Текст книги "Радко отважный (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Впрочем, как ни равняла людская молва алхимиков с колдунами, в облике данного конкретного алхимика ничего сказочного, мистического не было. Невысокий пожилой толстячок, слишком шустрый для своих лет и телосложения. Больше на купчишку заурядного походил, чем на чародея.

Кое-что необычное в его облике, правда, имелось. Волосы росли неровно, выглядели клочковатыми. Кроме того, зрение алхимика явно оставляло желать лучшего, из-за чего он был вынужден носить перед глазами стекляшки, опирающиеся на нос.

Еще он был болтлив. Да что там – щебетать был готов бесконечно, если обсуждаемая тема ему близка. Тогда как торговцы – народ осмотрительный. В словах осторожный, как я успел заметить.

Сразу взяв с места в карьер, алхимик рассказал об особом растворе, позволяющем наносить серебряное напыление на железо. Сиречь на клинки сабель и кинжалов, лезвия секир, наконечники арбалетных болтов.

Принес он и небольшую склянку означенного раствора. Да на месте продемонстрировал, как он действует, использовав кинжал одного из бойцов. Того, который ближе всех стоял. Ну и немного серебряной пыли, которую сперва в эту склянку подсыпал.

Клинок кинжала, после обмакивания его в раствор, выглядеть стал не красивее (как я надеялся, серебро все-таки), а запачканным почем зря. А алхимик продолжил разливаться соловьем. Рассказывая, как приготовить раствор… в том числе в походных условиях. Какие нужны ингредиенты, и где их взять.

Взять их, кстати, можно было и у самого ученого мужа. И пыль серебряную тоже.

– Это сделает наше оружие более опасным для врага, – заявил Шандор Гайду в ответ на невысказанный, но самоочевидный вопрос ополченцев «И на кой леший?»

Надо ли говорить, что на условия покупки что раствора, что ингредиентов для него, как и серебра, наш предводитель согласился почти сразу. Без сомнений и не торгуясь. Хотя в последнюю очередь я мог назвать его лопухом и простофилей.

– Ну… все понятно, – прошептал рыжий Драган, все так же по соседству стоявший рядом со мной, – серебро… похоже, с нечистью воевать придется.

Что ж, такое предположение могло объяснить странности тактики, которую мы разучивали. Но все равно поверить в это было трудно. Да и не по себе становилось, честно говоря.

– Какой еще нечистью? – удивленно вопрошал я, будто услышал самую нелепейшую из глупостей. – Привидениями? Так их лучше молитвой прогонять… водой святой. А еще лучше позвать священника, тот вернее справится… знает, что делать. Как и с демонами.

– Священника, – повторил Драган с ноткой грусти, – молитвой прогонять. Так для молитвы вера нужна покрепче. И вообще… давно ль сам-то в церковь ходил?

Нечего сказать, уел меня будущий боевой товарищ. Но такой уж у меня характер, что готов я стоять на своем в любом, даже самом дурацком споре. Вот где мое происхождение знатное сказалось больше всего.

– Так саблей-то их тем более не возьмешь, – не сдавался я, – хоть простой, хоть посеребренной. Просто пройдет сквозь привидение то же… и все.

– Так нечисть… она разная бывает, – заметил рыжий с видом знатока.

– Какая еще – разная? – продолжал я упорствовать. – Мертвяки что ли, которые из могил поднимаются? Их тоже… сколько ни руби, мертвее все равно не станут. Тут проклятье, скорее, надо снять. Ну, которое на кладбище наложено.

– За колдуном послать, ага, – не удержался и съязвил Драган, – а лучше за священником. Он лучше знает. Интересно, кто из них подоспеет быстрее, если нечисть на нас в лесной чаще полезет?

На несколько мгновений мы замолчали напряженно, и не без обиды, причем обоюдной. Потом я сказал примирительно:

– Тут, скорее всего, дело гораздо проще. Главный наш за сокровищами собрался. Зря, что ли кучу монет на нас угрохал… и еще наверняка угрохает, а к владетелям обращаться и не подумал. Как и к прочим властям. Ясно же, надеется окупить затраты, а делиться не хочет.

