Текст книги "Красный кролик"

Автор книги: Том Клэнси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Достаточно было того, что все-таки покидало пределы Советского Сюза. Скорее всего, полковник Бубовой уже завтра будет в Москве. Между Москвой и Софией регулярное авиасообщение «Аэрофлотом». Полковник Годеренко в Риме получил приказ не задавать лишних вопросов и ждать, а также в течение неопределенного промежутка времени переправлять в центр все сведения относительно распорядка папы римского. Андропов не потерял интерес к этой проблеме.

И вот теперь к этому будут привлечены болгары. Зайцева это очень насторожило. Сомнений быть не могло. Ему уже приходилось пересылать подобные сообщения. Болгарская Служба государственной безопасности являлась верным вассалом КГБ. Зайцеву это было хорошо известно. Он переправил достаточное количество шифровок – иногда через Бубового, иногда напрямую, – в которых приказывалось прервать чью-то жизнь. КГБ в настоящее время уже почти не занималось подобными операциями, но «Държавна сигурност» охотно бралась за них. Олег Иванович не сомневался, что в Службе есть небольшое подразделение сотрудников, обученных именно этому занятию и применяющих свои знания на практике. А поскольку идентификационный код сообщения имел суффикс «666», оно относилось к той же теме, что и первый запрос, направленный римскому резиденту. Значит, маховик продолжал крутиться.

Ведомство, в котором работал Зайцев, государство, гражданином которого он являлся, хочет убить этого польского священника, что, на взгляд Олега Ивановича, было недобрым делом.

Зайцев спустился на эскалаторе в подземную станцию, заполненную обычной толпой тех, кто возвращался с работы. Как правило, обилие народа действовало на него успокаивающе. Это означало, что Олег Иванович находится в своей среде, окруженный соотечественниками, такими же простыми людьми, как и он сам, работающими на благо родины. Но так ли это? «Как отнесутся все эти люди к тому, что замыслил Андропов?» Оценить это было крайне сложно. Как правило, в вагоне метро пассажиры молчали. Иногда кто-то беседовал со своим другом, но общие разговоры являлись редким исключением. Такое случалось разве что после какого-нибудь небывалого спортивного события, плохого судейства во время футбольного матча или особенно зрелищного поединка на хоккейной площадке. Все остальное время каждый оставался наедине со своими мыслями.

Состав остановился, и Зайцев протиснулся в вагон. Как всегда, свободных мест для сидения не оказалось. Ухватившись за поручень над головой, Зайцев продолжал размышлять.

«Интересно, а думают ли о чем-нибудь остальные пассажиры? Если думают, то о чем? О работе? Детях? Женах? Любовницах? О том, что накрыть на стол?» Определить это не было никакой возможности. Этого не мог сказать даже Зайцев – а ведь он постоянно встречался в метро с этими людьми, с одними и теми же, на протяжении многих лет. Ему были известны лишь некоторые имена – те, что он случайно услышал в разговоре. Нет, скорее, Зайцев мог бы сказать, кто болеет за какую команду…

Вдруг его больно кольнула мысль, насколько он одинок в этом обществе. «Сколько же у меня настоящих друзей?» – спросил себя Зайцев. Ответ на этот вопрос был убийственным. О да, разумеется, у него было много приятелей, с которыми можно поболтать. Олегу Ивановичу были известны самые сокровенные подробности относительно их жен и детей – но настоящие друзья, кому можно было бы открыть душу, с кем можно было бы обсудить эту тревожную ситуацию, у кого можно было бы спросить совета… Нет, таких у него не было. Что для Москвы было очень неестественно. Русские люди славились умением заводить близкую, крепкую дружбу. Порой люди посвящали своих друзей в самые страшные тайны, словно дерзко бросая вызов судьбе: а что если ближайший друг окажется осведомителем КГБ, а что если откровения обернутся отправкой в один из лагерей, наследников печально знаменитого ГУЛАГа? Однако по долгу своей службы Зайцев был лишен всего этого. Он никогда не осмеливался обсуждать свою работу даже с коллегами.

