Текст книги "Государственные игры"

Автор книги: Том Клэнси

Соавторы: Стив Печеник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

– Что и следовало ожидать, – пробурчал себе под нос Херберт, проезжая мимо. Это были цвета фашистской Германии. И хотя выставлять свастику напоказ в современной Германии было запрещено, эти люди пользовались схожей символикой, не нарушая при этом закона. И конечно же, как рассказывал Хаузен за ланчем, хотя неонацизм сам по себе и был вне закона, эти группировки обходили запреты, используя в названиях своих организаций любые мыслимые эвфемизмы: от “Сыновей Волка” до “Национал-социалистов XXI века”.

И все же, если в самом “Пивном зале” и не было ничего удивительного, люди, толпившиеся перед ним, не могли не вызвать удивления.

Десяток больших круглых столов не вместил бы всю компанию, которая прибывала прямо на глазах. Сотни три главным образом молодых мужчин уже сидели на тротуарах, бордюрах и мостовой или стояли, облокотясь на машины, чьи хозяева не успели вовремя их отогнать и теперь не смогут ими пользоваться в течение всех этих трех дней. Немногочисленные посторонние пешеходы старались побыстрее миновать толпу. Еще дальше от здания четверо полицейских направляли уличное движение. Машины осторожно объезжали толпившиеся компании, которые распивали прямо на мостовой, неподалеку от пивной.

Херберт ожидал увидеть армию бритоголовых и коричневорубашечников – бритые черепа и татуировку – или ладно сидящую псевдонацистскую форму с нарукавными повязками. Да, панки здесь были – вкрапления то тут то там человек по пять-десять. Но большинство мужчин и немногочисленные женщины, которых он увидел, носили вполне обычную одежду и нормальные, если не сказать консервативные, прически. Они смеялись, свободно общались и больше походили на молодых биржевых брокеров или юристов, собравшихся в Ганновере на какую-то конференцию. Обстановка пугала своей обыденностью. Такое вполне могло бы происходить и в родном городе Херберта.

Тренированным взглядом он разделил пестрое сборище на фрагменты и запомнил их целиком, не останавливаясь на отдельных личностях. Позже, если понадобится, он сможет извлечь из памяти важные подробности.

Медленно двигаясь вперед, Херберт прислушивался к звукам, доносившимся через открытое окно. Он не был силен в немецком, но знал его достаточно, чтобы понимать, о чем идет речь. Эти люди беседовали о политиках, о компьютерах и, Господи, о кулинарии. Все происходило вовсе не так, как он себе представлял – не было никаких молодых людей, горланящих старинные немецкие застольные песни. Неудивительно, что власти держались в сторонке от этих “дней хаоса”. Нагрянь они сюда, им пришлось бы задерживать ведущих в стране врачей, юристов, биржевиков, журналистов, дипломатов и Бог знает, кого там еще. Они пока не были достаточно сильны или достаточно едины. Но если это объединение произойдет, ткань упорядоченной жизни в Германии мигом расползется и будет соткана заново, но это уже будет гобелен с изображением, опасаться которого у мира будут все основания.

Внутри у Херберта все напряглось. Какая-то часть его сознания беззвучно кричала: “Эти молодые ублюдки не имеют права!”, в то время как другая понимала, что право они как раз имеют. По иронии судьбы именно поражение Гитлера и предоставило им возможность говорить и делать очень многое до тех пор, пока в этом не будет раздувания расовой и религиозной розни или публичного отрицания холокоста.

Ближе к концу улицы стоял регистрационный стол, за которым сидели несколько мужчин и женщин. Очередь у стола разбухала, но не было никакой толкотни, никто не ругался и не жаловался – ничего такого, что нарушило бы общий дух товарищества. Херберт притормозил и стал наблюдать, как организаторы принимают деньги и раздают программки, торгуют черно-красными наклейками и значками.

