Текст книги "Колдун. Трилогия"

Автор книги: Тимур Рымжанов

С муромским князем Давыдом я не знаком; как-то не пришлось. Епископа Василия тоже не знал, но много о нем слышал. А вот Юрия и Алексия, я признал сразу. Вскинув вверх руку, явно рисуясь, Давыд велел войску остановиться и, придержав коня, учтиво пропустил вперед Юрия с Алексием.

– Здрав буде, Аред-варяг, – прохрипел Алексий, с блаженным выражением на лице покидая седло. – Все ворожишь, богохульник! А мы с горькой вестью пожаловали, пришли совет с тобой держать.

– Что ж, всей армией испрошать моего совета изволите?

– Да мы и на гостиный двор проситься не станем, спешим к ночи до Рязани. То князья свои дела решают.

– На гостиный двор милости прошу, боюсь только, не всем места найдется. Такому войску, – пояснил я, – тесноваты мои стены. А что за весть?

– Батюшка наш, князь Ингвар, преставился. Мы уж отпеть его успели…

– Это мне ведомо, – ответствовал я без особых эмоций, – только мне, то что за дело до усопшего князя?

– Так как же! – возмутился было Алексий. – Стол-то нынче пуст, Юрию самое время брать дела брата в свои руки…

– Не мое дело, – повторил я совершенно безучастно. – Самое время, так пусть берет. Я с Ингваром дел не имел, он был сам по себе, я сам по себе. Возьмет Юрий стол, так то его право. Погонит бояр – и то его право. Моя крепость вон, глянь – на отшибе.

– Твоими стараниями, Коварь, Рязань нынче разорена, в упадке, а мне, как псу, с отбросов побираться! – вмешался в разговор Юрий, явно повышая тон беседы.

– Послушай, князь! Я купцам даю хороший товар. В моих складах он хранится надежно и верно. Стены высокие, каменные, и до Рязани мне нет дела, как вон карасю до жарких углей! Не ты ли, князь, шесть лет назад тот град воевал? Не ты ли восточную стену развалить пытался!

– Я законное место свое брал! Свою вотчину воевал! – взбеленился Юрий, еле сдерживаясь.

– Так получил! Что тебе еще надо? От меня-то ты чего хочешь? Денег на восстановление крепости я тебе не дам. Крутись, как знаешь. При братце твоем бояре всю казну опорожнили и тебе пустой кошель оставили, так с них и спрашивай.

– Не ты ли боярина Дмитрия холоп?!

– А где это видано, чтоб боярин у холопа взаймы брал! Ты, князь, дурака не валяй, умно дело поставишь, так, может, и сподобишься стены починить. Да только ведомо мне, что этой же зимой, если не раньше, Рязань твою пожгут, тебя самого убьют, как и всех братьев твоих.

И Давыда Муромского и Федора Коломенского, и семьи ваши. Если только не прекратите друг дружке глотки рвать за власть. Тоже мне удовольствие – владеть почти обезлюдевшей пустошью. Вместо того чтобы жить в мире и согласии, выгодно торговать и народ размножать мудрым правлением, убиваете друг друга нещадно и людей своих губите зазря. Кто же вас, убогих, кормить-поить будет, коль изведете всех под корень, а? Проклянут вас на все времена как извергов и душегубов! Вы этого хотите?!

Если нет, то предлагай что-нибудь разумное, тогда помогу без всякой корысти.

– Проклятьем грозишься! – захрипел старик Алексий. – Вот я тебе, нехристю!

– Может, и предложу, – ответил князь, не обращая внимания на визг епископа, – да только здесь ли разговаривать станем?

– Вот! Видишь, князь, как оно выходит! Как только о деле заговорил, так сразу Коварю интересен стал. Милости прошу в мою крепость. Станьте гостями, с дороги оправьтесь, а вечером и поговорим.

Клокочущий от негодования Алексий проехал мимо, видно было, что недоволен старый черт таким оборотом. Юрий нашел в себе силы вежливо поклониться и последовал за епископом. Младший брат Юрия, Давыд, видя, что прочие отправились в крепость, быстро отдал войску приказ располагаться у стен, а сам поспешил ко мне.

