Текст книги "Радко отважный (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

* * *

Представьте себе шишки. Много шишек. Как висят они на ветвях сосны или ели – уже крупные, зрелые, полные орехов. И вдруг то ли порывом ветра ветви качнуло, то ли птица какая дурная на лету врезалась. А может, ветви с шишками потревожила белка – юркая, но не отличающаяся аккуратностью. Особенно когда у нее аппетит разыгрался.

Представили? И что будет с шишками тогда? Правильно, они сорвутся и полетят. Вниз. А знаете, куда именно они полетят? Весьма вероятно – в нашего десятника. Прямиком в его лысеющую бородатую башку.

Именно так оценивал расклад сам Слободан после той злополучной ночи, когда нас потревожила крылатая, притворявшаяся женщиной тварь. И когда дошло дело до разбора. Как оказалось, его… вернее, наш десяток пренебрег серебрением оружия, притом, что даже ранее нанесенный слой серебряного напыления надлежит время от времени подновлять. Хрупкий он, знаете ли. Осыпается.

Да, небрежение в данном случае проявил чуть ли не каждый первый из ополченцев. Не то бы тварь крылатую быстро ухайдакали. Но беда в том, что в десяток Слободана входил, в том числе я – один из двух, дежуривших тогда часовых.

Мало того: и из четырех бойцов, погибших в ту ночь, двое были опять-таки из десятка Слободана. И еще неизвестно, насколько бы тварь успела проредить наши ряды, не свали ее метким выстрелом сам Гайду. Который в отличие от нас об оружии своем заботиться не забывал.

В общем, никто после той ночи так не годился для показательной порки, как наш десятник – ну, коль всех наказать все равно невозможно, а совсем оставить без наказания столь вопиющее разгильдяйство было нельзя.

Но Слободану тоже не улыбалось сыграть роль крайнего, козла отпущения. Не говоря уж о том, что плетей получать – само по себе удовольствие сомнительное.

Так что десятник наш пытался оправдаться – как мог.

– Так не с кем сражаться-то было! – возмущенно восклицал он. – Уже который день идем, и никакого врага. Странно, что вообще боеспособность сохранили. Раз не то что противника… вообще ни одного человека не встретили на много верст.

Возможно это «человека» Слободан выделил голосом (и без того громким и басовитым) нарочно. Но даже если и нет, то отповедь его все равно возымела действие. Зароптали другие бойцы, в том числе из чужих десятков. Действительно, противника-то не было. Более того, нападения вообще-то ничего не предвещало. Да и как могло предвещать, коль места здесь заведомо безлюдные – куда ни плюнь, сплошь болота и глухие леса. А насчет того, что воевать не с людьми придется, так это уже к предводителю нашему славному вопрос. Отчего не предупредил? Не просветил на сей счет?

В общем, словно новый порыв ветра сбил летящие шишки с прежнего пути. Направив их уже в сторону самого господина Гайду. Потому что сражаться за кого-то, блюдя клятву верности – удел рыцарей и прочих дворян. А слепо, не рассуждая, выполнять приказы могут разве что бойцы регулярных военных отрядов. В городской страже, например.

Если же отряд, скорее, вольнонаемный и состоит из людей не служилых и точно не знатных (включая даже бывших воров), то люди эти ведь и взбунтоваться могут. Особенно здесь, в глухомани. А предводителя своего, деспотичного или просто незадачливого, даже повесить на ближайшем дереве. Или в трясине утопить – чтоб составил компанию собственноручно убитой им твари. А то она небось уже соскучилась.

Но и сам Гайду оказался не промах. Шаткость своего положения вовремя осознал. Да так же своевременно смекнул, что наказывать кого-то из подчиненных сейчас – не самое подходящее время.

Даже объясниться попробовал.

– Боюсь, если б я раньше сказал, вы бы испугались, – были его слова, – и не пошли со мной.

