Текст книги "Красный кролик"

Автор книги: Том Клэнси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Да, вероятно, вы правы, – согласился зам по опер-работе. – И тем не менее президент должен обо всем узнать.

– Пока что данных слишком мало, – предупредил Грир. – И все же я с вами согласен. – На самом деле он понимал, что если не поставить президента в известность, а затем произойдет что-либо из ряда вон выходящее, им троим придется искать себе новую работу. – А если события в Москве получат дальнейшее развитие, нам необходимо будет узнать об этом до того, как произойдет что-то непоправимое.

– Замечательно, я так и скажу президенту, – согласился судья Мур.

«Мистер президент, мы внимательно следим за всем происходящим.» Как правило, подобного заверения оказывается достаточно. Позвонив секретарше, Мур попросил принести кофе. Завтра в десять часов утра он со своими заместителями встретится в Овальном кабинете с президентом, а после обеда состоится совещание с главами других специальных служб, Управления военной разведки и Агентства национальной безопасности, на котором каждый изложит всю ту интересную информацию, какая у него имеется. Вообще-то, эти встречи следовало бы устраивать в обратной последовательности, но именно такой распорядок был установлен.

Первый день на работе затянулся значительно дольше, чем он предполагал. Эд Фоули смог вырваться домой лишь под самый вечер. Особое впечатление на него произвело московское метро. Судя по всему, станции оформлял тот самый сумасшедший, который построил высотное здание Московского государственного университета, похожее на свадебный торт, – по всей видимости, этот архитектор был любимцем Джо Сталина, чьи эстетические вкусы тянули лишь на самую низкую оценку. Метро странным образом напоминало царские дворцы, интерпретированные законченным алкоголиком. После этих предварительных замечаний надо было признать, что в инженерном отношении метро было превосходным, хотя и несколько шумным. А с профессиональной точки зрения, столпотворение народа как нельзя лучше устраивало шпиона. Передать что-нибудь агенту, якобы случайно столкнувшись с ним в толпе, будет совсем не трудно. Надо только не растерять сноровку, но Эдвард Френсис Фоули собирался и дальше оттачивать свое мастерство. Он пришел к выводу, что Мери Пат здесь очень понравится. Для нее метро явится чем-то вроде «Диснейуорлда» для маленького Эдди. Огромное количество народа, и все говорят по-русски. Сама она владела русским просто прекрасно. Мери Пат говорила на литературном, образованном языке, который выучила на коленях у своего деда. Впрочем, ей пришлось поработать над собой, чтобы несколько снизить свои языковые стандарты. В противном случае ее способность к языкам выглядела бы достаточно странно для супруги младшего посольского работника.