– Много наслышан о тебе, Коварь. Слухами о тебе, «злодее», земля полнится, да только не суеверен я! – Как бы невзначай дернув рубаху, Давыд показал мне оберег, висящий у него на груди, пониже бронзового крестика, по всему видно, старый, передаваемый из рук в руки «молот Тора».

Я прекрасно понял, что имел в виду Давыд, продемонстрировав мне этот языческий символ у себя на шее. И те слухи, что принадлежу я к роду варягов, и мое пренебрежительное, надо полагать, как и его, отношение к новой, христианской вере. Проще говоря, ему требовался союзник. Не знаю, что предложит Юрий, а вот с его братом Давыдом, наверное, стоит пообщаться без свидетелей, особенно без епископа Василия, этой ехидны с подозрительно хитрой рожей и бегающими глазками. Хотя разницы никакой, какие бы лица ни были, все одно на них хищный оскал – власти хочется! И чем больше, тем лучше!

Все равно я обязан сделать все возможное и предупредить всю эту свору мелких спесивых властителей, что близок тот час, когда явится сила, которая раздавит их словно букашек копытами бесчисленной орды. В лучшем случае оставит в живых в качестве марионеток: дергая за веревочку, затянутую на шее в виде петли, давая дышать через раз и требуя все большей дани.

Так что разошлю гонцов, передам приглашение через многочисленных купцов, неутомимо снующих по дальним и ближним краям, – авось, кто и откликнется.

Под вечер на пристани торговый люд да цеховые мастера собрались посудачить о нежданных гостях. Вся многотысячная рать муромская да рязанская весь день, почитай, отоваривалась на рынке, вот и был повод поделиться новостями.

Глядя на то, как важно выхаживает по широкому пандусу гусь, скоморох Прошка вскочил, выгнул грудь колесом и, ритмично потряхивая деревянную колотушку, стал прохаживаться по кругу, привлекая всеобщее внимание. Заложив одну руку за спину, скоморох чуть присел и тут же вскочил, зайдясь в бесшабашном танце. Притомившийся было люд заулыбался, кто-то стал прихлопывать в ладоши, вторя ритму скоморошьей колотушки.

 
А на змеиной горочке
Княжьи люди спорили!
Да все бранными словами
Не псалмами по писанью!
Друга дружку все по матушке!
Половицы истоптали в хатушке!
Сбитень шапками испили,
Синяков себе набили!
Под еписково крещенье,
Под Коваря наущенье – сговорилися!
Пропадом мне быть,
Чтоб мне редькой закусить,
Ни слова не совру, если только не помру!
Били жито ржаное да еду скоромную,
На иконы молилися, на судьбину злилися,
А все одно Коварю поклонилися!
Вот бояре все гундят, все гадюками шипят,
А задом к Коварю повернуться не хотят!
Вот Иван к Коварю попал в капкан,
Отчего ростовец злой? Отчего Копыто злой?
Нынче зад у боярина, что прялка, расписной!
 

Мои настойчивые требования собрать общий совет долго встречали упорное сопротивление. Если селянам да простому люду было давно ясно, кто в этой земле хозяин, то князья да бояре, вожди некоторых родов пока не хотели сдавать позиций и признавать во мне силу.

В назначенный день, отдавая дань традиции, все приглашенные мной собрались на вершине холма, у древнего капища вокруг большого костра. Яркие оранжевые сполохи взмывали вверх, поднимались вровень с людьми, озаряя сумрачный лес. Редко стоящие осины и березы, уже заметно облысевшие и пожелтевшие, раскачивались в такт ветру, как бы вторя жаркому огню, под стать бушующим здесь страстям. Осенний день выдался холодным и сырым, поэтому все собравшиеся жались к кострищу. К моменту моего появления оживленный спор, казалось, раскалил воздух и так бы и продолжался, если бы кто-то из присутствующих не обратил свой взор в мою сторону.

– Ага! Вот и сам Коварь пожаловал! – воскликнул боярин Михаил, наместник муромского князя Давыда в Городце-Мещерском.

