Текст книги "Битва за космос"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– «Дружба-7», – раздался в наушниках голос диспетчера с острова Кантон. – Это Кантон. У нас тоже нет признаков того, что ваш посадочный бак разложен. Прием.

Гленн сразу же подумал: вот тут-то и пригодятся светлячки. Он расскажет им о светлячках, а они объяснят насчет посадочного бака. Но разве кто-нибудь говорил, что посадочный бак раскрылся?

– Вас понял, – сказал он. – Кто-нибудь докладывал что посадочный бак разложен? Прием.

– Нет, – ответил диспетчер. – Нас просто попросили это проверить и поинтересоваться, не слышали ли вы каких-нибудь хлопков на высоких скоростях.

– Наверное, – высказал предположение Гленн, – они подумали, что частицы, которые я видел, образовались из-за этого, но они… Их здесь тысячи – на много миль во всех направлениях, – и они движутся очень медленно. Я видел их в том же самом месте, когда совершал первый виток. Прием.

Так разъяснилось это дело с посадочным баком.

Гленну дали добро на третий – и последний – виток, когда онпролетал над Соединенными Штатами. Но Джон ничего не видел из-за облаков. Он накренил капсулу на шестьдесят градусов, чтобы смотреть прямо вниз, но увидел лишь облачную завесу. Она выглядела точно так же, как и из самолета на большой высоте. У астронавта уже пропало настроение рассматривать пейзажи. Он стал думать о том, что ему предстоит сделать перед включением тормозных двигателей над Атлантикой, после того как он облетит вокруг мира еще один раз. Теперь надо было включить и двигатели, и гироскопы. Гленн несколько раз включил и выключил гироскопы, чтобы убедиться, что автоматическая система стабилизации снова заработала. Система давала сбои, и астронавту предстояло регулировать положение капсулы, используя в качестве ориентира горизонт. Он плыл над Америкой. Облака начали рассеиваться, и Джон мог разглядеть дельту Миссисипи. Ему казалось, что он смотрит на мир с хвоста бомбардировщика времен Второй мировой войны. Затем внизу стала проплывать Флорида. Внезапно Гленн понял, что видит весь штат целиком. Он лежал внизу, словно на карте. Джон дважды облетел вокруг земного шара за три часа и одиннадцать минут и только сейчас понял, насколько высоко он находится. Высота составляла примерно пятьсот пятьдесят тысяч футов. Астронавт мог разглядеть Мыс – к этому времени он был уже над Бермудами.

– Это «Дружба-7», – сказал Джон. – Я вижу внизу Мыс. Сверху он выглядит просто прекрасно.

– Вас понял, – отозвался с Бермуд Гас Гриссом.

– Как ты и говорил, – добавил Гленн.

– Именно, сынок, – ответил Гриссом. Да, это был разговор между братьями. Гленн скромно признал, что его товарищ Гриссом – один из трех американцев, видевших такое зрелище… а Гриссом назвал его «сынок».

Двадцать минут спустя Джон вновь пролетал над Африкой, и Солнце опять садилось, уже в третий раз. Оно потускнело, и Гленн… увидел кровь. Он увидел кровь над одним из окон. Он знал, что ей тут взяться неоткуда, но все же это была кровь. Раньше он ее не замечал – она была видна только под этим конкретным углом расположения реостата-Солнца. Кровь и грязь. Грязь, должно быть, появилась после запуска эвакуационного отсека. А кровь… Наверное, жуки… Быть может, капсула при взлете врезалась в стаю жуков… или птиц… но в последнем случае он слышал бы удар. Должно быть, жуки, – но у жуков нет крови. А может, так преломлялись солнечные лучи… Потом Гленн просто перестал об этом думать – переключился на другое. Еще один заход, еще одна оранжевая полоса вдоль линии горизонта, несколько желтых лент, голубых лент, чернота, бури, молнии – эти искры под одеялом… Все это почти не имело никакого значения. Предстоящая подготовка капсулы к запуску тормозных двигателей полностью завладела его сознанием. Чуть меньше чем через час заработают тормозные двигатели. Капсула продолжала медленно плыть, слегка покачиваясь в стороны. Кажется, гироскопы больше не играли никакой роли.