– Я бы, допустим, не испугался, – подал голос какой-то здоровяк. Как и большинство сильных, но обделенных умом людей, он не упускал случая показать, что наголову превосходит всяких там простых смертных, которые только и позволяют себе слабости, вроде страха, боли и болезней.

Впрочем, и его голос звучал не слишком убедительно. Хорохорился бедняга. Правильно, кому ж приятно сражаться не с человеком и даже не со зверем, а с какой-то дрянью летучей, которую еще и убить не так-то просто.

– Не сомневаюсь, – продолжал наш предводитель примирительным тоном. – Но все равно… боюсь, тогда желающих идти в этот поход сильно бы поубавилось.

Вот уж с этим-то доводом никто спорить не стал.

– Да кто это вообще такая… была? – вопрошал один из бойцов.

– Стрига, – отвечал господин Гайду, – или стрыга. Или стригоя… стрыгая. По-разному их называют в разных землях.

По толпе ополченцев пронесся глухой ропот. Из-за «их», не иначе. Оттого, что стриг этих, оказывается много. Во всяком случае, гораздо больше одной.

– Но не в прозвании дело, – продолжал Гайду, – важно знать, что эти стриги или стригои принимают облик красивых женщин – раз, умеют летать – два, и боятся серебра – три.

– Нечисть, – с готовностью заключил кто-то из бойцов. Кажется, Драган.

– Можно сказать и так, – не стал спорить наш предводитель, – во всяком случае, просто железом их можно только ранить. И то легко, не смертельно.

Я как раз вспомнил, как воткнул твари в живот кинжал. И как она, несмотря на это, разлеталась над нашим лагерем. Живехонькая! Еще и отыграться на нескольких наших не преминула.

– Тогда как серебро для стригой – смертельный яд, – продолжал Гайду. – И вот еще что. Эти твари питаются кровью, а взглядом парализуют волю. Как змея кролика. Потому-то их лучше не подпускать к себе близко.

– Так значит, именно с ними нас воевать готовили, – наконец дошло до давешнего храбрившегося здоровяка, – а на кой леший?

– Ну, – услышал он в ответ, – сейчас, пожалуй, уже можно объяснить – на кой.

7

Итак, хотя в наши дни Паннония считается гиблым местом, была она такой не всегда. Со слов Шандора Гайду выходило, что еще сотню с чем-то лет назад здесь была вполне обычная страна. С городами и весями, поместьями знатных владетелей. И, конечно, людьми.

Как и жители любой страны, люди Паннонии возделывали поля, строили дома, торговали, растили детей. Ну и воевали, случалось. Но на беду власть здесь захватил… или просто боролся за власть, в средствах не стесняясь, некий граф по имени Бела.

К какому роду он принадлежал – история не сохранила. Да и недостоин его род быть увековеченным. Разве что проклятым посмертно, весь скопом – до того опозорил его означенный граф. Зато прозвище его сохранилось в веках. Бела Безбожник.

– Тиран что ли? – вновь проявил сообразительность здоровяк, давеча делавший вид, что даже стриг-кровососок не испугался бы.

– Увы, не только, – было ему ответом.

То есть, конечно, этот Бела и с подданных три шкуры драл, и неугодных пачками казнил, на колы сажая. А уж как воевал – города разграблял, деревни сжигал, жителей вырезал под корень. Но даже этим его пороки как владетеля и господаря не исчерпывались.

В безумии своем граф разрушал и осквернял церкви в своих владениях, а монастыри опять-таки грабил. Если же иной монастырь был женский – отдавал его обитательниц (и молодых, и старых) своей дружине на забаву. Воины Белы Безбожника, кстати, были ему под стать. Просто-таки упивались насилием и разрушением.

Что, и теперь, думаете, все? Да если бы! Потому что граф не просто сошел с ума и дошел до кощунств. Был он безумным, но безумием расчетливым, целеустремленным. Умалишенным с целью… пусть эта цель родилась в его больной башке и к настоящей жизни отношения не имела.