Сам Давыд, как и битый мной когда-то под Рязанью его брат Юрий, сидел рядом. Да и было бы удивительно, если бы их не было, как-никак именно их земли должны будут первыми принять удар наступающего монгольского войска.

Мои пехотинцы остались у кромки леса. Ярко разодетые в красные подкольчужные рубахи, в начищенных, сверкающих доспехах, они должны были отвлечь внимание от двух сотен засадных стрелков, облаченных в камуфляжные плащи и накидки скрывшихся в зарослях. Рисковать своей шкурой при таком скоплении местной знати мне совсем не хотелось. Узнав здешние нравы, я не питал иллюзий на собственный счет и позаботился о безопасности.

– Да. Я Коварь, – представился я перед теми, с кем не был знаком лично. – Не привык я трепать языком, так что буду краток и скажу все как есть.

Стоящие до сей поры поодаль мокшанские и мордовские вожди родов переглянулись меж собой и поспешили подойти ближе, сминая ровный круг. Придвинулись также некоторые из знатных купцов и кое-кто из бояр.

– Срок вам даю до зимы! Решить наконец, что станете делать. Только ведомо мне, что никого идущая на нас кочевая орда не пожалеет. Если упретесь, станете каждый сам за себя, то быть вам убитыми и плененными. Кто не станет сопротивляться, сделается данником ордынского царя, рабом. И моим врагом, по принуждению, а не по доброй воле. Моя крепость поставлена для того, чтобы привлечь к себе идущее войско большими запасами и добычей. Татары не пройдут мимо и станут биться за каждый камень в ее стенах. Погибну я или одержу победу, то никому не ведомо. Но коли совладаю с ордой, то все, что они прежде брали, станет моим!

– Земли нашей захотел! – взбеленился муромский князь Давыд, брезгливо оглядываясь по сторонам. – Не бывать тому!

– Мертвым не все ли равно, кому их земля достанется? – парировал я, бросив на Давыда презрительный взгляд. Разочаровал он меня своей истерикой, поколебав во мне надежду, что станет со временем надежным союзником.

– Убить меня пожелал! – бушевал князь, распахивая полы дорогой расшитой шубы. – Вынь меч, варяг! Посмотрим…

Стоящий рядом с Давыдом Юрий обхватил его запястья, не давая выхватить меч, яростно шепча что-то на ухо. Я лишь презрительно хмыкнул и продолжил…

– Станете биться малым числом за крохотные свои города и крепости – не совладать вам с ордой. Соберете войско со всех земель, выйдете в чистое поле и также убиты будете. Потому что числом не взять врага! Чистое поле – их вотчина! Чистое поле – ваша смерть! Хоть от каждого князя на Руси возьмите по тысячной рати, все одно не устоите! Впятеро превосходящие противника, хорошо обученные, сильные легионы Римской империи пали пред горсткой наглых и самоуверенных воинов Ганнибала!

А легион – это не рать! Там строжайшая дис-циплина, какая вам неведома! Что вы можете противопоставить орде?! Числом не взять!

Мечом не взять! Умом не взять! Потому как, ведомо мне, хитер и коварен ордынский военачальник! Видя неудержимый гнев Давыда, я нарочно снял перевязь с мечом и бросил под ноги, давая тем самым понять, что драться с ними не намерен.

– Что предлагаешь? – спросил спокойно один из хадотов мокшанского племени, который не раз бывал в моей крепости, ища выгодных сделок для своих охотников.

– Болота и леса – вот наша крепость! Реки и озера – наши щиты. Где мы дома – врагу не с руки. Кочевники боятся лесов, ищут безопасные дороги. Вот их слабое место! Прежде чем хоть один ордынский отряд дойдет до города или селища, до крепости или слободы, должны они быть биты! Прежде чем выйдут в поле, должны понести потери! Страх должен стать нашим оружием!

Сколькие из вас, купцов, князей да бояр, хотели получить мою крепость? Убить меня, взять все, чем я разжился за все эти годы? Вот он я! Стою перед вами, почему не убьете? Боитесь?! И правильно делаете, что боитесь! Ваш страх бережет меня надежней кольчуги и шлема! Вон князь Давыд за меч схватился, молод, дерзок, а что проку? В бою один на один, сами знаете, что с ним сделается! – В ответ на это по толпе собравшихся прокатился только приглушенный смех и шепот. – Но прежде чем князь сделает ко мне хоть шаг, его убьют! И каждого, кто осмелится на резкое движение!

