Текст книги "Битва за космос"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Я тоже даю тебе добро. Довольно большое и жирное.

– Ты сегодня черепаха? – спросил Слейтон.

– Да.

«Черепаший клуб» – это была одна из игр Уолли. Один славный парень из числа игравших подходил к другому славному парню – желательно в присутствии очень серьезных людей – и спрашивал его:

– Ты сегодня черепаха?

Тот отвечал «да» и приглашал всех выпить.

Полет продолжался уже три минуты и сорок одну секунду, и Уоллиподдерживал ровное напряжение.

Онсосредоточился на задаче сохранения перекиси водорода. Обычно,когда ракета тормозного двигателя отделялась от капсулы, та разворачивалась с помощью автоматической системы управления, что требовало значительного расхода топлива. На этот раз Ширра повернул ее вручную, используя только малые, пятифунтовые, тормозные двигатели системы автоматического управления. Вскоре он передал находящемуся на Мысе Дику:

– Я сейчас в обезьяньем режиме, и эта штуковина летит великолепно.

Это Уолли придумал выражение «обезьяний режим». Во время полетов шимпанзе стабилизация капсулы контролировалась автоматически. «Обезьяний режим» – это была небольшая шпилька в адрес тех восходивших по могущественному зиккурату астронавтов или пилотов Х-15, которые часто повторяли: «Первый полет совершит обезьяна». Употребляя выражение «обезьяний режим», Ширра словно бы говорил: «Ну и что? Вот вам обезьяна – ну-ка, попробуйте!» Но он постарался как можно скорее перейти на то, что называлось «режимом дрейфа». Он просто позволял капсуле отклоняться на любой угол и в любую сторону, как это делал Скотт во время своего последнего витка.

– Мой шарик дрейфует, – сказал Уолли. – Я получаю огромнейшее удовольствие.

Когда во время четвертого витка он пролетал над Калифорнией, Джону Гленну, который был диспетчером на мысе Аргуэлло, дали инструкцию попросить Уолли сказать что-нибудь для прямого радио– и телеэфира.

– Ха-ха, – ответил Уолли. – Я думаю, лучшевсего подойдет старая песня «Дрейфую и дремлю», но сейчас у меня нет возможности подремать. Я в настоящем восторге.

Когда он пролетал над Южной Америкой, его попросили сказать что-нибудь для прямого эфира по-испански.

– Buenos dias, [15]15
  [xv]Добрый день (исп.).


[Закрыть]– сказал Уолли на плохом испанском, но латиноамериканцам это понравилось.

Завершив почти четыре витка, дрейфуя и покачиваясь в капсуле, спокойный и расслабленный Уолли потратил лишь десять процентов перекиси водорода. Он уже совершил на один виток больше, чем Карпентер и Гленн. Капсула поворачивалась во все стороны, и (как и говорил Скотт) в этом не было ничего необычного. В состоянии невесомости не возникало ощущения «верха» и «низа». Было очевидно, что капсула «Меркурия» вполне могла сделать семнадцать витков, как и корабль Титова.

Когда Ширра пролетал над Мысом, Дик Слейтон сказал:

– «Полет» хочет поговорить с тобой.

Под «полетом» подразумевался руководитель полета Крафт.

– Все идет просто превосходно, – заявил Крафт. – Думаю, мы отстояли наше дело, старина!

Гленн сидел перед микрофоном на станции слежения в Аргуэлло, Скотт – в Гуаямасе. С ними Крафт никогда не выходил на связь, чтобы сказать что-нибудь подобное. Скотт начал понимать, в чем заключалось это «наше дело».

Завершая свой шестой – и последний – виток, Уолли объявил, что в автоматической и в ручной системе осталось семьдесят восемь процентов топлива. Он пролетел вдвое больше Гленна и Карпентера и мог сделать еще витков пятнадцать, если нужно. Один из помощников Крафта, инженер Кранц, вышел на связь и сказал Уолли:

– Именно это я и называю настоящим инженерным летным испытанием!