Метро как нельзя лучше устраивало Фоули. Одна станция находилась всего в двух кварталах от американского посольства, а другая буквально за порогом дома, в котором он поселился. Поэтому даже самые бдительные шпики из Второго главного управления КГБ не сочтут чересчур подозрительным то, что Фоули часто спускается под землю – несмотря на общеизвестную любовь американцев к автомобилям. Эд озирался по сторонам не больше, чем обычный турист, и, как ему показалось, заметил лишь одного «хвоста». Вероятно, сейчас за ним следили несколько человек. Он – новый сотрудник посольства, и русским наверняка захочется проверить, не будет ли он рыскать и петлять в толпе, как шпион ЦРУ. Фоули решил вести себя как невинный американец, оказавшийся за границей. Впрочем, возможно, соглядатаи из КГБ не заметят никакой разницы. Все зависело от того, насколько опытным был приставленный к нему «хвост», а пока что не было никакой возможности это определить. Одно можно сказать точно: слежка за ним будет продолжаться минимум две недели. Как и за Мери Пат. Как и, возможно, за Эдди. Русские страдают манией преследования, но, с другой стороны, он едва ли может на это жаловаться, не так ли? Определенно, не может. Его работа состоит как раз в том, чтобы раскрывать самые строжайшие секреты Советского Союза. Он назначен новым резидентом в Москву, но ему необходимо сохранять полную скрытность. В этом состоял смысл нового плана Боба Риттера. Как правило, личность главного шпиона не являлась тайной для сотрудников посольства. Рано или поздно обжигались все, или провалив операцию, или на какой-нибудь другой ошибке. В чем-то это было сродни потере девственности: вернуть раскрытый секрет нельзя. Однако Управление очень редко использовало в оперативной работе сразу тандем мужа и жены, и Фоули усердно трудился на протяжении нескольких лет, создавая это прикрытие. Выпускник Фордхэмовского университета в Нью-Йорке, Эд Фоули был завербован еще в студенческие годы и после тщательной проверки, проведенной ФБР, устроился на работу в «Нью-Йорк таймс» корреспондентом по общим вопросам. Он написал кое-какие интересные материалы, но не слишком много, и через какое-то время ему тактично сообщили, что хотя редакция и не собирается выгонять его с работы, ему самому будет лучше перейти в какое-нибудь другое издание поменьше, где он сможет расцвести в полную силу. Правильно поняв намек, Фоули перешел в Государственный департамент на должность пресс-атташе, которая приносила приличный твердый заработок, но не имела никаких перспектив роста. Его работа в посольстве будет состоять в том, чтобы трепать языком с лучшими американскими журналистами-международниками из крупнейших периодических изданий и ведущих телекомпаний, устраивать им встречи с послом и другими ответственными сотрудниками посольства, а затем отходить в тень, не мешая им готовить свои важные репортажи.

Самая главная задача Фоули состояла в том, чтобы представлять себя человеком компетентным, но не больше того. Московский корреспондент «Нью-Йорк таймс» уже вовсю рассказывал коллегам, что у Фоули не хватило пороха, чтобы работать журналистом в «главной газете» Америки, а поскольку он еще слишком молод, чтобы заняться преподавательской деятельностью – еще одно поле деятельности, куда удаляются на покой бездарные журналисты, – он устроился на второе от конца место, став человеком на побегушках в правительстве. Задача Фоули заключалась в том, чтобы всячески подпитывать подобное снисходительное отношение к себе. Он знал, что агенты КГБ постоянно щиплют американскую журналистскую братию, выпытывая мнения о сотрудниках посольства. Лучшее прикрытие для шпиона состоит в том, чтобы производить впечатление человека недалекого и тупого, поскольку у недалеких и тупых не хватит ума, чтобы стать шпионом. За это открытие Фоули должен был быть благодарен Яну Флеммингу и фильмам, созданным под вдохновением от его опусов. Джеймс Бонд – очень умный парень. Что никак нельзя сказать про Эда Фоули. Нет, Эд Фоули – чиновник. Самое смешное заключалось в том, что русские, в чьем государстве на всех уровнях заправляли недалекие и тупые чиновники, с готовностью покупались на эту «крышу», словно фермеры из Айовы, только недавно оторвавшиеся от свинарников.

«В шпионском ремесле нет ничего предсказуемого… везде, кроме России,» – мысленно заметил московский резидент. Если на русских и можно было в чем-то положиться, так это в их полной предсказуемости. Каждый шаг был четко прописан в какой-то огромной книге, и все вели игру строго по правилам этой книги.

Войдя в вагон метро, Фоули обвел взглядом других пассажиров, обращая внимание на то, как они смотрят на него. Одежда выдавала в нем иностранца так же отчетливо, как сияющий нимб обозначал святого на полотне мастера эпохи Возрождения.

– Кто вы такой? – с удивлением услышал Фоули раздавшийся за спиной голос.

– Прошу прощения? – с сильным акцентом спросил по-русски он.

– А, вы американец.

– Да, вы правы. Я работаю в американском посольстве. Сегодня был мой первый день. Я совсем недавно приехал в Москву.

«Хвост» это или нет, Фоули понимал, что единственным правильным решением будет говорить правду.

– И как вам у нас нравится? – продолжал допытываться любознательный русский.

