Текст книги "Радко отважный (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

3

Ночью, понятно, много не увидишь. Даже при полной луне. Но то, что не смогли в полной мере уловить глаза, с успехом дополнили слова тех несостоявшихся насильников.

Как там они говорили? «Чумазая»? «Темно и кучеряво»? С такими подсказками память не преминула восстановить кое-какие черты внешности Мирелы, которым я тогда (пьяный, в пылу драки, а потом и окрыленный торжеством от победы) попросту не придал значения. Будто не заметил.

Начать с того, что волосы девушки были волнистые, вьющиеся и черней самой ночи. А кожа наверняка смуглая. Именно это, как я понял, имели в виду подонки из переулка, называя Мирелу «чумазой».

Еще, как я вспомнил, девушка носила пестрый платок. На голове – прикрывая им волосы. Просто потом он сбился на шею, когда ее сцапали те три ублюдка, и девушка пыталась вырваться.

Такой же пестрой была ее юбка – до пят, но свободная. Почти не стеснявшая движений. В том числе не помешавшая Миреле лягнуть одного из ублюдков вестимо куда.

Добавим сюда, собственно, имя – редкое для этих мест. И говорок, в котором чувствовалось что-то чужое. Как обычно бывает, когда используемый язык для говорившего не родной, хоть и знакомый.

Ну и пылкий нрав сюда же нанижем. Врезавшая ногой одному и пырнувшая кинжалом другого из домогавшихся ее парней, Мирела точно не походила ни на безропотную простолюдинку, запуганную и забитую собственным отцом или мужем, ни на бледную хрупкую девицу благородных кровей, без прислуги боящуюся даже шаг за пределы родового замка сделать.

И какой напрашивается вывод? Кем оказалась спасенная мною девушка? Когда я сообразил – кем, сведя все детали воедино, мне захотелось побежать по улице с криком «Нашел!», как какой-то древний мудрец или кладоискатель. И вообще испытал чувство гордости за себя, любимого. Коль даже с бодуна оказался способен на такие умозаключения.

Мирела принадлежала к так называемому «народу колеса». Мирным кочевникам Данувии, целыми толпами, или, правильнее говорить, таборами, мотавшимся с места на место в своих кибитках и фургонах.

Относились к ним по-разному. Кто-то подозревал в колдовстве, тем более что веру местных «народ колеса» не разделял, в церковь сородичи Мирелы не ходили. Кто-то уличал в воровстве, причем зачастую в совершенно непроизвольном. Как птица летает, а рыба дышит под водой – так же, не задумываясь и без особой цели, эти люди могли что-нибудь стянуть. Даже дети. Ну а если и не крали, то уж попрошайничали знатно. В людных местах и целой толпой, всякий страх потерявши. Городские нищие рядом с ними казались просто не заслуживающей внимания мелочью. Вроде трещинки в волос толщиной на крепостной стене.

Еще кто-то (особенно крестьяне, горожане реже) распускали слухи, что «люди колеса» якобы воруют детей. По мне это вообще бред собачий. На что им чужие дети, если своих отпрысков без счету? Тогда как в кибитках и фургонах места совсем немного. Даже каморка, которую я у Милоша снимал, попросторнее будет. Но делить ее с кем-то я желанием не горел. Разве что… хм, с той же Мирелой. Но и то до ближайшего утра.

Что до ее соплеменников, то не все из людей, осевших в городах или весях, относились к ним с предубеждением. Кого-то их приезд даже радовал. Не приспособленные к праведным трудам и не ахти какие торговцы, «люди колеса» зато развлекали местный народ песнями и плясками, устраивали для детей представления с куклами. Еще я как-то видел в одном таборе специально обученного медведя, который танцевал под музыку флейты и лютни. Танцевал он, ясен пень, как медведь – неуклюже и с явной неохотой. Но зато вставал на задние лапы, и вообще это выглядело забавно. По крайней мере, для тогдашнего меня. Подростка.

Потому немудрено, что встречали сородичей Мирелы в разных городах и уголках Данувии тоже по-разному. Где-то разрешали остановиться разве что за городской стеной. И не больно-то радовались, если кто-нибудь из «людей колеса» пожалует в город.