– Твоих пятерых стрелков на всех нас не хватит! – взревел Давыд, вскакивая мне навстречу. Вслед за ним сорвались с мест от шатров еще около десятка ратников.

– Мои пятеро даже вмешиваться не станут – почти ласково проговорил я и, подойдя ближе, демонстративно сбросил ножны с мечом на землю.

Разъяренный князь собрался было идти в рукопашную, но сдержался, перехватив недовольные взгляды обоих епископов и брата Юрия.

– Скажу короче! Кто желает отсиживаться в своей вотчине, неволить не стану, своей судьбе хозяева! А кто решит дать бой врагу и победить, вставайте под мои знамена!

Сказав это, я отошел чуть в сторону, и разгоряченная толпа стала сужать кольцо, громко что-то выкрикивая. Каждый пытался высказаться. Мне удавалось уловить лишь часть слов, но по всему видно было, что собрание таким раскладом явно недовольно. Еще бы, добровольно отдаться в руки нехристю и богохульнику, неизвестно что таящему у себя на уме. На такое не каждый согласится. Но ставкой в этой игре – собственная шкура и благополучие. Так что выбор не велик. Уверен, что я и без посторонней помощи так разрежу ордынское войско, что прочим удельным князьям останется лишь добить гада. Но биться в одиночку будет непросто. Без сомнений, удержу крепость, но высокой ценой.

– Ни князьям, ни новой вере никогда не поклонимся! А придет враг, и ему не станем поклоняться! – кричал мокшанский хадот, тряся длинной седой бородой! – В лесах схоронимся! В Меря уйдем!

– Убьем орду! И ваши земли все возьмем, гнить будете в своих лесах, пока мхом не за-растете! – надрывался коломенский боярин Фома.

– Югом пойдет татарин, – вопил воевода Аким, битый моими братьями Мартыном да Наумом еще в те годы, что был сотником рязанского разъезда. – Не с руки татарину через болота войной идти! У них лошадей – по три на воина!

– Говорят тебе, дураку, что зимой пойдет! – надрывался мокшанский хадот.

– Надо бы посольством навстречу выйти, да самим пригласить татарского князя, пусть прямоезжею дорогой к нам пожалует. Может, нынче его власть? – кричал мордвин Макаш, надрывая глотку. – Не все ли нам равно, кому дань платить? Рязанским да пронским платили, а все одно битыми были! Может, хоть татарский князь нас в покое оставит. Слышал я, что нет ему дела до чужой веры! – продолжил Макаш, злобно косясь на притихших епископов.

– И как вы только позволили, крещеный люд, что нехристь Коварь вам указывает? – гаркнул Никита, козельский боярин. – Жгите его огнем! Кропите святой водой! Убейте и все его припасы меж собой поделите! Вот тогда вам будет сила держать натиск татарского князя!

– Пропади ты пропадом! Бес срамной! – возразил ему Алексий, рязанский епископ. – Да если б не Коварь, никто бы из нас и не ведал, что за беда грядет! А что до святой воды, так ту Коварь у меня из храма берет! Вся его крепость мной лично освящена! Каждый камень в стене православным людом намолен! Коварь хоть и чужой веры, нам не перечит, обрядов оправлять никогда не возбраняет! Рязанское подворье, кафедра в храме его золотом поставлена!

А я ведаю, что золото то честным трудом взято, не разбоем да нечистым словом! Так что не мели чушь, Никита! Постыдился бы слухи пересказывать! – Бережно подобрав брошенный мною к ногам Давида меч, он с поклоном передал его мне.

Я, оценив его поступок, взял меч с ответным поклоном и, вытащив его на треть из ножен, поцеловал сверкающий клинок.

Подав знак стрелкам, чтоб подвели лошадей, я прошел сквозь галдящую толпу к краю поляны. Все как-то сразу немного утихли и обернулись в мою сторону.