Нет, какими бы ни были проблемы, связанные с сообщениями серии «666», ему придется решать их самому. Этим нельзя поделиться даже с Ириной. Она может обмолвиться своим подругам в ГУМе, а это будет означать для него смертный приговор. Вздохнув, Олег Иванович осмотрелся по сторонам…

Опять он, тот самый сотрудник американского посольства, погруженный в чтение «Советского спорта», не обращающий внимание на происходящее вокруг. Американец был в плаще – синоптики предсказали дождь, который так и не материализовался, – но без шляпы. Плащ был распахнут, не застегнут на пуговицы, не перехвачен поясом. Американец находился от Зайцева меньше чем в двух метрах…

Повинуясь внезапному порыву, Олег Иванович сместился вдоль вагона, перехватив руку, лежавшую на поручне, словно разминая затекшие мышцы. Это движение приблизило его вплотную к американцу. И, повинуясь тому же порыву, Зайцев сунул руку в карман плаща. Там ничего не было – ни ключей, ни мелочи, только ткань. Однако Зайцев убедился, что он смог сунуть руку в карман американца и достать ее так, чтобы это никто не заметил. Олег Иванович отступил назад, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, обратил ли кто-нибудь внимание на его действия и вообще смотрит ли на него. Но нет… определенно, никому до него не было дела. Его поступок остался не замеченным никем, в том числе и самим американцем.

Эд Фоули, дочитывая заметку о хоккейном матче, даже не повел глазами. Если бы это происходило в Нью-Йорке или каком-либо другом городе на Западе, он принял бы случившееся за попытку обчистить его карманы. Как это ни странно, здесь, в Москве, Фоули не ожидал ничего подобного. Советским гражданам запрещалось иметь валюту западных стран, поэтому кража у американца не могла принести ничего, кроме неприятностей. И КГБ, который, вероятно, до сих пор продолжает наблюдение, тоже вряд ли имеет к этому какое-то отношение. Если бы чекистам вздумалось стащить у него бумажник, они бы использовали для этой цели команду из двух человек, как поступают профессиональные американские карманники: один отвлекает на себя внимание, а второй осуществляет собственно кражу. Таким образом можно обчистить практически любого, если только человек не находится настороже, а находиться настороже непрерывно не способен даже профессиональный шпион. Поэтому приходится прибегать к пассивным средствам защиты, как, например, одна – две резинки, натянутые на бумажник, – просто, но очень эффективно. Таким приемам, действенным, но не кричащим «это шпион!», обучают в центре в Тайдуотере. Полиция Нью-Йорка советует простым гражданам придерживаться тех же мер предосторожности на улицах Манхэттена, а Эд Фоули должен производить впечатление простого американца. Поскольку у него есть дипломатический паспорт и легальная «крыша», теоретически его персона является неприкосновенной. Естественно, это не относится к уличным грабителям; поэтому и КГБ, и ФБР время от времени прибегали к услугам тщательно обученных «уличных бандитов», нападавших на то или иное лицо, разумеется, оставаясь в строго продуманных рамках, чтобы ситуация не выходила из-под контроля. В сравнении с этим интриги при дворе императора Византии казались детскими шалостями, однако правила устанавливал не Эд Фоули.