Да у них тут целый надомный промысел, подумал Херберт, чертыхаясь от удивления. Искусный, вредный, но вполне легальный. И в этом, конечно же, есть проблема. Не в пример бритоголовым, считавшимся низшей кастой среди неонацистов, к которой относились с легким презрением, здешним мужчинам и женщинам хватало сообразительности действовать в рамках закона. И Херберт был уверен на все сто, что, когда их станет достаточно, чтобы выдвинуть своих кандидатов и избрать тех в бундестаг, они поменяют и закон. Как это уже было в 1933 году, когда “Акт о чрезвычайных полномочиях” предоставил Гитлеру диктаторскую власть над страной.

Один из устроителей, высокий молодой человек с соломенными волосами, стоял за столом и с официальным видом пожимал руку каждому вновь прибывающему. Казалось, он менее свободно чувствовал себя с немногочисленными нарочито неряшливыми бритоголовыми, чем с теми, чей облик был более обыденным.

Херберт отметил про себя, что даже паразиты делятся на касты. Он был заинтригован, когда один из не очень приличного вида новоприбывших после рукопожатия выбросил руку в традиционном нацистском приветствии. Блондину, похоже, стало даже неловко. Это походило на то, как если бы нищий пропойца явился на званый ужин в дорогой ресторан. К такому приветствию здесь относились терпимо, но открыто не одобряли. Ясно, что в новом рейхе, впрочем, как и в старом, хватало своих собственных “измов” и разногласий, на которых могли бы сыграть внешние силы.

Задние машины уже принялись сигналить Херберту. Отпустив ручной тормоз, он нажал ладонью на газ и не спеша поехал вдоль улицы. В нем проснулась страшная злость: злость на этих холеных монстров, сторонников войн и геноцида, и злость на систему, которая допускает их существование.

Доехав до угла, Херберт обнаружил, что стоянка на боковых улицах запрещена, но с радостью отметил, что с жезлом там никто не стоит и движение не регулирует. Это было бы уж слишком, подумал он, словно на чертовой сельской ярмарке.

Свернув в одну из улиц, Херберт подыскал место для стоянки. Он нажал кнопку на щитке рядом с радиоприемником. Задняя левая дверца машины открылась, и поддон, на котором стояло кресло-каляска выдвинулся наружу. Поддон опустился ниже, и кресло оказалось на асфальте. Херберт вытянул руку назад и подкатил его к себе. Он напомнил себе, что надо бы с кем-то договориться, чтобы такие машины можно было бы получать и в США. Они и впрямь многим здорово упростили бы жизнь.

Скользнув в кресло-каляску, Херберт примостился поудобней и нажал кнопку на дверце, чтобы поддон втянулся обратно. Когда тот снова оказался в салоне машины, Херберт захлопнул свою дверцу и покатил по улице в сторону “Пивного зала”.

Глава 22

Четверг, 15 часов 28 минут, Тулуза, Франция

Доминик буквально физически ощущал победу. Она была реальной, весомой и близкой. Очень близкой.

И особенно сильно он ощущал ее теперь, после звонка своего нью-йоркского поверенного, который сообщил, что полиция и ФБР заглотили наживку. Они арестовали команду из “Чистой нации”, которую Доминик подкармливал долгие месяцы. Конечно же, Гарни и его люди вынесут все тяготы ареста и суда, как истинные нацисты, – гордо и без страха. В то же время это наведет ФБР на склады оружия и литературы, к тому же оно заполучит человека, изнасиловавшего лесбиянок в Чикаго. И власти начнут трубить о своих победах.

Своих победах… -, усмехнулся Доминик. Мусорщики вышли на охоту. Охоту, которая съест и время, и личный состав и уведет борцов с нарушениями закона в неверном направлении.

