Текст книги "Государственные игры"

Автор книги: Том Клэнси

Соавторы: Стив Печеник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

На нижних этажах стрельбы не было, однако, услышав выстрелы наверху, внутрь здания незамедлительно устремилась группа поддержки. Ее члены взбежали на третий этаж как раз тогда, когда Парк защелкивал наручники на истекающем кровью Гарни. Ди Мондо и Джонс поставили своих пленников лицом к стене и приказали им убрать руки за спину. Как только на них тоже надели наручники, женщина принялась кричать на Ди Мондо, что тот предает собственную расу, а мужчина пригрозил местью его семье. Однако оба ни слова не бросили Джонсу.

В помещении появились три члена группы поддержки, действовавших по формуле два-один: двое из агентов ворвались внутрь, взяв под прицел соответственно правую и левую половины комнаты, а третий, по пояс высунувшись из двери, прикрывал их сзади. Увидев лежащих на полу Ардена с Гарни и скованную наручниками парочку, они вызвали “скорую помощь”.

Как только люди из группы поддержки занялись пленными, Ди Мондо поспешил к лежавшему инспектору.

– Никак не могу поверить… – с трудом выдохнул Арден – Не разговаривай, – приказал Ди Мондо и опустился на колени возле его головы. – Если что-то сломано, не хотелось бы, чтобы произошло лишнее смещение.

– Ясное дело, что сломано, – прохрипел Арден. – Мое чертово плечо. За двадцать лет оперативной работы ни одного ранения! Господи! Да ни одной царапины, пока этот хрен меня не зацепил! Купиться на такой дешевый приемчик! Ничего же нового – все тот же пистолет под столом.

– Вы подохнете! Вы все подохнете! – бормотал Гарни, когда его укладывали на носилки.

– Рано или поздно, да, – философски согласился Ди Мондо. – Но до тех пор мы будем расчищать заросли и выкуривать оттуда змеенышей вроде тебя.

– Вам уже не придется никого выкуривать, – прохрипел Гарни. Он закашлялся и добавил сквозь зубы:

– Мы уже идем, чтобы вытравить вас.

Глава 19

Четверг, 14 часов 45 минут, Гамбург, Германия

Худ и Мартин Ланг были оба немало удивлены, когда Хаузен, вернувшись, сообщил, что вынужден их покинуть.

– До встречи в моем офисе, – сказал он, попрощавшись за руку с Худом, и, отвесив легкий кивок Столлу и Лангу, ушел. Ни Худ, ни Ланг не стали настаивать и спрашивать, что же произошло. Они просто молча наблюдали, как Хаузен решительным шагом направился к стоянке автомобилей, где находилась его машина.

Когда та уже исчезла из виду, Стол недоуменно спросил:

– Он что, считает себя суперменом или вроде того? “Похоже, там есть работа для “Ubermensch” «Сверхчеловек (нем.).»? – передразнил он, вставив немецкое слово.

– Я еще никогда его таким не видел, – признался Ланг. – Он выглядел очень обеспокоенным. А вы заметили его глаза?

– Что вы имеете в виду? – поднял брови Худ.

– Они были красными, – пояснил ему Ланг. – Как если бы он до этого плакал.

– Может быть, кто-то умер? – предположил Худ.

– Возможно, но он бы нам об этом сказал. И отложил бы нашу встречу. – Ланг медленно покачал головой. – Очень странно…

Худ, сам не понимая почему, тоже испытывал беспокойство. Несмотря на то что он был едва знаком с Хаузеном, у него сложилось впечатление, что заместитель министра был человеком необычайно сильным, но в то же время готовым на сострадание. Он был из тех политиков, которые отстаивают свои убеждения потому, что считают их наилучшими для своей страны. Из краткого досье, подготовленного Лиз Гордон, Худ узнал, что Хаузен открыто выступал против неонацистов, причем уже много лет, начиная еще с первых “дней хаоса”. Хаузен опубликовал серию непопулярных редакционных статей, требующих обнародования “Книги мертвых из Аушвица” – гестаповского списка людей, погибших в этом концентрационном лагере. Похоже, убегать от чего-то Хаузену было несвойственно.