И эти правила не позволяли ему проверить карман плаща или хотя бы подать вид, что он почувствовал, как туда наведалась чужая рука. Быть может, ему бросили записку – даже предложение сотрудничать. Но почему выбрали именно его? Его «крыша» считается надежной, как гарантии Федерального резервного банка, если только, конечно, кто-нибудь в посольстве не дошел чисто случайно до истины и не поделился своими догадками… но нет, даже в этом случае КГБ не стал бы так откровенно выдавать себя. По меньшей мере, за ним в течение нескольких недель вели бы наблюдение, чтобы установить возможные связи. Нет, КГБ ведет игру достаточно умело для таких грубых приемов. Следовательно, практически исключено, что в кармане плаща побывала рука сотрудника Второго главного управления. И карманника также можно сбросить со счетов. «В таком случае, что же это было?» – ломал голову Фоули. Для того, чтобы докопаться до истины, потребуется терпение, однако Фоули не надо было объяснять, что значит быть терпеливым. Он продолжал невозмутимо читать газету. Если кому-то от него что-либо надо, зачем отпугивать этого человека? По крайней мере, неизвестный будет тешить себя тем, какой он умный и ловкий. Очень полезно позволять людям чувствовать себя умными и ловкими. Это приведет к тому, что они будут совершать новые ошибки.

Проехав еще три остановки, Фоули вышел из метро. Он считал, что для его работы поездки на метро более продуктивны, чем личный автомобиль. «Мерседес» слишком бросался в глаза на московских улицах. Машина будет привлекать внимание и к Мери Пат, однако она была уверена, что это, наоборот, только будет ей на руку. Фоули считал, что у его жены великолепное чутье оперативного работника. Всем сотрудникам опер-отдела приходится рисковать. Но Фоули очень беспокоило, с какой готовностью идет на риск Мери Пат. Для него опасные игры с русскими были частью работы. Как выразился бы дон Вито Корлеоне: «Это бизнес, и тут нет ничего личного.» Но для Мери Пат это как раз было делом личным – из-за дедушки.

Она жаждала поступить в ЦРУ еще до того, как познакомилась с Эдом на студенческом съезде в Фордхэме. Затем они встретились уже в отделе кадров ЦРУ, а дальше все пошло стремительно. Мери Пат к тому времени уже прекрасно владела русским языком. Она без труда могла сойти за коренную россиянку. Больше того, Мери Пат умела менять произношение, подстраиваясь под говор уроженцев любого региона России. При необходимости она смогла бы выдать себя за преподавателя русской поэзии Московского государственного университета. При этом Мери Пат была красивой, а у красивых женщин есть одно неоспоримое преимущество по сравнению со всеми остальными людьми. В основе его лежит древнейший из предрассудков, гласящий, что люди с привлекательной внешностью обязаны быть хорошими и добрыми, что плохие люди должны выглядеть отвратительно, потому что они совершают отвратительные поступки. Особенно почтительно относятся к красивым женщинам мужчины; к остальным женщинам это относится в меньшей степени, поскольку они завидуют чужой красоте, но даже они ведут себя любезно, повинуясь врожденному инстинкту. Поэтому Мери Пат сходило с рук многое – поскольку она была просто молодой, красивой американкой, самовлюбленной блондинкой, а блондинок считают существами недалекими повсеместно, и даже здесь, в России, где они встречаются достаточно часто. К тому же, у русских блондинок, скорее всего, волосы были светлыми от природы, поскольку местная косметическая промышленность находилась где-то на уровне Венгрии девятнадцатого века и в парфюмерных магазинах не было ничего похожего на «Лондаколор». Нет, Советский Союз уделял скудное внимание нуждам женской половины населения, и это мысль привела Фоули к следующему вопросу: почему русские остановились всего на одной революции? В Америке кому-то пришлось бы дорого заплатить за то, что женщины лишились бы выбора одежды и косметики…

Состав метро остановился на нужной станции. Пробравшись к дверям, Фоули вышел на платформу и направился к эскалатору. Где-то на полпути наверх он не выдержал, уступая любопытству. Фоули почесал нос, словно борясь с подступившим желанием чихнуть, и достал из кармана пиджака платок. Вытерев нос, он убрал платок в карман плаща, который, как выяснилось, был пуст. Так что же все-таки произошло? Сказать это было невозможно. Еще одно случайное событие в жизни, состоящей из них?

Однако Эд Фоули был обучен не верить в случайные совпадения. Надо будет еще где-нибудь с неделю придерживаться того же распорядка и садиться на тот самый поезд метро, просто чтобы посмотреть, не последует ли продолжение.