– Уходишь, Коварь? Не станешь ждать нашего ответа? – спросил князь Юрий, расталкивая спорщиков.

– Да хоть глотки себе надорвите, а все одно не договоритесь. Пойду я, дел много, как бы успеть все.

– Каждый, кого ты позвал, за свою вотчину печется! За землю, что от предков нам досталась!

– Брат твой Ингвар давно уж с предками пирует, Роман, его сын все в бирюльки играет, а уж пора бы ему мужчиной стать, да куда уж там без отца, с няньками да сварливыми боярами.

– Сам же мое войско отбил от стен града! Сам стращал адскими созданиями! Сидеть бы мне давно на Рязанском столе.

– А ты кто есть?! Князь или грязь дорожная? Ты докажи, что право имеешь! Тебе, небось, больше поверят, чем мне! Да и брату твоему, задире Давыду, тоже неплохо бы было подумать, что станет с Муромом, когда татарин придет. Кому, как не тебе, ведомо, что я без причин стращать не стану? Если уж я, колдун, которым вы все меня считаете, от тех татар крепость воздвиг, то уж вам, люди добрые, и вовсе рассчитывать не на что!

– Если правду говоришь, если пожгут они и Муром, и Рязань, и Коломну, и Москву, и до самого Киева дойдут, как тебе ведомо, то что нам останется?

– Ничего, – ответил я спокойно и тихо. – Тому, кто данником станет, в ноги татарскому воеводе поклонится, может, и сохранят жизнь. Дадут ярлык на правление, и будет он как пес на поводке земли свои обеднять все в угоду орде. Но только не вы, князья да бояре.

Вас, тех, кто способен поднять люд да войско, никого в живых не оставят. Я не склонен шутки шутить, чай не скоморох, сведу татарина, с вашей ли помощью, без нее, а все одно земли моими станут.

– Слово у тебя, Коварь, что твое железо, твердое. Но сам посуди, встану я со своей ратью – погибну безвестно. Встану под твои знамена, так все ж безвестно и сгину.

– Твоей рати полсотни людей, что с них проку? Не твоя рать мне нужна, а князь верный.

Знаешь ты, что я слов на ветер не бросаю!

А переступишь в себе гордыню, сможешь подчиниться моему руководству в военном деле, то уж я тебя не обижу. Поверь мне, Юрий, я и карать умею, и наградить могу щедро. Не князь, но мое слово верное, твердое, как ты сам заметил.

То, что тебе под Рязанью досталось, так то, считай, простая трепка. Вот татарина я серьезно бить буду, смертным боем! Еще увидите, как лют я могу стать!

– А случится, что не совладаем?

– Если я не выстою – никто не выстоит.

И пока вы, князья да бояре, будете спорить, кто кому данник и кто кому должен, ордынцы вас по одному всех перебьют, поломают!

Сказав это, я вскочил в седло коня, что подвели мои стрелки, и повернул в сторону дороги. Громко свистнув, я чуть припустил, обернувшись лишь для того, чтобы посмотреть, как онемела оторопевшая знать, когда по опушке леса да вдоль поляны, словно ожившие тени, двинулись вслед две сотни стрелков. Спрятанные под бахромой маскировочных накидок, они все это время окружали поляну, держа почти каждого на ней под прицелом. Окинув долгим взглядом притихшую толпу знати, со страхом озирающуюся вокруг, я громко захохотал, довольный произведенным эффектом, хотя на душе кошки скребли от отчаянья, но в то же время понимал, что надо играть свою роль до конца. Среди этих мерзких рож, искаженных злобой и страхом, только одно лицо было печально. Епископ Алексий не спускал с меня взгляда, шепча молитвы и крестя меня вослед.

4

– Вот тебе, батюшка, новый кафтан! Вот сапоги да пояс. Золотом шитые, серебром отороченные.

– Ну и выдумщик же ты, Егор! Я тебе велел присматривать за мастерицами в цеху, а ты мне кафтаны шьешь.

