг… через таких вот девичьим глазам и кривое прямым покажется!

– А ты знаешь, кто эта дама, про которую ты так говоришь? Ты знаешь, что я за ней ухаживаю – и не первый день? Берегись!

– Откуда мне знать? Ничего я не знаю, кроме того, что получаю восемь шиллингов в неделю.

– Зато мистер Фарфрэ это хорошо знает. В делах он продувной, но он не станет делать исподтишка того, на что ты намекаешь.

Неизвестно, слышала Люсетта этот негромкий диалог или нет, но ее белое платье скрылось в доме, а дверь захлопнулась раньше, чем Хенчард успел подойти и продолжить разговор. Это было досадно, так как слова возчика встревожили его и ему хотелось поговорить с Люсеттой наедине. Во время наступившей паузы подошел старик-квартальный.

– Последи, чтобы никто не наехал на этот воз с сеном, Стабберд, – обратился к нему Хенчард. – Придется ему простоять здесь до утра, потому что рабочие еще не возвратились с поля. А если сюда свернет карета или повозка, прикажи ей объехать кругом по переулку и пошли ее к черту… Завтра в ратуше будут разбираться какие-нибудь дела?

– Да, сэр. Числом одно, сэр.

– Так, так. А что за дело?

– Одна старуха-скандалистка, сэр, сквернословила и нарушила общественный порядок ужасно кощунственным образом у церковной ограды, сэр, словно это не церковь, а кабак! Вот и все, сэр!

– Так. Мэра, кажется, нет в городе, да?

– Нету, сэр.

– Хорошо, тогда пойду я… И не забудь, присмотри за моим сеном. Спокойной ночи.

Во время этого разговора Хенчард твердо решил добиться свидания с Люсеттой наперекор ее уклончивости и, постучав в дверь, попросил, чтобы его проводили к хозяйке.

Ему ответили, что мисс Темплмэн очень сожалеет, но не может увидеться с ним сегодня вечером, потому что собирается уходить.

Хенчард перешел на другую сторону улицы и, задумавшись, постоял у своего сена в одиночестве – квартальный к тому времени куда-то ушел, а лошадей увели. Хотя луна светила не очень ярко, фонари еще не были зажжены, и Хенчард, отступив в тень одного из выступов, окаймлявших въезд на площадь Бычьего столба, принялся следить за дверью Люсетты.

В ее окнах мелькало пламя свечей, – то и дело кто-то входил в ее спальню, – и ясно было, что Люсетта переодевается, перед тем как уйти куда-то, хотя куда ей было уходить в такой поздний час? Свет в окнах потух, часы пробили девять, и почти в ту же минуту Фарфрэ вышел из-за угла и постучал в дверь. Люсетта, очевидно, ждала его в передней, так как мгновенно открыла дверь сама. Они вместе пошли на запад, не по Главной улице, а по параллельной, и, догадавшись наконец, куда они идут, Хенчард решил следовать за ними.

Уборка урожая так запоздала из-за неустойчивой погоды, что как только выдавался ясный день, все напрягали силы, стараясь по мере возможности спасти поврежденные хлеба. Дни быстро укорачивались, и жнецы работали при лунном свете. Так и в тот вечер пшеничные поля, примыкавшие к двум сторонам прямоугольника, образованного чертой города, кишели жнецами. Их смех и возгласы доносились до торговых рядов, у которых Хенчард стоял в ожидании, и, заметив, куда свернули Фарфрэ и Люсетта, он сразу догадался, что они направились в поля.

Здесь собрался чуть ли не весь город. Жители Кестербриджа все еще придерживались старинного обычая помогать друг другу в нужде, и хотя пшеница принадлежала фермерам – обитателям предместья Дарновер, – остальные горожане также принимали участие в уборке.

Дойдя до конца улицы, Хенчард пересек тенистую аллею на валу, спустился по зеленому откосу и остановился среди жнивья. На желтом поле копны высились, как шатры, и те, что стояли далеко, терялись в пронизанном лунным светом тумане.

Хенчард спустился туда, где работы были уже закончены, а Доналд и Люсетта вышли на поле в другом месте, и Хенчард видел, как они идут между копнами. Они не думали о том, куда идут, и их бесцельный извилистый путь вскоре стал отклоняться в сторону Хенчарда. Встреча с ними не сулила ничего хорошего, и Хенчард, подойдя к ближайшей копне, сел под нею.