Судя по всему, Альберт Бирд был опытным глазным хирургом. Он оказался старше Райана, и ниже его ростом. У него была бородка, черная, с намеками на проседь, – как обратила внимание Кэти, такие бородки в Англии не были редкостью. И еще у профессора Бирда были татуировки. Много татуировок. Кэти еще никогда не приходилось встречать столько. Профессор Бирд легко находил общий язык со своими пациентами, прекрасно знал свое дело, и, что немаловажно, пользовался полным доверием и любовью младшего медицинского персонала – что, как успела узнать Кэти, неизменно свидетельствовало в пользу врача.

Кроме того, Бирд оказался хорошим учителем, вот только Кэти уже знала почти все то, чему он мог ее научить, а уж в лазерах она точно разбиралась лучше него. Аргоновые лазеры в клинике Хаммерсмита были новыми, но все же не такими новыми, как в клинике Джонса Гопкинса. А первый лазер с излучателем на ксеноновой дуге, по которым Кэти считалась в клинике Гопкинса лучшим специалистом, здесь должны были установить только через две недели.

Кэти неприятно поразило общее состояние клиники. Здравоохранение в Великобритании находилось в ведении государства. Все было бесплатным – и, как и во всем мире, за все приходилось платить. Больничные палаты оказались гораздо более убогими, чем те, к которым привыкла Кэти, о чем она и не замедлила сказать.

– Знаю, – устало согласился профессор Бирд. – Однако это не первостепенная важность.

– Третья больная, которой я занималась сегодня утром, некая миссис Дувр, ей пришлось ждать своей очереди одиннадцать месяцев, ради того, чтобы я за двадцать минут оценила состояние катаракты. Господи, Альберт, у нас в Америке домашний врач этой женщины просто позвонил бы моей секретарше, и я приняла бы ее в течение трех – четырех дней. График работы в клинике Гопкинса у меня напряженный, но столько времени я всегда смогу выкроить.

– И сколько бы вы взяли с миссис Дувр?

– За такое обследование? О… ну, двести долларов. Поскольку я ассистент профессора в клинике Уилмера, мои услуги ценятся несколько дороже, чем у простого врача-ординатора, прикомандированного к клинике для специализации. – Кэти не стала добавлять, что она гораздо образованнее обычного врача-ординатора, у нее больше опыта и она работает значительно быстрее. – Миссис Дувр надо сделать операцию, чтобы устранить катаракту, – добавила она. – Хотите, я займусь этим?

– Операция будет сложной? – спросил Бирд.

Кэти покачала головой.

– Нет, совершенно обычная процедура. Часа полтора работы, учитывая преклонный возраст пациентки, но, как мне кажется, никаких осложнений быть не должно.

– Что ж, мы поставим миссис Дувр в очередь.

– И сколько ей придется ждать?

– Ну, поскольку операция не срочная… от девяти до десяти месяцев, – прикинул Бирд.

– Вы шутите! – недоверчиво произнесла Кэти. – Так долго?

– Обычный срок.

– Но ведь в течение этих девяти или десяти месяцев миссис Дувр из-за проблем со зрением не сможет водить машину!

– Зато ей не придет счет за операцию, – возразил Бирд.

– Замечательно. Старушка почти целый год не сможет читать газеты. Альберт, это ужасно!

– Такова наша система здравоохранения, – объяснил Бирд.

– Понятно, – сказала Кэти.

Однако на самом деле она ничего не понимала. Английские хирурги достаточно неплохо знали свое дело, однако они не выполняли и половины того, что делали в клинике Гопкинса Кэти и ее коллеги, – а она еще считала, что можно было бы вкалывать и более усердно. Конечно, работала Кэти много. Но она чувствовала, что нужна людям; ее работа состояла в том, чтобы восстанавливать зрение тем, кто нуждается в самом современном медицинском обслуживании, – а для Каролины Райан, доктора медицины, члена американской коллегии хирургов, это было сродни религиозному призванию. А здесь дело даже было не в том, что английские врачи были более ленивыми, чем их американские коллеги; просто сама система позволяла – нет, даже подталкивала их подходить к своей работе спустя рукава. Кэти оказалась в совершенно другом мире медицины, и этот мир произвел на нее не слишком отрадное впечатление.