Доминик был немало удивлен, насколько просто, оказывается, ввести в заблуждение ФБР. Оно внедрило своего агента. Все как обычно. Однако из-за того, что этому агенту, Джону Були, было уже под тридцать, а он ни в каких организациях прежде не состоял, сочли не лишним послать двоих из “Чистой нации” в Калифорнию навестить “маму”, которой Джон регулярно писал письма. ФБР сняло этой “маме” дом и обеспечило прикрытием, однако, женщина ежедневно делала два-три звонка с телефона-автомата в местном бакалейном магазине. Съемки скрытой видеокамерой показали, что набираемые ею номера принадлежат отделению ФБР в городе Фениксе. Лидер “Чистой нации” Рик Майерс подозревал, что миссис Були и сама скорее всего бывшая сотрудница бюро на пенсии. В результате сочли разумным оставить Джона Були в группе, чтобы через его посредство снабжать ФБР дезинформацией.

В то же самое время Доминик подыскивал американских нацистов, которые могли бы выполнить для него кое-какую работу.

Жан– Мишель откопал “Чистую нацию”, и присутствие в ней Вули идеально совпадало с планами Доминика.

С миссис Вули и ее мнимым сыном разберутся в свое время, размышлял Доминик. Не пройдет и нескольких недель, как Соединенные Штаты будут ввергнуты в небывалый хаос, и эти Вули станут первыми жертвами. Пожилую женщину изнасилуют и лишат зрения в ее же доме, а внедренного агента кастрируют, но оставят в живых – в назидание другим возможным героям.

Доминик стоял возле зеркала с односторонней видимостью, которое занимало стену в зале заседаний, примыкающем к его кабинету. Отсюда он мог наблюдать за своим подземным заводом. Внизу, в помещениях, которые в тринадцатом веке во время альбигойских походов использовались как оружейные мастерские, рабочие собирали картриджи для видеоигр и штамповали компакт-диски. В хорошо изолированном от влаги отдельном помещении, расположенном ближе к реке, техники загружали образцы игр в компьютеры, подсоединенные ко всемирной сети. Потребители могли заказать любую из игр, в любом формате.

Большинство из выпускаемых фирмой “Демэн” игр уже сделалось основным видом развлечений. Графика, звук и сюжеты были такого высокого качества, что, начиная с 1980 года, когда была запущена их первая игра “Незабываемый рыцарь”, “Демэн” превратилась в одну из самых процветающих в мире фирм по производству программного обеспечения.

И все же Доминику были гораздо больше по душе несколько иные игры. И они поистине составляли будущее его организации. Являлись одним из ключей к миру будущего.

Моему миру, подумал Доминик. Миру, теневым правителем которого он непременно станет.

"Распотроши цыганку” была первой из его новых имеющих важное значение компьютерных игр. Она поступила в продажу девять месяцев назад. Действующим лицом в ней была цыганка легкого поведения. Целью игры было выбить информацию из крестьян, поймать потаскушку, а затем отыскать предметы ее туалета, разбросанные по окрестностям. Десять тысяч экземпляров игры разошлись по всему миру. Реализация шла путем почтовых заказов, которые поступали на мексиканский адрес – там подкупленные власти не совались в его дела независимо от того, чем он торговал. Игра была установлена в Интернете и широко рекламировалась в журналах для белых расистов.

За “Распотроши цыганку” последовала “Взрыватели гетто”, сюжет которой разворачивался в Варшаве времен Второй мировой войны. Потом выпустили “Ручей инвалидов”, этот “ручей” был местом, куда следовало завести неполноценного человека и в нем же его утопить. Дальше появилась “Переориентация”, она была графической игрой, где азиатские лица переделывались на западный лад. За нею увидела свет “Стрельба по фруктам”, в ней от игроков требовалось расстрелять шествие гомосексуалистов.

Но наиболее любимыми стали для него самые новые игры – “Концентрационный лагерь” и “Вешая вместе с толпой”. Они были сложнее предыдущих. “Концентрационный лагерь” была чертовски познавательной, а “Вешая вместе с толпой” позволяла игрокам вставлять собственные лица в изображения мужчин и женщин, охотившихся за чернокожими. Последняя уже прошла предварительный показ по американским компьютерным сетям, и на нее было получено рекордное количество заказов. Игре “Концентрационный лагерь” предстоял предварительный показ во Франции, в Польше и в Германии – в одном весьма особом месте Германии.