Где-то сразу даже не стражу звали и не дружину местного владетеля. Но сами мужики с вилами собирались, давая от ворот поворот каждому табору, едва показавшемуся в облаке пыли на горизонте.

Но где-то могли пропустить через ворота весь табор, все эти фургоны и кибитки. И даже разрешали устраивать свои представления на городской площади.

Что до Надгорицы, то здесь ни народ, ни городские власти, может и не отличались большой терпимостью. Но и в плену предубеждений не пребывали. Потому бургомистр милостиво выделил пожаловавшему в город табору для стоянки пустырь на окраине города. Пару гектаров бесхозной земли, заросшей сорняками. В летнюю пору там еще любили ночевать городские бездомные и мертвецки пьяные забулдыги. Притягивало их видать это место. Ну а чем «люди колеса» хуже, смекнули городские власти.

Что до меня нынешнего, то я в соплеменниках Мирелы увидел почти родственные души. Тоже вот не задерживаюсь долго на одном месте. И гнуть спину не люблю. А теперь вот надеюсь на их помощь. Как-никак они… ну, по крайней мере, одна из них – моя должница.

Потому ноги сами несли меня к этому пустырю. Через улицы (почти всегда узкие), через толпу, эти улочки запрудившую. Люди, повозки с волами или лошадьми, дома, лавки с вывесками только и мелькали перед глазами.

На пути я едва не врезался в одного из сыновей Лысого Ласло – того, который, как дуб, кажется. К счастью, вовремя приметил его. Да и трудно не приметить такого здоровяка, возвышавшегося над толпой, словно одинокий дуб над чахлым подлеском.

Шел он тоже с неспешностью, достойной вековых деревьев. Которым, как известно, некуда спешить – в их распоряжении сотни лет. Шел, по сторонам поглядывал. А я вовремя затормозил и свернул в ближайший переулок. Ибо встреча с Дубом, как и вообще кем-то из этой семейки мне нужна была не больше, чем дурная болезнь, какую можно подхватить у продажной девки.

Особенно с Дубом. Как и с братом его, впрочем. Наверняка, что тот, что другой узнают меня. Наверняка последуют расспросы: куда это я намылился, да еще в такой спешке. А глупым людям что-то объяснять – дело неблагодарное. Особенно глупым людям, настроенным к тебе недружелюбно, с подозрением.

К счастью, судьба в этот раз повернулась ко мне лицом. Дуб меня не заметил – вовремя я в переулок нырнул. Так и прошествовал мимо, горделиво и неспешно. И вообще, похоже, не слишком присматривался к сновавшим вокруг него людишкам.

А я продолжил путь. Пока не выбрался к пустырю, заставленному деревянными фургонами. Поодаль паслись несколько лошадей – объедая остатки травы. Остальных, как я понял, выводили за городскую стену. Не то быстро бы ноги протянули.

Несколько человек сидели у костра, над которым висел котел – обедать собрались, не иначе. Из ближайшего фургона высунулась старуха с седыми патлами, выбивавшимися из-под пестрого платка. Прокричала что-то каркающим голосом, на своем языке. Потом, лавируя меж других повозок, пробежал какой-то худосочный ребенок в лохмотьях, из-за смуглой кожи свой выглядевший еще грязнее, чем был на самом деле.

И все. Других людей в таборе я не видел. Отчего на пустыре царила тишина, совсем не вязавшаяся с веселым нравом «людей колеса». Что, впрочем, было и понятно. Не вечер еще. А народ, видать, по городу бродит, поживы ища.

Так же вдали от стоянки могла находиться и спасенная мною девушка. О чем я подумал уже по приходе сюда. Однако это не значило, что мне обязательно придется развернуться, и, вернувшись в каморку, дожидаться вечера. За попытку, как известно, денег не берут. Так отчего бы не попробовать.

– Эй! Здравствуйте! – окликнул я людей, сидевших вокруг костра. – Добрый день, люди… добрые.