И еще она не увидела в клинике Хаммерсмита томограф. Процесс компьютерной томографии был изобретен специалистами английской компании И-эм-ай, однако какая-то бестолочь в правительстве решила, что на всю Великобританию будет достаточно лишь несколько приборов, и в этой лотерее большинство клиник осталось без выигрыша. Компьютерная томография появилась всего за несколько лет до того, как Кэти поступила на медицинский факультет университета Джонса Гопкинса, однако за прошедшее десятилетие томограф в Америке стал такой же неотъемлемой частью медицины, как и стетоскоп. В настоящее время томографы имелись практически в любой американской клинике. Каждый такой аппарат стоил без малого миллион долларов, однако пациенты платили за пользование ими, и томографы окупались достаточно быстро. Самой Кэти снимать томограммы приходилось достаточно редко – например, когда она исследовала злокачественные опухоли рядом с глазом; однако, если в томографе возникала необходимость, обойтись без него нельзя было никак.

И еще в клинике Джонса Гопкинса влажная уборка полов осуществлялась каждый день.

Однако люди здесь нуждаются в том же самом медицинском обслуживании, а Кэти была врачом, и это, на ее взгляд, определяло все. Один из ее однокурсников по университету Джонса Гопкинса съездил в Пакистан и возвратился домой, имея такой опыт в патологиях глазных заболеваний, какой в американских больницах не приобретешь и за целую жизнь. Разумеется, он подхватил там также и амебную дизентерию, что гарантированно ослабило энтузиазм всех тех, у кого возникло желание последовать его примеру. Кэти успокоила себя тем, что здесь, по крайней мере, ей это не грозит. Если только, конечно, она не подцепит какую-нибудь заразу в ординаторской.

Глава девятая
Призраки

Пока что Райану никак не удавалось вернуться домой одним поездом с женой; он все время приезжал позже Кэти. По дороге домой он думал о том, что пора приниматься за книгу о Холси3939
  Холси (Хэлси), Уильям Фредерик младший по прозвищу «Бык» – американский адмирал. В годы Второй мировой войны – командующий эскадрой авианосцев Тихого океана, командующий флотом в южной части Тихого океана, командующий Третьим флотом.


[Закрыть]. Работа была завершена уже процентов на семьдесят; все серьезные исследования остались позади. Теперь надо только изложить все на бумаге. Похоже, многие никак не хотят понять, что это и есть самое сложное; предварительная работа заключается лишь в поиске и установлении фактов. Гораздо труднее соединить разрозненные факты в связное, последовательное повествование, потому что человеческая жизнь никогда не бывает последовательной и связной, особенно если речь идет о таком пьянице и забияке, как Уильям Фредерик Холси-младший. Написание биографии является ничем иным, как опытом любительской психологии. Автор выхватывает наугад отдельные случаи из жизни своего героя, произошедшие с ним в разном возрасте, на различной стадии образования, однако ему никогда не могут быть известны те ключевые мелочи, из которых и состоит жизнь: драка в третьем классе школы или строгий выговор тети Хелен, старой девы, отголоски которого звучат до конца жизни, – потому что люди редко открывают друг другу такое. Подобные воспоминания были и у самого Райана, и некоторые из них появлялись и исчезали у него в сознании, подчиняясь случайному закону, – так, например, у него в памяти время от времени всплывали слова сестры Френсис Мери, которые она сказала ему, когда он учился во втором классе школы Святого Матфея. Талантливый биограф, кажется, обладает способностью воспроизводить такие вещи, однако порой на самом деле все сводится к чистой игре воображения, к переложению своих собственных воспоминаний на жизнь другого человека, а это, конечно же, уже… вымысел, а история не должна быть вымыслом. Впрочем, как и газетная статья, однако Райану по собственному опыту было известно, сколько так называемых «новостей» в действительности были сочинены с чистого листа. Но никто и не говорил, что писать биографию легко. Оглядываясь назад, Райан понимал, что его первая книга «Обреченные орлы» далась ему гораздо легче. Билл Холси, адмирал флота ВМС США, очаровал маленького Джека с тех самых пор, когда тот в детстве прочитал автобиографию знаменитого флотоводца. Холси не раз приходилось командовать кораблями в сражениях, и хотя у десятилетнего мальчишки это вызывало восторг, тридцатидвухлетнему мужчине это уже казалось определенно пугающим, потому что теперь Райан понимал те вещи, на которых Холси не останавливался подробно: адмиралу приходилось решать задачу со многими неизвестными, полагаться на разведывательные данные, не зная, откуда именно они были добыты, как именно получены, кто их анализировал и обрабатывал, как их передавали по каналам связи и перехватывал ли эти сообщения неприятель. Теперь Райан сам занимался тем же самым; чертовски страшно рисковать собственной жизнью, но гораздо страшнее рисковать жизнью других людей, знакомых или, что гораздо вероятнее, незнакомых.