Однако дело оставалось делом, и Ланг, постаравшись изобразить, что ничего особенного не произошло, повел их в свой кабинет.

– Что вам потребуется для вашей презентации? – поинтересовался промышленник.

– Только-то и всего, что ровная поверхность, – ответил ему Столл. – Крышка стола или пол вполне подойдут.

Лишенный окон кабинет оказался на удивление небольшим. Он освещался утопленными в потолок лампами дневного света, а единственной дополнительной мебелью служили два белых кожаных дивана, расставленные напротив друг друга. А вот письменный стол Ланга оказался необычным – его длинная стеклянная крышка опиралась на две колонны из белого мрамора. Стены кабинета тоже были белыми, а пол выстлан белой плиткой.

– Насколько я понял, вы любите белый цвет, – заметил Столл.

– Говорят, он успокаивающе действует на психику, – объяснил ему Ланг.

– Где бы я мог это расставить? – Столл приподнял руку, сжимавшую ремни рюкзака.

– Прямо на столе, – кивнул Ланг. – Стекло очень прочное и не подвержено царапинам.

Столл водрузил рюкзак рядом с белым телефонным аппаратом.

– Успокаивающе действует на психику, – повторил он слова Ланга. – Вы имеете в виду, что белый цвет действует не столь угнетающе, как черный, и не наводит на грустные мысли, как голубой, что-то в этом роде?

– Именно так, – подтвердил Ланг.

– Могу себе представить, что будет, если я вдруг на этом основании попрошу у сенатора Фокс деньги на белую краску, чтобы перекрасить весь Оперативный центр, – сказал Худ.

– Вы получите красную, – усмехнулся Столл, – и не видать вам больше зеленой.

Худ только поморщился, в то время как Ланг внимательно наблюдал за тем, как Столл расстегивает рюкзак.

Первым, что тот извлек, оказался серебристый ящик размером с коробку из-под обуви. У него было что-то вроде ирисовой диафрагмы на передней стороне и окуляр на задней.

– Твердотельный лазер с видоискателем, – охотно пояснил Столл.

Второй предмет напоминал компактный факсимильный аппарат.

– Система воспроизведения изображения с оптическим и электронным датчиками, – продолжал пояснять Столл.

Наконец он достал белый пластиковый ящик с проводами, размером чуть меньше первого.

– Источник питания. Никогда не знаешь, где придется это разворачивать, то ли в глуши, – Столл ухмыльнулся, – то ли на лабораторном столе.

– Разворачивать…, что? – Ланг не сводил с приборов настороженного взгляда.

– Строго между нами, – предупредил Столл, – то, что мы называем “Ти-берд” «“T-Bird” – происходит от термина “голубиное зрение” (англ.). Способность одинаково хорошо видеть как на очень больших, так и на очень малых расстояниях; употребляется также для обозначения разведывательных летательных аппаратов. Кроме того, в устройстве, о котором идет речь, используется излучение в терагерциевом диапазоне – так называемое Т-излучение.». Эта штука направляет короткий лазерный импульс в твердотельное устройство, генерирующее лазерные импульсы. Эти импульсы длятся всего лишь, э-э…, одну сотую фемтосекунды, то есть одну десятую одной триллионной доли секунды.

Он нажал на квадратную красную кнопку на задней панели источника питания.

– В результате мы получаем волны с терагерциевой частотой, которые болтаются в диапазоне между инфракрасными и радиоволнами. И вот они-то и дают вам возможность узнать, что находится внутри или за каким-то тонким материалом – бумагой, деревом, пластиком, практически чем угодно. Для того чтобы узнать, что же находится по ту сторону, остается только расшифровать изменения, произошедшие в форме волны. А в сочетании вот с этой штучкой, – Столл похлопал по устройству воспроизведения, – вы действительно сможете увидеть внутренности объекта.

– Вроде рентгеновского аппарата, – предположил Ланг.