Скотт понял смысл этого высказывания даже раньше, чем мозг его проанализировал. Кранц имел в виду: «В отличие от последнего полета». Или даже: «В отличие от последних двух».

Чтобы завершить свой оперативный триумф, Ширре теперь оставалось лишь точно приземлиться. Карпентер приземлился в двухстах пятидесяти милях от метки. Когда Уолли начал спуск через атмосферу, он передал Элу Шепарду – диспетчеру на Бермудских островах, возле места приземления:

– Я думаю, они поймают меня на подъемник номер три.

Речь шла о подъемнике, который должен был поднять капсулу на палубу авианосца «Кирсейдж». «Точно в цель!» – вот что хотел сказать Ширра. И в самом деле он приземлился всего в четырех с половиной милях от авианосца. Матросы, столпившиеся на палубе, видели, как астронавт спускается под большим парашютом. В тот момент, когда капсула упала на воду, она показалась Карпентеру слишком горячей; он вылез через горловину и ждал прибытия вертолетов, держась на спасательном поясе. Гленн тоже жаловался на жару. Но скафандр Ширры снабдили улучшенной системой охлаждения, и он мог находиться внутри капсулы сколь угодно долго. Он отказался от помощи вертолета. К чему спешка? Уолли оставался в капсуле, пока не прибыли матросы на вельботе и не отвезли его на авианосец. Уже стоя на палубе «Кирсейджа», он сказал врачам:

– Я чувствую себя прекрасно. Это был просто образцовый полет. Он прошел именно так, как я и хотел.

Это и стало вердиктом: Ширра совершил образцовый полет. Астронавт заполнил всю карту контрольных проверок. Он успешно доказал, что человек может облететь вокруг Земли шесть раз, практически не пошевельнув пальцем, не потратив ни одной лишней унции топлива, ни одного лишнего удара сердца, ни на мгновение не подвергнувшись психологическому стрессу, и опустить космический корабль точно в запланированном месте посреди безбрежного океана. Сигма, сумма – что и требовалось доказать. «Оперативное»!

Уолли побывал на торжествах в Хьюстоне и Флориде, а также в своем родном городе Ораделле, штат Нью-Джерси, где в честь героя устроили праздник. На следующий день он отправился в Белый дом получить поздравления от президента Кеннеди, и тот наградил его Почетной медалью Конгресса. Правда, церемония была короткой и неформальной и вызвала некоторое разочарование. Немного болтовни, немного улыбок, несколько фотоснимков рядом с президентом в Овальном зале – и все. Это было 16 октября. Через некоторое время Уолли узнал, что как раз тогда Кеннеди получил сделанные с борта истребителя U-2 снимки: Советы строили ракетные базы на Кубе. Так что президент США принял астронавта, только чтобы соблюсти приличия и предупредить возможное распространение слухов о развивающемся кризисе.

Глава четырнадцатая
Клуб

Вскоре Конрад начал таскать сумку Гленна и довольно серьезно воспринял эту роль. По сути дела, это было единственное, чем он занимался. Когда они вдвоем прибывали в какой-нибудь аэропорт – Сент-Луис, Эйкрон, Лос-Анджелес и так далее, – им требовалось целых пять минут, чтобы пройти сорок футов. На них кидались толпы коллекционеров автографов. Каждые несколько шагов Гленну приходилось опускать свою сумку на землю, чтобы дать несколько автографов и обменяться с кем-нибудь рукопожатиями. И до чего же при этом он был великолепен! Широкая солнечная улыбка на его веснушчатом лице просто озаряла окрестности. И все вокруг вели себя так, словно они были знакомы с ним лично и любили его. Это был их защитник. Он рисковал своей жизнью и бросил вызов русским в небе ради них. Люди настолько обожали его, что было невозможно обойти их, даже если бы у Гленна имелась такая возможность. Поэтому он опускал сумку на землю и раздавал автографы.