– Что-то в этом есть, – был вынужден согласиться Драган, – только разве одно другому мешает? До сокровищ сперва добраться надо, а на пути всякое может случиться. И встретиться. В том числе опасное. Нечисть в том числе.

– Ну… если разве только подстраховаться Гайду пытается, – не стал спорить и я, – предусмотреть всякое. Ну, если суеверен он шибко. Тогда понятно. Как говорится, знамя ему в руки.

Тем временем алхимик еще задумал поделиться с Гайду способом приготовления зажигательной смеси. Как он сам выразился, «по древним, но чудом уцелевшим эвксинским рецептам».

Однако эта сделка не состоялась.

– Отсыреет твоя смесь там, куда мы пойдем, – как отрезал, возразил наш предводитель. – А может, и гореть-то там будет нечему.

Тем самым лишний раз подтвердив мое предположение, что поход предстоит в некую промозглую глушь.

А еще я про себя подумал, представить попытался со смесью ужаса и восхищения, какой же куш большой… нет, огромный должен ждать Гайду в конце пути. Если ради этого он не поскупился собрать, обучить и снарядить хоть небольшое, но войско. Да вместе с ним потащиться куда-то к черту на рога.

5

В поход мы выступили в ту же седмицу. А перед этим под присмотром алхимика желающие поупражнялись в приготовлении раствора для серебрения. Тем, кто преуспел в этом более всего, было дозволено ехать на повозках. По соседству со свернутыми шатрами, запасами провизии и болтов для арбалетов. В общем, того, без чего ни один поход… по крайней мере, большого количества людей, не обойдется. Не говоря уж о том, что в дальние земли вообще-то налегке не ходят.

Что до меня, то я ту адскую смесь даже не пытался готовить. На похвалу алхимика не рассчитывал тем более. И привилегии тех, кто в готовке таки добился успеха, не завидовал тоже. В конце концов, это лишь с одной стороны привилегия. А с другой – дополнительная обязанность. Ибо повозками тоже кто-то править должен.

Остальные (я в том числе) весело и с песней (по крайней мере, поначалу) вышагивали своим ходом. А впереди на неизменном коне ехал Шандор Гайду.

Выступили мы посреди дня. Прошли вереницей по улицам к городским воротам, провожаемые взглядами жителей Неделицы.

Надо сказать, восхищения и преклонения, подобно героям рыцарских романов или героических баллад, мы у них не вызывали. Но уж, по крайней мере, относились горожане к нам не без любопытства. Тем более что в городе мы успели примелькаться, привлечь к себе внимание – община мужиков, живущих от всех отдельно, обучающихся владеть оружием и явно к чему-то готовящихся. Причем для местных наверняка неопасных, коль власти не против.

Нам даже прозвище дали – одно на всех. «Гайдуки», в честь нашего предводителя. Так сказать, «люди Гайду».

Не могу сказать, что того воодушевления, какое я испытал в самом начале похода, хватило надолго. Особенно когда Неделица осталась далеко позади и потянулась однообразная местность с полями и лугами, с темной полосой леса на горизонте да тянущимися под ногами колеями тракта. А ноги начали мало-помалу уставать. Делаться тяжелее с каждой пройденной верстой.

Слишком честный я, чтобы хорохориться. Но в то же время со своим опытом бродяги я все равно оказался лучше приспособлен к походной жизни, чем многие из нас. Что уж там говорить: едва Гайду объявил первый привал на замечательном зеленом лугу у дороги, как примерно каждые двое из трех ополченцев со стонами повалились на эту траву. Ни дать ни взять дрова обрушившейся поленницы. Я же, замечу без ложной скромности, присел на траву медленно, с достоинством. Ни жестом, ни звуком стараясь не показать, что тоже устал.

Еще хуже пришлось на третий день, когда чуть ли не с утра зарядил дождь, превращая дорогу в грязевую кашу. Прямо под его назойливыми и уже холодными струями нам пришлось срочно ставить шатры. И не все, надо сказать, управились с первой попытки.

