Текст книги "Мэр Кестербриджа"

Автор книги: Томас Гарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава XV

Первое время расцветающая красота мисс Ньюсон не возбуждала большого интереса в Кестербридже. Правда, «падчерица мэра», как ее называли теперь, привлекала внимание Доналда Фарфрэ, – но только его одного. Дело в том, что о ней нельзя было сказать лукавыми словами пророка Варуха[13]13
  …словами пророка Варуха. – Гарди ошибся: в книге пророка Варуха (Библия) таких слов нет.


[Закрыть]: «Дева, что идет с веселым ликом».

Когда она гуляла по городу, казалось, будто вся она – в каком-то внутреннем чертоге мыслей и почти не нуждается в видимом мире. Она приняла своеобразное решение отречься от нарядных, ярких платьев, считан, что ее прошлое не дает ей права расцвести пышным цветом, как только она стала располагать деньгами. Но нет ничего коварнее превращения пустяковых капризов в желания, а желаний в потребности. Как-то раз весной Хенчард подарил Элизабет-Джейн коробку светлых перчаток.

Ей хотелось носить их, чтобы показать, как она тронута его добротой, но у нее не было шляпы в топ перчаткам. Уступая требованиям хорошего вкуса, она решила купить такую шляпу. Когда же она купила шляпу, оказалось, что у нее нет платья, которое гармонировало бы со шляпой. Необходимо было довершить начатое; она заказала себе платье, но вспомнила, что у нее нет зонтика, подходящего к платью. Истратив пенни – истратишь фунт; она купила зонтик, и наконец-то композиция была завершена.

Все были очарованы, и некоторые говорили, что ее прежняя простота была искусством, таившим искусство, – «тонким обманом», как выразился Ларошфуко[14]14
  Ларошфуко – автор «Максимов» – популярной книги изречений, французский герцог Франсуа де Ларошфуко (1613–1680).


[Закрыть]: она произвела впечатление по контрасту и сделала это преднамеренно. На самом же деле все объяснялось иначе, однако результат свой принесло, ибо Кестербридж, решив, что эта девушка себе на уме, заключил, что она заслуживает внимания.

«Первый раз в моей жизни мною так восхищаются, – думала она, – хотя, быть может, лишь те, чье восхищение ничего не стоит».

Но Доналд Фарфрэ тоже восхищался ею, и вообще для нее это было волнующее время; никогда еще в ней так сильно не сказывался ее пол, – раньше она была, пожалуй, слишком бесстрастной и это мешало проявиться ее женственности. Как-то раз, после исключительно большого успеха, она пришла домой и, поднявшись наверх, бросилась на кровать лицом вниз, позабыв о том, что ее платье может от этого смяться и пострадать.

– Боже мой, неужели это правда? – прошептала она. – Оказывается, я становлюсь первой красавицей города!

Когда она обдумала это, ее охватила всегдашняя боязнь обмануться, переоценить происходящее, и она почувствовала глубокую печаль. «Что-то тут неладно, – рассуждала она, – знай они, что я такая необразованная девушка – и по-итальянски не говорю, и в глобусах ничего не смыслю, и вообще понятия не имею о том, чему учатся в пансионах, – как они все презирали бы меня! Лучше мне продать все эти наряды и купить грамматики, словари и историю всех философий».

Она выглянула из окна и увидела на сенном дворе Хенчарда и Фарфрэ; они беседовали, и мэр говорил с той пылкой сердечностью, а молодой человек – с той мягкой скромностью, которые теперь всегда отличали их общение. Мужская дружба. Какая в ней была суровая сила – в дружбе этих двух мужчин! И все-таки семя, которому было суждено подорвать ее основы, уже пустило росток в щели ее строения.

Было около шести часов, и рабочие, один за другим, расходились по домам. Последним ушел сутулый подслеповатый парень лет девятнадцати, у которого то и дело широко раскрывался рот, – очевидно потому, что его ничто не поддерживало, так как подбородка у парня не было. Хенчард громко окликнул его, когда он уже вышел за ворота:

– Эй, Эйбл Уиттл… сюда!

Уиттл повернулся и подбежал к хозяину.