Если Конрад нес обе сумки, то они могли двигаться. Гленн на ходу размахивал руками, раздавал автографы, обменивался рукопожатиями, ослепительно улыбался, и все это – без малейшей тени раздражения. Что же до Конрада, то ему не приходилось останавливаться и опускать сумки на землю. Он теперь тоже официально числился астронавтом, но не для толп любителей автографов. Для них он был просто парнем, который носил сумки Джона Гленна. Более того, Конрад и сам себя таким ощущал. Именно этим занималась практически вся вторая группа астронавтов: выполняла черновую работу для первой, одной-единственной, «первоначальной семерки». Конрад, в порядке тренировки, занимался еще и тем что сопровождал Гленна в его поездках. Теперь, когда проект «Меркурий» близился к завершению, Гленну предстояло возглавить проект «Аполлон» – программу освоения Луны, его «область специализации». Он посещал заводы крупных поставщиков, как и в первые дни проекта «Меркурий». Официально специализация Конрада называлась «Оборудование кабины и интеграция систем», но главным образом он… сопровождал Джона Гленна. Когда Джон прибывал на какой-нибудь завод, это выглядело так, будто генерал приехал проинспектировать воинскую часть. К нему как магнитом притягивало всевозможных особо важных персон, чаще всего конгрессменов и сенаторов. Бывало, что сенаторы действительно отталкивали – локтями! бедрами! животами! – с дороги секретарей, фотографов и простых зевак, чтобы оказаться рядом с легендарным Гленном, поговорить с ним и широко улыбнуться. А возле Гленна постоянно находился какой-то неизвестный молодой человек, очевидно, слуга героя поединка, или, как это называлось в британской армии, денщик. Это был безымянный лейтенант Конрад, астронавт из группы 2.

А на чем еще мог сосредоточиться военный пилот, восходящий по огромному зиккурату? Конечно, на астронавтике. И теперь, спустя всего лишь три года, было трудно поверить, что собрание, на котором присутствовали Пит Конрад, Уолли Ширра, Алан Шепард, Джим Ловелл и другие в мотеле «Марриотт» в феврале 1959 года, вообще могло состояться. Кто из них не помнил речь Уолли тем вечером? Уолли! Он взвешивал все «за» и «против», мучаясь над вопросом: увеличит ли космическая программа его шансы стать командиром эскадрильи F-4H? А теперь Уолли – тот самый парень, с которым они катались на водных лыжах в заливе Чизапик и вместе пережили ту черную полосу в Пакс-Ривер, старый добрый шутник, – стоял у самой вершины невидимой пирамиды. Ибо семеро астронавтов «Меркурия» стали истинным братством. За их сиянием никто уже не видел прежних истинных братьев с военно-воздушной базы Эдварде.