– Только без всяких “рентгенов”, – ответил Столл. – Вы также можете использовать его для определения химического состава объектов, например, количества жиров в ломтике ветчины. И прибор гораздо портативней рентгеновского аппарата.

Столл приблизился к Лангу и протянул руку.

– Не дадите ли мне свой бумажник, – попросил он. Ланг полез во внутренний карман пиджака и передал бумажник ученому. Тот положил его на другой конец стола, а затем по дошел к приборам и нажал на расположенную рядом с белой зеленую кнопку.

Серебристый ящик слегка зажужжал, и через короткое мгновение из напоминавшего факс устройства пополз лист бумаги.

– Практически никакого шума, – заметил Столл. – Когда я включал его в лаборатории, техник рядом со мной так ничего и не услышал.

Когда бумага перестала ползти, Столл оторвал листок и коротко на него взглянул.

– Это ваши жена и дети? – спросил он, передавая страницу Лангу.

Промышленник посмотрел на слегка размытое черно-белое изображение своей семьи.

– Замечательно! – воскликнул он. – Просто удивительно!

– Представьте себе, что можно получить, пропустив изображение через компьютер, – сказал Столл. – Почистив мусор и грубые очертания и выделив детали.

– Когда наша лаборатория только еще разработала эту технику, – заговорил Худ, – то поначалу мы пытались определить, какого типа газы и жидкости содержатся внутри взрывчатых устройств. Зная это, мы могли бы их нейтрализовать, не приближаясь на опасное расстояние. Проблема заключалась в том, что по другую сторону от объекта должен был находиться приемник, анализирующий Т-излучение уже на выходе. Но затем наш научно-исследовательский отдел нашел способ объединить источник излучения с анализатором. Таким образом “Ти-берд” и превратился в инструмент для разведки.

– Какова его дальность действия? – поинтересовался Ланг.

– Луна, – ответил Худ. – По крайней мере, это самое большое расстояние, на котором мы его проверяли. Заглядывали внутрь спускаемого аппарата “Аполло-II”. Астронавты Армстронг и Олдрин оказались исключительно славными ребятами. Теоретически он должен работать так далеко, как достанет лазер.

– Боже мой! – восхитился Ланг. – Это же здорово.

Худ стоял немного в стороне, но теперь подошел поближе.

– “Ти-берд” станет жизненно важной составляющей регионального оперативного центра, – обратился он к Лангу. – Но нам необходимо сделать его более компактным и увеличить разрешающую способность, так чтобы оперативники могли им пользоваться в полевых условиях. Нам также необходимо научиться отфильтровывать посторонние изображения, например, металлические каркасы внутри стен.

– И вот тут-то и понадобятся ваши микрочипы, – заметил Столл. – Нам хотелось бы, чтобы кто-то мог встать рядом с посольством и прочитать диппочту, находящуюся внутри.

– Дело сводится к техническому обмену, – продолжил Худ. – Вы получаете то, что находится в этом ящике…, мы получаем ваши микропроцессоры.

– Поразительно! – не успокаивался Ланг. – А существует что-нибудь такое, через что “Ти-берд” не может увидеть?

– Металл, вот сложный вопрос, – ответил ему Столл. – Но мы над этим работаем.

– Поразительно, – повторил Ланг, продолжая всматриваться в фотоснимок.

– Но знаете, что тут самое потрясающее? – спросил Столл. – Пока мы будем улаживать все наши вопросы, подумайте о тех деньгах, которые мы могли бы сделать на продаже металлизированных бумажников!

Глава 20

Четверг, 8 часов 47 минут, Вашингтон, федеральный округ Колумбия

– Да, вы тот еще фрукт, и серьезно подпорченный. Полное горечи заявление Марты Маколл, прежде чем Майк Роджерс на него отреагировал, на какое-то время повисло в воздухе. Генерал остановился в нескольких шагах от двери. Когда он заговорил, то постарался не утратить выдержки. Как бы ему ни претило, когда люди не могут относиться друг к другу просто по-человечески, он не мог состязаться с Мартой на равных в брошенных ему в лицо обвинениях. Если белый мужчина чем-то задевал темнокожую женщину, он был вынужден вымаливать чуть ли не официальное прощение. И это была уже иная крайность, это было неизбежное, пусть даже необходимое, но выводящее из себя наследие, которое осталось от явлений вроде ассоциации “Только для белых”.