Гленн плыл дальше через ночь над Тихим океаном Когда он достиг станции слежения на острове Кантон то вновь повернул капсулу, чтобы увидеть последний рассвет через окно своими собственными глазами. Первые два он наблюдал через перископ, потому что летел задом наперед. Когда взошло Солнце, вновь появились светлячки. Гленну казалось, будто он наблюдает восход солнца прямо из их гущи. Он снова стал докладывать на землю, что эти частицы вряд ли от капсулы, потому что часть их находилась в отдалении, на расстоянии нескольких миль. И снова это никого не заинтересовало: ни на острове Кантон, ни на Гавайях, над которыми астронавт вскоре оказался. Всех занимало другое. Они готовили Гленну небольшой сюрприз, и вскоре он понял какой. Он находился в полете уже четыре часа двадцать одну минуту. Через двенадцать минут должны были включиться тормозные двигатели, чтобы замедлить вхождение капсулы в атмосферу. Еще минута и сорок пять секунд ушли на все эти «Вы готовы?» и «Вас понял», а также на установление связи с диспетчером на Гавайях. И тут последовал сюрприз.

– «Дружба-7», – сказал диспетчер, – к нам поступил сигнал сегмента 5–1 «Раскрытие посадочного бака». Мы подозреваем, что этот сигнал ошибочен. Тем не менее с Мыса просят вас проверить это – перевести выключатель посадочного бака в автоматическое положение и посмотреть, не загорится ли лампочка. Как поняли? Прием. И тут до Гленна стало медленно доходить… Поступил сигнал… И как давно, интересно? А ему даже ничего не сказали – держали в тайне! Я – пилот, а они отказываются сообщать мне данные о состоянии аппарата! Обида даже пересилила гнев. Если посадочный бак раскрылся – а этого никак нельзя было увидеть, даже в перископ, потому что бак находился внизу, – то во время вхождения в атмосферу мог отскочить теплозащитный экран. А если теплозащитный экран отлетит, то пилот изжарится внутри капсулы, как бифштекс. Надо перевести выключатель в положение автоматического контроля; тогда, если бак открыт, загорится зеленая лампочка, и все станет ясно. Но слишком медленно это до него доходило!.. Вот почему на Земле расспрашивали его о положении выключателя – не хотели сообщать страшную правду слишком рано! Пусть сделает свои три витка, а тогда уж узнает плохие новости!

Кроме того, они еще хотели, чтобы он поиграл с выключателем. Но ведь это глупо! Вполне могло оказаться, что с баком все в порядке, но случилось повреждение где-то в электросети – тогда манипуляции с автоматическим выключателем действительно вызвали бы его раскрытие. Но Гленн ничего не сказал об этом. Будем считать, что они приняли все это в расчет, иначе можно сорваться на испуганную нервную болтовню.

– О'кей, – только и ответил Гленн. – Если они это рекомендуют, то попробуем. Вы готовы?

– Да, начнем, как только будете готовы вы.

– Вас понял.

Джон потянулся вперед и щелкнул выключателем… Лампочка не загорелась. Он тут же вернул выключатель в первоначальное положение.

– Отбой, – сказал он. – В автоматическом режиме лампочка не загорается. Я вернулся в положение «выключено». Прием.

– Вас понял. Это прекрасно. В таком случае, двигаемся дальше – вхождение в атмосферу будет нормальным.

Тормозные двигатели должны были включиться над Калифорнией, а к тому времени, как капсула спустится с орбиты и пройдет через атмосферу, Гленн окажется над Атлантическим океаном, возле Бермуд. Так было запланировано. Диспетчером в Калифорнии был Уолли Ширра. Меньше чем за минуту до того как толкнуть выключатель и запустить тормозные двигатели, Ширра сказал:

– Джон, сбрось тормозной пакет, когда будешь пролетать над Техасом. Как понял?

– Вас понял.

Но почему? Тормозной пакет оборачивался вокруг краев теплозащитного экрана и удерживал тормозные двигатели. Когда двигатели срабатывали, пакет слетал. Снова они обращались к теме теплозащитного экрана – без всяких объяснений. Но Гленну надо было сконцентрироваться на включении тормозных двигателей.