В апреле, когда представители НАСА объявили о наборе второй группы астронавтов, у Конрада и Джима Ловелла были отличные шансы, так как они оказались в числе финалистов, прошедших первоначальный отбор (всего их было тридцать один). Конрад тогда находился в Мирамаре, в Калифорнии, заново переживая ту стадию подготовки флотского пилота, которую уже проходил, – ночные посадки на авианосец. И для такой переподготовки имелись свои причины. Ночные посадки на палубу авианосца были самым обычным делом и, возможно, лучше всего демонстрировали, что все былые заслуги ничего не значили на каждом новом уровне великой пирамиды. Избран или проклят – это довольно часто определялось именно рутиной. К 1962 году военно-морской флот уже перешел на палубные прожекторные системы, в которых использовались угловые зеркала и линзы Фрезнела. Теперь во время ночных посадок в Мирамаре Конрад и другие парни не зависели от офицера-сигнальщика, который прежде стоял на палубе в люминесцентном оранжевом костюме и размахивал люминесцентными оранжевыми флагами. Ночью – в полной темноте – над слабо различимой палубой посреди океана поднимался и падал светящийся шарик, прозванный «фрикаделькой». Этот шарик поднимался и падал потому, что авианосец не желал прекращать раскачиваться только из-за того, что наступала ночь. Эта сальная «сковородка» подпрыгивала на волнах вверх-вниз с амплитудой в пять, восемь и даже десять футов. Ночью, когда луна пряталась за облаками, а небо, океан и палуба были черными, маленькая «фрикаделька» (не больше дюйма в диаметре) и огни на корабле казались слабо светящейся кометой посреди бескрайней тьмы Вселенной. И у пилота должны были быть воля,навыки и все вокруг озарявшая нужная вещь,чтобы посадить пяти– или десятитонный реактивный истребитель на эту тускло освещенную пьяную астральную плиту на скорости 125 узлов. На тренировках пилоту давалось ограниченное количество попыток пройти по этой невидимой тропе. Если он не мог заставить себя пойти на посадку так долго, что топливо заканчивалось, в наушниках раздавалось: «Отбой!», – и он должен был вернуться на учебную базу, где посадочная полоса совсем не двигалась, когда к ней приближались… и где все знали, что вот еще один несчастный отбойщик возвращается в убежище, струсив во время ночной посадки на палубу. Если отбои случались постоянно, этого было достаточно, чтобы отстранить пилота от ночных посадок. Но это вовсе не означало конец карьеры морского летчика. Это лишь свидетельствовало о том, что вы прекращаете заниматься посадками на авианосец, а следовательно, больше не участвуете в состязании, не поднимаетесь по пирамиде и не входите в сообщество обладателей нужной вещи.Отличный послужной список и рекомендации, боевые заслуги – все это не имело никакого значения, когда случалось подобное. Избран или проклят! (Нужная вещьможет треснуть по любому шву.) Бывали ночи, когда «фрикаделька» прыгала по палубе из стороны в сторону, словно серебристые жучки в этих дурацких электронных играх, и пилоту приходилось сажать на палубу свой F-4 – огромную пятнадцатитонную зверюгу – исключительно силой воли. И ничто – даже огромный взрыв – не могло быть хуже, чем услышать «отбой!» в наушниках. Отказаться от посадок на авианосцы после восьми лет полетов, после окончания школы летчиков-испытателей в Пакс-Ривер, после того, как ты наконец попал в элиту… Нет, теперь это было просто невообразимо.

Конрад как раз прошел переподготовку по «посадкам на авианосец в любых метеоусловиях» – то есть он теперь был полностью подготовленным боевым летчиком военно-морского флота, – когда получил предложение стать астронавтом. И его совершенно не смущало, что астронавту не требовалось даже одной десятой части навыков пилота, совершающего ночные посадки. И он, и Ловелл, и остальные были не прочь попытать удачи повторно. На этот раз Конрад прошел отбор с легкостью. Как и прежде, было тридцать с чем-то финалистов. Но им не пришлось проходить через Лавлейс-клиник или аэромедицинский центр в Райт-Паттерсоне. Их отправили на военно-воздушную базу Брукс в Сан-Антонио, где находился медицинский центр военно-воздушных сил. Медосмотры там отнимали кучу времени, но в целом были вполне обычными. После пяти полетов «Меркурия» стало очевидно, что астронавтам вовсе не потребуется чрезвычайной физической выносливости.

А заключительные испытания проходили прямо на Олимпе, который находился теперь в Хьюстоне. Частью их было формальное собеседование – с инженерами НАСА, а также с Диком Слейтоном, Джоном Гленном и Элом Шепардом – по техническим вопросам. Но имелись и «социальные» моменты. В частности, надо было сходить на вечеринку с коктейлем и на ужин в отдельном кабинете хьюстонского отеля «Риц» в сопровождении астронавтов «Меркурия». Когда-то туда ходили Эл Шепард, Гас Гриссом, Скотт Карпентер… а теперь – Уолли. Нужно было полностью себя контролировать, чтобы одновременно остаться славным парнем – любителем пива и проявить сдержанное уважение перед теми, кто уже вступил в этот клуб. Может, я закажу еще выпивку? Это напоминало наспех устроенную вечеринку братства, к которому вы отчаянно хотели принадлежать.