Так какой-нибудь деревенский дурачок, завидев как-то луну сквозь ветки ближайшего дерева, решил бы, что ночное светило именно на этом дереве растет. И полез бы на него, вышеназванную луну сорвать. Да не одну попытку сделал небось. Пока не свалился бы, не ушибся больно. Или не нашел бы что-то другое, что способно завладеть его вниманием и помыслами.

Что до графа, то он… эх, лучше бы этот Бела был деревенским дурачком. Потому что у того возможностей всяко меньше. Разрушительных – в том числе.

Бела старел; чувствовал, что оставалось ему немного, причем все меньше и меньше. И осознание это заставило у графа ум за разум зайти. Проще говоря, он озаботился поисками секрета вечной жизни. А поскольку церковники ничего предложить ему не могли, кроме райских кущ опять-таки после смерти, сильно на них прогневался. Ну и объявил вне закона вместе со всеми заповедями и проповедями.

Зато с энтузиазмом, достойным лучшего применения, граф обратился к знаниям и искусствам, считающимися темными. Да и справедливо считающимися, если учесть, какими способами приходилось добиваться благосклонности у тех сил, что, как учит церковь, враждебны всему живому.

Замок Боркау, принадлежавший графу, стал местом ежедневных оргий, чередующихся с кровавыми ритуалами. Сначала Бела и его приспешники приносили в жертву скот. Потом перешли на людей. А затем – на многих людей. Зарезать за день пару десятков крестьян, насильно пригнанных в замок, было для его обитателей вполне обычным делом. И потом Бела Безбожник принимал ванну, наполненную кровью и внутренностями убитых людей. Жрал их сырое мясо. И надо ли говорить, что сами подданные графа жертвовать жизнями ради его сумасбродных идей желанием не горели.

Потому и бунтовали. Потому и приходилось Беле воевать. Особенно когда подданных, доступных для жертвоприношения, стало заметно меньше. И оттого, наконец, целыми деревнями народ бежал из владений графа. В соседнюю Данувию хотя бы.

В общем, добился Безбожник того, что его земли попросту опустели. А потом, казалось, сама природа, воспротивившись гнусному поведению графа, сделала Паннонию столь неприветливым краем. Луга заросли лесом, поля превратились в болота. А от некогда цветущих деревень и городов не осталось ничего.

Или это адские силы, к которым Бела так долго и упорно взывал, отозвались-таки… ну и наслали проклятье. Ибо не нашлось у них для своего приверженца другой награды. Едва ли они вообще были способны отплатить чем-то полезным. Не то не считались бы злом.

А сам граф сгинул, никакого бессмертия не добившись. Во всяком случае, с тех пор никто не слышал о Беле Безбожнике.

– Как и о самой Паннонии, – не выдержал и вклинился в рассказ господина Гайду я, – ей разве что детей пугают.

– Все так и было, – согласился наш предводитель.

Правда, почти сразу поспешил внести уточнение:

– Но… до последнего времени.

Как оказалось, в прошлом году или чуть раньше в Паннонию наведались два искателя приключений на свою тыльную часть. Преодолели десятки верст лесов и болот; грязные, выбившиеся из сил, но еще живые добрались чуть ли не до восточных окраин страны. Ближе к горной цепи, по ту сторону болот-лесов начинающейся.

Там, увидели те двое, люди еще жили. Да в немалом количестве. По крайней мере, на одну деревню парочка путешественников наткнуться успела. Однако гостеприимством ее жители не отличались… и немудрено. Потому что людьми (обычными) перечень нынешних обитателей Паннонии не исчерпывался. И речь не о птицах, зверье и прочей живности.

Незадачливые путешественники видели жутких крылатых тварей, сосущих кровь – тех самых стриг.

Доходили искатели приключений и до самого замка Боркау. Тот тоже оказался обитаем. Иначе как объяснить вспышки света в его окнах. Свет был тоже своеобразный. Холодный, напоминавший болотные огни. Только гораздо ярче.