Зато лично я смог оценить прозорливость Гайду и преимущество, какое дал предоставленный им кафтан. В том смысле, что без кафтана промок бы наверняка быстрее и замерз больше.

Впрочем, даже в кафтанах да под защитой шатров ничего веселого в нашем времяпровождении в тот день не было. Мы сидели-дрожали, притиснувшись друг к дружке, чтобы согреться. Весь день так просидели – день, оттого казавшийся самым долгим днем в жизни.

И конечно многие начали роптать – и от холода, и просто оттого, что делать нечего. Но десятники недовольных быстро утихомирили, причем даже без всяких плетей пресловутых. Просто словом (твердым, не всегда добрым, частенько неприличным) и кулаком, ясное дело. Так можно добиться, как известно, больше, чем только словом – добрым или нет.

Да, кстати, забыл сказать. Нас ведь господин Гайду на десятки разделил. Еще во время обучения. Как раз перед тем, как мы к тактике перешли. И над каждым поставил командира.

Лично я ожидаемо оказался в одном десятке с рыжим Драганом. А вот с должностью даже столь мелкого командира пролетел. Наш десяток возглавил суровый бородач по имени Слободан, лет на десять меня старше.

Ко мне Слободан относился сдержанно, однако без заметной неприязни. А потому, раз я на той мокрой стоянке не роптал, то и не огреб. И брань увещевающую пришлось слушать только потому, что предназначалась она другому, а деваться в тесном шатре от командирского гнева было некуда. Не под дождь же!

Добро к вечеру погода унялась. И мы даже сумели пройти пару верст, хотя дорогу развезло знатно.

Спустя дней десять мы добрались до города… Златница или Злотница он вроде назывался. Через ворота нас всей толпой не пустили – шутка ли, больше сотни вооруженных мужчин, непонятно откуда пришедших, а главное, зачем. На том спасибо, что хоть разрешили встать лагерем под стенами. Не стали кипящее масло с этих стен на нас лить.

А я еще подумал зачем-то, что Злотница (или Златница) из тех городов, где «народ колеса», например, не то что не привечают, но без разговору гонят прочь.

С нами же… ну, с Гайду, по крайней мере, горожане согласились поговорить. Приняв как парламентера. Договорился в итоге наш предводитель до того, что нам позволили отправить в город нескольких человек – закупиться провизией да заглянуть к сапожнику и башмачнику, чтоб обувь боевым товарищам подлатали.

Что до меня, то я, как уже говорил, не завидовал нашим как бы алхимикам, на повозках едущим. Как и не терзался мечтами о командирской должности. Но вот побывать в городе – такую возможность упустить не мог. Хотя думал, понятно, в первую очередь вовсе не про обувь и провиант.

В общем, охотно вызвался быть в числе этих нескольких человек. И Драган со мной. Возражений ни со стороны Гайду, ни со стороны десятника не последовало.

В лагерь мы вернулись на следующее утро. Успев и местного вина отведать, и снять одну дамочку на двоих. В общем, веселые и полные готовности продолжать поход.

Слободан посмотрел на нас на редкость неодобрительно. Долго смотрел – видно, прицениваясь. Решая, куда лучше нам двинуть: в зубы или под ребра. Или лучше вообще сразу взяться за плеть. Да Гайду доложить.

Но в конце концов вздохнул… и обошелся негромкой упрекающей фразой, в которой (о чудо!) было всего одно неприличное словечко. Да так на том и успокоился.

Ибо поручение его – договориться с мясником о покупке солонины и отнести сапоги двух ребят из нашего десятка на починку – мы все же выполнили. А что задержались в городе, так это даже оправданно в некоторой степени. Ибо никакой умелец не починит сапоги сразу. Особенно если у него заказов много.

* * *

Итак, Златница (все-таки Златница, узнал я от местных жителей) осталась за спиной. Но лично у меня оставила на сердце толику теплых и приятных воспоминаний. Возможно, и у рыжего Драгана тоже.