– Помилуй, батюшка! – залепетал Егор, сминая овчинную шапку в руках. – Холода встанут, стены кругом каменные, ветра да метели, неужто мы, цеховые мастера, не можем своему благодетелю кафтан пошить? Кузнецы все лето работали, по колечку, тонкую кольчужку под кафтан тебе сковали. Сверху глянь, мех да кожа, тонкое шитье, а под шелковой подкладкой, под войлочной основой кольчужка припрятана.

– Что ж, благодарствую за дорогой подарок. Рад буду носить и вас, мастеров, добрым словом вспоминать. Да только кажется мне, Егорка, что не просто так ты ко мне пришел с подарками дорогими.

– И все это наш батюшка ведает, – ответил Егор, прищурившись и вставая спиной к свету, пряча хитрую рожу в тень. – Есть дело, не самое важное, но твоего дозволения требующее.

– Ну, выкладывай, что там у тебя.

– Прибыл на гостиный двор купец, – затараторил Егорка без задержки. – Пришел по реке. Ладейка у него чахлая, а вот товар дорогой. Прибыл издалека, с Востока. Говорит еле-еле, но узнали мы с цеховыми мастерами, что желает он идти до Киева, а не в свои земли далекие, а от Киева, слышал он, можно с варягами до самого Царьграда.

– Ну, это дело его личное, пусть идет, куда пожелает.

– И мы ему так повелели, да только из прочего товара при нем было еще десяток невольных. По всему видать, кочевые люди. Крепкие, на работы годные, да только никто из купцов купить их не решается, хоть и приценились. Твой сотник Наум как прознал, что в крепости невольные люди, хотел было вдарить тому купцу, да только мы заступились, сказали, что с тобой совет держать будем.

– Все просто, мужики. В моей крепости рабов быть не должно! И не будет! Пленные, наказанные на работы, но не рабы!

– Вот и мы так сказали, а купец говорит, что, коль такое дело, то товар вам не дам и пойду другой дорогой, и людей возьму, коли Коварь не хочет таких сделок совершать.

– Чем таким дивным он еще кроме невольников торг ведет?

– Шелка у купца – загляденье, – ответил Егор тут же, еще больше пригибаясь. – Шкатулки дорогие с жемчугами, перстни да гривны золотые, камни самоцветные резные. Нам для цехов такой товар нужен. Краски для тканей очень добрые, о которых мы много наслышаны. Квасцы да чернила, киноварь, малахит, бюрюза да кораллы, жемчуга. Мы совет с мастерами держали и вот, осмеливаемся испросить твоего разрешения купить тех невольных, полста гривен за гурт.

– Что, действительно такой хороший товар эти его квасцы да чернила? Лучше моих?

– Добрый товар, ответствуем тебе, твоему, конечно, не ровня, да только твой уж месяц как вышел весь, да и невольный люд его на многие дела гож.

– Хорошо, Егор, я тебе верю, да только и мне тоже моих же собственных правил нарушать не хочется. Давай сделаем так, будто ты осмелел да без моего дозволения у того купчишки невольный люд и купил. Сотнику Науму я скажу, чтоб потом с ними порешил, что делать, но кто спросит, ты молчи, говори, что я о таком торге и не слышал ничего. Да, и напомни купчишке тому, что ты головой своей рис-куешь за такое дело. Расскажи чужестранцу, как лют я на расправу, да приукрась, чтоб не-повадно другим было впредь тащить в крепость рабов на торг. И месяца не пройдет, как они начнут мне всех невольников тащить! То, что тебе товар их нужен, я понимаю, вот только чужих невольников покупать в довесок – это не дело.

Довольный тем, что смог меня убедить и задобрить дорогим подарком, Егор поклонился и выбежал из мастерской. Мартын, недовольный происходящим, наладился было дать щелчка Егорке, но, промахнувшись, расшиб себе палец о косяк. Засунув его в рот, проводил цехового мастера лишь грозным взглядом и перечить моему решению не стал. Как бы отвечая на его молчаливый вопрос, я стал рассуждать вслух:

– Купишь одного раба – тебе трех приведут. Работников мне хватает и без них, а вот солдат, воинов – не сыскать. Станется, что при таких темпах развития мне скоро еще одну стену ставить придется, в нынешней крепости уж людей – как в тесном бочонке.