После запуска это была самая опасная часть полета. Если угол атаки капсулы окажется слишком маленьким, можно соскочить с верхнего слояатмосферы и снова оказаться на орбите – до тех пор, пока не кончится запас кислорода. А ведь больше не осталось ракетных двигателей, чтобы снизить скорость. Если угол будет слишком отвесным, то нагревание из-за трения капсулы об атмосферу окажется настолько сильным, что человек сгорит в капсуле, а через две минуты капсула распадется на куски – с теплозащитным экраном или без него. Но главное не думать об этом. «Поле сознания очень узкое», – сказал Сент-Экзюпери. Что мне теперь делать? Наконец-то пробил час летчика-испытателя. Ничего! Я уже был здесь раньше! И поэтому защищен! Я не попаду в передряги, из которых не смогу выбраться! Гленну надо было проявить себя настоящим героем летных испытаний и попытаться выровнять капсулу самостоятельно, по горизонту, с помощью ручного контроля, или предпринять еще одну попытку использовать автоматический контроль. «Пожалуйста, Господи… не дай мне нарушить правила». И что бы ответил Господь? («Попробуй автоматику, простофиля!») Гленн отсоединил и переустановил гироскопы. Он поставил рычаги управления на автоматический режим. Вот ответ на твои молитвы, Джон! Теперь приборы насмехались над тем, что он видел из окна и в перископ. Автоматика отлично работала при крене и вращении. Режим рыскания по-прежнему был отключен, так что Гленн исправил это вручную. Капсула поворачивалась вправо, а он подталкивал ее назад. Просто тренажер «Альфа»! Один к одному! Такое же полное отсутствие ощущения движения… Когда Джон сосредоточивался на приборной панели и не смотрел на проплывавшую внизу Землю, он вовсе не чувствовал, что проходит 17 500 миль в час… или даже 5 миль в час. Гудящая маленькая кухня, вот и все… Гленн сидел в кресле, сжимая ручной тормоз; взгляд его был прикован к приборам… Вот она, настоящая жизнь, а не этот вечно бежевый цвет стен кабины тренажера. Настоящее дело!

Ширра начал обратный отсчет перед запуском тормозных двигателей.

– Пять, четыре…

Гленн снова качнул капсулу назад с помощью рычага рыскания.

– …Три, два, один, пуск.

Гленн дернул рычаг.

Тормозные двигатели включились по очереди: сначала первый, затем второй и третий. Звук был очень тихий, но в то же время Гленн почувствовал сильный толчок. В какой-то момент во время обратного отсчета он ощущал полное отсутствие движения. А уже в следующий – бум! бум! бум! – сильный толчок в спину. Астронавт понял, что капсулу дернуло назад; теперь он вновь двигался в сторону Гавайских островов. Все так, как и должно быть! Как по маслу! Лампочка-индикатор тормозных двигателей загорелась зеленым светом. Все шло отлично. Скорость капсулы постепенно падала. Через одиннадцать минут она должна войти в земную атмосферу.

Ширра произнес:

– Не трогай посадочный пакет до Техаса.

И опять никаких объяснений! А сам Гленн догадаться не мог. Было только смутное чувство, что его зачем-то торопят. Но Гленн ничего по этому поводу не сказал кроме «подтверждаю».

– Похоже, стабилизация в порядке, – продолжал Ширра. – Трудно было ее поддерживать?

– Да, я порядком помучился.

– Неплохо для работы на правительство, – заключил Ширра. Это была одна из его любимых поговорок.

– У тебя есть время рассказать о сбрасывании тормозных двигателей? – спросил Гленн.

Это была завуалированная просьба дать хоть какие-нибудь объяснения о посадочном пакете.

– В Техасе все узнаешь, – сказал Ширра. – Отбой.

Никто не собирался ему ничего объяснять! Обида астронавта становилась все сильнее.

Через три минуты вышла на связь станция слежения в Техасе:

– «Дружба-7», это диспетчер Техаса. Мы рекомендуем вам сбросить посадочный пакет после завершения вхождения в атмосферу. Это значит, что вы должны перейти уровень 0,05 g, который ожидается в 04.43.53. Это означает также, что вы должны втянуть перископ вручную. Как поняли?