Закончился визит в Паннонию у этих двоих печально. Одного вообще стриги уволокли да наверняка слопали. Второй спасся, но не иначе как чудом. А на обратном пути (или чуть раньше) повредился рассудком. Во всяком случае, именно такое впечатление он производил, объявившись в Златнице. Где, уже поседевший до белизны, бродил по улицам или просиживал в кабаках. Да рассказывал каждому встречному, бормоча дрожащим голосом, про крылатых хищниц, похожих на человеческих женщин, про замок, озаренных холодными огнями. А также о зловещих призраках, выходящих прямо из болотного тумана; о кошмарных снах, неотличимых от яви. О снах, которые теперь не отпускают этого человека ни на ночку.

Люди (многие, по крайней мере) сочувствовали бедняге. Некоторые даже подавали. Или угощали выпивкой, если дело в кабаке происходило.

Занесло потом незадачливого путешественника и в Неделицу. Где, естественно, о его россказнях узнал Шандор Гайду. А Шандор Гайду был не из тех, кто отмахивается от сведений, могущих стать полезными. Даже если они кажутся бредом безумца.

– Ну а мы-то тут для чего? – все недоумевал здоровяк-гайдук. – Нечисть эту, что ли выводить?

– Нечисть выводить – дело, несомненно, хорошее, – молвил Гайду в ответ на такое предположение, – но этим лучше заниматься нашим правителям… владетелям с их воинствами. У них и сил побольше. Да и предназначение состоит как раз в этом. Вести людей на бой за правое дело. Что до меня… нас, то мы, конечно, хотя бы часть тех же стриг изничтожим. Даже сомнений нет. Однако цель моя гораздо ниже. Более, так сказать, приземленная.

– Сокровища! – воскликнул кто-то, будто с языка сняв.

– Именно! – Гайду даже в ладоши хлопнул, так его восхитила сообразительность одного из бойцов. – Граф… точнее, весь род его был весьма богат. Подвалы замка Боркау наверняка золотом набиты и драгоценностями – за несколько веков накопилось. Конечно, половину я беру себе, как главный устроитель похода и тот человек, который потратил на него свои кровные. Но вторую половину намерен отдать вам. Разделите между собой… те из вас, кто в живых останется. Бьюсь об заклад, обижены тоже не будете.

* * *

– Ну что? – обратился я к шедшему рядом Драгану уже на марше, когда мы снова преодолевали леса и болота. – Выходит, ты прав оказался. С нечистью мы воюем. Для того нам и серебро.

– Прав, – отозвался тот без особой радости.

«Лучше бы я оказался не прав», – слышалось в его голосе.

– Просто я не ахти какой знаток этих тварей, – продолжал я, – ну, адских… потусторонних. В приюте-то нас монашки все больше добру учили. Заповедям… про ангелов рассказывали.

– А ты ведь тоже прав оказался, – вдруг проговорил Драган, неожиданно оживившись.

– То есть?.. – с недоумением покосился я на него.

– Ну, ты говорил, что Гайду за сокровищами собрался. Так он за сокровищами и собрался, сам же слышал.

Несколько мгновений мы молчали, лишь меряя шагами землю этой чужой, враждебной страны.

Затем я произнес, усмехнувшись:

– Н-да… а все-таки хорошо, что мы с тобой пари не заключили.

Теперь уже подошла очередь Драгана бросать на меня недоуменные взгляды.

– Ну, – пришлось пояснить, – как бы мы определили, кто победил, если оба оказались правы?

Драган гоготнул, осознав забавность ситуации. Хоть немного, но повеселел. А наш поход продолжался.

8

Прямо на фоне тумана и болотных огней, ставших необычайно яркими, проступил темный силуэт. Скелет… вроде человеческий, но какой-то вытянутый неестественно. Выше меня, например, раза в полтора.