А потом человеческие поселения стали попадаться все реже. Да и те выглядели все более жалко и убого. Приземистые, крытые соломой хижины, покосившиеся плетни. И немногочисленные, бедно одетые жители, которые при виде толпы вооруженных людей, спешили спрятаться, кто куда. В общем, если бы какой-нибудь художник захотел назвать свою картину «задворки», «глухомань» или «край света», то изобразить на ней ему следовало одно из таких селений.

Это позже до меня дошло, что до настоящего края мы еще не добрались. Не говоря о том, что даже эта глушь бесхозной вовсе не была. Один раз нам попался разъезд кого-то из местных владетелей. Три всадника в дедовских кольчугах.

Проехали всадники мимо, не задерживаясь, не тратя времени на нас. Не замедлились даже. Разве что глянули мельком. Грею себя мыслью, что побоялись связываться.

А спустя еще несколько дней даже редкие селения перестали попадаться на глаза. Как и возделанные поля. Луга еще встречались, но выглядели дикими, заросшими. Видно было, что никакая скотина… по крайней мере, целыми стадами их не объедала и не вытаптывала.

Зато все чаще вокруг нас вдоль дороги высились леса.

Сама дорога тоже менялась. Делалась уже чуть ли не с каждым пройденным днем и все более заросшей. Тракт скукожился до просеки, потом вообще до тропы.

Ополченцы шли и ворчали вполголоса:

– И с кем, скажите на милость, тут воевать? С белками и зайцами?

Ну, то есть я имею в виду некоторых ополченцев. Не себя, любимого. Меня-то как раз устраивало, что путь пролегал через такую тихую безлюдную местность. Свежий воздух, птички поют. Красиво, как на картине. И нет никакой необходимости заряжать арбалет или обнажать саблю.

Ах да, при этом еще и кормят бесплатно.

Двигались мы, как я успел сориентироваться по солнцу, куда-то на восток.

– Ничейные земли, – поделился своим соображением по поводу цели нашего похода Драган, тоже это заметивший, – в ничейные земли Гайду черти несут. Ну и нас заодно.

– Паннония, – вспомнилось мне при этом название, услышанное некогда на уроках в монастырском приюте.

Да, воспитательницы наши, отдадим им должное, на учение и просвещение не скупились. Ведь надеялись, что мы выберем стезю священника. А кто в наше время грамотней и образованней, чем особа духовного звания? То-то! Даже те же алхимики – хоть и много знают, но лишь в своей ограниченной области. Как лягушки о родном болоте.

Другое дело, что ученики-воспитанники тоже разные бывают. Далеко не все из них (нас) прилежны. Да и надеть на себя рясу, посвятив жизнь церкви, из воспитанников приюта хотели немногие.

Взять хотя бы меня. Название-то я запомнил. Но вот по какому случаю оно прозвучало на одном из уроков – запамятовал, увы. Впрочем, до поры.

Тем временем запасы провианта у нас истощились. И господин Гайду, созвав десятников, велел им выведать, кто из ополченцев умеет охотиться. Нашлось таких немало – почти каждый пятый, шестой уж точно. Включая, кстати, рыжего Драгана.

Распоряжением своим Гайду освободил их всех от несения ночных вахт. Зато время от времени, объявив привал, отправлял их в ближайший лес. Птиц настрелять, оленя-другого добыть. Или, чем черт не шутит, даже кабана.

При этом время, отведенное для привала, пришлось увеличить. Чтобы дать возможность нашей охотничьей команде вернуться не с пустыми руками, ну и конечно успеть отдохнуть самим.

Управлялись, кстати, наши охотники быстро. Дичь-то в местных лесах оказалась непуганая. А то, что от необходимости просыпаться по ночам и бодрствовать, охраняя сон боевых товарищей, этих людей освободили, вызывало у остальных затаенную, едва скрываемую зависть.

Ну ладно, может не у всех остальных. Но у меня точно. Я-то был человеком сугубо городским. Так что вряд ли смог хотя бы выследить добычу. Но и если б удача улыбнулась мне настолько, что какой-нибудь олень сам вышел мне навстречу – успел бы я тогда вовремя выстрелить? Не уверен. Вполне могло статься, что рогатый торопыга порскнул бы от меня прочь за мгновение… нет, хотя бы за ничтожную долю мгновения до того, как болт вылетел из моего арбалета и устремился в его сторону.