– Я разрешаю, – весело промолвила Люсетта. – Говорите что хотите.

– Хорошо, – отозвался Фарфрэ таким тоном, по которому можно было безошибочно распознать страстно влюбленного человека (при Хенчарде он еще ни разу так не говорил). – Многие будут за вами ухаживать, потому что у вас прекрасное общественное положение, потому что вы богаты, талантливы и красивы. Так неужели вы удержитесь от соблазна стать одной из тех дам, которые окружены толпой поклонников… да… неужели удовольствуетесь одним, весьма скромным?

– Это тем, кто говорит со мной? – спросила она со смехом. – Прекрасно, сэр, что же дальше?

– Ах, боюсь, что мое чувство заставит меня позабыть о хороших манерах!

– В таком случае, надеюсь, вы навсегда о них забудете, если у вас не хватает их только по этой причине. – Она произнесла несколько слов, которых Хенчард не расслышал, потом сказала: – А вы уверены, что не будете ревновать?

Фарфрэ сжал ее руку и этим, видимо, убедил ее, что ревновать не будет.

– Вы теперь уверены, Доналд, что я не люблю никого другого, – сказала она. – И все же мне хотелось бы кое в чем поступать по-своему.

– Хоть во всем! Но что именно вы имеете в виду?

– А если я, например, не захочу навсегда остаться в Кестербридже, поняв, что здесь я не буду счастлива?

Хенчард не услышал ответа; он мог бы услышать и его и многое другое, но не хотел подслушивать. Фарфрэ и Люсетта пошли в ту сторону, где работали люди и где снопы – по дюжине в минуту – грузили на повозки и фургоны, увозившие их с поля.

Люсетта настояла на том, чтобы расстаться с Фарфрэ, когда они подошли к рабочим. У него к ним было какое-то дело, и он упрашивал ее подождать несколько минут, но она была неумолима и отправилась домой одна.

Хенчард тотчас последовал за ней. Он был в таком состоянии, что, подойдя к дому Люсетты, даже не постучал в дверь, а открыл ее и прошел прямо в гостиную, ожидая найти там хозяйку. Но в комнате никого не было, и он понял, что, сам того не заметив, второпях опередил Люсетту. Однако ему не пришлось долго ждать; спустя несколько минут он услышал шуршанье ее платья в передней, а потом негромкий скрип закрывающейся двери. И вот Люсетта вошла в гостиную.

Свет здесь был такой тусклый, что Люсетта сначала не заметила Хенчарда. Увидев его, она слабо вскрикнула, и это был почти крик ужаса.

– Как можно так пугать меня? – воскликнула она, покраснев. – Уже одиннадцатый час, и вы не имеете права приходить ко мне без зова в такое время.

– Не знаю, имею я право или нет. Во всяком случае, у меня есть оправдание. Не пора ли мне перестать думать о всяких приличиях и обычаях?

– Приходить так поздно не принято, и мне это может повредить.

– Я приходил час назад, но вы не пожелали принять меня, а теперь я пришел потому, что, думал, вы дома. Это вы плохо себя ведете, Люсетта, а не я. Не к лицу тебе так швыряться мной. Может, напомнить вам то, о чем вы, должно быть, позабыли?

Она опустилась в кресло и побледнела.

– Я не хочу слышать об этом… не хочу слышать! – пролепетала она, закрыв лицо руками, когда он, подойдя к ней вплотную, начал говорить о былых днях на Джерси.

– А не худо бы послушать, – сказал он.

– Все это кончилось ничем и – по вашей вине. Так почему не предоставить мне свободы, которой я добилась ценой таких страданий! Если бы я знала, что вы хотите жениться на мне, потому что любите меня, я теперь, может быть, и считала бы себя связанной. Но я быстро поняла, что вы это затеяли из жалости… для вас это просто неприятная обязанность… я за вами ухаживала во время вашей болезни и скомпрометировала себя, вот вы и решили, что должны вознаградить меня. После этого я уже не могла любить вас так глубоко, как раньше.

– Так почему же вы приехали сюда искать меня?

– Я думала, что раз вы свободны, я должна выйти за вас замуж, потому что этого требует моя совесть, хотя я… уже не так сильно любила вас.

– А почему же вы теперь думаете иначе?