Судя по виду, государственный служащий, возможно, сотрудник контрразведывательного управления КГБ или журналист. А может быть, просто какой-нибудь чиновник из государственного учреждения, страдающий чрезмерным любопытством. Такие тоже встречаются. Интересно, решился бы обратиться к нему на улице простой советский гражданин? Фоули пришел к выводу, что вряд ли. Атмосфера страха и подозрительности, царящая в Советском Союзе, ограничила любопытство пространством, замкнутым в черепной коробке… но только на самом деле русским чертовски хочется узнать об Америке всё. Несмотря на постоянные призывы власти презирать и даже ненавидеть все американское, русские смотрят на Америку так, как Ева смотрела на яблоко.

– Метро произвело на меня огромное впечатление, – ответил Фоули, как можно естественнее оглядываясь по сторонам.

– А где вы живете в Америке? – раздался следующий вопрос.

– В Нью-Йорке.

– Вы любите хоккей?

– О да! Я с детства болею за «Нью-Йорк рейнджерс». Мне очень хочется посмотреть ваш хоккей. – Что полностью соответствовало правде. Коллективный хоккей в исполнении русских – это музыка Моцарта, перенесенная в спорт. – Как мне сегодня сказали, в посольстве есть хорошие билеты. Во Дворец спорта ЦСКА, – добавил Фоули.

– «Кони»! – презрительно фыркнул москвич. – Я сам болею за «Крылышки».

«А ведь он, похоже, говорит искренне,» – с удивлением отметил Фоули. Русские болельщики так же свято почитают свои любимые хоккейные команды, как и американские болельщики – свои бейсбольные клубы. Впрочем, среди сотрудников Второго главного управления КГБ наверняка тоже есть хоккейные болельщики. Выражение «осторожность никогда не бывает лишней» было особенно верно здесь, в России.

– Но ведь ЦСКА – чемпион, разве не так?

– Сопляки! Посмотрите, что с ними сделали в Америке!

– В Америке играют в более силовой – я правильно выразился? – хоккей. Вам наши игроки, наверное, кажутся драчунами, да?

Фоули специально ездил на поезде в Филадельфию, чтобы посмотреть тот матч. К его удовольствию, «Филадельфия флайерс» – больше известная как «Драчуны с большой дороги» – сбила спесь с заносчивых русских гостей. Филадельфийская команда даже прибегнула к своему секретному оружию: выпустила стареющую Кейт Смит с песней «Боже, благослови Америку», что для игроков стало трапезой, на которой подали гвозди и человеческих младенцев. Черт возьми, вот это была игра!

– Да, ваши ребята играют грубо, но они не изнеженные барышни. А армейцы, если посмотреть на то, как они катаются по льду и передают шайбу, считают себя балеринами из Большого театра. Приятно видеть, как их хотя бы изредка ставят на место.

– Ну, я помню Олимпиаду 80-го года, но, сказать по правде, это было просто чудо, что мы обыграли вашу великолепную команду.

– Чудо! Ха! Наш тренер спал! Все герои-игроки спали! А ваши подростки играли с душой и победили в честной борьбе. После этого провала Тихонова надо было расстрелять!

Да, этот человек говорит как настоящий болельщик.

– Я хочу, чтобы мой сын познакомился здесь с хоккеем.

– Сколько ему лет? – В глазах мужчины зажегся неподдельный интерес.

– Четыре с половиной, – ответил Фоули.

– Тот самый возраст, когда надо ставить на коньки. У нас, в Москве, для детворы масса возможностей покататься на коньках, правда, Ваня? – обратился мужчина к своему спутнику, следившему за разговором со смешанным чувством любопытства и беспокойства.

– Проследите, чтобы у него были высокие ботинки, – заметил тот. – В низких можно вывернуть щиколотку.

Ответ, характерный для русских. В этой стране, нередко грубой и безжалостной, забота о детях трогательно искренняя. Русское сердце, нежное и ласковое для детей, превращается для взрослых в ледяной гранит.