Он все понял.

– Это «Дружба-7», – сказал Гленн. – Какова причина? Можете назвать какую-нибудь причину? Прием.

– Не сейчас, – ответил техасский диспетчер. – Это решение Мыса. Вам дадут объяснение, когда вы окажетесь в зоне их видимости.

– Вас понял. «Дружба-7».

Это было просто неслыханно. Картина начала прорисовываться…

Двадцать семь секунд спустя Гленн был уже над Мысом, и диспетчер голосом Алана Шепарда приказал ему убрать перископ вручную и приготовиться к вхождению в атмосферу.

Все это дело с посадочным баком и пакетом стало проясняться. За два часа, что длилась эта путаница, никто ничего не объяснил Гленну. Но если ему предстояло входить в атмосферу с посадочным пакетом, значит, по какой-то причине на Земле хотели, чтобы все стропы были на месте. А причина тут возможна только одна – что-то не в порядке с теплозащитным экраном. Но в центре управления полетом не собирались ему этого объяснять! Ему! – пилоту! Да это же просто неслыханно! Это же…

В наушниках раздался голос Шепарда. Пока Гленн убирал перископ, он говорил:

– Мы не уверены, что твой посадочный бак закрыт. Нам кажется, что можно войти в атмосферу и с посадочным пакетом. Мы не видим тут никаких трудностей.

– Вас понял, – сказал Гленн.

Да, теперь он все понимал. Если его посадочный бак раскрыт, значит, крепление теплозащитного экрана ослабло. Следовательно, щит может отлететь при вхождении в атмосферу – разве что стропы посадочного пакета удержат его на месте достаточно долго, чтобы установился правильный угол вхождения капсулы. А стропы скоро сгорят. Если теплозащитный экран отлетит, Гленн изжарится заживо. И если они не хотят, чтобы он – пилот! – знал об этом, значит, боятся, что он может впасть в панику. А если ему не нужно знать всю обстановку – лишь отдельные моменты, чтобы выполнять приказы, – значит, он вовсе не пилот! Эта цепочка мыслей промелькнула в мозгу Гленна так быстро, что он даже не успел бы высказать их словами. Его, астронавта, рассматривали как пассажира, как добавочный компонент, как инженера, нет, как рабочего котельной автоматизированной системы. Как человека, у которого нет этой редкостной, невыразимой словами нужной вещи.Как будто нужная вещьвообще не имеет никакого значения! Это было попрание всего святого, причем он осознал полную картину за одно-единственное мгновение вспышки праведного негодования, когда входил в земную атмосферу.

– Седьмой, это Мыс, – сказал Шепард. – Прием.