Зато когда мы неожиданно набрели на небольшую речку, кишмя кишащую рыбой (вылавливать-то некому!), мне удалось худо-бедно показать свою полезность. Я тогда наловчился рыбу прямо саблей ловить – протыкая да прижимая ко дну. А потом вытаскивая.

Впрочем, не я один тогда в рыбной ловле преуспел. Рыбаков вообще-то нашлось в наших рядах в разы больше, чем охотников. И всех их… вернее, нас обнаруженная речка привела в почти детский восторг. То один, то другой принялись упражняться в изготовлении рыболовных снастей из всего, что попадалось под руку. Буквально соперничая друг с дружкой.

И да: от вахт ночных никого из нас за это не освободили. Не подумали даже.

Помимо необходимости пополнять запасы еды возникла у нас по пути некоторая нехватка чистой воды. Зато не было недостатка в ручейках, из которых мы могли эту нехватку худо-бедно восполнить. Опять же, когда на нас ливень обрушился, кое-кто догадался подставить под струи воды с небес опустевшие бочонки.

Пригодилась и вышеупомянутая речка. Другой вопрос, что воду из нее пришлось кипятить на костре. Двое ополченцев пренебрегли такой необходимостью. И… вполне предсказуемо весь следующий привал бегали в кусты, не успев исторгнуть из себя разве что собственные внутренности.

А поскольку жизнь не всегда бывает справедливой, оставшийся день те двое недотеп проехали в повозках. Ну не смогли своим ходом идти. Пороть их тоже не стали – решив, что и без того пострадали два дурня достаточно.

С последним, кстати, утверждением даже завистливый я бы спорить не стал. Просто добавил бы «с рождения». С рождения те двое наверняка достаточно пострадали, ибо если ты дурак, то это не лечится, а значит, хуже любой болезни.

И только десятник ихний, похоже, считал иначе. Потому и изругал их, на чем свет стоит. Как только птицы не дохли на лету и деревья не опадали от его словечек…

А мы все шли и шли.

Мало-помалу даже тропка исчезла – нам теперь приходилось ступать по кочкам, продираться через кустарник. Особенно при этом туго пришлось тем, кто ехал на повозках. Те подпрыгивали чуть ли не на каждом шагу. Так что пришлось нашим алхимикам слазить и как все шагать на своих двоих. Да и про лошадей не забывать, направляя их, держа за узду.

Леса делались гуще, просветы в них стали не меньшей редкостью, чем красавица, достойная воспевания поэтом – среди продажных девок. То тут, то там над нами нависали огромные деревья, погружая местность вокруг в полумрак.

Дальше – больше. Чем дальше, тем чаще леса стали перемежаться с болотами. Где мало того, что труднее стало находить путь… хотя, казалось бы, куда уж труднее! Вдобавок мы умудрились потерять одну из повозок. Лошадь просто угодила в трясину, утянув повозку за собой. Так же она могла утянуть и свою напарницу, не успей мы ее распрячь. Ну и кое-что из поклажи спасти сумели, из повозки перетаскав. Часть потом смогли навьючить на спасенную кобылу, часть распихать по другим возам.

И… думаете, это все? Как бы не так! В качестве довеска – ну, чтоб жизнь медом не казалась – я смог лучше понять пословицу «все познается в сравнении». Точнее прочувствовать ее на собственной шкуре. Именно на данном отрезке пути.

Напрягает пылить по дороге, сапоги стаптывая? Так через болота тащиться, рискуя сам угодить в трясину, тоже, знаете ли, не слишком весело.

Досаждает палящее солнце? Комарье досаждает не меньше. К тому же от солнца хотя бы ночью можно отдохнуть. Тогда как мелкие ублюдки-кровососы с наступлением темноты становятся только активнее.