Эти игры помогут распространить идеи нетерпимости, но это лишь начало. Через месяц с момента реализации этих игр он затеет и осуществит свой самый амбициозный план игры. Это станет кульминацией дела всей его жизни, и начнется все с бесплатного распространения компьютерной игры среди всех пользователей Интернета. Игра называлась “RIOTS” – “Revenge Is Only The Beginning” «Riots – восстания (англ.); Revenge Is Only The Beginning месть является только началом (англ.).» – и должна была помочь в ускорении кризиса, который и не снился Америке даже в самых кошмарных снах.

И пока среди американцев будут разброд и растерянность, а Германия займется борьбой с собственными расходившимися неонацистами, он вместе со своими партнерами расширит границы собственных деловых империй.

Расширит? – спросил Доминик сам себя. Нет. Они отберут то, что должно было принадлежать нам всегда.

В восьмидесятые годы, когда, президенту Миттерану понадобились деньги для правительственных программ, многие французские предприятия претерпели национализацию. В девяностые в большинстве своем эти фирмы стали разваливаться из-за непомерных расходов на медицинское обслуживание служащих, выплат в пенсионный фонд и старания ублажить всех французских граждан, которые привыкли, что о них кто-то должен заботиться от колыбели до гробовой доски. Неудачливые компании потянули за собой многочисленные банки. Все вместе взятое послужило причиной роста безработицы до потрясающих цифр: 11,5% в 1995 году и 15% сегодня, а среди высококвалифицированных работников и вдвое больше. И пока все это происходило, Национальное Собрание ничем не занималось. Ничем, только ставило печать на любые пожелания президента и его элитарных советников.

Доминик начал бы менять существующее положение вещей с продажи этих компаний и их приватизации. Некоторые из льгот для служащих придется упразднить, но зато безработные получат рабочие места, а работающие – защищенность. Он также планировал установить свой контроль над Французским банком. Деньги “Демэн” помогут его поддержать и расширить, а международные отделения позволят вкладывать деньги в бесчисленные операции за рубежом. Появятся возможности беспрепятственно перемещать денежные средства, обходить налогообложение и торговать валютой по выгодным курсам. Он уже совершил ряд сделок по приобретению британской киностудии, китайского табачного производства, канадской фармацевтической фирмы и немецкой страховой компании. Обладать контролем над важнейшими отраслями экономики за рубежом – это равнозначно тому, что держишь ногу на горле правительства.

Одиночки и небольшие фирмы маневрировать подобным образом не могли, а вот международным корпорациям это было по плечу. Как однажды сказал его отец: “Превращение тысячи франков в миллион – нелегкое дело, а вот превращение ста миллионов в двести – почти неизбежность”.

Того, что пыталась, но не смогла в восьмидесятые годы сделать Япония – стать доминирующей экономической силой в мире, – Франция добьется в двадцать первом веке.

– Германия… – презрительно пробормотал себе под нос Доминик. Их история начиналась как история порабощенного народа, разбитого Юлием Цезарем еще в 55 году до нашей эры. И чтобы выручить германцев, понадобились франкские племена и франк Шарлемань.

Доминик уже договорился с французским певцом записать клип с недавно сочиненной песней “Хитларэп”. Гусиный шаг в ритме тарантеллы показывал немцев в их истинном обличьи: нация лишенных чувства юмора мужланов. Добившись всего, чего хотел для Франции, Доминик собирался непременно поставить всех этих Гансов на место, и он не мог себе отказать в удовольствии для начала разобраться с Хаузеном.