Двое, поднявшись, вышли мне навстречу. Пожилой, но еще могучий мужчина в кожаной безрукавке поверх ярко-красной рубахи, кожаных же штанах и шляпе. И долговязый парень с курчавой непокрытой головой. Рубаха у него была ярко-синяя, вместо кожаных штанов шаровары, и подпоясан парень был красным кушаком. Кожа у обоих была настолько смуглой, что иной трубочист покажется бледнее. Не зря обидчики Мирелы обзывали ее «чумазой». Если она такая же.

Парень что-то пробормотал вполголоса на своем наречии. Мужчина же вовсе хранил гордое молчание. И оба смотрели на меня – неприветливо и выжидающе. Чего, мол, пришел.

– Э-э-э… это… здравствуйте, – повторил я, немного растерявшись, – люди добрые, мне бы Мирелу. Есть тут такая? Девушка по имени Мирела?

– Мою дочь зовут Мирела, – в ответ изрек мужчина в шляпе, – но вот зачем она тебе? Для чего ты пришел?

– Я… это, – как ни хотел не мямлить, держаться решительно, но под взглядом этого человека стушевался, – знакомы мы с ней…

Но все-таки нашелся. Подобрал нужные слова – так, чтоб не в бровь, а в глаз.

– В общем, я ее спас, – выпалил я на одном дыхании, – вчера… а нет, уже сегодня ночью. Трое гадов хотели ее изнасиловать в темном углу. Но я их… того.

И подкрепил свои слова жестом – провел ладонью по горлу.

Стоявшие передо мной два человека переглянулись. Обменялись еле слышными репликами на своем языке. Потом слово снова взял старший.

– Я знаю вас, городских, – были его слова. – Ты видно думаешь, что моя дочь – что-то вроде боевого трофея… что теперь она принадлежит тебе только за то, что ты защитил ее жизнь… и честь. Но должен тебя разочаровать. Мирелу я собираюсь выдать за уважаемого человека…

Меня он еще при этом смерил взглядом, как бы говоря, что уж я-то, Радко Милован, ну никак не могу принадлежать к так называемым «уважаемым людям».

– …и никакая ваша случайная встреча этого не изменит. Так что претендовать на нее даже не думай.

Голос Мирелиного папочки звучал сурово, непреклонно. Спутник его молодой вообще волком глядел. А в сапоге наверняка припрятан нож, который этот дылда в любой момент был готов достать и пырнуть меня в живот. Пикнуть не успею.

Впрочем, я тоже парень не промах.

– Так я понимаю, – поспешил сказать, – уважаемый человек… да. Но я ведь не жениться на Миреле собрался. Другое дело у меня к ней.

«Люди колеса» опешили. Не ожидали, видимо, такого ответа. Переглянулись. Молодой проговорил что-то с едва удерживаемой яростью, словно пес прорычал. Пожилой ответил, сам оставаясь совершенно невозмутимым. Оба говорили по-своему, о чем – я не понимал. Но уловил имя «Мирела» в реплике пожилого.

Потом молодой кочевник что-то гаркнул коротко, возмущения уже не скрывая. Но дальше припираться с пожилым не стал, а направился к одному из фургонов. А вскоре вернулся в сопровождении спасенной мной девушки.

Я успел увидеть, как Мирела на ходу накидывает себе на голову платок, пряча великолепные волосы. Впрочем, некоторые пряди все-таки выбивались из-под него.

– Зачем ты пришел?! – воскликнула она вместо «здрасьте», увидев меня.

Узнала, не иначе. Успев разглядеть в темноте. Видать, глаза как у кошки. А может, правы те, кто приписывал «людям колеса» умение колдовать.

– Благородный воитель рад снова приветствовать спасенную им прекрасную даму! – воскликнул я и дурашливо раскланялся.

Мирела шутку не оценила. Напротив, с таким лицом на меня глянула, будто я позорил ее одним своим появлением.

Хуже отреагировал только приведший девушку долговязый парень. Приходившийся то ли братом ей, то ли женихом. Тем самым «уважаемым человеком», о котором толковал пожилой дядька в шляпе.