– Да, сэр! – задыхаясь, пробормотал он умоляющим тоном, словно уже знал, что будет дальше.

– Повторяю, завтра утром приходи вовремя. Ты сам видишь, что тебе нужно делать, ты слышал мои приказания, так знай: опозданий я больше не потерплю.

– Да, сэр!

Эйбл Уиттл ушел, ушли и Хенчард с Доналдом, и Элизабет-Джейн больше не видела их.

Надо сказать, что Хенчард сделал выговор Уиттлу не без оснований. У «бедняги Эйбла», как все его называли, была одна застарелая привычка: он не мог не проспать и постоянно опаздывал на работу. Он всей душой желал приходить как можно раньше, но если его товарищи забывали дернуть за веревку, которой он на ночь обвязывал себе большой палец на ноге, опуская другой конец за окно, то его желание не исполнялось: он опаздывал.

Нередко он работал помощником на взвешивании сена или у крана, поднимавшего мешки, или же его вместе с другими рабочими посылали в деревню вывозить закупленные там стога, и, конечно, недостаток Эйбла причинял всем большие неудобства. За последнюю неделю он дважды заставлял ждать себя утром почти час; этим и объяснялась угроза Хенчарда. Завтрашний день должен был показать, подействовала она на парня или нет.

Пробило шесть часов, но Уиттл не показывался. В половине седьмого Хенчард вошел во двор; лошади были впряжены в повозку, на которой должен был ехать Эйбл, и возчик ждал его уже двадцать минут. Хенчард выругался; в эту минуту прибежал Уиттл, еле переводя дух, хозяин накинулся на него и заявил, что это последний раз: если Эйбл опять опоздает, Хенчард клянется, что сам пойдет стаскивать его с койки.

– Что-то со мной неладно, ваша милость! – отозвался на это Эйбл. – Особенно в нутре, потому что не успею я сотворить коротенькую молитву, как мои бедные тупые мозги деревенеют, словно чурки. Да… И это у меня началось с тех пор, как я стал подрастать, перед тем как мне полное жалованье положили, и хоть я и лежу в постели, а никакого удовольствия от этого не получаю: только лягу – уже засыпаю, только проснусь – вставать надо. Я от этого весь извелся, хозяин, но ничего не могу с собой поделать. Вот, например, вчера вечером, я перед сном съел только ломтик сыра и…

– Молчать! – взревел Хенчард. – Завтра повозки выедут в четыре, и если тебя здесь не окажется, берегись! Я сам буду умерщвлять твою плоть!

– Но позвольте мне объяснить, ваша милость…

Хенчард повернулся и ушел.

– Сам же спрашивал меня и допрашивал, а сам и слушать меня не стал, – проговорил Эйбл, обращаясь ко всему двору вообще. – Нынче я всю ночь буду дергаться не хуже минутной стрелки, так я его боюсь!

На следующий день повозкам предстояло отправиться в дальний путь, в Блекмурскую долину, и в четыре часа утра по двору уже ходили люди с фонарями в руках. Но Эйбла не было. Прежде чем рабочие догадались сбегать и разбудить его, Хенчард вошел через садовую калитку.

– Где Эйбл Уиттл? Значит, не пришел, несмотря на все, что я говорил? Ну, клянусь дедами и прадедами, я сдержу свое слово… иначе его не проймешь! Пойду к нему.

Хенчард ушел со двора и вскоре уже стоял в жилище Эйбла – убогом домишке на Задней улице, дверь которого никогда не запиралась, потому что обитателям его нечего было терять. Подойдя к койке Уиттла, Хенчард крикнул так громко, что Эйбл мгновенно проснулся и, увидев стоящего над койкой хозяина, судорожно заметался, хватая что попадалось под руку, но только не свою одежду.

– Долой с койки и марш в амбар, а не то сегодня же духу твоего у меня не будет! Это тебе наука. Марш! Беги без штанов!

Несчастный Уиттл накинул на плечи куртку и уже на последней ступеньке лестницы как-то ухитрился натянуть на ноги сапоги, а Хенчард нахлобучил ему шляпу на голову. И вот Уиттл уже семенил по Задней улице, а Хенчард с суровым лицом шагал за ним следом.