Ребра наружу, тонкие конечности. Голову скелета венчал конический шлем. Одной рукой эта отрыжка загробного мира держала меч – длиннющий, чуть ли не с мой рост, но наверняка проржавевший насквозь. Другой рукой скелет прикрывал туловище круглым щитом. Хотя, казалось бы, чего ему прикрывать. Стрелять в такого точно не с руки. Стрела или болт арбалетный, скорее всего, между ребрами пролетят.

Впрочем, это только вспоминать забавно. Потом. А пока скелет приближался ко мне, поскрипывая на ходу костями, мне было до того жутко, что я даже сдвинуться с места не мог. И не сразу врубился, снится мне это или происходит наяву. Если наяву, то я не мог вспомнить, как проснулся. Просто вдруг обнаружил себя за пределами шатра, среди болотного тумана. Да в компании со скелетом-переростком, явившимся будто ниоткуда.

Когда между нами осталась пара шагов… моих, скелет занес меч для удара. Готовясь, не иначе, надвое разрубить беспомощного меня. Но только тогда вдруг оказалось, что не такой уж я беспомощный. Повинуясь какому-то внезапному озарению, я нащупал под рубахой священный символ солнца. Кругляш размером с монету, обрамленный лучами, больше похожими на застывшие языки пламени.

Нащупал… ухватился как утопающий за случайно подвернувшуюся соломинку. Крепко сжал, почувствовав еще странное тепло, неожиданное в холодную ночь на болоте. Забормотал первую же, пришедшую в голову, молитву.

И… уже в следующее мгновение силуэт скелета исказился до неузнаваемости. Обернувшись тем, чем он был на самом деле. Засыхающим деревом с остатками мертвых ветвей.

Наваждение отступило. Болотные огни были снова лишь тусклыми огоньками. Туман сделался жиже. А я наконец осознал, что таки бодрствую. Не говоря уж о том, что стою босиком на холодной земле. Только сейчас обнаружил.

Еще я снова воспринимал звуки – притом, что встреча со скелетом-то происходила в полной тишине. И обнаружил к немалому удивлению своему, что в лагере у нас неожиданно шумно. Даже днем так не бывает, что уж говорить про ночь.

Чуть ли не через каждое мгновения воздух разрывали крики – то злобно-торжествующие, то исполненные боли и страха. Я оглядывался, видя теперь в тусклом свете оставшихся факелов примерно одно и то же. Мои боевые товарищи носились меж шатров и догоравших костров, как обитатели потревоженного муравейника. Бегали, орали, потрясая оружием.

Нападение? Нет, присмотревшись, я понял, что никакого сражения… настоящего в лагере не происходило. Его и не могло происходить из-за отсутствия противника. Во всяком случае, такого противника, которого можно поразить саблей, секирой или арбалетным болтом.

Ополченцы просто бегали туда-сюда. И время от времени рубили… воздух. Да-да, махали секирой или саблей, так, словно ударяли по противнику, которого видели только они сами.

На первый взгляд это даже могло бы показаться забавным. Даже дать повод для насмешки. Если забыть, что наутро после такой ночки гайдуки будут что мухи сонные. Не успев не то что силы восстановить, но даже потратив, что было.

Мало того. Других ополченцев жертвы наваждения будто не замечали. Чувствовали, что каждый – один на целом свете. Я сам примерно это ощущал, прежде чем за символ солнца ухватился. Но я-то, по крайней мере, не успел никому навредить.

А кто-то успел. На моих глазах один из ополченцев снес другому голову саблей просто потому, что тот оказался на расстоянии удара – в пределах досягаемости. Оставалось только с ужасом представлять, кто привиделся тому бедолаге вместо собрата по оружию.

Впрочем, чаще гайдуки не рубили друг дружку, а сослепу один на другого натыкались. Да падали на землю; об них потом спотыкались другие, образуя кучу малу.

А хуже всего было то, что некоторые из ополченцев прихватили с собой арбалеты. Да то и дело упражнялись в стрельбе. Попадая по своим, разумеется. Лично я успел увидеть аж двух гайдуков, лежащих на земле и с арбалетными болтами, торчащими у одного из лица, у другого из груди.