В руке парня уже блеснул нож – и когда только достать успел? Сделал шаг мне навстречу. Но Мирела, к чести ее, остановила жениха, а может брата, вклинившись между нами, выставив перед ним руку.

Проговорила что-то на своем наречии. После чего парень (которого, кстати, как я сумел разобрать, звали Яноро) отступил.

Затем повернулась ко мне. С совершенно страдальческим взглядом прекрасных глаз.

– Я помню тебя, – торопливо проговорила девушка, – и понимаю, что не отблагодарила тебя, как следовало… после того, что ты сделал для меня. Но больше мне предложить нечего. Сам видишь.

Она чуть кивнула в сторону Яноро – похоже, все-таки жениха. Судя по следующим ее словам.

– Замуж меня выдают. А если изменю… с тобой, вообще с кем-то, даже убить могут.

Убить? Я покосился на ее папашу. Совсем по-другому посмотрел. Ведь вроде приличным человеком мне казался. Спокойным, благоразумным, в отличие от женишка Мирелиного хотя бы. Так неужели он без всякого сожаления порешит родное дитя? Или даже позволит это сделать кому-то другому? Добрый же он, нечего сказать. И примерный семьянин, вдобавок.

Да и сам сложившийся у меня в голове образ «людей колеса» как веселых беспечных бродяг неожиданное признание Мирелы сильно подпортило. Впрочем, я не осуждать сюда пришел.

– Да что вы все, сговорились что ли?! – воскликнул я. – Думаете, от тебя мне это… только одно нужно? Ты, конечно, красавица, каких мало, признаю. Но именно поэтому я не стал бы поступать с тобой, как с девкой, в кабаке снятой, с которой перепихнулись и разбежались. А если б что-то большее… так уже мне предложить тебе нечего. Чай, не владетель какой и не богатей. Бродяга обычный… не лучше вас.

Мирела нахмурилась. Задумалась небось над последней моей фразой – которую, признаю, я сболтнул и сам пожалеть успел. Ведь, чего доброго, подумает, будто я и ее оскорбил, и весь ее народ. Коль для «людей колеса» в бродяжьей стезе нет никакого позора.

Но какие бы мысли ни посетили девушку, оскорбления в моих словах она не увидела.

– Тогда зачем?.. – проговорила Мирела, слегка растерявшись.

– Помощь нужна, – было ей ответом, – я тебе помог, ты поможешь мне, все просто. И мы друг другу ничего не должны.

А заметив, как недоуменно и выжидающе она смотрит на меня, добавил:

– Вывезите меня из города. На одной из ваших повозок. Спрячьте и вывезите. Просто за стену, сильно далеко не надо. А то меня преследуют, и просто так покинуть Надгорицу не дают.

Я ожидал, что меня начнут расспрашивать – хоть Мирела, хоть родитель ее. За что, мол, преследуют, почему не выпускают. Кому такому важному я дорогу перешел. И с какой стати табор, который здесь лишь проездом, должен в это вмешиваться. Как и вообще лезть в чужие дела.

Но все оказалось проще. Отец Мирелы что-то сказал на своем языке, но девушка чуть ли не перебила его голосом умоляющим, просто-таки жалобным. А потом повернулась к жениху, переминавшемуся с ноги на ногу. И буквально обрушила на него тираду, то строгую по звучанию, то почти яростную. Сама еще уперев руки в боки.

Парень попытался было возразить. Но Мирела и слова вставить ему не дала. Так что, с досадой махнув рукой, Яноро направился к пасущимся на пустыре лошадям.

* * *

А потом прошло около часа – и скрипящий колесами, погромыхивающий на ходу деревянный фургон, подпрыгивая на булыжниках мостовой, проехал городские ворота. Без хлопот миновав и мой портрет с надписью «должник», и пару скучающих стражников.

Эти, последние, узнали фургон – на таких, насколько было им известно, в Надгорицу приехали «люди колеса». Один из них, кудрявый и долговязый, как раз правил фургоном. А по разумению стражников люди эти, может и не были колдунами, но уж точно слыли возмутителями спокойствия. Слишком крикливые, ничем полезным занять себя не могут. Только ошиваются по улицам, да к честным горожанам пристают.