В это время Фарфрэ, узнав, что Хенчарда нет дома, вышел из задних ворот и заметил что-то белое, трепещущее в предрассветном сумраке; вскоре он различил, что это подол рубахи Эйбла, торчащий из-под куртки.

– Господи, твоя воля, что это такое? – проговорил Фарфрэ, входя во двор вслед за Эйблом; Хенчард немного отстал от него.

– Видите ли, мистер Фарфрэ, – невнятно забормотал Эйбл с покорной, перепуганной улыбкой, – он сказал, что будет умерщвлять мою плоть, если я не встану пораньше, и вот он теперь за это принялся! Видите ли, тут уж ничего не поделаешь, мистер Фарфрэ, все выходит как-то по-чудному!.. Да… Вот и придется мне ехать в Блекмурскую долину полуголым, раз уж он так приказывает; но потом я на себя руки наложу! Не стерпеть мне такого позора: ведь женщины всю дорогу будут глазеть из окон на мое бесчестье, издеваться надо мной будут – мужчина без штанов! Понимаете, каково мне все это переносить, мистер Фарфрэ, и какие погибельные мысли мне в голову лезут. Да… я что-нибудь над собой сделаю… чему быть, того не миновать!

– Ступай домой, надень штаны и приходи на работу в приличном виде! Если не пойдешь, тебе не сдобровать!

– Не смею! Мистер Хенчард сказал…

– Плевать мне на то, что сказал мистер Хенчард или кто другой! Это же черт знает что такое. Сию минуту ступай домой и оденься, Уиттл.

– Э, нет, погодите! – проговорил Хенчард, подойдя к ним сзади. – Кто отсылает его домой?

Все рабочие посмотрели на Фарфрэ.

– Я, – сказал Доналд. – По-моему, шутка зашла слишком далеко.

– А по-моему, нет! Полезай в повозку, Уиттл!

– Нет, не полезет, пока я здесь управляющий, – сказал Фарфрэ. – Или он отправится домой, или я навсегда уйду с этого двора.

Хенчард побагровел и строго взглянул на него. С минуту он молчал, глядя в глаза шотландцу. Доналд решил пойти ему навстречу, заметив, что он уже начинает раскаиваться.

– Слушайте, – проговорил Доналд спокойно, – нельзя же так поступать человеку вашего звания, сэр! Это тиранство, и оно не достойно вас.

– Вовсе не тиранство, – буркнул Хенчард, как надувшийся мальчишка. – Проучить его надо, чтоб зарубил себе на носу! – немного помолчав, он проговорил тоном глубоко обиженного человека: – Почему вы так говорите со мной в их присутствии, Фарфрэ? Могли бы подождать, пока мы останемся одни. Впрочем… я знаю почему! Я посвятил вас в тайну своей жизни – дурак этакий! – и вы теперь этим пользуетесь мне во вред.

– Нет, я позабыл об этом, – отозвался Доналд просто.

Хенчард опустил глаза и, не сказав ни слова, ушел. В этот день Фарфрэ узнал от рабочих, что Хенчард всю зиму посылал старухе матери Эйбла уголь и нюхательный табак, и это уменьшило его неприязнь к хозяину. Но Хенчард был все так нее хмур и молчалив, а когда один рабочий спросил, надо ли поднять овес на верхний этаж зернохранилища, Хенчард коротко ответил:

– Спросите мистера Фарфрэ. Он здесь хозяин!

По существу так оно и было; тут уж сомневаться не приходилось. Хенчард, некогда самый уважаемый человек в своей среде, теперь потерял долю былого уважения. Как-то раз дочери одного дарноверского фермера после смерти отца пожелали узнать, сколько стоит их стог сена, и отправили к мистеру Фарфрэ посланца с просьбой произвести оценку. Посланец – маленький мальчик– встретил во дворе не Фарфрэ, а Хенчарда.

– Хорошо, я приду, – сказал Хенчард.

– Скажите, пожалуйста, а что мистер Фарфрэ придет? – спросил мальчик.

– Я сам иду в ту сторону… Почему нужен именно мистер Фарфрэ? – осведомился Хенчард, задумчиво глядя на мальчика. – Почему люди всегда зовут мистера Фарфрэ?