– Стойте! – заорал я. – Прекратите!

С тем же успехом я мог увещевать грозу. Гайдуки продолжали бегать, махая саблями и секирами, сталкиваться друг с дружкой и вообще вести себя как толпа безумцев.

Я выругался в отчаянии. С тем же результатом. То бишь отсутствием оного.

Внезапно я увидел Драгана. Рыжий несся через лагерь, потрясая саблей и что-то нечленораздельно вопя.

– Стой! – крикнул я ему.

Да еле успел отскочить, чтобы не попасть под удар сабли.

– Да стой ты! – подскочив к Драгану с боку, я обхватил его за пояс.

Тот не устоял на ногах, потерял равновесие. И мы оба повалились на землю.

– Вот! – кричал я, привставая и извлекая из-под рубахи цепочку с символом солнца и протягивая Драгану; буквально вложил ему в руку медный кругляш. – Молись! Молись, дурень!

Краем глаза увидел тень, целящуюся в меня из длинного лука. Уже натянувшую тетиву. Тоже коснулся символа солнца, что было не очень-то удобно – вдвоем держаться за такой небольшой предмет. Тем не менее призрачный лучник исчез, превратившись в большую корягу.

Драган меж тем растерянно заморгал, прозревая. Узнал меня. Зашептал что-то скороговоркой. Я уже было обрадовался маленькому, но триумфу, как что-то врезалось мне со спины. Больно ударило, и я грохнулся, чудом не задев Драгана.

Успел подумать, что кто-то из боевых товарищей рубанул меня, покорный наваждению. Однако, несмотря на силу удара, не ощутил, как по спине бежит теплая кровь. Сердце продолжало биться: разок, другой, третий. Десятый. А я все еще был жив. Даже боль изначальная вроде начала слабеть.

Единственное, что мне досаждало – это тяжесть, давившая на спину и не дававшая ни встать, ни даже перевернуться. Впрочем, вскоре, судя по голосу и бранным словечкам, не первый день слышимым, я понял, что это за тяжесть.

Слободан, чтоб его черти съели! Видимо, гоняясь за очередным призраком, наш десятник налетел сослепу на меня. Врезался. Ну и повалил, да сам рухнул. Зато теперь поднимался на ноги, ругаясь на чем свет стоит.

Поднялись, отряхиваясь, и мы с Драганом.

– Что это еще за шутки? – вопрошал десятник, увидев, какой хаос царит в лагере. А затем повернулся к нам. Будто лишь мы знали ответ.

Нет, не так. Будто мы знали ответ. По крайней мере, понимаем гораздо больше него самого.

– Наваждение, – ответил я.

– Сон какой-то странный, – присоединился ко мне Драган, – какие-то тени, скелеты… чудовища. Гонялись за мной. Я защищаться пытался, понятно. А потом очнулся, но не в шатре, а здесь. На земле. Рядом со мной Радко…

– Меня ваши отношения не волнуют, – как отрезал, перебил его Слободан, – и где вы этим самым заниматься предпочитаете тоже. Голубки… черт вас дери. Понятно ему… а почему мне ничего не понятно? Чего они все как умом повредились? И где Шандор Гайду?

– Может, у себя в шатре, – отвечал я, – может, со всеми. Какая разница? Не думаю, что он нам поможет.

– А что поможет? – не отставал десятник.

– Молитва, – с готовностью отвечал я, – символ священный. У тебя есть?

Слободан кивнул, доставая из-за пазухи такой же, как у меня медный кругляш в обрамлении языков пламени.

– Ну и… как твой пример показал, встряска тоже поможет, – подытожил я. – Ну, может помочь.

С полминуты десятник волком смотрел на меня. Взглядом этим суля все мыслимые кары на свете. Но затем вздохнул, отвлекшись сразу на четырех ополченцев, пробегавших неподалеку, и столкнувшихся между собой. Все четверо повалились наземь и начали приподниматься, ворча и ощупывая ушибленные головы. Ну и еще в недоумении озираясь по сторонам.