– От дурных князей под твою защиту многие подались, – ответил Мартын, разглядывая посиневший ноготь, – да и вольные с поселений тоже тянутся. Стену, все едино, ставить придется. А то и новый град заложить.

– Ты, Мартын, смотри в оба. Придет крепкий да сильный, с оружием умелый – привечай. Дальний поселок на болоте и тот, что у Гусиного озера, те земли заселяй. Семьи пусть там оставляют, а сами в крепость. Гоняй их до седьмого пота усердней.

– Полно, батюшка! О твоих стрелках слава не то что до Владимира, до Ярославля и Новгорода дошла.

– Не подлизывайся, Мартынка! Делай, что велю! Я лично каждого буду проверять! Ну все, пойди, присмотри за тем купчишкой, чтоб мастеров моих не обманул, надо будет, так пригрози. И заодно Наума отвлеки, а то вцепился в купчишку, словно репей. Боюсь, ненароком зашибет.

Мартын хохотнул:

– А не зашибет – так я помогу… – И, увернувшись от моей затрещины, выскочил в дверь.

Оставшись один в мастерской, я закрылся на все замки и засовы, захлопнул ставни на окнах и зажег фонарь. Надев на руки перчатки, нащупал за полками с инструментом неприметный кирпич и, вынув его из кладки, дернул потайное кольцо замка, спрятанное под ним. Бесшумно, удерживаемые только противовесом, опустились в углу две половицы, открывающие узкий проход на внутреннюю лестницу башни. Лестница была такой узкой, что пройти по ней я мог только боком. Триста семьдесят ступеней в глубокое подземелье, десять коварных, смертельных ловушек, способных размолоть человека в фарш. Пять дверей со сложными механическими замками, да так хитро устроенными, что если не закрыть первую дверь, последняя, железная будет вовсе неприступна, а при попытке взлома похоронит вора под грудой камней. За последней дверью – каменный лабиринт, несколько просторных комнат с припасами, колодезный зал. Мой личный бункер, скрытый от посторонних глаз. Тоннели лабиринта тянулись под землей на несколько сот метров и имели несколько выходов. Один из них на обрывистом берегу реки. Там был вырыт, закрыт решеткой и тщательно замаскирован грот с большой лодкой на случай экстренной эвакуации. Второй выход – в лесной чаще. Ближе к болотам, где располагалось логово оборотня. Здесь же, в глубоком подземелье, я хранил всю казну, небольшой оружейный склад. Почти два года ушло на то, чтобы сделать эти подземелья. Об их существовании знали немногие, и уж точно никто не знал, как в них войти. Секции и уровни лабиринта делались отдельно, а после завершения закапывались. Мне потом самолично приходилось открывать проходы, последовательно соединяя их в разветвленную сеть.

В последней комнате, той самой, где хранилась казна и особо ценные вещи, был сейф. На самом деле ничего ценного, возможно, с точки зрения здешних людей в сейфе не хранилось. Расчистив место на столе от пыли и мелкого песка, я поставил фонарь и открыл тяжелую створку стального ящика. Любого вора после всех стараний, если он, конечно, выживет и доберется досюда, ждет лишь разочарование. Толстенная, весьма потертая за годы «Энциклопедия забытых рецептов» – книга, сделавшая меня особенным в это мире, тугой валик пергаментов, с личными записями и рецептами.

Существующее в единственном экземпляре кремневое ружье, кожаный ремень с латунной солдатской пряжкой и железная подставка с камертоном. Тот самый камертон, а точнее сказать – прибор, который выбросил меня в это дикое Средневековье из уютного XXI века. Неизвестно кем созданный, случайно попавший в мои руки инструмент, круто изменил судьбу, и теперь, как мне кажется, не только мою. Сколько отчаянных экспериментов я проводил над этой чертовой железякой. Как только ни пытался запустить скрытый в металле механизм – ничего не получалось. Прибор был словно одноразового использования: выполнил свою миссию и больше ни на что не годился. Он сделал свое дело и теперь стал просто артефактом неясного назначения. Не осталось надежды вернуться в свое время. Я знал это, догадывался, но не мог поверить. Не мог принять тот факт, что мне суждено жить и умереть в этом времени, не имея возможности заглянуть в будущее.