Мучает жажда? Увы, запасы воды в этом трясинном краю приходилось беречь еще больше. Коль болотная водица даже в прокипяченном виде, как оказалось, для желудка небезопасна. За открытие это, кстати, на сей раз заплатило человек восемь. Опять-таки необходимостью отлучаться по зову природы каждый час… по меньшей мере.

Наконец кормежка кажется скудной? Снова увы! Потому что на болоте она изобильнее не стала.

Радовало одно. Коль земли эти ничейные… вроде бы как, драться не с кем и здесь. Опасности окромя трясин ждать не приходилось. Хотя с другой стороны даже это стало вызывать скуку. Надоедает, право же, просто идти. Оружие, точно мертвый груз на себе таская.

День за днем – одно и то же. Почти.

А потом, на… э-э-э, черт знает, какой по счету день произошло кое-что. Одно событие, после которого я даже скуку был готов ценить – признавая, что на самом деле то были спокойствие и безопасность. Ибо повторюсь: все познается в сравнении.

6

Случилось это ночью, во время моей вахты. Я стоял с заряженным арбалетом наготове, вглядываясь то в темноту лесной чащи, то в туман, висевший над ближайшим болотом. А на полосе суши между ними – не успевшей ни лесом зарасти, ни заболотиться – расположились лагерем непритязательные мы.

Стояли шатры, в них храпели, утомившись за день, бойцы с Гайду во главе. Дымили догоравшие костры, отпугивая комарье да худо-бедно рассеивая темноту на пару с несколькими горящими факелами на вкопанных в землю столбах. А я (как и еще один часовой на другом конце лагеря) стоял с арбалетом, боролся с зевотой да то и дело отмахивался от комаров, слишком тупых или слишком наглых, чтобы пугаться дыма от костров. Стерег сон собратьев по оружию.

Внезапно глаза мои, которым я упорно не давал закрыться, различили в болотном тумане темный силуэт… кажется, похожий на человеческий. Началось, понял я. Вот и противник. Долгожданный, даже можно сказать. То, что земли эти ничейные, не значило, что людей здесь не встретишь. Мы сами опровергали это утверждение, заявившись сюда. Так что мешает притащиться в этот край, болотный и негостеприимный, кому-то еще?

И да: кто сказал, что этот «кто-то» окажется к нам дружелюбным.

– Кто еще там? – вопрошал я недовольно, подчеркнуто-грубым голосом, вскидывая арбалет. И готовясь в любое мгновение заорать на весь лагерь так, будто угодил в камеру пыток, где в меня тычут каленым железом.

Одним стремительным и едва уловимым движением тень метнулась ко мне и нашей стоянке. Приблизилась… и благодаря свету ближайшего из факелов я смог разглядеть незваного гостя получше.

Точнее, гостью. К нашему лагерю принесло женщину. Довольно-таки молодую бабенку с копной пышных, как у Мирелы, волос, только светлых. Милым личиком. И кутающуюся в какой-то кожаный плащ до пят. Отчего вид ее вызывал невольную жалость, вызывая желание приютить и обогреть.

Или просто желание. Особенно принимая во внимание, сколько дней… нет, даже седмиц успело пройти после того веселого вечера в Златнице.

Но не стоило забывать о двух священных для любого бойца вещах – долге и приказе. Меня, в конце концов, дежурить поставили не для того, чтобы я забавлялся с красивой незнакомкой. Неизвестно откуда взявшейся, что немаловажно. Не говоря уж о том, как воспримет Шандор Гайду появление женщины в лагере. А как насчет других бойцов? Что тогда с дисциплиной будет? И не стать бы мне по такому случаю козлом отпущения. А потому головой стоило думать, а не тем, что в штанах.

С другой стороны, бояться тоже было некого. Потому арбалет я опустил. Нечего позориться, хрупкой женщине оружием угрожая. Но вот проявить строгость можно было. И нужно.

– Кто вы? – вопрошал я, добавив в голос побольше строгости, сколько мог. – Здесь военный лагерь. Посторонним нельзя.

Вместо ответа бабенка в плаще лишь подмигнула мне, что придало выражению ее лица (до сих пор растерянного и отчужденного) некоторую хитринку. Затем сделала шаг ко мне. Потом еще один шаг, подобравшись почти вплотную.