– Вук! Эмил! – завопил Слободан, признав в двух ополченцах из той четверки бойцов нашего десятка, да направился к ним, выставив перед собой руку с символом солнца на цепочке. – Хватит обжиматься! Помолитесь лучше, как ваш товарищ советует. Он знает, что говорит… его монашки воспитали. Можно сказать, особа духовного звания.

Никак запамятовал десятник, что сана у меня нет. А с моим образом жизни, бьюсь об заклад, и не предвидится. Или он шутит так… меня подкалывает?

Заметив, что мы с Драганом следуем за ним, Слободан рявкнул:

– А вы чего увязались? Других валите спасать. Шаго-о-ом марш!

– У тебя символ солнца есть? – спросил я у Драгана, когда мы отстали от десятника и отошли прочь. – Ну или хоть какой-нибудь предмет… священный?

– Чего нет, того нет, – посетовал тот, – даже и не скажу, когда последний раз в церковь ходил. Зато… насколько я знаю, можно круг нарисовать для защиты от нечисти. Вокруг себя… или еще кого.

С этими словами он провел саблей по земле, оставляя тонкую бороздку. И бороздкой этой окружил нас.

– Языческие штучки, – проворчал я.

– Зато довольно действенные, – парировал Драган.

Почти сразу, словно в подтверждение его слов, пробегавший мимо и дико орущий гайдук едва не врезался в нас, но вместо этого резко остановился перед бороздкой, будто натолкнулся на невидимую стену. На несколько мгновений замер, хлопая глазами и с выражением совершенно бессмысленным, как у рыбы, выброшенной на берег. Затем пришел в себя и недоуменно вопрошал:

– Чего? Вы чего? А что вообще… а как я здесь?.. Короче…

– Короче, или помолись, или кругом себя обведи, – перебил я этого мямлю. – А если не слабо, то помоги кому-то еще.

– Колдовство на нас наслали, – пояснил Драган, рукой указывая на ближайших ополченцев, – злое.

Вот уж к последнему уточнение мог и не прибегать. И не только потому, что бардак, воцарившийся в лагере, был явно устроен далеко не с добрыми намерениями. Просто для меня, воспитанного, как верно заметил Слободан, святыми сестрами; именно от них получившего свою порцию разумного, доброго, вечного, называть колдовство злым казалось столь же избыточным, что про снег говорить «холодный», а про воду – «мокрая». Или сказать: «продажные шлюхи легкого поведения». Если не масло масляное, то близко к тому.

Всякое колдовство мне, монашескому воспитаннику, виделось заведомым злом. Независимо от изначальных намерений. История того же графа Белы тому яркий пример.

Что до мямли нашего, то он видимо счел, что лучше перестраховаться. И сначала тоже себя кругом обвел, старательно выводя бороздку острием своей сабли. А затем бухнулся посреди этого круга на колени и что-то забормотал.

Тем временем Драган уже покинул наш круг. И подскочив к какому-то мужчине, вслепую тыкавшего вокруг себя кинжалом, обвел кругом уже его. Да как можно шире. Так что сперва на круг этот налетели с разных сторон два любителя побегать по ночам, размахивая один саблей, другой – секирой. Да оба рухнули наземь почти сразу. Выронив свое оружие.

Что до человека в самом круге, то приблизившись, я узнал в нем самого Шандора Гайду. Тот уже пришел в себя и осматривался с недоумением, стремительно переходящим в недовольство.

– Что происходит? – осведомился он привычным деловито-строгим голосом, но видно было, что эту строгость спокойную он поддерживает в себе из последних сил. Того и гляди, сорвется.

– Очередное нападение на лагерь, – не преминул сообщить я, пытаясь изображать скороговорку, с которой излишне рьяные новобранцы докладывают командиру, – да такое, что стрига ваша рядом с этим… не намного опаснее комара.