– Спасибо. Обязательно учту ваши слова.

– Вы живете в квартале для иностранцев?

– Совершенно верно, – подтвердил Фоули.

– Тогда вам выходить на следующей остановке.

– О, спасибо. Всего хорошего.

Направившись к двери, Фоули обернулся и дружески кивнул своим новым русским друзьям. «Интересно, это сотрудники КГБ?» – мелькнула у него мысль. Возможно, но точно это сказать нельзя. Окончательное решение можно будет принять только тогда, когда он где-нибудь через месяц снова столкнется с этими мужчинами в метро.

Эд Фоули не знал, что за всем этим разговором внимательно следил мужчина, стоявший всего в паре метров от него со свежим номером «Советского спорта» в руках. Этого человека звали Олег Иванович Зайцев. И вот майор Зайцев действительно работал в КГБ.

Выйдя из вагона метро, американский резидент вместе с толпой проследовал к эскалатору. Много лет назад движущаяся лестница подняла бы его к статуе в полный рост Сталина, но ее давно сняли и на ее место больше ничего не поставили. Прохлада ранней осени явилась приятным облегчением после духоты метро. Вышедшие на улицу люди закуривали вонючие папиросы и расходились в разные стороны. До стены, огораживающей квартал для иностранцев, было совсем недалеко. В будке дежурил милиционер в форме. Оглядев Фоули, он по качеству плаща определил, что перед ним американец, и пропустил его, не удостоив ни кивком, ни тем более улыбкой. Русские почти не улыбаются. Это обстоятельство поражало американцев, приезжающих в страну; внешняя угрюмость русских людей казалась иностранцам необъяснимой.

Олег Зайцев проехал еще две остановки, размышляя, следует ли ему подать рапорт о контакте с иностранцем. Сотрудники КГБ сообщали обо всех подобных встречах, отчасти доказывая свою преданность, отчасти демонстрируя постоянную бдительность в отношении даже простых граждан «главного противника», как в их ведомстве называли Соединенные Штаты. Но в первую очередь это было проявлением параноидальной мании преследования, качества, которое открыто поощрялось в КГБ. Однако по роду своих занятий Зайцев имел дело с огромным количеством бумаг, и он не видел необходимости творить еще один бессмысленный документ. Его рапорт лишь мельком просмотрят, в лучшем случае, с любопытством прочтут, после чего уберут в сейф, чтобы больше никогда не извлекать на свет божий. Олег Иванович слишком ценил свое время, чтобы тратить его на подобную чепуху. К тому же, он сам ведь даже не разговаривал с этим иностранцем, разве не так?

Выйдя из поезда на нужной остановке, Зайцев по эскалатору поднялся на улицу, на прохладный вечерний воздух и закурил «Дукат». Вкус у сигареты был отвратительный. Зайцев имел доступ в «закрытые» магазины и мог покупать французские, английские и даже американские сигареты, однако стоили они очень дорого, а его стесненные средства существенно уступали богатому выбору. Поэтому Олег Иванович закурил сигарету известной марки «Дукат», подобно многим миллионам своих соотечественников. Качество одежды Зайцева было чуть выше, чем у большинства его соратников, однако это почти не бросалось в глаза. По крайней мере, внешне он не выделялся из остальных. До дома, в котором жил Зайцев, от станции метро было два квартала пешком. Его квартира номер три находилась на втором этаже – американцы назвали бы этот этаж первым. Зайцева это вполне устраивало, так как он не рисковал свалиться с сердечным припадком, поднимаясь по лестнице пешком в случае поломки лифта, что происходило по крайней мере раз в месяц. Однако сегодня лифт работал. Пожилая женщина, совмещавшая обязанности дворника и консьержки, которая сидела в каморке на первом этаже, закрыла свою дверь. Открытая дверь говорила бы о каких-нибудь проблемах, о которых надо было предупредить жильцов. Значит, сегодня в доме ничего не сломалось. Еще не повод для праздника, но приятная мелочь, за которую надо благодарить бога или кого там еще, кто определяет прихоти судьбы. Докурив сигарету, Зайцев выбросил окурок в урну и прошел к лифту. Кабина ждала внизу с открытой дверью.