Глядя на мелькающий за окном поезда английский пейзаж, Райан вспомнил шутку, которую слышал во время службы в морской пехоте: девиз разведывательных служб гласит: «Ручаемся вашей головой.» А теперь он сам занимался именно этим. Рисковал чужой жизнью. Теоретически от его оценок могла зависеть судьба всей страны. Ему требовалось быть абсолютно твердо уверенным в своей информации и в себе самом…

Но ведь абсолютной уверенности быть не может, ведь так? Райан презрительно высмеивал многие официальные доклады ЦРУ, с которыми ему довелось ознакомиться в Лэнгли, однако гораздо проще оплевывать чужую работу, чем самому добиваться лучших результатов. Книге об адмирале Холси, которая пока что существовала под рабочим названием «Моряк-воин», предстояло развеять многие общепринятые суждения, причем Райан шел на это сознательно. Он считал, что в некоторых областях общепринятые суждения не просто являются неточными, а вообще не могут соответствовать истине. Холси принимал правильные решения и в тех случаях, когда многочисленные критики, сильные задним умом, беспощадно обвиняли его в ошибках. И это было несправедливо. Судить Холси можно было только основываясь на той информации, которая имелась у него в распоряжении. Утверждать обратное было бы равносильно тому, что обвинять врачей, которые не смогли вылечить раковое заболевание. Эти умные и образованные люди сделали все что в их силах, но просто некоторые вещи до сих пор неизвестны; ученые бьются изо всех сил, пытаясь объяснять природу этих вещей, однако процесс познания требует времени. Так было всегда, так будет и впредь. А Биллу Холси было известно только то, что ему сообщили, а также то, что человек умный мог вывести на основе имеющейся у него информации, полагаясь на свой жизненный опыт и психологию противника. Однако даже в этом случае противник не стал бы по доброй воле содействовать своему собственному уничтожению, ведь так?