– Продолжай, Мыс, – ответил Гленн. – Связь прервалась…

– Мы советуем тебе…

Это было последнее, что он услышал, – началось вхождение в атмосферу. Астронавт еще не чувствовал перегрузок, но трение и ионизация становились все сильнее, так что рация была теперь бесполезна. Капсулу начало сильно раскачивать, и Гленн боролся с качкой при помощи рычагов управления. Топлива для автоматической системы – перекиси водорода – осталось так мало, что Гленн даже не знал, работает ли система вообще. Капсула шла вниз. Теплозащитный экран находился снаружи капсулы, прямо за спиной Гленна. В окно он видел только абсолютно черное небо. Перископ был убран, поэтому на экране он тоже ничего не видел. Снаружи, где-то сверху, раздался глухой удар. Гленн посмотрел в окно и увидел строп. От посадочного пакета. Строп порвался! А следующим будет теплозащитный экран! Черное небо за окном постепенно становилось бледно-оранжевым. Строп, прижатый к окну, загорелся, а затем исчез. Вселенная приобрела ярко-оранжевый цвет. Это загорелся теплозащитный экран, не выдержав жуткой скорости снижения. Вот этого Шепард и Гриссом точно не видели. Они не входили в атмосферу на такой скорости. Тем не менее Гленн знал, что происходит. Ему пятьсот, нет, тысячу раз рассказывали о том, как теплозащитный экран воспламенится, будет сгорать слой за слоем, испаряться, рассеивая в атмосферу тепло коронами пламени. Сейчас Гленн видел в окнотолько огонь. Он находился внутри огненного шара. Но вот мимо окна пролетел какой-то огромный горящий предмет. Затем еще один, еще… Капсулу затрясло… Разрушился теплозашитный экран! Он рассыпался на горящие куски – именно они пролетали сейчас за окном. Гленн попытался придать капсуле устойчивость с помощью ручного регулятора. Автоматическое управление! Но крены и рыскания были слишком быстрыми… Этот «тренажер „Альфа“» словно бы взбесился… Ну и жарища! Гленну казалось, что все его нервные окончания сейчас сосредоточились в спине. Если капсула начинала разрушаться и астронавту предстояло сгореть, то тепловая волна достигает сначала спины. А позвоночник превратится в ленту раскаленного докрасна металла. Гленн уже знал, какие будет испытывать ощущения и в каком порядке. Сейчас начнется!.. Но ничего не происходило. Не было никакой жуткой жары и никаких горящих обломков… Да и теплозащитный экран не сгорел. Горящие куски оказались остатками посадочного пакета. Сначала сгорели стропы, а затем все остальное. Капсула продолжала раскачиваться, перегрузки нарастали. Он знал процесс увеличения величин перегрузок наизусть – тысячу раз проходил через него в центрифуге. Его прижимало к спинке кресла. Все труднее и труднее становилось действовать ручным регулятором. Гленн попытался прекратить раскачивание капсулы с помощью двигателей рыскания и двигателей крена, но раскачивания происходили слишком быстро. И вряд ли они шли на пользу капсуле.

Но вот красное свечение исчезло… Гленн выбрался из огненного шара… 7 g прижимали его к креслу… Он услышал голос диспетчера с Мыса:

– …Как слышите? Прием.

Это значило, что он прошел через ионосферу и теперь входил в нижние слои атмосферы.

– Слышимость отличная, а у вас?

– Вас понял, у нас слышимость тоже отличная. Как себя чувствуете?

– Вполне прилично.

– Вас понял. Ваша точка приземления находится в пределах одной мили от авианосца.

Что ж, неплохо. Не как у Йегера, конечно, но тоже неплохо. Гленн находился внутри полуторатонного куска неаэродинамичного металла. Он был на высоте в сто тысяч футов и падал в океан, как огромное пушечное ядро На такой высоте капсула уже утрачивала аэродинамические свойства. Ее ужасно трясло. В окно Джон видел мощный белый след инверсии, вьющийся по черному небу. Он падал со скоростью тысяча футов в секунду. Надвигался последний, решающий момент полета. Сейчас парашют либо раскроется, либо нет. Тряска все усиливалась. Посадочный пакет! Должно быть, часть пакета все еще была прикреплена к капсуле, и из-за этого ее потряхивало… Он не мог больше ждать. Парашют должен был раскрыться автоматически, но он не мог больше ждать. Тряска… Гленн потянулся, чтобы раскрыть парашют вручную, но тот раскрылся автоматически, сначала буек, а затем главный парашют. Капсула повисла на парашюте, двигаясь по огромной дуге. Жара стояла ужасная, но парашют выдерживал. Когда он сработал, Джона подбросило в кресле. Небо за окном было уже голубым. Продолжался все тот же день – солнечный день в Атлантике, возле Бермуд. Даже лампочка-индикатор посадочного бака горела зеленым светом. С посадочным баком все было в порядке. Со щитом тоже. Скорость снижения была правильной – сорок футов в секунду. Он слышал по рации болтовню экипажа спасательного судна. До приводнения оставалось только двадцать минут, всего шесть миль. Он снова лежал на спине в своей кобуре. Небо за окном больше не было черным. Капсула раскачивалась под парашютом, Гленн смотрел вверх и видел облака, а над ними – синее небо. Ему было очень, очень жарко. Но это чувство было ему знакомо. Все эти бесконечные часы в тепловых камерах – ничего страшного, от этого не умирают. Место посадки находилось лишь в трехстах милях от того места, где он стартовал – в тот же день, всего лишь пять часов назад. Приятный день посреди Атлантического океана недалеко от Бермудских островов. Солнце на небе поднялось только на семьдесят пять градусов. Время 14:45. Оставалось только отсоединить все эти провода и шланги. Гленн это сделал. Потом стал потихоньку расслабляться и избавляться от мыслей. Должно быть, он сейчас совсем близко от поверхности океана. Капсула упала в воду, и астронавта снова отбросило к спинке сиденья. Толчок оказался довольно сильным. Было жарко; хотя вентиляторы скафандра по-прежнему работали, жара становилась ужасной. По рации Гленну приказали не пытаться вылезти из капсулы. Спасательное судно находилось совсем близко. Вертолет решено было не посылать – разве что в чрезвычайной ситуации. Гленн даже и не думал вылезать в воду. Не собирался он и включать детонатор, чтобы отстрелить люк. Пилот-Пресвитерианин не станет нарушать правил. Линия связи с Господом работала отлично. Он это сделал!