– Добрый вечер, товарищ Зайцев, – поздоровался лифтер.

– Добрый вечер, товарищ Гленко.

Лифтером работал инвалид, ветеран Великой Отечественной войны, чему свидетельством были многочисленные ордена и медали. По его словам, он служил в артиллерии. Вероятно, в настоящий момент Гленко был осведомителем и докладывал обо всех происшествиях в доме какому-то сотруднику КГБ, за что получал жалкие крохи в дополнение к пенсии, которую выплачивала ему Советская Армия. Взаимовыгодное сотрудничество. Закрыв двери, Гленко привел кабину в движение. Она плавно остановилась на втором этаже, и Зайцеву осталось пройти последние пять метров до двери своей квартиры.

Войдя в прихожую, он почувствовал запах вареной капусты – значит, на ужин будут щи. В этом нет ничего необычного. Щи являлись основным блюдом русской кухни, вместе с черным ржаным хлебом.

– Папа!

Нагнувшись, Олег Иванович подхватил маленькую Светлану. Девочка, с ангельским личиком и открытой улыбкой, была отрадой в жизни Зайцева.

– Ну, как поживает сегодня мой маленький зайчик?

Олег Иванович взял девочку на руки, и она чмокнула его в щеку.

Светлана ходила вместе со сверстниками в детский сад – еще не начальная школа, уже не ясли. Ее одежда вобрала в себя все яркие краски, какие только можно было найти в стране: в данном случае зеленое платьице, серые колготки и красные кожаные сандалии. Если и были какие-то преимущества в доступе в «Березки», так это то, что Зайцев мог покупать хорошие вещи своей девочке. В Советском Союзе нельзя было достать даже пеленок для новорожденных – матерям обычно приходилось перешивать их из старого постельного белья. А уж об одноразовых пеленках, которыми пользовался весь Запад, вообще речи не шло. Как следствие, родители стремились как можно раньше приучить малышей пользоваться туалетом. Маленькой Светлане, к огромному облегчению матери, это удалось несколько месяцев назад. Следуя на запах капусты, Олег прошел на кухню к жене.

– Привет, дорогой, – оторвавшись от плиты, сказала Ирина Богдановна.

На столе капуста, картошка, и, кажется, немного ветчины. Чай и хлеб. Водки пока что не было. Зайцевы спиртное употребляли, но знали меру. Как правило, они дожидались, когда Светлана ляжет спать. Ирина работала бухгалтером в универмаге ГУМ. Имея диплом Московского государственного университета, она по западным меркам считалась женщиной независимой, однако до полной эмансипации ей было далеко. На крючке у кухонного стола висела сетка-авоська, которую Ирина повсюду носила в своей сумочке. Куда бы она ни направлялась, Ирина всегда озиралась по сторонам, выискивая, нельзя ли купить что-нибудь, к столу или чтобы скрасить унылую квартиру. Любая покупка означала долгое стояние в очередях, но в Советском Союзе таков был удел всех женщин – вместе с готовкой для мужа, независимо от общественного положения, как его, так и ее. Ирина знала, что ее Олег работает в Комитете государственной безопасности, но она понятия не имела, чем именно он там занимается. Ей было известно лишь то, что он получал довольно приличную зарплату и изредка надевал военную форму – в самом ближайшем времени его ожидало очередное повышение в звании. Ирина рассуждала так: чем бы ни занимался ее муж, он со своей работой справляется, и с нее этого было достаточно. Дочь солдата, прошедшего в пехоте через всю Великую Отечественную войну, она хорошо училась в школе, но так и не смогла добиться того, к чему стремилась. У нее были способности к музыке, но недостаточные для того, чтобы поступить в консерваторию на отделение фортепиано. Ирина пыталась писать, но и здесь ей не хватило таланта, чтобы начать публиковаться. Довольно привлекательная, по меркам русских женщин она была худая. Ее каштановые волосы до плеч всегда были хорошо уложены. Ирина много читала, все, что только попадало ей в руки и стоило быть прочитанным, и с удовольствием слушала классическую музыку. Вместе с мужем они время от времени ходили в Большой зал консерватории имени Чайковского. Олег предпочитал балет, поэтому изредка они доставали билеты и в Большой театр, чему, как полагала Ирина, способствовала работа ее мужа в доме номер два на площади Дзержинского. Олег еще не занимал достаточно высокое положение, чтобы его приглашали на торжественные вечера с участием высших руководителей Комитета государственной безопасности. Ирина надеялась, что это произойдет, когда он станет полковником. А пока что они вели жизнь государственных служащих среднего уровня, с трудом сводя концы с концами на две зарплаты. Хорошей стороной было то, что время от времени Зайцевым выдавали приглашение в «закрытые» магазины КГБ, где, по крайней мере, можно было купить хорошие вещи для Ирины и Светланы. И, как знать, быть может, со временем они смогут позволить себе завести второго ребенка. Оба еще достаточно молоды, и маленький мальчик принесет в дом новую радость.