«Да, это моя работа,» – подумал Райан, рассеянно глядя в окно. Это были не просто поиски Истины, но нечто большее. Райан должен был воспроизводить мыслительные процессы других людей, объяснять их своему начальству, чтобы оно могло лучше понимать противника. Не имея специального образования, он брал на себя задачи психолога. В каком-то смысле это было очень увлекательно. Однако все выходило совершенно иначе, стоило лишь задуматься над значимостью стоящих задач, над возможными последствиями неудачи. Все сводилось к двум словам: «гибель людей». В школе подготовки морской пехоты в Квантико будущим офицерам вдалбливали в голову одно и то же: если ты совершишь ошибку, командуя своим взводом, кто-то из подчиненных не вернется домой к жене и матери, и тебе до конца дней своих придется нести на совести этот груз. В армейском ремесле к ошибкам прикреплены ценники с очень большими цифрами. Райану не довелось прослужить в армии достаточно долго, чтобы усвоить этот урок самому, но его успели помучить кошмарные сны тихими ночами, когда корабль качался на волнах Атлантики. Райан поделился своими страхами с сержантом-комендором Тейтом, но тот, в то время уже тридцатичетырехлетний «старик», в ответ лишь посоветовал помнить то, чему учили, доверять своему чутью и, перед тем, как что-либо сделать, думать, если на то есть время, – добавив, что это, как правило, оказывается непозволительной роскошью. И еще бывалый сержант посоветовал своему молодому командиру не беспокоиться, потому что для второго лейтенанта тот производил впечатление человека толкового. Райан запомнил это навсегда. Завоевать уважение сержанта-комендора морской пехоты очень нелегко.

Итак, у него есть мозги, чтобы оценивать разведывательную информацию и делать выводы, и он настолько храбр, что не боится под этими выводами подписываться. И все же он должен быть уверен в своей работе на все сто, прежде чем выдавать ее начальству. Потому что от этого действительно зависит жизнь других людей, не так ли?

Поезд замедлил скорость, подъезжая к платформе. Райан поднялся по лестнице к ждущим наверху такси. Судя по всему, водители знали расписание наизусть.

– Добрый вечер, сэр Джон!

Джек увидел, что это был Эд Бивертон, заезжавший за ним утром.

– Привет, Эд. Знаете, – сказал Райан, для разнообразия усаживаясь вперед, где было больше простора для ног, – на самом деле меня зовут Джек.

– Я не могу обращаться к вам по имени, – возразил Бивертон. – Как-никак, вы рыцарь.

– На самом деле, только почетный, не настоящий. У меня нет меча – только кортик, оставшийся со службы в морской пехоте, но он дома, в Штатах.

– И еще вы лейтенант, а я дослужился только до капрала.

– Зато вы прыгали с парашютом. Черт меня побери, если я когда-либо совершу подобную глупость.

– Всего двадцать восемь прыжков, – ответил таксист, отъезжая от станции. – И ни разу ничего не ломал.

– Даже щиколотку?

– Ну, один раз растянул связки, – объяснил Бивертон. – Понимаете, очень помогают высокие ботинки.

– А я до сих пор никак не могу научиться летать самолетами – и, черт побери, с парашютом я уж точно никогда не прыгну.

Нет, у Джека никогда не возникало желания служить в разведке. В этих подразделениях служили только те морские пехотинцы, у которых начисто отсутствовал страх высоты. Сам Райан на своей шкуре испытал, какими жуткими последствиями может обернуться простой облет побережья на вертолете. Эти мгновения до сих пор являлись ему в кошмарных снах – внезапное ощущение падения в пустоту, стремительно приближающаяся земля, – однако он неизменно просыпался до удара о землю, как правило, усевшийся в кровати, возбужденно озирающийся по сторонам, убеждаясь, что он не находится в том самом проклятом Си-эйч-46 с неисправным несущим винтом, который падает на скалы Крита. Настоящее чудо, что все морские пехотинцы из взвода Райана остались живы. Он сам был единственным, кто получил серьезную травму; остальные отделались ушибами и растяжением связок.

«Черт возьми, чем ты забиваешь голову?» – строго одернул себя Райан. Все это произошло больше восьми лет назад.

Такси подъехало к тупику Гриздейл-Клоуз.

– Вот мы и дома, сэр.

Райан расплатился с водителем, щедро оставив на чай.

– Эдди, меня зовут Джек.

– Вас понял.

Райан вышел из машины, сознавая, что в этом сражении ему никогда не одержать победу. Входная дверь в ожидании его возвращения была отперта. Снимая галстук, Райан направился на кухню.

– Папочка! – воскликнула Салли, бросаясь ему на шею.