Энни Гленн уже имела представление о том, что сейчас произойдет. Но остальные шестеро парней и их жены не были к этому готовы. Словно огромная волна прилива катилась на Мыс и на все Соединенные Штаты с острова Гранд-Багама, где Джон делал официальный отчет. А на гребне этой волны, словно повелитель морей Тритон, находился сам Веснушчатый Бог – Джон. Ходили слухи, что матросы с «Ноа» – корабля, на который вытащили из воды капсулу, – обвели белой краской следы Джона на палубе, после того как он прошел от капсулы к люку. Они хотели, чтобы следы остались на палубе навечно! До чего же глупая и неуклюжая сентиментальность. Но это было только начало.

Эл Шепард и Гас Гриссом не понимали, что, черт потери, происходит. Бедный Гас: все, что он получил за полет, – это медаль, рукопожатие, напыщенную речь Джеймса Уэбба на раскаленном асфальте военно-воздушной базы Патрик и одобрительные выкрики толпы человек в тридцать. А после полета Джона толпы, собиравшиеся на ланч, на фейерверки, ничуть не редели. Весь Какао-Бич захлестнула безумная волна адреналина Жители пригородов прибывали на своих автомобилях и спрашивали, где остановились астронавты. Они не хотели пропустить событий. Они знали, что после отчета Джон улетит на Мыс. А еще они знали, что в городе находится Линдон Джонсон. Вице-президент собирался встретить астронавта на посадочной полосе в Патрике. И его подчиненные, вроде Уэбба, должны были стать просто частью обстановки. А потом стало известно, что прибывает президент, сам Джон Ф. Кеннеди. Не Гленн отправляется к нему в Вашингтон, а он приезжает к Гленну.

Готовилось что-то необычайное. Волна все росла, а шестеро астронавтов и их жены были удивлены гораздо сильнее всех остальных. И в этом заключалась ирония. Все они полагали, что победителем является Эл Шепард. Ведь его пригласили получить медаль в Белый дом, а Гасу ее вручили в восьми шагах от зарослей пальметто, потому что именно Эл был для всех Астронавтом номером один и совершил первый полет. Но даже до того как Джон вернулся на Мыс с Гранд-Багамы, там воцарилась такая атмосфера благоговения, словно бы Эл вовсе и не совершал первый полет. Конечно, это ведь всего лишь первый суборбитальный полет, который теперь выглядел сущей безделицей. Эл был теперь кем-то вроде Слика Гудлина, а Джон – Чаком Йегером. С технической точки зрения первым на Х-1 поднялся Слик Гудлин. Но Йегер совершил полет, который имел важное значение, – впервые была достигнута сверхзвуковая скорость. И что теперь было делать Элу, ликовать вместе со всеми? А Бетти Гриссом, которой не досталось даже участия в параде по грязной главной улице Митчелла, штат Индиана; что ей было делать: радоваться за Гленнов, в честь которых устраивались парады на каждом шоссе Соединенных Штатов? Да уж, самое время предаваться грустным размышлениям. Когда 23 февраля самолет Джона приземлился в Патрике, волна воодушевления разрослась настолько, что просто втягивала в себя всех подряд. Шестеро парней с женами и детьми собрались в Патрике и ждали прибытия Джона. Был тут и вице-президент примерно с двумя сотнями репортеров. Джонсон стоял во главе толпы вместе с Энни и двумя ее детьми. Наконец-то он добился своего. Джонсон теперь был совсем рядом с ней, в Патрике; он осыпал жену астронавта любезностями, вытягивал шею и вертел своей огромной головой, ожидая прибытия Гленна, чтобы излить на него всю свою техасскую душу. Вот самолет прибывает, Джон сходит с трапа, и начинаются шумные крики и приветствия. Энни и детей подталкивают вперед – своего рода священные иконы, жена и дети, прочная поддержка на семейном фронте… и это добивает Джона! Он лезет в карман, достает носовой платок и вытирает слезы с глаз. А какой-то парнишка из НАСА протягивает руку и выхватывает этот носовой платок… чтобы отправить его на хранение в Смитсонианский институт! («Этим платком астронавт Джон X. Гленн стирал слезу, воссоединившись с женой после своего исторического орбитального полета».) С этого момента Эл и Гас – уже неудачники, игроки низшей лиги. А у них даже нет времени, чтобы рассердиться. События день ото дня становятся все более стихийными, чем-то вроде серьезной перемены погоды, изменения шаблонов, Всемирного потопа, Судного дня, восхождения истинного брата на небеса…