Так что доблестным стражам и в голову не пришло как-то их задерживать, да еще досматривать фургон. И вообще как угодно препятствовать отъезду кочевников. Пусть катятся! Скучать по ним точно не стали бы.

Правда, обогнув город, данный конкретный фургон заехал в него снова. Только через другие ворота. Так что ни разочаровывать давешних стражников не пришлось, ни вызывать подозрения.

Но прежде чем вернуться, фургон «людей колеса» успел отъехать от города где-то на полверсты. И из него вылез пассажир – я. Да, попрощавшись с Мирелой и Яноро, зашагал по пыльной дороге. На поиски лучшей доли в славном городе Неделица.

4

Вы когда-нибудь видели, как ходят птицы? Именно ходят, а не летают. И не куры во дворе, а вольные птахи.

Так вот, делают они это смешно и нелепо. Неуклюже растопырив ноги, спотыкаясь, кажется, даже на ровном месте. Или вприпрыжку, будто им не терпится взлететь. То есть вернуться к более привычному для себя поведению.

Человека, подобным манером передвигающегося, наверняка приняли бы за дурачка или калеку. Стали бы пальцем показывать. Насмехаться. Однако попробовал бы кто-нибудь из этих насмешников к небесам воспарить… хм. В этом случае смеялись бы уже над ним. Особенно птицы. И даже куры, наверное.

К чему я это? Ах да! Когда кто-то начинает заниматься непривычным или не шибко подходящим для себя делом, зрелище выходит удручающее. Заставляя окружающих смеяться, а в особо тяжелых случаях, наоборот, плакать.

Даже люди разные к разным же делам приспособлены. Знатный господин с десятком поколений славных предков за плечами едва ли сумеет вспахать поле или хотя бы наколоть дров. Зато начнись война – и из этого господина вполне может выйти великий полководец. Если только под началом у него не окажется слишком много тех, у кого лучше получается с плугом или топором управляться, чем с оружием. Не то даже хваленый полководческий дар едва ли поможет.

Что до собиравшего ополчение Шандора Гайду из Неделицы (не то дворянина средней руки, не то купца с авантюрной жилкой), то каков из него командир, я судить не брался. Однако заранее сочувствовал этому человеку. Ибо на призыв его откликнулись в основном как раз такие люди – умеющие не саблей махать, а топором для колки дров. И чей боевой опыт сводился к дракам в кабаках или темных переулках. Как у меня, например.

Хотя я, скажу без ложной скромности, еще не худший из рекрутов. Наведывался к господину Гайду и совсем безнадежный сброд, привлеченный исключительно обещанием, что тут-де кормить будут. И ничем, кроме дармовой кормежки не озабоченный. Таких наш предводитель почти сразу посылал далеко и без права на возвращение.

Но и остальные, кто вместе со мной дотянул до похода, были наверняка, если и лучше, то ненамного. Ибо если у Гайду действительно боевой опыт какой-никакой имелся; если сабля на бедре у него – не бутафория, и на коне он перед нами гарцевал, не просто рисуясь, то наши попытки изображать из себя бравых ратников выглядели в его глазах примерно так же, как попытки птиц ходить по земле. По крайней мере, поначалу.

А потому даже самым простым вещам нас пришлось учить. То самому Шандору Гайду, то приглашенным им более-менее опытным воякам – из числа старшин городской стражи.

Но обо всем по порядку.

Поначалу рекрутов разместили в бараках… точнее, складах, выкупленных господином Гайду и переоборудованных в бараки. Там мы какое-то время наслаждались бездельем и кормежкой за счет нашего предводителя, ну и знакомясь друг с другом. Я сам успел насладиться этой дармовщинкой в течение почти седмицы. Выпивки бесплатно нам, правда, никто не подвозил. Но ничего не мешало мне, если сильно приспичит, покинуть барак и оставить в ближайшем кабаке монетку-другую.

Приспичило, правда, меня всего дважды. То есть, даже если бы промочить горло нам строжайше запрещалось, я бы не сильно тому огорчился. Ведь, по крайней мере, сыт, имел крышу над головой. И никакой долг надо мной не висел. У Ласло руки коротковаты меня здесь достать. Он только в Надгорице важная персона. А для Шандора Гайду – что вошь ничтожная, которую раздавишь и не заметишь.