– Что у тебя сегодня было на работе интересного? – спросила Ирина.

Эти слова стали неизменной шуткой, которой она каждый день встречала мужа с работы.

– У меня на работе никогда не бывает ничего интересного, – отшутился в ответ Олег.

Да, лишь обычные сообщения агентам и от агентов, которые Зайцев раскладывал по соответствующим ячейкам, чтобы затем курьеры разнесли их по кабинетам верхних этажей, где размещались сотрудники, действительно заправлявшие делами Комитета. На прошлой неделе Зайцева приходил проверять очень серьезный полковник. В течение двадцати минут он ходил по кабинету, смотрел, читал, и за все это время ни разу не улыбнулся, не произнес дружеского слова, не задал ни одного вопроса. Важность этого проверяющего Зайцев определил только по тому, кто его сопровождал: полковник, начальник отделения, в котором работал Олег. Все замечания, которыми обменялись полковники, были сделаны слишком далеко, чтобы Зайцев мог что-то услышать – в этом отделении если и говорили, то шепотом, – к тому же, он был слишком хорошо вышколен и не проявлял никакого интереса.

И все же у любой подготовки есть свои пределы. Майор Олег Иванович Зайцев был слишком умен для того, чтобы полностью отключать свои мысли. И действительно, его работа требовала составлять самостоятельные суждения; однако Олег проявлял эти способности с такой осторожностью, с какой мышка пробирается через комнату, заполненную кошками. Явившись к своему непосредственному начальнику, Зайцев неизменно начинал с самых робких и застенчивых вопросов и всегда получал одобрение. У него был к этому особый дар. Его стало замечать начальство. Впереди засветило очередное звание, а вместе с ним прибавка к окладу, доступ в закрытые магазины и, постепенно, большая независимость – нет, это не совсем правильно. На самом деле, он лишь сможет вести себя чуть менее осторожно. Быть может, когда-нибудь наступит день, когда он даже осведомится, разумно ли посылать то или иное сообщение. «Нам действительно нужно именно это, товарищ начальник?» – частенько хотелось спросить Зайцеву. Разумеется, не ему было определять те или иные особенности предстоящих операций, но он мог – точнее, надеялся, что сможет в будущем самыми окольными путями интересоваться, правильно ли сформулирована директива. Так, например, Зайцев, ознакомившись с содержанием приказа, направленного агенту номер 457 в Рим, гадал, действительно ли его страна готова рисковать последствиями, неизбежными в случае неудачного исхода. И иногда последствия бывали катастрофическими. Всего два месяца назад через Зайцева прошло сообщение из Бонна, предупреждающее о том, что западногерманская разведка что-то заподозрила. Агент срочно запрашивал инструкции – и они были ему направлены: продолжать работу, не ставя под сомнение компетентность своего руководства. И тотчас же после этого агент пропал. «Его арестовали и расстреляли?» – гадал Олег. Ему были известны фамилии некоторых агентов, кодовые названия почти всех операций, многие цели и задачи, которые выполнял КГБ за рубежом. Но, самое главное, Зайцев знал клички сотен иностранцев, которые сотрудничали с Комитетом. Временами знакомство с донесениями напоминало чтение захватывающего шпионского романа. В некоторых агентах явно пропал литературный дар. Их сообщения разительно отличались от скупых коммюнике профессиональных военных. Нет, они пространно излагали душевное состояние завербованных агентов, передавали свое чувство в отношении информации и поставленных задач. Они напоминали авторов увлекательных познавательных брошюр, которые любыми силами пытаются выжать деньги из читателей. На самом деле Зайцев не должен был анализировать