– Мне очень жаль, что у вас создалось такое впечатление, – ответил Роджерс. – И если это хотя бы чуточку важно, мне также жаль, что я так расстроил сенатора.

– Честно говоря, ни черта это не важно, – призналась Марта. – Вы воспользовались смертью ее дочери, чтобы привести женщину в замешательство, а после этого обозвали ее врагом. И вы же еще имеете наглость заявлять, что вам очень жаль?

– Все верно, – согласился генерал. – Только, Марта, это не наглость, а выражение сожаления. Мне жаль, что пришлось так поступить.

– В самом деле? – ехидно спросила она.

Роджерс повернулся, чтобы выйти, но Марта перехватила его, встав между ним и дверью. Расправив плечи, она приблизилась к нему, так что между их лицами осталось не больше фута.

– Скажите, Майк, – заговорила она, – вы исполнили бы тот же фокус с Джеком Чаном, или Джедом Ли, или любым иным сенатором-мужчиной из тех, с кем мы имеем дело? Были бы вы столь же бесчувственны с ними?

Женщина говорила таким тоном, что у Роджерса сложилось впечатление, будто он находится под трибуналом. Ему захотелось послать ее подальше, но он заставил себя спокойно ответить:

– Скорее всего, нет.

– Вы просто чертовски правы, что “скорее всего, нет”, – торжествующе воскликнула Марта. – Клуб взрослых мальчиков заботится о своих членах.

– Да не в этом дело, – возразил Роджерс. – Я бы вел себя с сенаторами Чаном и Ли по-иному, потому что они не стали бы пытаться унизить меня и поставить на колени.

– О, так вы считаете, что все это было направлено лично против вас? Что сенатор хочет ощипать нас из-за того, что имеет что-то против Майка Роджерса?

– Отчасти, – подтвердил Роджерс. – Не из-за моего пола и не из-за меня лично, а потому, что я убежден, что у США, как у единственной оставшейся супердержавы, существует обязанность вмешиваться там и когда это только необходимо. И наш центр тут является наиважнейшим и наиболее быстро реагирующим инструментом. Марта, неужели вы действительно думаете, что я продвигал собственные интересы?

– Да, я так думаю, – призналась она. – По крайней мере со стороны это выглядело очень похоже.

– Я не делал этого, – сказал Роджерс. – Я продвигал наши общие интересы. Ваши, свои, Пола, Энн, – Лиз, духа Чарли Скуайрза. Я защищал Оперативный центр и “Страйкер”. Скольких денег, скольких жизней стоила бы новая корейская война? Во что обошлась бы гонка вооружений с новым Советским Союзом? То, что мы тут сделали, сберегло государству миллиарды долларов.

Говоря все это, он заметил, что Марта слегка расслабилась. Но только слегка.

– Так почему же вы не поговорили с нею так, как говорите со мной? – спросила она.

– Потому, что меня поставили перед совершившимся фактом, – ответил Роджерс. – Мои доводы были бы использованы только для того, чтобы попрактиковаться в битье.

– Я увидела, что вы позаимствовали у Пола самое худшее, – сообщила она.

– Я его подчиненный.

– А разве Оперативный центр не подчиняется сенаторам Фокс, Чану, Ли и другим членам Конгресса, входящим в Комитет по делам разведки?

– До некоторой степени, – признал генерал. – Но ключевым словом здесь остается “комитет”. Сенаторы Чан и Ли не являются непримиримыми изоляционистами. Они переговорили бы о сокращении с Полом или со мной, дали бы нам возможность обсудить вопрос, выслушали бы наши доводы.

Марта подняла к щеке сжатый кулак и, тряся им, передразнила:

– Давайте послушаем об этом в курилках.