Конечно, разговаривая с Конрадом и Ловеллом, Ширра оставался все же тем самым старым добрым Уолли, их товарищем по оружию из группы № 20. Но разница в положении чувствовалась: на Уолли Ширру, изначально успешного героя поединка, словно бы лился луч света. Ведь теперь на самой вершине стояли семь астронавтов «Меркурия», а все прочие пилоты находились гораздо ниже.

Не то чтобы выдающееся положение «первоначальной семерки» изменило истинную и тайную природу вещей – вовсе нет. Самолюбие «летучего жокея» не знало границ, и члены группы 2 не являлись в этом смысле исключением. Как только их выбрали, они стали оглядываться вокруг и сравнивать себя – «следующих девять» – с «первоначальной семеркой». Среди них был Нил Армстронг, который летал на Х-15. (Кто из астронавтов «Меркурия» делал что-нибудь подобное?) Был Джон Янг, который установил два мировых рекорда скорости взлета. (Кому из астронавтов «Меркурия», за исключением разве что Гленна, такое под силу?) Были Фрэнк Борман, Том Стаффорд и Джим Макдивитт, работавшие инструкторами в Эдвардсе. (Кто из астронавтов «Меркурия» годился на эту роль, кроме Слейтона?) Подумаешь, «первоначальная семерка», скажите пожалуйста! Да вы только посмотрите на Карпентера! Посмотрите на Купера! Да, «следующие девять» были о себе очень высокого мнения. Тем не менее высочайший статус «первоначальной семерки» оставался непреложным фактом. Когда эйфория, вызванная успешным прохождением отбора, улеглась, Конрад и всеостальные поняли, что сейчас, при всей их нужной вещи,они занимают в корпусе астронавтов несколько унизительное положение. Они – плебеи, новички, заложники братства. Гас Гриссом любил мрачно и якобы ласково внушать им при встрече: «Не заноситесь, ребятки, не называйте себя астронавтами! Вы пока что не астронавты, пока вы не взлетели – вы стажеры». И это говорилось без тени улыбки.

«Следующие девять» тратили кучу времени на посещение занятий, словно новички или стажеры летной школы в Пенсаколе, – это было плохо; кроме того, они выполняли черновую работу для «священной семерки», что было еще хуже.

Действительно, подумать только, до чего Конрад дошел: стал таскать сумки Джона Гленна! На этом Олимпе было чертовски холодно. Один уровень следовал за другим – даже здесь, на вершине. На самом верху стоял Джон Гленн, но даже в «первоначальной семерке» не все могли с этим смириться. На первой пресс-конференции, где «следующих девятерых» знакомили с публикой, присутствовали и «первые семеро», и Шорти Пауэрс решил представить их в обратном порядке их полетов. Когда он дошел до Шепарда, то сказал:

– И, наконец, Алан Шепард, который всегда может сказать: «Но я был первым!»

Это развеселило публику. Все засмеялись, кроме одного-единственного человека – Улыбающегося Эла. У того даже не дрогнули губы. Если бы тяжелый взгляд мог испускать лазерные лучи, то у Шорти Пауэрса образовались бы две дырки во лбу. Не трудно было догадаться, что после великого орбитального полета Гленна Шепард – первый пилот, первый американец в космосе – чувствовал себя совершенно забытым. Никто теперь не мог сравниться по положению с Джоном Гленном, даже Уэбб, директор HАСА.

Однажды Гленн заявился в офис Уэбба в Вашингтоне и сообщил ему, что собирается внести изменения в свой личный график. Он больше не будет совершать поездки для НАСА по просьбам каких-нибудь конгрессменов или сенаторов. Он больше не станет летать через всю страну, ходить по улицам и стоять на трибунах, чтобы угодить какому-нибудь конгрессмену, которому нужны голоса избирателей или что-то еще. Это не была просьба. Гленн просто дал Уэббу понять, как теперь все будет происходить. Он просто изложил ему правила. И принять их Уэбб мог лишь ценой потери авторитета. Поэтому тот ответил аргументированно, продумывая каждое слово, хотя и немного раздраженно. Послушай, Джон, мы вовсе не посылаем тебя куда-нибудь лишь потому, что этого хотят конгрессмены. Мы направляем тебя туда потому, что это нужно НАСА. Поддержка конгрессменов нам сейчас крайне необходима, это одна из самых важных вещей, которую ты можешь сделать для программы. Гленн ответил, что тем не менее он больше не будет совершать таких поездок. Уэбб начал краснеть. Он сказал, что если Джон получил соответствующие инструкции, значит, должен выполнять свои обязанности. Гленн заявил, что Уэбб ошибается, и продолжал стоять на своем.