– Должно быть, потому что он им очень нравится… так они говорят.

– Ага… понимаю… значит, вот что они говорят… а? Он им нравится, потому что он умнее мистера Хенчарда и больше знает. Словом, мистер Хенчард ему в подметки не годится, а?

– Да… именно так, сэр… это тоже говорят.

– Так, значит, говорят еще что-то? Да, разумеется! Что же именно? Ну-ка, скажи, и вот тебе шесть пенсов на гостинцы.

– Говорят, что у него, мол, характер лучше, а Хенчард в сравнении с ним дурак, говорят. А когда наши женщины шли домой, они говорили: «Золотой парень… мягкий, как воск… лучше его нету… этакого бы конька да в мою конюшню». И еще говорят: «Из них двоих он куда больше входит в положение, вот бы ему быть хозяином вместо Хенчарда», говорят.

– Глупости болтают! – отозвался Хенчард, стараясь скрыть недовольство. – Ну, можешь идти. А сено оценивать приду я, слышишь?.. Я.

Мальчик ушел, а Хенчард пробормотал:

– Желают, чтобы он был здесь хозяином… еще чего захотели!

И он отправился в Дарновер. По дороге он нагнал Фарфрэ. Они пошли вместе, причем Хенчард не отрывал глаз от земли.

– Вам сегодня не по себе? – осведомился Фарфрэ.

– Нет, я совершенно здоров, – ответил Хенчард.

– Однако вы немного не в духе… правда? Но сегодня ведь не на что сетовать! То сено, что мы вывезли из Блекмурской долины, оказалось великолепным. Кстати, дарноверцы хотят оценить свое сено.

– Да. Я иду туда.

– Я пойду с вами.

Хенчард не ответил, и Доналд принялся негромко напевать песню, но, подойдя к дому умершего фермера, спохватился и сказал:

– Что это я! У них отец умер, а я тут песни распеваю. И как это меня угораздило позабыть?

– А вы очень боитесь, как бы кого-нибудь не обидеть? – заметил Хенчард, криво усмехаясь. – Ну, конечно… я знаю… особенно меня!

– Простите, если я вас обидел, сэр, – отозвался Доналд, остановившись, и на лице его отразилось раскаяние. – Но почему вы так говорите… и думаете?

Туча, омрачавшая чело Хенчарда, рассеялась, и когда Доналд умолк, хозяин повернулся к нему, глядя не столько ему в лицо, сколько на грудь.

– Я кое-что слышал, и это меня раздосадовало, – сказал он. – Поэтому я говорил с вами резко, позабыв о том, какой вы на самом деле. Вот что: не стану я здесь возиться с этим сеном… вы, Фарфрэ, сумеете справиться лучше меня. К тому же они ведь послали за вами. Мне надо попасть на заседание городского совета в одиннадцать, а сейчас уже около этого.

Так они расстались, восстановив свои дружеские отношения, и Фарфрэ не стал расспрашивать, что значат не совсем для него понятные слова Хенчарда. А Хенчард опять успокоился, но все же с тех пор всегда думал о Доналде с каким-то смутным страхом и часто жалел, что раскрыл перед ним всю душу и посвятил его в свою тайну.

Глава XVI

Вот почему Хенчард мало-помалу стал более сухо обращаться с Доналдом. Он был вежлив с ним, преувеличенно вежлив, и Фарфрэ изумлялся, впервые заметив, как хорошо воспитан его хозяин, которого он до сих пор считал искренним и сердечным, но несдержанным. Теперь Хенчард лишь очень редко клал руку на плечо молодого человека, чуть не пригибая его к земле грузом своих дружеских чувств. Он перестал ходить на квартиру к Доналду и кричать в коридоре:

– Эй, Фарфрэ, дружище, идем к нам обедать, нечего здесь сидеть одному взаперти!

Но в их деловых отношениях не изменилось почти ничего.

Так шла их жизнь до того времени, пока по всей стране не было предложено устроить народные гуляния, чтобы отпраздновать одно важное событие, которое произошло недавно.

Некоторое время Кестербридж, от природы медлительный, не отзывался на предложение. Но вот однажды Доналд Фарфрэ заговорил об этом с Хенчардом и попросил выдать ему несколько парусиновых полотнищ, какими укрывают стога, так как в день национального праздника он вместе с приятелями хочет устроить танцы, а для этого нужно помещение, за вход в которое можно будет взимать плату «по стольку-то с головы».

– Берите сколько хотите, – сказал Хенчард.

Управляющий пошел за покрышками, а Хенчарда обуял дух соперничества. Конечно, он как мэр сделал большое упущение, до сих пор не устроив заседания, чтобы обсудить празднование события. Но Фарфрэ, будь он неладен, успел забежать вперед, и отцам города, жившим по старинке, не удалось первым проявить инициативу. Однако было еще не поздно, и, поразмыслив, Хенчард решил взять на себя организацию развлечений, если только другие члены городского совета согласятся поручить это дело ему. Члены совета очень охотно пошли ему навстречу, так как сами они в большинстве были малоподвижными старцами, не склонными обременять себя заботами.

Итак, Хенчард занялся организацией великолепного народного гулянья – гулянья, достойного древнего города. А о танцах Фарфрэ он почти позабыл и, лишь изредка вспоминая о них, говорил себе: «Взимать входную плату „по стольку-то с головы“!.. Узнаю шотландца!.. Кому придет охота вносить хоть что-нибудь „с головы“?».

Он, мэр, решил, что все устроенные им развлечения будут бесплатными.

Он уже так привык во всем полагаться на Доналда, что ему трудно было удержаться и не позвать его на совет. Но он поборол себя и не посоветовался с молодым человеком. Нет, думал он, Фарфрэ со своим проклятым светлым умом предложит такие новшества, что он, Хенчард, волей-неволей опустится до роли второй скрипки и будет только подыгрывать своему изобретательному управляющему.

Все одобрили мероприятия, предложенные мэром, особенно когда стало известно, что расходы он целиком берет на себя.

К городу примыкал поросший травою холм, обнесенный древним квадратным земляным валом (земляные валы, квадратные и неквадратные, встречались в этой местности так же часто, как черника), и здесь кестербриджцы обычно устраивали гулянья, собранья и овечьи ярмарки, для которых на улицах было слишком тесно. Один из склонов холма спускался к речке Фрум, и с любого места здесь открывался вид на много миль вокруг. Этот живописный уголок должен был стать ареной подвигов Хенчарда.

Мэр велел расклеить по городу длинные розовые афиши, гласившие, что здесь будут устроены разного рода игры, и нанял целый отряд рабочих, за которыми наблюдал сам. Установили вымазанные салом шесты для лазанья, увенчанные копчеными окороками и сырами местного производства. Поставили рядами барьеры для бега с препятствиями, а через речку перекинули скользкую жердь и на том берегу привязали живую свинью, выращенную в окрестностях города; свинья должна была поступить во владение того, кто изловчится перейти по жерди на другой берег и добраться до нее. Заготовили тачки и ослов для гонок; построили помост для бокса, борьбы и прочих кровавых потех; собрали мешки для «прыганья в мешках». Кроме того, Хенчард, верный своим принципам, решил устроить грандиозное чаепитие и приглашал всех, кто жил в городе, на это даровое угощение. Столы расставили параллельно внутреннему скату вала и над ними протянули тент.

Проходя по городу, мэр видел неказистое сооружение Доналда Фарфрэ в Западной аллее – шатер из покрышек разных цветов и размеров, подвязанных как попало к переплетающимся наподобие свода ветвям. Теперь Хенчард успокоился, полагая, что сам подготовился к празднику гораздо лучше.

Настало утро. Небо, необычно ясное в течение предыдущих двух дней, теперь заволокло тучами, погода грозила испортиться, подул сырой ветер. Хенчард пожалел, что был так уверен в устойчивости ясной погоды. Но было уже поздно что-либо отменять или откладывать, и гулянье началось. В полдень стал накрапывать дождь; мелкий, но упорный, он моросил, усиливаясь так незаметно, что трудно было сказать точно, когда пришел конец сухой погоде. Час спустя этот мелкий дождик превратился в монотонное бичевание земли небом – в потоки воды, конца которым не было видно.

Горстка гуляющих геройски держалась на поле, но к трем часам Хенчард понял, что его гулянье провалилось. С окороков на шестах капала коричневая жидкость – разбавленная водой копоть, – свинья дрожала на ветру, шероховатость досок на столах ощущалась под прилипшими к ним мокрыми скатертями, так как дождь проникал под тент, а подвешивать боковые стенки было уже бесполезно. Местность за рекой скрылась из виду; ветер играл импровизации на веревках тента, как на эоловой арфе, и наконец принялся дуть с такой силой, что все сооружение рухнуло на землю и тем, кто искал здесь защиты от дождя, пришлось выползать из-под тента на четвереньках.

Но к шести часам буря утихла, и сухой ветерок стряхнул влагу с травы. Казалось, что намеченную программу все-таки удастся выполнить. Тент снова натянули; оркестр вызвали из убежища, где он скрывался от дождя, и приказали ему играть, а там, где раньше стояли столы, освободили место для танцев.

– Но где же люди? – спросил Хенчард после того, как целых полчаса танцевали двое мужчин и одна женщина. – Все лавки закрыты. Почему никто не приходит?

– Пошли в Западную аллею, на танцы к Фарфрэ, – ответил один из членов совета, оставшийся на поле с мэром.

– Таких, должно быть, немного. А где же весь народ?

– Все, кто вышел на улицу, – там.

– Ну и дураки!

Хенчард, нахмурившись, отошел. Двое-трое юношей принялись было мужественно карабкаться на шесты, чтобы окорока не пропали даром, но зрителей у них не было, и в общем вся картина производила такое унылое впечатление, что Хенчард приказал кончить гулянье, прекратить чаепитие, а угощение раздать городским беднякам. Вскоре на поле не осталось ничего, если не считать барьеров, тента и шестов.

Хенчард вернулся домой и, напившись чаю с женою и дочерью, вышел снова. Уже стемнело. Он скоро заметил, что все гуляющие стекаются к определенному месту в аллее, и решил отправиться туда же. Звуки струнного оркестра доносились из палатки Фарфрэ – он назвал ее «павильоном», – и, подойдя ближе, Хенчард увидел гигантский шатер, хитроумно сооруженный без помощи шестов и канатов. Для него выбрали самый тенистый уголок в яворовой аллее – там, где ветви, тесно переплетаясь, образовали свод; к ветвям привязали парусину, и получилось что-то вроде купола. Подветренная сторона шатра была затянута покрышками, а противоположная – открыта. Хенчард обошел вокруг и заглянул внутрь.

Шатер напоминал неф собора, лишенный одной, фронтонной, стены, но то, что в нем происходило, ничем не напоминало богослужение. Танцевали какой-то шотландский танец – «рил» или «флинг», и всегда степенный Фарфрэ, нарядившись в костюм бесшабашного шотландского горца, плясал в самой гуще танцоров, бросаясь из стороны в сторону и кружась под музыку. Хенчард не мог удержаться от смеха, но лишь на минуту. Он сейчас же заметил по лицам женщин, как горячо они восхищаются шотландцем; когда же пляска кончилась и начался новый танец, а Доналд, на время скрывшийся, вернулся в своем обычном костюме, у него оказался неограниченный выбор дам, ибо все девушки тянулись к тому, кто так хорошо понимал поэзию танца.

Весь город столпился в аллее; его жителям никогда и не снилось такого замечательного бального зала.

Среди зрителей стояли Элизабет и ее мать; девушка задумчиво, но с глубоким интересом наблюдала за происходящим, и ее глаза сияли каким-то страстно тоскующим светом – словно Природа, создавая их, взяла за образец Корреджо. Танцы продолжались с неослабевающим воодушевлением, а Хенчард стал прохаживаться взад и вперед, ожидая, когда его жена захочет уйти домой. Он старался избегать освещенных мест, но, отойдя в полумрак, почувствовал себя еще хуже, ибо здесь услышал разговоры на ту тему, к которой люди в последнее время возвращались слишком часто.

– Да, здесь не то, что на гулянье мистера Хенчарда, – говорил кто-то. – Только упрямый осел мог вбить себе в голову, что людям придет охота тащиться на какой-то унылый пустырь в такой день, как сегодня.

В ответ на это другой сказал, что, по общему мнению, мэр совершает ошибки не только в такого рода делах.

– А что сталось бы с его торговлей, если бы не этот молодой человек? Вот уж, можно сказать, сама судьба послала его Хенчарду. Когда к нему поступил мистер Фарфрэ, у него была не бухгалтерия, а чаща лесная. Сам Хенчард, бывало, когда вел счет мешкам, писал мелом черточки – все в ряд – на манер частокола; стога он обмерял обхватами, тюки взвешивал на руках, сено пробовал на зуб, а сделки заключал ругательством. Теперь же этот образованный молодой человек проделывает все с цифрами да мерками в руках. Опять же пшеница – иной раз от хлеба так несло мышами, что можно было без ошибки сказать, какой они породы, а Фарфрэ так умеет ее очистить, что теперь никому и в голову не придет заявить, будто по ней шныряла хоть самая мелкая четвероногая тварь… Да, да, все от него без ума, и мистеру Хенчарду нелегко будет удержать его у себя, что и говорить! – заключил он.

– Надолго он его не удержит, будьте спокойны, – отозвался другой.

«Вот именно, – сказал себе Хенчард, стоявший за деревом, – а если удержит, то окончательно потеряет и репутацию и положение, которые создал себе за восемнадцать лет!»

Он пошел обратно к павильону. Фарфрэ танцевал с Элизабет простенький, но своеобразный танец – старинный народный танец, единственный, который она знала, и хотя Фарфрэ деликатно умерял быстроту своих движений, приспособляясь к ее более медлительным па, узор из блестящих гвоздиков на подошвах его сапог все время мелькал перед глазами зрителей. Девушка пошла танцевать под влиянием музыки, беспокойной, скачущей, взмывающей ввысь (низкие звуки то гудели на нижней струне каждой скрипки, то перескакивали на верхнюю, – словно бегали вверх и вниз по лестницам); мистер Фарфрэ сказал ей, что это мотив песни «Мисс Мак-Лиод из Эйра», очень популярной на его родине.

Вскоре танец окончился, и девушка посмотрела на Хенчарда, ожидая от него похвалы, но не дождалась. Он как будто не видел ее.

– Слушайте, Фарфрэ, – сказал Хенчард с таким видом, словно мысли его были где-то далеко, – завтра я сам поеду на ярмарку в Порт-Брэди. А вы оставайтесь, уложите свой костюм в сундук и дайте ногам отдых после этих ваших безумств. – Он вперил в Доналда враждебный взгляд, хотя начал говорить с улыбкой.

К ним присоединились другие горожане, и Доналд отошел в сторону.

– В чем дело, Хенчард? – спросил член совета Таббер и ткнул пальцем в мэра, словно пробуя сыр. – Нажили себе супротивника, да? «Джек не хуже своего хозяина», а? Оттер вас на задний план, так, что ли?

– Видите ли, мистер Хенчард, – вторил другой доброжелательный друг, юрист, – ваш промах в том, что вы забрались на какой-то пустырь да еще так далеко. Надо бы вам взять с него пример и организовать ваши спортивные развлечения в таком вот укрытом месте, как это. Но вы об этом не подумали, а он подумал, и тут-то он вас и переплюнул.

– Скоро он вас оседлает и все заберет в свои руки, – подлил масла в огонь остряк мистер Таббер.

– Нет, – хмуро возразил Хенчард. – Этого не будет, потому что скоро он со мной расстанется.

Он взглянул на Доналда, который снова подошел к ним.

– Срок службы мистера Фарфрэ в качестве моего управляющего близится к концу… правда, Фарфрэ?

Молодой человек теперь научился читать по складкам и морщинам на резких чертах Хенчарда как по-писаному; он спокойно ответил утвердительно, а когда потом люди с сожалением спрашивали, почему все так случилось, он просто отвечал, что мистер Хенчард больше не нуждается в его услугах.

Хенчард пошел домой, видимо удовлетворенный. Но утром его зависть испарилась, и сердце у него упало при мысли о том, что он сказал и сделал вчера. Он расстроился еще больше, когда понял, что на сей раз Фарфрэ твердо решил поймать его на слове.