Анри уже позвонил и доложил, что задание успешно выполнено. Во всех выпусках новостей только и говорили о пожаре. Прежде чем пожарным удалось овладеть ситуацией, сгорела половина исторического квартала Сант-Паули. И это было хорошо, хотя Доминику стало любопытно, чем же ответит высокомерный герр Рихтер. Убьет сегодня вечером по пути на торжественное шествие Жан-Мишеля? Совершит нападение на фирму-дистрибьютер товаров “Демэн” в Германии? Вряд ли. Это подняло бы ставки на опасную высоту, не говоря уже о том, что ни та, ни другая акция по-серьезному Доминика не задела бы. А может, Рихтер капитулирует и примкнет к общему строю? Это тоже сомнительно. Рихтер слишком горд, чтобы полностью починиться. А если он сообщит в прессу о тайной деятельности Доминика? Маловероятно. Рихтер недостаточно об этом осведомлен, да и в любом случае, кто бы ему поверил? Он всего лишь неонацист и поставщик сексуальных развлечений. В любом случае тут никакие следы не ведут к Доминику.

И все же что-нибудь Рихтер да сделает. Должен сделать. Честь обязывает.

Отвернувшись от окна, Доминик направился к себе в кабинет. Порассуждать занятие всегда интересное, но абсолютно бесцельное. Доминик мог быть уверен только в одном: он был рад, что находится на своем месте, а не на месте Рихтера.

Глава 23

Четверг, 15 часов 23 минуты, река Ляйне, Германия

Когда деревья чуть расступились, Карин Доринг, посмотрев вперед, даже улыбнулась, что она редко себе позволяла.

Лагерь раскинулся в одном из самых красивых мест из всех, что ей доводилось когда-либо видеть. Семья Манфреда лет десять назад купила этот участок на реке Ляйне. Это были восемь с лишним гектаров пахнувшего свежестью леса, ограниченного рекой с востока и высоким холмом с запада. С севера его защищал глубокий провал, а деревья укрывали землю от любопытных взглядов с воздуха.

Разбитый последователями Доринг лагерь представлял собой четыре ряда двухместных палаток по пять штук в каждом. Сверху тенты прикрыли ветками, чтобы их нельзя было заметить с воздуха, когда власти займутся поисками украденного со съемочной площадки трейлера. Автотранспорт, на котором приехали обитатели лагеря, был составлен рядами южнее палаток и тоже замаскирован.

Гарбсен, ближайший к лагерю город, находился километрах в тридцати южнее. Наземные поиски террористов, напавших на съемочную группу, начнутся именно там и двинутся в сторону Ганновера – места проведения основных мероприятий в рамках “дней хаоса”. А это было намного юго-восточнее. Власти навряд ли станут искать их здесь, в этом волшебном месте из сказок братьев Гримм. Они не могут себе позволить распылять силы, по крайней мере не в течение ближайших трех суток, а по окончании “дней хаоса” Карин и ее последователи отсюда исчезнут. Даже если полиция придет к выводу, что нападение – ее рук дело, и даже если им удастся отыскать лагерь, захватить кого-либо у них все равно не получится. Часовые поднимут тревогу, а служебные собаки задержат полицию на время, достаточное, чтобы сжечь реликвии или утопить их в озере. Грустная, но необходимая предосторожность, ибо свидетельств об их причастности к нападению на съемочную площадку быть не должно.

Пусть только попробуют нас поймать, пренебрежительно подумала Карин. И если только понадобится, они будут сражаться до последнего солдата. Пусть немецкое правительство издает свои законы с извинениями, не соглашается с собственным прошлым, пресмыкается перед Соединенными Штатами и остальной Европой. Она со своими соратниками не станет прогибаться. А придет время, и Германия примет с распростертыми объятиями то наследие, которое она помогла сохранить.

Сорок прибывших сюда членов отряда “Фойер” относились к самым преданным последователям Карин. Когда микроавтобус подъехал ближе к лагерю, среди тех, кто находились неподалеку от его периметра, раздались приветственные возгласы. К тому времени, когда Рольф пристроил микроавтобус с южной стороны от установленных в ряд остальных машин, “фойермэншен”, как называла их Карин и что по-немецки значило “пожарники”, уже выстроились полукругом. Вскинув руки в нацистском приветствии, только не с вытянутыми, а со сжатыми в кулак пальцами, они раз за разом принялись выкрикивать: “ Sieger Feuer!” – “пламя – победитель”.