Однако все хорошее имеет свойство заканчиваться. Закончился и набор. Как видно, Гайду требовалось ограниченное число рекрутов – по моим собственным прикидкам, где-то сотня с мелочью. А может, понял, что больше народу кормить и вооружать ему не по карману. Или откладывать поход дальше уже не было возможности.

В любом случае беззаботная жизнь для нас всех закончилась. В моем случае не успев толком начаться, увы и ах! Пришли дни обучения, подготовки к походу. А учить нас, как я уже говорил, пришлось даже самым простейшим (с точки зрения любого воина) вещам.

Например, правильно реагировать на команды. Произносимые обычно громко, быстро и без лишних объяснений или присловий. Особенно во время боя, когда на расшаркивания нет времени.

Так вот, от нас требовалось, чтобы мы, услышав команду, не переглядывались, не переговаривались, и тем более не переспрашивали. А приучились выполнять то, что громогласно требовал от нас гарцующий на коне Шандор Гайду.

– Ох, как бы голос не сорвал, бедный, – с притворным сочувствием шепотом съязвил стоявший рядом со мной в строю рыжий и какой-то по-мальчишески веснушчатый парень по имени Драган. – Кто ж нас тогда в поход поведет.

Похоже, предводитель наш действительно опасался за свое горло. Потому и приглашал для нашего обучения тех же ветеранов городской стражи. У которых глотки, кажется, были крепче железных доспехов. Так что драли их наши наставники без устали.

«Присесть!» «В укрытие!» «Встать!» Хорошо, хоть не «сидеть», «лежать» и «голос». Не то бы собакой себя почувствовал.

«Пли!» – это когда мы по мишеням из арбалетов стреляли.

«В шеренгу!» «Рассредоточиться!» «Шагом марш!» На этом этапе мы уже учились (точнее, нас учили) действовать как единое целое. Пусть даже это целое пока производило впечатление стада. Но, по крайней мере, мы тогда уже, услышав команду, не оглядывались друг на дружку – что сосед делать будет. И уж точно не тратили время на раздумья.

А поначалу тратили. Помню, когда на площади, где в тот день проходило наше обучение, мы впервые услышали команду «В укрытие!» Так все начали бестолково озираться, выискивая, где можно спрятаться. И не находили. Чаще взглядом на кого-то из товарищей натыкались. Ибо многовато нас собралось. Тогда как Неделица особым простором похвастаться не могла. Даже на площадях.

И ладно, большинство из нас тупили. А один-то вовсе на команду отреагировал (о ужас!) вопросом. «О каком укрытии идет речь?» – прохрипел этот тощий мужичонка с красным носом. Притом, что с началом обучения запрет на выпивку господин Гайду таки ввел. Простите, если забыл сказать.

Так вот, мужичонка дерзнул вопрошать. А у десятника стражи, нас обучавшего, чуть усы не отвалились от такой наглости. Даже оцепенел на мгновение, бедняга.

Положение спас присутствовавший на площади сам Шандор Гайду. Голосом громким, но без надрыва, спокойно и твердо он сообщил и мужичонке этому, и всем присутствовавшим, что команды как его самого, так и нанятых им наставников надлежит выполнять быстро, без возражений и вообще слов. Тем же, кого такой порядок отчего-то не устраивает, господин Гайду охотно предоставит последний выбор. Получить плетей или с позором убираться из ополчения. В последнем случае телесных наказаний провинившийся рекрут может избежать. А может, и нет. Хотя бы пинок на прощанье от кого-то из товарищей отступнику не помешает.

По завершении своей речи Гайду поставил перед этим выбором нашего вопрошающего мужичонку. Тот недолго думая выбрал плети. И Гайду, спешившись, лично всыпал ему перед всем ополчением. Всего разок – сказал, что на первый раз достаточно. Но доходяге красноносому хватило и этого.