Она молчала. Ясно, что совесть имела над нею власть только до тех пор, пока в дело не вмешалась новая любовь и не захватила эту власть. Поняв это, Люсетта на минуту забыла о тех доводах, которыми сама отчасти оправдывала себя: ведь, обнаружив недостатки Хенчарда, она решила, что в известной мере имеет право не рисковать своим счастьем – не вручать его такому человеку, раз уже она в свое время избежала брака с ним. Она смогла только сказать:

– Тогда я была бедной девушкой, но теперь обстоятельства мои изменились, так что я уже не та, какой была прежде.

– Это верно. И поэтому мое положение не из легких. Но я не притронусь к вашим деньгам. Я охотно пойду на то, чтобы вы тратили каждый свой пенни только на себя. Да и вообще этот ваш довод не к месту. Тот, о ком вы думаете, не лучше меня.

– Если бы вы были таким же хорошим, как он, вы бы оставили меня! – воскликнула она страстно.

Эти слова, к несчастью, взбесили Хенчарда.

– Честь не позволяет вам отказать мне, – проговорил он. – И если вы сегодня же вечером и при свидетеле не дадите мне обещания стать моей женой, я всем расскажу о нашей близости – из чувства долга перед другими мужчинами!

Лицо Люсетты приняло покорное выражение. Хенчард видел, как горька ей эта покорность, и если бы она отдала свое сердце не Фарфрэ, но любому другому человеку, он в эту минуту, вероятно, сжалился бы над ней. Но его преемником оказался тот выскочка (как называл его Хенчард), которого сам же он вывел в люди, и Хенчард заставил себя не давать пощады Люсетте.

Не сказав ему больше ни слова, Люсетта позвонила и приказала вызвать Элизабет-Джейн из ее комнаты. Девушка оторвалась от своих занятий и пришла. Увидев Хенчарда, она подошла к нему и почтительно поздоровалась.

– Элизабет-Джейн, – проговорил он, взяв ее за руку. – Я хочу, чтобы ты слышала наш разговор. – И обращаясь к Люсетте, спросил: – Согласны вы или нет выйти за меня замуж?

– Если вы… хотите этого, я вынуждена согласиться!

– Вы говорите «да»?

– Да.

Но не успела она выговорить это слово, как откинулась назад и потеряла сознание.

– Что это за ужас?.. Что заставляет ее согласиться, отец, если это ей так тяжело? – проговорила Элизабет-Джейн, бросаясь на колени перед Люсеттой. – Не принуждайте ее поступать против воли! Я живу рядом с нею и знаю, что она не в силах вынести так много.

– Не будь дурой! – сухо отрезал Хенчард. – Неужели ты не понимаешь, что ее согласие освобождает этого человека и он будет твоим, если ты захочешь?

Тут Люсетта вздрогнула и пришла в себя.

– Какого человека? О ком вы говорите? – спросила она растерянно.

– Ни о ком… меня это вообще не касается, – ответила Элизабет-Джейн решительным тоном.

– A-а… так, так. Значит, я ошибся, – проговорил Хенчард. – Во всяком случае, это касается меня и мисс Темплмэн. Она согласна выйти за меня.

– Только не говорите больше об этом, – попросила его Элизабет, не выпуская руки Люсетты.

– Не буду, если она обещает, – сказал Хенчард.

– Я же обещала, обещала! – простонала Люсетта, и все ее тело обвисло, как молотильный цеп, от горя и слабости. – Майкл, хватит говорить, об этом, прошу вас!

– Хорошо, – сказал он. И, взяв шляпу, ушел.

Элизабет-Джейн все еще стояла на коленях перед Люсеттой.

– Что это? – проговорила она. – Вы назвали отца «Майкл», значит, вы хорошо с ним знакомы? И почему у него такая власть над вами, что вы обещали выйти за него замуж против своей воли? Ах… много, много тайн вы скрываете от меня!

– Быть может, и вы от меня, – пробормотала Люсетта, не открывая глаз и не подозревая (так чужда ей была подозрительность), что тайна Элизабет связана с тем самым молодым человеком, который так задел ее собственное сердце.

– Я… никогда не стану вам поперек дороги! – запинаясь, проговорила Элизабет, с величайшим трудом сдерживая волнение. – Не могу понять, как смеет отец так командовать вами! Я не на его стороне во всем этом. Я пойду и попрошу его освободить вас от вашего слова.

– Нет, нет! – промолвила Люсетта. – Пусть все останется так.