– Она не моя, – буркнул Гайду.

– Но и на этого… противника мы нашли управу, – не преминул похвалиться Драган, указывая саблей под ноги нашему предводителю. На замкнутую в круг бороздку на земле.

– Самое время обратиться к… во что вы верите, почтенный господин? – обратился к Гайду я. И подкрепил свои слова, продемонстрировав символ солнца.

– К добру или к худу, но не в проповеди попов и монахов, – отвечал Гайду, как мне показалось, не без сожаления в голосе.

– Тогда лучше стойте в круге, – посоветовал я ему, – просто стойте.

После чего мы с Драганом разделились. Он побежал рисовать новые круги на земле, ловя в них наших одержимых соратников. Я же сперва проведал давешних ополченцев, врезавшихся в круг Гайду. И убедившись, что они пришли в себя (ну и дав ценные указания, само собой), пошел искать, кому бы еще помочь.

Шандора Гайду покидал с некоторой неохотой. И не потому, что шибко переживал за него, нет. Приязни у меня наш скрытный да не отличающийся, как оказалось, честностью предводитель не вызывал, так что за шкуру свою пусть сам волнуется.

Дело было как раз в его склонности к недомолвкам. Меня так и подмывало спросить: а о чарах этих, на нас обрушившихся, господин Гайду тоже знал, как о стригах? Тоже ожидал, но предпочел не сообщать?

Впрочем, подумав немного (на ходу хорошо думается), решил, что подозрения мои напрасны – в данном случае. Вспомнил, что очнувшись, Гайду выглядел растерянным не меньше нашего.

Да и если бы знал, чего еще ждать от болот Паннонии – наверняка бы приготовился. Как был готов к визиту стриги, позаботившись о серебрении. Здесь же нашего предводителя видно, что застали врасплох. Тоже как одержимый по лагерю бегал.

* * *

Управились мы… а также те, кого мы привели в чувство, и те, кого спасли уже они, до рассвета. Так что хотя бы пару часов сна у неведомых вражьих чар мы таки выиграли. Все, кроме восьми человек, из-за ночи этой треклятой уснувших вечным сном.

Еще шестеро были серьезно ранены. Их мы перевязали, а когда выступили снова в путь – погрузили на повозки.

Просто же синяков и ссадин было не счесть. Пожалуй, не нашлось бы ни одного бойца, после колдовской ночи обделенного подобными украшениями.

Да и самочувствие наше наутро оставляло желать лучшего. Слишком много сил потеряли, кто бегая с оружием в руках (тоже не пушинкой, кстати), а кто – утихомиривая тех, кто бегал. Оставшегося для сна времени явно не хватало, чтобы восстановиться.

Потому на марше мы являли собой на редкость жалкое зрелище. Шагали еле-еле, поминутно зевая и пошатываясь хуже, чем спьяну. Ах да, забыл сказать: господину Гайду тоже пришлось с нами пешком идти. Его верный конь, на котором наш предводитель достиг Паннонии; скакун, коему посчастливилось не увязнуть в болотах и пережить нападение стриги, в колдовскую ночь все-таки сгинул. То ли испугался разбушевавшихся людей и убежал, то ли зарубил кто. А может, тоже оказался во власти волшбы.

В общем, не стоило удивляться, что после утреннего подъема далеко мы не прошли. Очередной привал Шандор Гайду скомандовал где-то на час раньше обычного, если не больше. А уж как мы все повалились с облегчением в траву или просто на голую землю – будто карточный домик разрушился, ни дать ни взять.

А когда уже остановились на ночлег, сам Гайду лично приказал Драгану обвести место нашей стоянки кругом. Он и обвел, обходя лагерь с секирой в руке. Насчет же молитв перед сном ополченцам даже напоминать не пришлось.

Насколько разумно с нашей стороны было так подстраховываться, судить не берусь. Но в ту ночь враждебные чары нас уже не беспокоили. Да и в последующие ночи тоже.