Полы плаща при этом еще разошлись немного – как бы невзначай. И я заметил благодаря даже тусклому свету факелов, что под кожаным одеянием ничего нет. Только атласная кожа… пусть и несколько бледноватая.

Черт! Черт! Черт! Да что ж такое-то?! Кажется, даже кровь в жилах у меня потекла быстрее. А затем ударила в голову.

Дамочка подняла тонкую руку, просто провела по моей, закрытой кафтаном, груди… черт, черт! Все вопросы мира в тот момент отпали, кроме одного: почему я до сих пор в кафтане? И во всем остальном, что обычно на мне надето.

Еще вспомнилось, что та девка продажная, которую мы с Драганом в Златнице сняли, и в подметки не годилась красотке, появившейся из болотного тумана. Не шибко молодая, далеко не стройная. И изо рта у нее воняло. Все эти изъяны мне припомнились в то мгновение. Разом.

А незнакомка в плаще уже обвила рукой мою шею, притягивая к себе. И одновременно потянулась к ней губами.

Был готов и я ответить на поцелуй. Если бы в последнюю долю мгновения не заметил, как бабенка открывает рот. И какие клыки – острые, больше подобающие хищному зверю – в нем показались.

Мгновенно увяла жажда любви, пусть и мимолетной. Более того, я был готов клясть себя последними словами. Конечно, стоило бы сообразить! И откуда взяться красотке, одинокой и беззащитной, в этой дикой местности? Где даже сотне с гаком вооруженных мужиков приходится несладко. А вот хищная тварь, пусть и имевшая сходство с человеком, была среди этих болот и лесов более чем уместна.

Еще в тот момент мне вспомнилось, по какому случаю монахиня-учительница из приюта упомянула страну Паннония. А толковала она про Паннонию, как про некое гиблое место как раз к востоку от Данувии. Гиблое место, где нечего делать нормальному человеку. Зато чудищам всяким обитать – в самый раз.

Потому не стоило удивляться, что слова наставницы я благополучно запамятовал. В том возрасте рассказ про Паннонию мне показался очередным пугалом, к каким любят прибегать взрослые, чтобы чада их больше слушались. «Не ходите дети вы туда гулять».

Считаю, что если вы в детские годы принимали всерьез все предостережения взрослых, значит, вы не были мальчишкой. Однако теперь, став старше (а главное, стоя лицом к лицу с клыкастой тварью посреди злополучной Паннонии) я о том своем пренебрежении даже успел пожалеть.

Но не до жалости было. Спасаться следовало. А заодно предупредить лагерь.

Я решительным жестом оттолкнул тварь, притворявшуюся женщиной. Точнее, попытался оттолкнуть. Но рука моя как будто уперлась в стену. Хищница даже не шелохнулась.

Зато уставилась на меня своими зенками, теперь поблескивающими красным как адское пламя. И я почувствовал неожиданную слабость, какую-то тяжесть в конечностях. Захотелось прямо на землю сползти и уснуть. Даже не пытаясь сопротивляться.

Поняв, что дело дрянь, я только и смог, что набрать в грудь воздуха и проорать из последних сил: «Помогите!» Да попытаться втянуть голову в плечи, как можно больше затрудняя хищнице попытку добраться до моей шеи.

Прошла целая вечность (хотя для остального мира наверняка лишь пара мгновений), прежде чем в воздухе пролетел арбалетный болт. И вонзился твари в лицо. Прямо в щеку.

Мой напарник по дежурству подоспел, не иначе. И я почти представил, как принявшая обличье красотки болотная хищница, окровавленная, падает замертво.

Но увы, действительность подчиняться моему воображению не спешила. Тварь лишь повернулась в ту сторону, откуда прилетел болт. Лицо ее при этом исказилось от злобы, напрочь утратив человеческие черты. Сделавшись просто мордой.

Несмотря на такую удивительную живучесть злодейки, польза от выстрела второго из часовых все же была. Тварь отвлеклась от меня. Что дало мне возможность дотянуться до кинжала. И со злорадным предвкушением вонзить хищнице в оголенный живот.