– И все же дело там делается.

– Мужчинами, – добавила Марта. – Боже упаси, если женщина примет решение и потребует от мужчины претворить его в жизнь. А уж если она это сделает, вы разворачиваетесь и отвешиваете ей оплеуху.

– Точно с такой же силой, с какой она ударила меня, – заверил Роджерс. – И после этого вы считаете, что я там какой-то фрукт? А кто тут требует равенства, но лишь когда это ему удобно?

Марта ничего не ответила.

Роджерс опустил взгляд.

– Думаю, мы что-то слегка увлеклись и ушли в сторону. У нас хватает других проблем. Какие-то подонки собираются выйти в Интернет с видеоиграми, демонстрирующими, как белые линчуют чернокожих. Позже я встречаюсь с Дарреллом и Лиз, чтобы посмотреть, нельзя ли вывести из строя их оборудование. Я буду рад, если вы внесете тут посильную лепту.

Марта кивнула.

Роджерс посмотрел на женщину, и в душе его заскребли кошки.

– Послушайте, – заговорил он, – мне не нравится, если у кого бы то ни было возникает бункерное мышление. Особенно у меня самого. Я думаю, это происходит из-за местничества. Армия приглядывает за армией, морская пехота за морской пехотой…

– Женщины за женщинами, – сухо добавила Марта. Роджерс улыбнулся.

– Туше «Туше (louche) – трогать, касаться (франц.). В фехтовании – укол (удар) в поражаемое пространство фехтовальщика.». Полагаю, подспудно все мы по-прежнему всего лишь плотоядные.

– Это только один из способов перевернуть все с ног на голову, – отозвалась она.

– Хорошо, вот вам другой, – предложил Роджерс. – “Я буду самодержицей: это дело – мое. А простит ли меня милостивый Господь: это дело – его”. Это сказала женщина. Екатерина Великая. Так что, Марта, иногда я могу быть автократом. И в таких случаях я смогу лишь надеяться, что вы меня простите.

Марта прищурила глаза. Ей все еще хотелось выглядеть сердитой, но у нее это не получилось.

– Ответное туше, – улыбнулась она.

Роджерс тоже еще раз улыбнулся и посмотрел на часы.

– Мне нужно позвонить. Почему бы вам не связаться с Лиз и Даррелом и не ускорить это дело. Так что до скорой встречи. Марта расслабила плечи и отступила в сторону.

– Майк? – обратилась она, когда тот уже прошел мимо. Роджерс остановился.

– Да?

– И все же вы причинили слишком большую боль сенатору, – сказала она. – Сделайте мне одолжение, позвоните ей позже, просто убедитесь, что с ней все в порядке.

– Я собирался это сделать, – ответил Роджерс. – Я ведь тоже умею прощать.

Глава 21

Четверг, 14 часов 55 минут, Гамбург, Германия

Вот уже битый час, не добавивший ему особых радостей, Боб Херберт не слезал с телефона.

Сидя в своем кресле-каталке и пользуясь персональной линией, он посвятил часть времени переговорам с Альберто Гримоутизом, своим помощником в Оперативном центре. Свежеиспеченный доктор психологии пришел в центр прямо из Университета Джонса Хопкинса, и ему не занимать было ума и хороших идей. Альберто был, конечно же, очень молод, ему не доставало богатого жизненного опыта, но зато он проявлял исключительное трудолюбие, и Херберт относился к нему, как к брату-подростку.

Вопрос номер один, как сказал Херберт, заключался в том, чтобы постараться определить, чью из разведок своих союзников можно потрясти на предмет самой свежей информации о немецких террористах. Они подозревали, что, кроме израильтян, британцев и поляков, эти группировки никто внимательно не отслеживает. Никакие другие страны не испытывали столь сильного и продолжительного внутреннего страха перед немцами, как эти.

Херберт не стал прерывать связь, пока Альберто сверялся с базой данных по их собственной агентурной разведке. Эта информация содержалась в электронной папке, которую Херберт окрестил “подкожными запасами” Оперативного центра, и значилась как ЗАПИС – зарубежные подпольные источники сведений.