Джон получил не только парадное шествие по Вашингтону, поездку в Белый дом и медаль лично от президента. Это само собой. Но он еще выступал на специальном совместном заседании Конгресса: Сенат и Палата представителей собрались послушать Гленна, как они собирались послушать выступления президентов, премьер-министров и королей. На подиуме стоял Джон позади него сидели Линдон Джонсон и Джон Маккормак, а остальные смотрели на него со своих мест. Это было полное обожание! Вот где начался поток слез! Слезы – их никто не мог сдержать. Круглое веснушчатое лицо Джона было окружено сиянием славы. Он знал, что делает. Это был Пилот-Пресвитерианин, обращающийся к миру. Он сказал то, чего не говорил еще никто в мире:

– У меня по-прежнему комок стоит в горле, когда вижу поднимающийся американский флаг.

Но он все-таки сумел овладеть собой! А потом протянул руку к галерее – это была та сторона Капитолия, где находилась палата представителей, – и пятьсот пар глаз посмотрели туда: астронавт представил своих родителей, нескольких тетушек и дядюшек, затем детей и наконец…

– … Я хочу представить вам свою жену, Энни… Настоящий Оплот нашей жизни!

И тут опять начались слезы. Сенаторы, аплодируя пытались одновременно доставать носовые платки. Они вытирали глаза и выкрикивали приветствия. Их лица сияли. Кому-то из присутствующих удалось справиться со слезами, кому-то – нет. Все аплодировали, кричали, задыхались… Некоторые даже сказали «Аминь!». Они произнесли это громко – слово буквально вырвалось из их твердокаменных протестантских душ, когда Пилот-Пресвитерианин поднял взгляд и указал рукой на Настоящий Оплот и Великую Женщину-Мать…

И это было только начало. Это было ничто по сравнению с торжественным шествием в Нью-Йорке. Ведь торжественное объединенное заседание Конгресса было специально подготовлено заранее. Но парад в Нью-Йорке стал просто поразительным, настолько поразительным, что все, даже Эл и Гас, лишь удивленно мигали, качали головами и неслись вслед за волной. У Джона хватило здравого смысла пригласить на парад Эла с Гасом и «остальных четверых» – Уолли, Скотта, Дика и Гордо – с их семьями. Джон мог творить на этом параде все что угодно. И никто в НАСА или в правительстве США, включая самого президента Кеннеди; ничем не мог ему помешать. Так что всем астронавтам нашлось место в этом шоу, всей их команде.