Кожа ее твердостью и прочностью стены, как оказалось, не обладала. Была просто кожей, которая разошлась под давлением острого железа. Однако и тогда тварь не умерла. Но лишь заверещала до того кошмарным голосом, что я вмиг выпустил рукоять кинжала. И поспешил обеими руками уши зажать. Нет, еще и голову обхватить.

О, что это был за вопль! Точно не человеческий, и даже не звериный. Казалось, он вообще не принадлежал миру живых. То был, наверное, крик души, не нашедшей посмертного покоя. А может, даже для неприкаянной души такое адское верещание было чересчур.

Не прекращая вопить, тварь одним взмахом руки отшвырнула меня от себя, повергая на землю. Ну и силища! Затем распахнула полы плаща… оказавшегося кожистыми крыльями. Точь-в-точь как у летучей мыши, только огромными.

Захлопав крыльями, хищница, которую уже трудно было спутать с человеческой женщиной, воспарила под ночное небо. Но лагерь был уже разбужен. Ополченцы один за другим взводили и поднимали арбалеты. Посылая в гнусную крылатую тварь болт за болтом. Грозя рано или поздно даже эту живучую бестию спровадить к дьяволу на сковороду.

Так думал я. Или, если угодно, надеялся. Однако, поднявшись и отряхнувшись, я понял, что успеха эти упражнения в стрельбе не приносят. Большинство выстрелов вообще не достигли цели. Но даже те из болтов, что долетали до твари, вреда ей, казалось, не причиняли. Прямо на моих глазах один из стрелков попал хищнице в крыло. Так она даже не замедлилась.

Зато поняв, что опасности по большому счету нет, вошла в раж. И принялась кружить по лагерю, то и дело пикируя на приглянувшихся бойцов.

Вот, пролетев совсем низко, на лету чиркнула по горлу ополченцу, стоявшему всего в паре шагов от меня. Рукой. Точнее, лапой, на которой, как я успел разглядеть, в то мгновение отрасли когти, длиной каждый чуть ли не с палец. И бедняга боец рухнул на землю, захлебываясь кровью.

– Пли! Стреляйте! Стреляйте! – кричал кто-то на весь лагерь. Как будто бойцы сами не знали, что делать.

Я сам, вспомнив про арбалет, разрядил его, стрельнув навстречу твари, как раз устремившейся ко мне. В ногу попал. Однако добился лишь того, что тварь резко развернулась, метнувшись в другую сторону.

Вот, снова на бреющем полете, хищница приблизилась к еще одному гайдуку. Тот встретил ее ударом сабли. Рубанул… но заставил лишь отпрянуть.

Подхватив на лету другого ополченца, стоявшего рядом, тварь взлетела. Да швырнула испуганно орущего беднягу прямо на двух его товарищей.

– Стреляйте! Да стреляйте же, черти вас подери!

Оглянувшись, я понял, кто так бесновался. Сам Шандор Гайду, вылезший из командирского шатра без кафтана. И даже без рубашки. В одних рейтузах; добро, хоть в сапогах.

Зато тоже стоял с арбалетом наготове. И, решив наконец, что дело плохо, а боевитость своих ополченцев он переоценил, вскинул арбалет и сделал свой выстрел.

Попал с первой попытки, отдам ему должное. И более того, именно этот выстрел решил дело.

Болт вонзился твари под мышку. И адские вопли, которые она то и дело исторгала из себя, кружась над лагерем, сменились визгом – тонким, стремительно слабеющим. Заложив напоследок крутой вираж, хищница, не иначе, попыталась удрать прочь. Но далеко улететь не успела. Сил не хватило.

Прямо на лету тварь устремилась к земле. И плюхнулась прямо в болото. Бултых… и все.

Трясина охотно приняла ее в себя, как принимала до сих пор что угодно. Живое, неживое – по боку. Холодная стылая вода сомкнулась вокруг хищницы, стремительно поглощая. Только кончик крыла да кисть руки остались торчать над поверхностью. Однако несколько мгновений спустя скрылись и они.