Херберт каждый раз стеснялся клянчить данные у других разведок, однако его собственные источники в Германии были достаточно хилыми. До объединения Западной Германии с Восточной Соединенные Штаты очень активно помогали ФРГ разрабатывать террористические группировки, появлявшиеся с Востока. После воссоединения американская разведка постепенно ушла из страны. Немецкие террористы стали европейской заботой. Из-за обглоданного до костей бюджета и ЦРУ, и Национальное бюро разведки, и другие сборщики информации разрывались на части, чтобы не уступить Китаю, России и Западному полушарию.

Нашим умникам стало не до того, чтобы разбираться с еще одной горячей точкой, создающей серьезные проблемы, с горечью подумал Херберт.

Конечно, даже если предположить, что у других государств и есть агентура в Германии, это вовсе еще не значит, что они будут готовы поделиться информацией. Со времен скандалов, связанных с утечкой сведений из разведслужб США в восьмидесятые годы, которые нашли широкое освещение в прессе, другие правительства крайне неохотно рассказывали о том, что им известно, не желая компрометировать собственные источники.

– Хаб и Шломо располагают четырьмя и десятью действующими агентами соответственно, – сообщил Альберто. Он имел в виду коммандера Хаббарда из британской разведки и Ури Шломо Зохара из израильского “Моссада”.

Поскольку телефонная линия не была защищена, Херберт не стал вдаваться в подробности. Да ему и так было известно, что в Германии большинство из агентов Хаббарда заняты пресечением поставок контрабандного оружия из России, а израильтяне отслеживают потоки вооружения, направлявшегося к арабам.

– Похоже также, что Богги со своими ребятами все еще разгребает русские дела. – продолжил Альберто. Это была ссылка на генерала Богдана Лозу из польской разведки и недавние события на границе с Россией. – Хотите посмеяться? – добавил он.

– Можно разочек, – разрешил Херберт.

– Глядя на этот список, я вижу, что рассчитывать на помощь мы можем только со стороны Бернара.

Не будь ситуация действительно настолько серьезной, Херберт и впрямь рассмеялся бы.

– Помощь?! С их стороны?! – воскликнул он. – Ну, этого нам уж точно не дождаться. Исключено!

– И все-таки, а вдруг? – не согласился Альберто. – Секундочку, я только просмотрю отчет Даррелла.

Ожидая, Херберт принялся выстукивать о подлокотник своего кресла ритм песни “Алабамские оковы”.

Говоря о Бернаре, они имели в виду полковника Бернара Бенджамина Беллона, главу Group d'Intervention de la Gendarmerie Nationale – группы реагирования Национальной жандармерии Франции. Уж так исторически сложилось, что эта силовая структура становилось слепа и глуха, если только преступления были связаны с проявлениями расизма, в особенности когда они совершались по отношению к евреям или иммигрантам. А еще жандармерия находила понимание у немцев. Если бы там не было французских агентов, Германия никогда не раскрыла бы имена тысяч и тысяч коллаборационистов, сотрудничавших с нацистами во время войны. Некоторые из этих мужчин и женщин сегодня являлись лидерами в политике и бизнесе и опирались на французские силовые органы, чтобы их оставили в покое.

Беллон же являлся одним из самых яростных и жестких поборников справедливости из тех, кого знал Херберт. И полковник старался вытащить сопротивлявшуюся и голосившую “Жандармери” из болота ее собственной бездеятельности.

Тем не менее Беллон оставался подотчетен властям, а эти власти недолюбливали Соединенные Штаты. Они в свою очередь испытывали очередной острый приступ национализма. Дело дошло даже до того, что из словарей выкидывались английские слова, из меню исключались американские блюда, а с экранов убирались голливудские фильмы. Мысль о том, что США попали в положение, когда французы могли бы оказать им помощь, вызывала тревогу. А от мысли, что придется идти на поклон к этим душителям всего американского, Херберт просто приходил в отчаяние. Да и само заявление о согласии оказать эту помощь звучало бы едва ли не абсурдно!