эту информацию, однако он был человек умный, и, кроме того, в каждом сообщении встречались различные коды, имеющие большое значение. Так, например, написанное с орфографической ошибкой третье слово могло означать, что агент скомпрометирован. Каждый агент имел свой собственный набор ключей, но Зайцев имел доступ ко всем. За свою работу Олег лишь дважды замечал подобные неточности, и один раз начальство приказало не обращать на них внимание, считая канцелярской опиской, – обстоятельство, поражавшее его до сих пор. Однако ошибка больше не повторялась, так что, возможно, речь действительно шла о сбое при расшифровании. В конце концов, как сказало руководство, агенты, прошедшие подготовку в Высшей школе КГБ, крайне редко допускают провалы. Они лучшие разведчики в мире, и их западные противники просто не могут быть настолько умны, ведь так? Майор Зайцев послушно кивнул, но затем записал свое замечание и, как хороший бюрократ, проследил за тем, чтобы оно оказалось занесено в архив.

«А что если его непосредственный начальник завербован какой-нибудь западной разведывательной службой?» – иногда размышлял Олег, как правило, сидя перед телевизором после нескольких рюмок водки. Подобная вербовка явилась бы ошеломляющим успехом. Во всем КГБ нигде нет единого списка всех сотрудников и агентов. Нет, строгое разделение по «отдельным квартирам» соблюдалось с двадцатых годов, а то и раньше. Даже сам председатель Андропов не имел доступа к подобной информации, чтобы в случае измены и бегства на Запад он не смог бы ее выдать. КГБ не доверял никому, и меньше всего своему собственному главе. И, как это ни странно, только тем, кто работал вместе с Зайцевым, было известно практически все, однако они не относились к тем, кто непосредственно разрабатывал операции. Эти люди считались лишь чем-то вроде операторов телефонного узла.

Но разве сам КГБ не пытался постоянно завербовать простых шифровальщиков иностранных посольств? Потому что эти люди, мелкие служащие, недостаточно грамотные и сообразительные, чтобы им доверить важную информацию, – но почему же им на самом деле так доверяют? Как правило, слабым звеном оказывались женщины – в конце концов, офицеров КГБ специально обучали их соблазнять. Зайцеву пришлось вдоволь насмотреться на подобные сообщения; в некоторых из них процесс соблазнения излагался в живописных подробностях, вероятно, для того, чтобы произвести впечатление на вышестоящее начальство своими ловкостью и преданностью советскому государству. Зайцев не видел ничего героического в том, чтобы укладывать в постель женщин и получать за это деньги, но, быть может, эти женщины настолько омерзительны, что выполнение мужских обязанностей является чем-то очень сложным.

А в конечном счете все сводилось к тому, подумал Олег Иванович, что простым рядовым исполнителям, одним из которых является он сам, порой доверяются секреты вселенских масштабов, разве это не смешно? Определенно, смешнее, чем щи, какими бы питательными они ни были. Так что даже советское государство доверяет немногим избранным, хотя концепция «доверия» так же далека от коллективного мышления, как Земля от Марса. И он сам – один из этих избранных. Что ж, одним из следствий этого насмешливого парадокса является красивое зеленое платьице, которое носит его дочь. Зайцев положил стопку книг на кухонный стул и усадил на них Светлану, чтобы та могла удобно есть. Алюминиевые столовые приборы были слишком велики для девочки, но, по крайней мере, они не были тяжелыми для ее крохотных ручек. Олегу до сих пор приходилось намазывать дочери бутерброды маслом. Хорошо хоть, он мог позволить себе покупать настоящее масло вместо маргарина.