Хоть на короткий срок вернуться в тот мир, откуда я пришел. Не знаю, зачем я хранил прибор, если можно его так назвать. Не пытался уничтожить и совершенно перестал проводить эксперименты над ним. Сдался, скис, смирился с участью. С другой стороны, если отбросить эмоции и скулеж и трезво взглянуть на ситуацию – устроился я совсем неплохо. По местным меркам я олигарх, хоть и имеющий дурную славу колдуна и злодея, но все же прижившийся в чужом мире. Мне достает наглости указывать местной знати, князьям и духовенству. Старейшин родов собираю на совет и поучаю, как детей малых. Я забыл собственную речь. Давно не использую слов, которые прежде в моем лексиконе были обычны. Приобрел много нового, обучился. Грех жаловаться, за возможность испытать подобное приключение многие в моем веке отдали бы полжизни, не задумываясь, а я недоволен. Хотя не могу себе представить, что было бы, если бы на моем месте оказался кто-нибудь другой. Ребят из клуба реконструкторов, что так рьяно ковали себе средневековые доспехи, ждали бы здесь разочарование и тоска. Дни и ночи изнурительной работы, выживание без всякого налета романтики. Неготовый терпеть тяготы суровой жизни, избалованный жизнью в городе человек, может быть, не такой наглый, как я, – пропал бы. Не скажу, что я очень уж удачная кандидатура на то, чтобы отправиться в бессрочную командировку в XIII век, но, честно признаюсь, среди своих знакомых я бы мало кому дал больше шансов. Во мне странным образом сочлись многие способности и навыки, ставшие в этом времени просто уникальными. Значит ли это, что выбор прибора был не случаен? Что это? Судьба, предназначение? Я не верю! Но мои стенания тщетны, и сдвигов не предвидится, если только я сам не захочу что-то изменить. А изменить непросто. Очень сложно ломать устоявшиеся традиции, обычаи, привычки. По мнению многих, здесь я совершил революцию, прорыв в социальной и политической структуре. Развил технологии и науку, о которой прежде и речи не шло. В то время как в Европе только появляется цеховое производство, зачинаются гильдии ремесленников, я уже налаживаю конвейер в цехах, взращиваю зачатки промышленности. Насыщая новейшими разработками архаичное общество, я впрыскиваю некий экстракт, способный дать сил не только отдельному княжеству, но и всему пока что еще не существующему государству.

Повертев в руках камертон, я поставил его обратно в сейф. Нарочно постарался отвлечься, просматривая записи в свитках. Провозился в подземелье до самого вечера, прикидывая запасы, надежность механизмов и арсеналы.

Составил список того, что необходимо дополнить или заменить. Бункер, как бы там ни было при самом плохом стечении обстоятельств, должен стать моим последним рубежом обороны. Надеюсь, что до этого не дойдет, но нужно быть готовым ко всему.

На следующий день, выйдя к обеду на гостиный двор, я намеревался проверить конюшни и скотники, но задержался, увидев скопление людей у караульной палаты. Толпа что-то шумно обсуждала, слышались громкие выкрики и смех. Когда я приблизился, все зеваки умолкли и расступились. Возле стены караульной башни стояла деревянная клетка. Один только посыльный мальчишка Девятко сидел на корточках возле клетки, с любопытством разглядывая странное мохнатое существо, тыкая в него тонким прутиком.

– Что это тут за гомон? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Рослый стрелок из мартыновской бригады отступил на шаг и доложил:

– Купец ночью ушел восвояси, после дел с цеховыми мастерами да всех своих людей бросил и товар. Людей мы пристроили, сотник Наум распорядился на конюшни, а вот с этим что делать, не знаем.

В какой-то момент я подумал, что в клетке сидит обезьяна, но, приглядевшись, понял, что это человек, одетый в облезлую собачью шубу, причем почти на голое тело. Если здешние люди казались мне все как один низкорослыми, то сидевший в клетке пленник был вовсе коротышка. С ярко выраженными азиатскими чертами лица он тем не менее не был похож на кочевника, коих мне часто приходилось видеть в здешних краях.