– У Бернара возникли местные проблемы, – заговорил Альберто, – и он ищет возможные связи между преступными элементами во Франции и в Германии. В прошлом месяце он обратился к “Большому И”, ну, а те связались с Дарреллом, и он помог Бернару получить часть необходимой информации.

– Что за информацию хотел Бернар? – Херберт все еще продолжал барабанить пальцами по подлокотнику. Ему просто очень-очень не хотелось идти на поклон к французам.

– Тут нет этих сведений, поскольку они идут под грифом “только для прочтения”, – ответил Альберто. – Придется сходить за ними к Дарреллу.

– Сходи, – приказал Херберт, – и позвони мне, как только что-то узнаешь.

– О'кей, у вас есть там доступ к защищенной линии? – поинтересовался Альберто.

– У меня нет времени до нее добираться, – ответил Херберт. – Придется тебе воспользоваться тем, что есть, и позвонить на аппарат в моем кресле. И еще, введи в курс дела генерала Роджерса.

– Конечно. И поскольку он все равно будет спрашивать, что сказать ему о вашем местопребывании?

– Скажи, что я собираюсь проверить кое-какие предположения относительно “хаоса”.

– А-а, так у вас же там как раз наступает сезон, не так ли? – уточнил Альберто.

– Верно, – подтвердил Херберт. – Ежегодное сборище больных маньяков. И по этому поводу у меня возникает вопрос номер два. Есть ли у тебя какие-то сведения о том, где обычно проходят ключевые мероприятия в рамках “дней хаоса”?

– Что-то вроде дома сумасшедших? – пошутил Альберто.

– Не смешно, – одернул его Херберт.

– Извините, уже ищу.

Херберт расслышал пощелкивание компьютерных клавиш.

– Нашел, – сообщил Альберто. – Последние два года многие участники начинали празднование с тоста в “Пивном зале” Ганновера в шесть часов вечера.

– Что для меня и не удивительно, – прокомментировал Херберт. Он помнил, что печально известный “пивной путч” тоже начинался в мюнхенском “Пивном зале”. Тогда, в 1923 году Гитлер сделал первую, правда неудачную, попытку захватить власть в Германии. Только в отличие от Гитлера эти люди явно рассчитывали на успех.

Еще полчаса телефонных переговоров Херберт потратил на поиски автомобиля с ручным управлением. Несколько компаний сдавали в наем машины, оборудованные для инвалидов, но при этом с шофером, а Херберту водитель был не нужен. Он собирался отправиться на разведку в самую гущу празднования “дней хаоса” и не хотел подвергать его лишнему риску.

Наконец он отыскал бюро проката, где имелась необходимая машина, и хотя, как оказалось, автомобиль не был оборудован ни пуленепробиваемыми стеклами, ни катапультирующимся водительским креслом – Херберту пришлось лишний раз заверить лишенного чувства юмора служащего фирмы, что, выясняя это, он просто так шутит, – он приказал подогнать машину прямо к отелю.

Решив принять надлежащий облик, Херберт стянул с себя галстук и белую рубашку и облачился в подаренную сестрой фуфайку с надписями “Меня зовут Херберт” спереди и “Боб Херберт” сзади, а поверх ее надел спортивную куртку, и направился вниз. С помощью швейцара Херберт загрузил остававшееся полностью раскрытым кресло в специальное отделение автомобиля, устроенное вместо снятого заднего дивана. Положив на соседнее с водительским сиденье раскрытый атлас, съемный телефон со своего кресла, а также выданного ему Мэттом Столлом “электронного переводчика”, он вывел новенький “мерседес” на шоссе.