Нет, он не умер. Просто для дальнейшего участия в обучении до конца дня уже не годился. Посидел с часок прямо на булыжниках, которыми была вымощена площадь, понаблюдал за нами. Да и поковылял к бараку, отлеживаться. Не забыв сперва, конечно, попросить у Гайду разрешения. Тот, впрочем, не отказал.

Не скажу, что после речи нашего предводителя вкупе с показательной поркой нарушений дисциплины больше не было. Но отдам Гайду должное: необходимость браться за плеть у него возникала не чаще, чем раз в день. Причем все реже и реже. Благо чем привычнее для нас становились приказы, тем понятнее. И тем быстрее мы на них реагировали. А главное, правильнее. Хотя какое-то время все равно, услышав «В укрытие!», принимались бестолково метаться, как тараканы. Особенно когда дело происходило на лугу за городской стеной. Да и где, спрашивается, там было укрыться.

Но вот вопросов мы уже не задавали. Тем более что даже на лугу нашелся овраг, а неподалеку от него – пара канав и заросли кустарника. Там-то мы все и попрятались.

И кстати: каждый день место обучения господин Гайду менял. После площади – тот же луг. После луга – ближайший лес. После леса – отрезок торгового тракта. Предводитель наш еще так подгадывал, чтобы в это время караваны по нему не шли.

Тракт сменялся снова площадью, но уже другой – Неделица город не маленький. Окрестности складов, превращенных в бараки, тоже годились для обучения. А после складов-бараков нас могли отправить снова на луг. Или на площадь. Или к какому-то брошенному хутору в паре верст от городской стены. Прежние хозяева хутора умерли или уехали, новых не нашлось. А сметливый Гайду присмотрел его и нашел, как использовать.

Такое разнообразие площадок для обучения наш предводитель мог бы не объяснять. Все равно охотники спрашивать (плетей за то получая) едва ли бы нашлись. Но Гайду, честь ему и хвала, здесь снизошел-таки до объяснений. Сам, без всяких вопросов.

Бой, говорил он, необходимость сражаться может настичь нас в любом месте, а не только там, где нам удобно и привычно. А потому нельзя, чтобы, пока учимся, мы привыкли к какой-то одной местности – тому же лугу, например. Нельзя, чтобы учение успело стать для нас удобным, а место сбора привычным как дом родной. Проще говоря, требовалось обучение как можно больше для нас затруднить.

И не беда, если поначалу растеряемся, оказавшись в незнакомой нам части леса… к примеру. Зато не растеряемся потом. В настоящем бою будет легче.

Вскоре после того, как команды перестали вызывать у нас растерянность и панику, параллельно с их отработкой нас начали обучать обращению с оружием.

Махать саблей – так, чтобы попадать по соломенным чучелам, а не по товарищам, стоящим поблизости. Но для начала научиться извлекать эту стальную негодницу из ножен, не порезавшись.

Браться за секиру с нужного конца. А потом еще и ненароком не снести ею голову опять-таки собрату по оружию.

Стрелять из арбалета. А также заряжать арбалет, возводить арбалет, чистить арбалет. Да еще как можно реже промахиваться.

Ну и пользоваться кинжалом. Как можно быстрее его извлекать. И как можно точнее (и опять-таки быстрее) наносить удар.

Вслед за упражнениями с оружием мы начали отрабатывать тактику, боевое построение. И здесь уже господин Гайду, не доверяя приглашенным наставникам, взялся обучать нас сам.

Почему – стало ясно с первых занятий. Потому что боевые порядки и тактика эта не только у меня, но и у опытного вояки наверняка бы вызвала недоумение.

Если сражаться предстояло в строю, то строй этот представлял собой две шеренги, одна спиной к другой. И сперва каждый из нас делал по выстрелу из арбалета, затем брался за секиру – так, чтобы держать противника от себя как можно дальше. За саблю дозволялось браться только в крайнем случае. Когда ни арбалетный болт, ни секира не позволили остановить врага. И тот успел подобраться слишком близко.

Если же биться малыми группками, то одного арбалетчика полагалось прикрывать, окружая, тремя, а лучше четырьмя воинами ближнего боя – с теми же секирами или саблями.