Подхватив дочь, Джек стиснул ее в крепких объятиях.

– Ну, как поживает моя большая девочка?

– Просто замечательно.

Кэти стояла у плиты и готовила ужин. Опустив Салли на пол, Джек подошел к жене и поцеловал ее.

– Как тебе удается всегда возвращаться домой раньше меня? – спросил он. – В Америке все было наоборот.

– Профсоюзы, – объяснила Кэти. – Здесь все уходят с рабочего места строго вовремя, а это «вовремя» наступает гораздо раньше, чем у нас в клинике Гопкинса.

Она не стала добавлять, что дома весь персонал почти ежедневно задерживался на работе.

– Должно быть, хорошо работать так, как работают банкиры.

– Даже папа не уходит с работы настолько рано, но здесь никто не остается на рабочем месте ни одной лишней минуты. И обеденный перерыв продолжается целый час – причем половина этого времени проходит за стенами клиники. Зато, – сделала уступку Кэти, – обед так получается гораздо вкуснее.

– Чем угостишь на ужин?

– Спагетти.

Джек обратил внимание на кастрюлю с мясным соусом, фирменным блюдом Кэти. Он повернулся к длинному французскому батону на столе.

– А где малыш?

– В гостиной.

– Хорошо.

Райан направился в гостиную. Маленький Джек был в своем манеже. Малыш уже начинал садиться – конечно, ему было еще слишком рано, но его отец не имел ничего против. Вокруг валялось великое множество игрушек, которые поочередно отправлялись в рот. Увидев отца, мальчик улыбнулся, обнажая беззубые десны. Естественно, после такого сердечного приема нельзя было не взять малыша на руки, что и сделал Джек. Подгузник был свежий, сухой на ощупь. Вне всякого сомнения, мисс Маргарет поменяла его перед самым своим уходом – что неизменно происходило до того, как Джек возвращался домой. Гувернантка справлялась со своими обязанностями превосходно. Салли сразу же прониклась к ней симпатией, а это было самое главное. Райан опустил сына в манеж, и малыш снова оживленно затряс пластмассовую погремушку, не забывая при этом косить глаз на телевизор, по которому как раз пошла реклама. Сходив в спальню, Джек переоделся в более удобную домашнюю одежду и вернулся на кухню. Вдруг ко всеобщему удивлению раздался звонок в дверь. Джек впустил гостя.

– Доктор Райан?

Американский выговор. Мужчина одних лет с Райаном, непримечательной внешности, в костюме с галстуком, в руках большая коробка.

– Совершенно верно.

– Я принес для вас шифратор, сэр. Я работаю курьером в посольстве, – объяснил мужчина. – Мистер Мюррей попросил немедленно доставить это вам.

Посылка представляла собой картонный куб со стороной около двух с половиной футов, без каких-либо надписей и обозначений. Впустив курьера в дом, Райан провел его прямо в свой закуток. Им двоим потребовалось около трех минут на то, чтобы достать из коробки неестественно большой телефонный аппарат. Джек поставил шифратор рядом с компьютером «Эппл-II».

– Вы из АНБ? – спросил он.

– Так точно, сэр. Вольнонаемный. Служил в войсках связи в армии, подразделение Е-5. Уволился, теперь как вольнонаемный получаю большее жалование. В Англии я уже два года. Вот ваш персональный ключ. – Курьер протянул Райану пластиковую карточку. – Вы умеете с ним обращаться, так?

– О да, – кивнул Райан. – У меня такой же на рабочем месте в Лондоне.

– Значит, вам известны порядки. В случае любой поломки немедленно связывайтесь со мной. – Курьер вручил визитную карточку. – И никто кроме меня или одного из моих людей не имеет права вскрывать корпус и заглядывать внутрь. Разумеется, в случае несанкционированного доступа произойдет автоматическое самоуничтожение. Пожар не начнется, но вони будет изрядно, из-за пластмассы. Ну, в общем, у меня все.