Нелепо, подумал Херберт, грустно и нелепо, что человек с ограниченной подвижностью – единственное, чем располагает в Германии вся американская агентурная разведка. С другой стороны, он был человеком с опытом, твердыми убеждениями и мощной организацией за спиной. Люди шли на оперативную работу, имея за душой даже меньшее. Гораздо меньшее. И хотя Херберт вовсе не ожидал, что останется совсем незамеченным, он давно подписался под бытующим в разведке изречением:

"Никогда нельзя недооценивать вероятности того, что кому-то может быть что-то известно, и никогда нельзя недооценивать того, что может выболтать беспечный, глупый или пьяный человек”. В “Пивном зале” он с большой вероятностью рискует принять изрядную порцию коктейля из всего перечисленного выше.

Еще больше, чем просто сохранить независимость, Херберт рвался снова очутиться в деле. Теперь он знал, что, должно быть, ощущал Майк Роджерс, когда снова сам “вскочил в седло” во время операции в Корее.

Дорога от гостиницы заняла менее двух часов. Это была поездка практически по прямой, по проходившему с севера на юг автобану, на котором существовали лишь рекомендуемые ограничения скорости от 100 до 130 километров в час. Правда, тех, кто двигался медленнее ста тридцати, тут называли “графинями” – неторопливыми, величавыми матронами.

Херберт придерживался скорости около девяноста миль в час. Он приспустил боковые стекла и наслаждался освежающей яростью ветра за окном. Даже на такой скорости он не упускал прелестей ландшафта земли Нижняя Саксония. Его угнетала мысль, что эти очищающие воздух леса и веками существующие поселения дали убежище одному из самых опасных расистских движений за всю историю цивилизации.

Вот вам и рай, думал он. Херберт уже не раз сталкивался с подобным. Везде найдется свой змей, а то и не один и на каждом дереве.

Когда он впервые оказался с женой в Ливане, он поначалу тоже иначе относился и к людям и к красотам страны. Ярко-голубое небо, древние строения, от весьма скромных до потрясающих волшебной роскошью, благочестивые христиане и мусульмане. В 1946 году французы ушли отсюда, а религиозные “братства” развязали безжалостную войну между собой. В 1958 году морские пехотинцы США помогли затушить пламя, однако в семидесятом оно разгорелось вновь. В конце концов Соединенные Штаты снова вернулись. В 1983 году небо над Бейрутом оставалось по-прежнему голубым, а здания все также вызывали уважительное благоговение, когда мусульманский террорист-самоубийца взорвал американское посольство. В результате пятьдесят человек погибли, еще больше получили ранения. С тех пор красота уже никогда не воспринималась Хербертом как нечто невинное или даже просто привлекательное. И даже сама жизнь, когда-то столь богатая и полная обещаний, теперь больше походила на отсчет времени до момента, когда они с женой снова смогут воссоединиться.

Ганновер красиво контрастировал с видами сельской местности и…, с самим собой. Как и Гамбург, он был сильно разрушен бомбардировками во время Второй мировой. Современные здания и широкие пространства перемежались с островками архитектуры шестнадцатого века, отделанными деревом домами, протянувшимися вдоль тесных улочек, и старинными барочными садиками. Но при всей своей прелести все это было чуждо ему. Херберт предпочитал настоящую глубинку, в которой собственно и вырос. Речка, комары, лягушки и универсамчик на углу. Однако, проезжая по улицам, он был удивлен поразительной непохожестью этих двух лиц города.

Все совпадает, подумал Херберт, направляясь в сторону Ратенауплац. Вдобавок этот город имеет и два очень разных человеческих лиц.

Большинство ресторанов и кафе были расположены в одной из самых причудливых частей города. Но за очарованием старинной архитектуры скрывался гадюшник. Херберт без труда нашел нужное место, просто последовав за тремя бритоголовыми мотоциклистами. Было ясно, что те направляются ну никак не в местный Музей современного искусства Шпренгеля.

Прошло еще десять минут, и они подъехали к “Пивному залу”. То, что это именно он, не вызывало никаких сомнений. Здание располагалось посреди выстроившихся в ряд баров и кафе, в большинстве своем сейчас закрытых. На выложенном белым кирпичом фасаде пивной висела простенькая вывеска с ее названием. Черные прямые буквы на красном фоне.