Уэбб не стал доводить ситуацию до крайности. Он просто дал буре разразиться. А когда она утихла, все поняли, что директор НАСА не является начальником в своем кабинете, пока там находится Джон Гленн. Тот не отступал и не извинялся. Какое там! Он ясно дал понять, за кем последнее слово.

Именно Джон Гленн сразу понял: проект «Меркурий» – это что-то вроде нового рода войск, несмотря на его гражданскую окраску. Было бы значительно проще, если бы в НАСА присвоили всем формальные звания. Тогда бы такие, как Уэбб, наконец поняли, где их место. У семерых астронавтов могло быть звание генерала поединка – со всеми почестями и привилегиями настоящего генерала, но без обязанностей по части командования. А его самого, считал Гленн, после первого орбитального полета стоило бы повысить в звании до генерала галактического поединка, что немного выше начальника штаба Вооруженных сил и чуть ниже главнокомандующего. А Уэбб, директор НАСА, всего лишь полковник и должен понимать, как следует обращаться с генералом галактического поединка Гленном. Астронавты-новички, такие как Конрад, Ловелл и Янг, могли бы носить звание майора с быстрым продвижением в случае успешного завершения полетов.

Это значительно упростило бы положение и для жен астронавтов. Ибо, как бы они ни отрицали этого в разговорах, многие из супруг «первых семерых» реагировали на прибытие «следующих девяти» и их жен… в точности как персонажи одной истории, которую здесь часто рассказывали. Она касалась жен группы морских летчиков, только что переведенных на новую базу. Командир, которому было поручено прочесть женщинам ознакомительную лекцию, сказал:

– Прежде всего, леди, я попрошу вас рассесться в соответствии со званиями: высшие звания – в первом ряду и так далее.

Женщинам понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы разобраться и поменяться местами, так как они почти не были знакомы между собой. Когда они наконец расселись, командир в упор посмотрел на них и произнес:

– Леди, это было самое смешное зрелище за всю мою военную карьеру. Позвольте мне сообщить, что, независимо от звания ваших мужей, у вас самих никаких званий нет. Вы все равны и будьте любезны соответствующим образом относиться друг к другу.

Жены посмотрели на инструктора с крайним изумлением, и все при этом одновременно подумали: «Да что это за идиот и на какой планете он служит?» Ибо неписаные правила соглашения офицерских жен были известны всем. Супруга военного росла в звании вместе со своим мужем и тут же получала все полагающиеся почести и преимущества. И нужно быть полной дурой или простодушной размазней, чтобы не понимать этого. Для таких, очевидно, и предназначались подобные ознакомительные лекции.

Кроме того, по соглашению жена младшего офицера не должна слишком выставлять напоказ стиль жизни своей семьи, чтобы он не затмевал стиль семей более высокого ранга. Именно поэтому «следующие девять» стали раздражать некоторых жен «первой семерки» и кое-кого из самих семерых астронавтов. Их раздражало то, какие потрясающие дома мигом купили многие из «следующих девяти». Именно здесь, в «Лесном убежище», они просто купались в привилегиях! Когда «первые семь» вырвались из унылой жизни младших офицеров, это казалось им блестящим подвигом и заслуженной наградой за победу в соревновании, за то, что их выбрали «первыми семерыми». И поведение новичков казалось им просто отвратительным: как только парня назначали астронавтом, он и его семья тут же начинали считать себя вправе претендовать на золотые бульвары Небесного города, словно он принадлежал им.