Выйдя из кабины, Карин никак не ответила на приветствия. Она подошла к задней дверце автобуса и, распахнув ее, извлекла стальной шлем. На нем были пятна ржавчины, его черный подбородочный ремешок из кожи потерся и потрескался, но маленький щит с красно-бело-черной эмблемой на белом поле с правой стороны шлема и серебристый орел со свастикой с левой остались непотускневшими и чистыми.

Карин вытянула руки со шлемом перед собой и приподняла лицо, как если бы собралась кого-то короновать.

– Воины дела, – торжественно заговорила она, – сегодня мы одержали великую победу. Эти реликвии Рейха были отобраны у праздных коллекционеров, всяких там умников и отставных вояк. Теперь они снова находятся в руках настоящих бойцов. В руках истинных патриотов.

– Зигер фойер! – одновременно выкрикнули “пожарники”, и Карин передала шлем ближайшему к ней молодому человеку. Буквально дрожа от благоговения, он поцеловал его и снова выбросил руку вверх.

Карин принялась раздавать захваченную амуницию своим приспешникам, но кинжал с символикой СА оставила себе.

– Берегите их, – напутствовала она. – Сегодня вечером они возродятся. Сегодня они снова станут орудиями войны.

Она все еще вместе с Рольфом раздавала добычу, когда из-за микроавтобуса появился Манфред.

– Тебя к телефону, – сообщил он ей.

Карин вопросительно подняла брови, как бы спрашивая:

"Кто?”.

– Феликс Рихтер, – ответил Манфред.

Выражение ее лица не изменилось. Оно редко менялось. Тем не менее Карин была удивлена. В ее намерения не входило общаться с Рихтером ни сегодня вечером во время шествия в Ганновере, ни тем более до него.

Карин передала Манфреду винтовку и, не говоря ни слова, направилась к микроавтобусу и забралась внутрь, на водительское место. Телефон лежал прямо на сиденье. Захлопнув за собой дверцу, она взяла трубку, но, прежде чем ответить, заколебалась.

Она не любила Рихтера. И это не было следствием старой вражды между его политическим и ее военизированным движениями. И то и другое были разными средствами для достижения общей цели – осуществления мечты, которую в 1933 году начал претворять в жизнь избранный канцлером Германии Гитлер, – построения мира для арийцев. И Карин и Рихтер оба понимали, что достичь этого можно только с помощью ярко выраженного национализма с последующим экономическим блицкригом против иностранных капиталовложений и культуры. Оба знали, что для этого понадобится более многочисленная и разветвленная организация, чем те, которые на сегодня имел каждый из них.

Что действительно вызывало у Карин неприязнь к Рихтеру, так это ее неуверенность в его искренней приверженности идеям нацизма. Похоже, Феликс Рихтер был больше всего заинтересован в том, чтобы сделаться диктатором, неважно чего, какой страны. Карин, для которой все желания были связаны с Германией и были превыше даже самого желания жить, всегда подозревала, что Рихтер вполне довольствовался бы, правь он какой-нибудь там Угандой, или Ираком, или какими-то островами.

Она нажала на трубке кнопку “звук”.

– Добрый день, Феликс.

– Приветствую тебя, Карин. Ты уже слышала?

– О чем?

– Значит, не слышала, иначе не спрашивала бы. На нас напали. На Германию. На движение.

– О чем ты говоришь? Кто?

– Французы.

Одного этого слова было достаточно, чтобы испортить ей настроение на целый день. Отец Карин был Oberfeldarzt, подполковник медицинской службы, и служил в оккупированной Франции. Его убили французы, когда он ухаживал за немецкими солдатами, раненными при сдаче Сен-Саво. Подросшая Карин не раз, лежа в постели, вместо сказок слушала, как за стеной родные и их друзья рассказывали о коварстве и неверности французов и о том, как те предали собственную страну.

– Продолжай, – сказала Карин.