Несмотря на волну приветствий и слез, начавшуюся еще в Вашингтоне, никто из ребят не знал, что их ждет в Нью-Йорке. Подобно большинству военных, включая и представителей военно-морского флота, они не считали Нью-Йорк частью Соединенных Штатов. Он был чем-то вроде свободного порта, независимого города, международного протектората, все равно как Данциг в Польском коридоре, Бейрут на перекрестке дорог Ближнего Востока, Триест, Цюрих, Макао или Гонконг. К каким бы идеалам ни стремились военные, Нью-Йорк в их число не входил. Это был иностранный город, населенный странной расой уродливых серых людей. И так далее, и тому подобное. Но то, что парни увидели, привело их в замешательство. Толпы людей ждали их не только в аэропорту (тут не было ничего удивительного – реклама сделала свое дело), но также и вдоль ведущего в город шоссе. Люди заполонили весь Квинз (или как там называется этот городишко). Они стояли на жутком холоде посреди самой унылой индустриальной местности, которую только можно вообразить, на фоне отвратительного пейзажа, возникшего, казалось, из другого столетия; они стояли вдоль шоссе, на каждом шагу… И кричали – кричали вслед проносящимся черным автомобилям.

Люди начинали кричать изо всех сил, как только замечали Джона, ну и, конечно, остальных парней. Их всех накрыла гигантская волна восторга. И волна эта была слишком огромной, чтобы делать какие-то различия. Когда астронавты прибыли в Манхэттен и съехали с автомагистрали, то увидели, что вдоль перил моста, на высоте примерно двадцати-тридцати футов над дорогой, выстроились люди: они кричали, размахивали флажками и раскрывали навстречу ребятам свои души.

И это было только начало. Из нижней части Манхэттена процессия двинулась по Бродвею. Каждый астронавт следовал в отдельном лимузине. Конечно же, процессию возглавлял автомобиль Джона, на заднем сиденье которого сидел вице-президент Линдон Джонсон. Несмотря на чертовский холод, улицы были заполнены людьми. Похоже, их собралось несколько миллионов: они стояли на тротуарах и высовывались изо всех окон, особенно в нижней части Бродвея, где здания были старые и окна легко открывались. Они использовали в качестве конфетти любой кусочек бумаги, который попадал им в руки.

Порою кусочки бумаги пролетали прямо у них перед лицом, и астронавты видели, что люди разрывали даже свои телефонные справочники: просто рвали страницы на кусочки и бросали их из окон, как знак почтения, как гирлянды, как розовые лепестки, и это было так трогательно! Этот пугающий серый город внезапно оказался трогательным, теплым. Ребятам так хотелось защитить эти бедные души, которые настолько любили их! Астронавтов захлестывали эмоции. Из-за шума они не могли расслышать собственные голоса, но на самом деле им просто нечего было сказать. Они могли лишь подчиниться этим буйным волнам восторга А на перекрестках стояли полицейские, крепкие парни в голубых шинелях, – и тоже кричали. Они стояли на каждом перекрестке и кричали; по их лицам катились слезы, они отдавали честь, складывали руки рупором и кричали восхитительные вещи: «Мы тебя любим, Джонни» – и снова кричали, просто давая выход эмоциям. Нью-йоркские копы!

Но что же так глубоко трогало их всех? Об этом не принято говорить вслух, но семеро астронавтов как и большинство их жен, знали, о чем идет речь. Или же догадывались, что речь идет об ауре, о сиянии нужной вещи,той самой жизненной силы, которая заставляла миллионы людей точно так же преклоняться перед Линдбергом тридцать пять лет назад, за исключением того, что на этот раз преклонение было подкреплено патриотизмом «холодной войны» – величайшей вспышкой патриотизма со времен Второй мировой. Они не знали о понятии или концепции поединка, но искренний патриотизм момента – даже в Нью-Йорке, этом Данцигском коридоре! – невозможно было не заметить. «Мы оказываем вам почтение! Вы сражались против русских в небе!» В этом было что-то необычайно чистое. Патриотизм! О, да! Это был он, в миллионах лиц, прямо у вас перед глазами. Почти все семеро астронавтов в свое время встречались с членами семьи Кеннеди и знали, как на тех реагировала толпа, но у них самих было по-другому. Семью президента окружала фанатичная истерия, люди пытались вырвать у них какую-нибудь вещь как сувенир, визжали и падали в обморок, словно Кеннеди были кинозвездами, которым посчастливилось оказаться у власти. Но по отношению к Джону Гленну и остальным парням люди вели себя совсем не так. Они осуществляли помазание их, словно елеем, первобытными слезами преклонения перед нужной вещью.