Наконец, тактика Гайду предусматривала даже сражение парами. Два бойца стоят спина к спине и, как уже нетрудно догадаться, сперва пытаются отстреляться, затем пускают в ход сабли и секиры.

И… не знаю насчет остальных, но едва я познакомился с этими тактическими приемами, как не мог не задаться вопросом: и что это за сражение такое, к которому нас готовят? Выходило ведь (по крайней мере, на взгляд такого профана как я), что супостат может внезапно ударить с тыла. Окружить. И, сам никаких боевых порядков не придерживаясь, чужой строй разбить, невозбранно в него вклинившись.

Проще говоря, удар мог настичь нас откуда угодно. Даже сверху, как ни дико это прозвучит. Иначе как объяснить, помимо прочего, еще и стрельбу по птицам – «летающим мишеням»? Были у нас и такие занятия.

И что это тогда за противник, скажите на милость? Летать умеет или просто лазает высоко и ловко. Не говоря уж о том, что те же болты арбалетные, похоже, способны его разве что ненадолго задержать, не убить.

Про доспехи наши я уже молчу. Ибо о том, чего нет, вообще-то ни к чему распространяться. Значит ли это, что противник наш еще и не стреляет, не колет и не рубит, чтобы от него прикрываться? Тогда как он вообще атакует? Или у него какое-то особое оружие, непременно ближнего боя, но столь мощное, что шлем, кираса и тому подобное от него не защищают? Но какое?

Увы, просвещать нас на этот счет господин Гайду не спешил. А я не спрашивал. И не только я. Ибо вряд ли кому охота добавлять себе на спину шрамов от плети.

Подумалось даже, а не на верную ли смерть нас этот человек решил отправить. Но уж, по крайней мере, с этой панической мыслью я справился быстро. Стал бы господин Гайду тратить собственное время и деньги (немалые) обучая нас, вооружая и кормя, если требовалось ему всего лишь мясо. К тому же, насколько я понял из обмолвок нашего предводителя, сам он тоже намеревался идти с нами в поход, на правах командира. А значит, имел не меньше шансов сложить голову в безнадежной схватке, чем каждый из нас.

Что до доспехов… точней, их отсутствия, то объяснение этому могло быть проще, чем кажется на первый взгляд. Денег у господина Гайду тоже не бесконечно. Так что пресловутая жаба наверняка возмущенно заквакала, когда он прикинул, во сколько ему обойдется нацепить железки на сотню с лишком человек.

А может, роль сыграла банальная жалость к нам – не вздумайте смеяться! Как-никак поход предстоял пеший и неблизкий. Так что несладко нам пришлось бы, тащить все это железо на себе. Помимо оружия, ага.

Можно было бы конечно на повозки его погрузить. Но… во-первых, жалко уже стало бы лошадей или волов, которые эти возы потащат. А во-вторых, если Гайду впрямь ожидает нападения в любой момент (и если ожидания эти оправданы), пригодиться нам шлемы с кирасами, на возы погруженные, просто не успеют.

Или впрямь особенности противника таковы, что в бою с ним доспехи принесут больше вреда, чем пользы. Например, сделают нас неповоротливыми, тогда как требуется с таким врагом быть проворными. Шустрыми и юркими как комар. Трудно сказать. Я не знаю.

Зато я смог составить кое-какое представления о том, куда пойдет ополчение и в каких условиях придется сражаться. Вскоре после того, как мы начали отрабатывать тактику, каждому из нас выдали по кафтану из шерсти – вроде того, в каком сам Гайду предстал перед нами с первых дней обучения. Так что бой отрабатывали мы уже в кафтанах, как ни жарко нам было и неудобно… поначалу. А это значило, что сражаться нам предстояло там, где либо холодно, либо дождь и сыро. Но скорее всего, и то и другое.

Тактикой (и проистекающими отсюда предполагаемыми возможностями противника) странности последнего этапа обучения не ограничились. Ближе к его концу, поняв, что оружие становится в наших руках опасно уже не только для нас самих, господин Гайду привел к нам… живого алхимика. А что ж сразу не черта лысого?