– Сегодня по дороге с работы я увидела в том магазине кое-что очень милое, – заметила за ужином Ирина, как поступают все женщины, застав мужа в хорошем расположении духа.

Щи сегодня получились просто великолепные, а ветчина была польская. Значит, сегодня Ирина закупалась в «Березке». Ходить в «закрытые» магазины она начала всего девять месяцев назад, но сейчас уже недоумевала вслух, как могла раньше обходиться без них.

– Что же? – спросил Олег, отпивая грузинский чай.

– Бюстгальтеры. Шведские.

Олег усмехнулся. Аналогичные предметы одежды советского производства, казалось, создавались для крестьянок, кормивших грудью телят, а не детей, – для нормальных человеческих пропорций его жены они были слишком велики.

– Сколько? – спросил он, не отрываясь от тарелки.

– Всего по семнадцать рублей.

Олег не стал поправлять Ирину, что бюстгальтеры стоили по семнадцать инвалютных рублей. Инвалютный рубль обладал реальной ценностью. Теоретически его можно было даже обменять на «твердую» иностранную валюту, в отличие от обесцененных разноцветных бумажек, которыми выдавалась зарплата простым рабочим и колхозникам, лишь теоретически обладающими какой-то ценностью… что, если хорошенько подумать, в этой стране можно было сказать практически про все остальное.

– Какого цвета?

– Белые.

Вполне вероятно, в «Березке» были также черные и красные бюстгальтеры, но редко какая советская женщина могла решиться носить такое нижнее белье. Здешние люди очень консервативны в своих привычках.

Поужинав, Олег оставил жену на кухне, а сам с дочерью прошел в гостиную и включил телевизор. В выпуске новостей сообщалось о ходе уборочных работ. Как и во все предыдущие годы, героические колхозники ударными темпами убирали яровую пшеницу в северных областях, где короткое лето не позволяло расслабляться ни на минуту. Диктор радостно говорил, что урожай зерновых в этом году хороший. «Отлично, – подумал Олег, – значит, в эту зиму перебоев с хлебом не будет… наверное.» Никогда нельзя верить тому, что говорят по телевизору. Следующим сюжетом стал негодующий рассказ про размещение американского ядерного оружия в европейских странах-членах НАТО, несмотря на разумные требования Советского Союза отказаться от этого ненужного, дестабилизирующего и провокационного шага. Зайцеву было хорошо известно, что где-то в другом месте разворачиваются советские ракеты СС-20, однако это, разумеется, никаким дестабилизирующим шагом не было. Далее в вечерней программе шла передача «Служу Советскому Союзу», посвященная доблестной советской молодежи, проходящей службу в вооруженных силах. В сегодняшнем выпуске, что случалось крайне редко, должен был быть материал о советских солдатах, выполняющих «интернациональный долг» в Афганистане. Советские средства массовой информации очень нечасто обращались к этой теме, и Олегу хотелось узнать, о чем же они умалчивают. На работе в столовой часто заходили разговоры о войне в Афганистане. Зайцев предпочитал не столько говорить, сколько слушать, потому что сам он избежал службы в армии, о чем нисколько не сожалел. Олегу слишком много пришлось слушать о жестоких порядках, царящих в частях, и, кроме того, военная форма была очень некрасивой. Хватит с него и того, что ему изредка приходилось надевать мундир офицера КГБ. Зайцев внимательно смотрел передачу. Изображение сообщало то, что невозможно выразить никакими словами, и от его профессионально наметанного глаза не укрывались никакие мелочи.