Астронавты из группы 2 мигом завели себе агента, своего Лео де Орси, – они решили тоже откусить от пирога «Лайф». Это был некто Гарри Бэттен, президент филадельфийского рекламного агентства «Н. В. Айер». Он был таким же профессионалом, как и де Орси, и тоже согласился помогать астронавтам бесплатно. Это было уже слишком! Выходит, между ними нет никакой разницы?! Застройщики в «Лесном убежище» и «Бухте Нассау» (новостройке второго сорта) предложили членам группы большие дома, причем недорого и с огромными ипотеками с маленькими процентами – ипотека в сорок – пятьдесят тысяч долларов в 1962 году казалась просто огромной, – и «следующие девять» приняли все это не моргнув глазом. Они не вели себя как младшие офицеры в присутствии Генералов Поединка. Ибо, как все понимали без лишних слов, это был новый род войск, а не гражданская служба.

Именно поэтому и появился клуб жен астронавтов. Всем было ясно, что на этой базе Мардж Слейтон являлась женой командира. Теперь Дика назначили координатором деятельности астронавтов, и в его полномочия входил отбор персонала, то есть он был единственным человеком, знавшим, кто именно и когда отправится в полет, особенно если дело касалось «следующих девяти». Слейтона вот-вот должны были назначить помощником директора по летному персоналу. Иными словами, он был своего рода командиром, а Мардж – женой командира. Мардж устроила пару посиделок с кофе для всех жен – «первых семерых» и «следующих девяти», – чтобы они познакомились друг с другом. Во время второй вечеринки все они без лишних слов поняли, что это такое. Это был… клуб офицерских жен, какой существовал на каждой базе страны. Одна из новеньких – Сью Борман, жена Фрэнка Бормана, – пришла в восторг от этой затеи. Ее муж, невысокий коренастый парень из Аризоны, был одним из первых инструкторов новой Экспериментальной школы летчиков-испытателей в Эдвардсе, а Сью являла собою прекрасный образец офицерской жены. Она обладала огромной уверенностью в себе и организаторскими способностями. Они были отличной командой.

– Это забавно, – сказала Сью Мардж за кофе. – Давайте займемся этим на организованной основе.

Так возник клуб жен астронавтов, который все называли просто «клуб». Дело в том, что сами парни и их жены вообще избегали употреблять слово «астронавт». Сама Мардж постоянно говорила «парни». Кроме того полное название делало слишком явной аналогию с армией.

Создание клуба не очень обрадовало большинство жен «первых семерых». Некоторые из новеньких, такие как Сью Борман, принимали в его создании уж слишком активное участие. Именно это они говорили себе. На самом-то деле новенькие вели себя как равные. Они не оказывали почестей женам Генералов Поединка. И жены «первых семерых» стали посещать ежемесячные собрания клуба все реже и реже. А Бетти Гриссом и вообще почти не показывалась там – ей эта затея не понравилась с самого начала. Если ты чувствуешь себя неловко посреди оживленной болтовни и к тебе не относятся как к Почтенной Миссис Генерал Поединка… то зачем все эти хлопоты?

Сначала и парни, и их жены испытывали ностальгию по былым дням, по эпохе Лэнгли, времени юности, идеализма, спартанской храбрости и ковбойского непочтения к бюрократическим приличиям. Инженеры и обслуживающий персонал, переехавшие в Хьюстон из Лэнгли и с Мыса, тоже грустили по старым добрым временам… Но посреди тысяч акров абсолютно плоского илистого пастбища уже начинали вырисовываться контуры Центра пилотируемых космических полетов. Здания выглядели как огромные приземистые кубы бежевого цвета, установленные довольно далеко друг от друга и соединенные широкими дорогами, настоящими шоссе, с алюминиевыми фонарными столбами по обочинам. Место выглядело как один из тех «индустриальных парков», что постоянно рекламировались в воскресных газетах.