– Этим утром я встретился с эмиссаром Доминика, приехавшим на “дни хаоса”, – сообщил ей Рихтер. – Он потребовал, чтобы мы вошли в его организацию. Получив мой отказ, они уничтожили мой клуб. Сожгли дотла.

Карин это не взволновало. Клуб предназначался для дегенератов, и она была даже рада, что его больше нет.

– А где при этом был ты? – поинтересовалась она.

– Меня вывели оттуда под дулом пистолета.

Карин наблюдала, как ее соратники рассредоточиваются среди деревьев. У каждого в руках был какой-нибудь символ Рейха. И она была уверена, что ни один из них не убежал бы от француза, будь там у него пистолет или что-то еще, не менее угрожающее.

– Где ты сейчас? – спросила она.

– Только что вошел в свою квартиру. Карин, эти люди пытаются создать сеть подконтрольных им организаций. Они вообразили, что мы станем еще одним голосом в их хоре.

– Пусть себе воображают, – сказала она. – Фюрер позволял другим правительствам воображать все, что им вздумается. А потом заставлял исполнять свою волю.

– Каким образом? – уточнил Рихтер.

– Что значит каким? – удивилась она. – Благодаря собственной воле. Благодаря армии.

– Нет, – возразил Рихтер. – Благодаря обществу. Разве не ясно? Он попытался сбросить правительство Баварии в 1923 году. Но у него не было достаточной поддержки, и его арестовали. В тюрьме он написал “Майн кампф”, где представил свой план обновленной Германии. Не прошло и десяти лет, как он стал во главе нации. Он остался тем же человеком, говорившим те же самые вещи, но книга помогла ему завоевать массы. И как только они ему подчинились, он начал править фатерляндом. А как только это произошло, для фюрера перестало что-либо значить то, что думали или делали другие государства.

Карин была слегка озадачена.

– Феликс, я не нуждаюсь в уроках истории.

– Это не история, это будущее, – объяснил он. – Карин, мы должны управлять народом здесь и сейчас. У меня имеется план, как сделать, чтобы сегодняшний вечер вошел в историю.

Ее мало волновал сам Рихтер. Тщеславный, самовлюбленный пижон, пусть с кое-какими задатками фюрера, но лишь с малой толикой его мужества.

А что если в нем что-то проснулось, подумала Карин. Вдруг этот пожар что-то в нем изменил?

– Ладно, Феликс, я слушаю. Что ты предлагаешь?

Он стал рассказывать. Карин внимательно слушала со все возрастающим интересом, так что ее мнение о Рихтере даже несколько поколебалось в лучшую сторону.

Каждая его мысль, каждое его слово были проникнуты восхвалением Германии, но непременно вместе с Феликсом Рихтером. Однако в том, что он говорил, был свой смысл. И хотя сама Карин предпринимала каждую из своих тридцати девяти операций, имея в голове четкий план и просчитав результат, ей пришлось признать, что какая-то ее часть откликается на импульсивную идею, предложенную Рихтером. Это будет неожиданным ходом. Дерзким. И поистине историческим.

Карин выглянула наружу, посмотрела на палатки, на своих бойцов, уже разобравших амуницию. Это было то, что она любила, и это было все, что ей требовалось. Но то, что предлагал Рихтер, добавляло ей еще и возможность нанести удар по французам. Французам…, и остальному миру.

– Хорошо, я согласна это сделать, – сказала она. – Загляни ко мне в лагерь перед праздником, и мы все оговорим. А вечером французы узнают, что с помощью огня с “Фойером” им не совладать.

– Мне это нравится, – признался Рихтер. – Мне это очень нравится. Но, Карин, одного из них проучат еще раньше. Определенно раньше.

Рихтер повесил трубку. Карин продолжала сидеть, слушая короткие гудки, когда появился Манфред.

– Все в порядке? – поинтересовался он.

– А разве так бывает? – горько спросила она. Карин отдала ему трубку, и он сунул ее в карман ветровки. Затем женщина выбралась из кабины и возобновила занятие, ради которого действительно следовало жить: вложить оружие в руки своих последователей и зажечь огонь в их сердцах.