Конечно, до окончания строительства было еще далеко и это являлось одной из причин ностальгии. Однако Хьюстон, всем новостройкам новостройка, был самым подходящим местом для расширения космической программы. Через некоторое время вы начинали ценить энергичность и чувство размаха хьюстонцев. А «Лесное убежище», «Бухта Нассау» и другие новостройки вдоль Чистого озера выглядели совсем неплохо. На самом деле они были просто шикарными по сравнению с тем, что имелось почти на всех воздушных базах, а местные жители в этой бывшей сельской местности оказались действительно очень славными. Две трети сотрудников НАСА уже занимались проектами «Джеминай» и «Аполлон» – началась мощная подготовка к поражению Советов на Луне. Только вообразите, что ожидало человека, который первым ступит на Луну!.. И парни могли себе это представить. Достаточно было посмотреть на Джона Гленна. Гленн не был первым или даже вторым человеком, облетевшим вокруг Земли, – он был всего лишь первым американцем, сделавшим это. Тем не менее его статус был беспрецедентно высок. Кое-кто из парней подозревал, что Гленн даже подумывает стать президентом. (И мнение это не было притянуто за уши; в конце концов, занял же Давид трон Саула.) Гленн теперь вращался в мире Кеннеди, Джонсонов, сенаторов, конгрессменов, иностранных чиновников, глав корпораций и особо важных персон всех мастей. Джон Гленн был, вероятно, самым знаменитым и самым почитаемым американцем в мире после самого Джона Кеннеди. Да, парни всё это понимали! Спросите хотя бы Эла Шепарда! – хотя, конечно, никто этого не делал.

Эла теперь готовили как дублера для полета Гордона Купера, который намечался на май 1963 года. Гордону, замыкавшему очередь, достался последний полет в серии «Меркурий» – тридцать четыре часа, двадцать два витка. Этот полет должен был вовлечь Соединенные Штаты в состязание с Советами, в активе которых имелись полеты из семнадцати, сорока восьми и шестидесяти четырех витков. Первоначально планировались четыре затяжных полета, последний из которых – продолжительностью три дня. А на роль пилота намечался Шепард. Он отчаянно хотел совершить орбитальный полет. Его суборбитальный полет, как и полет Гриссома, теперь казался ужасно незначительным. А что касается Гаса, то он уже включился в программу «Джеминай» и проводил массу времени в Сент-Луисе, где Макдоннелл строил космический корабль «Джеминай». Гас постепенно забыл разочарование своим полетом и с головой ушел в программы «Джеминай» и «Аполлон». Его другу Дику было поручено отобрать астронавтов для двух новых программ, и он всей душой отдался работе – не только потому, что наслаждался вновь обретенной властью. Главное в другом: он будет прослеживать ход всех полетов от начала и до конца, он познакомится с каждой деталью каждой миссии. Дик отчаянно верил в то, что это только вопрос времени – одного медосмотра, двух медосмотров или одного года, – однако в конце концов он вновь обретет свой былой статус. А Уолли – тот действительно был на высоте. Его полет по-прежнему считался блестящим примером оперативного космического полета. Его приводили в доказательство того, что включающий двадцать два витка полет Купера вполне возможен. Уолли просто не мог вести себя лучше: он был настолько опытен и хладнокровен, что дальше некуда.

Ширра завершил свой полет в разгар Карибского кризиса Целую неделю Кеннеди и Хрущев раскрывали друг перед другом свои карты, и казалось, что мир находится на грани ядерной войны. Но потом Хрущев отступил и убрал все советские ракеты с Кубы. После этого обстановка стала значительно спокойнее. Парни, как и все американцы, замечали, что повсюду говорилось о запрещении ядерных испытаний и о сотрудничестве в космосе в какой бы то ни было форме. Но, по правде говоря, это казалось им обычной болтовней. 11 мая, за четыре дня до полета Купера, Линдон Джонсон, как и в октябре 1957-го, когда был запущен первый спутник, выступил с речью. Отвечая на обвинения ряда бизнесменов, полагавших, что новые программы «Джеминай» и «Аполлон» слишком дорого обходятся, он сказал: