Текст книги "Радко отважный (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Тимофей Печёрин
Радко отважный

1

Было у отца два сына. Один могучий как дуб и такой же умный. Да в той же степени способный на любые чувства, включая жалость. Второй здоровый как бык да столь же благоразумный и рассудительный, как бык во время гона.

И… уж простите люди, что начало не такое как в сказках. Меня тоже поймите. До сказок ли, когда жизнь твоя висит на волоске. А ты сам – кверху ногами. За которые тебя держат вышеупомянутые Дуб и Бык. Они же отпрыски Лысого Ласло.

Явились, понимаешь, в снимаемую мной каморку. И в ней тотчас же стало тесно. Хотя теснота, как нетрудно понять, почти сразу сделалась меньшей из обрушившихся на меня неприятностей.

Сам Ласло расположился на единственном в комнате табурете. Видом своим напомнив тесто, перевалившееся через край квашни и готовое стечь наружу, вниз.

Ростом даже ниже не ахти какого высокого меня (и в кого только сыновья его пошли?), толстенький и с головой, похожей на яйцо, Лысый напоминал младенца, неведомым колдовством увеличенного до размеров взрослого человека. А вечная улыбочка, которую те, кто с Ласло не знаком, могли счесть приветливой, придавала ему совсем уж безобидный вид. Усиливал это впечатление и голос – мягкий, певучий, даже немного женственный. Но даже мне, прожившему в Надгорице годик с небольшим, хватило понять, насколько оно обманчиво.

Понять – а теперь, похоже, еще и прочувствовать на собственной шкуре.

Правда же заключалась в том, что человек он страшный – Лысый Ласло. Весь город у него в кулаке. Включая, кажется, самого бургомистра. Так что если угораздило встать поперек дороги этого яйцеголового ублюдка, лучше сразу брать ноги в руки и нестись в сторону городских ворот. Или ближайшего кладбища. Сил меньше потратишь. Ибо если слухи не врут, сыночки Лысого Ласло могут отделать так, что о могиле мечтать будешь… во-первых. А во-вторых, даже к страже обращаться не с руки.

Почему – смотри выше. Те бравые ребята с пиками, что вроде как за порядком следят, сами за шкирку притащат к Ласло очередного должника. Да еще от себя добавят. И, что печальнее всего, будет в их действиях некая извращенная справедливость. Долги-то ведь надо отдавать. Всем. Им, ребятам бравым, в том числе. Так с какой стати кому-то может быть дозволено то, что другим возбраняется? Например, про должок свой – забыть.

– Радко, друг мой! – это растекшийся по табурету Ласло открыл рот, став похожим теперь на исполинскую жабу. – Что ж ты про старых друзей забываешь?

Понимать эту фразу надо так: если о чем я забыл, так это об одолженных у Лысого монетах. А также о том немудрящем законе бытия, что долг платежом красен.

И вот Лысый Ласло явился ко мне со своими сыновьями. Полный решимости освежить мою память. Одно радовало: если он снизошел до разговоров, значит сегодня ни бить, ни кости ломать не будут. Ласло еще надеется решить дело миром.

Что ж, не буду его в этом переубеждать.

– Да не забыл, – проговорил я, чувствуя, как тяжелеет, наполняясь кровью, моя висящая над полом голова. – Просто… ну не везет мне пока. Поиздержался несколько. Не сегодня завтра отыграюсь. Ты ж меня знаешь. И на днях верну… хотя бы часть.

Улыбочка продолжала украшать жабью физиономию Ласло, но в голосе прорезались стальные нотки.

– Про тебя я знаю только то, что ленивый и неблагодарный козел, – были его слова, – который легко забывает добро и которому плевать на все и на всех, окромя своей задницы. Отыграется он… да я не сильно удивлюсь, если тебе хватит наглости еще клянчить у меня денег. Чтобы их тоже во всякие карты-кости просадить. Ха!

Я весь сжался под угрозой неминуемой расправы, но тут Ласло немного смягчился.

– Но такой уж я человек, – были его слова, – предпочитаю верить людям… верить в хорошее. В доброту, а главное, честность других. Вынужден верить, потому что без доверия в моем деле никак. Только и останется, что закрыть контору и сидеть на своих денежках как курица на яйцах. Сидеть, дрожать. Так что, дорогой Радко… тем более что от долга ты вроде как не отказываешься. В общем, дам я тебе шанс… до послезавтра. Пойду навстречу… исключительно по доброте душевной. Ты рад?

Я лихорадочно затряс головой, пытаясь изобразить кивание. Что делать было не очень-то легко, будучи перевернутым. У Ласло от такого зрелища рот вообще растянулся от уха до уха. Того гляди, голова надвое развалится.

– Вижу, что рад, – молвил он, – и тем не менее… оставлю тебе небольшое напоминание. На всякий случай.

Лысый грузно поднялся с табурета, и, шагнув ко мне, от души врезал кулаком в мой тощий живот. Ах-х-х!.. Каким бы мягким и бесформенным этот человек ни казался, кулаки у него были крепкие. Явно не из тех он людей, кто тяжелее гусиного пера ничего не поднимает.

А вашему покорному слуге только и осталось радоваться, что встретился с Ласло на голодный желудок. Не то выблевал бы ему под ноги все, что съел накануне.

– Чтоб не забывал, – подвел Лысый черту под нашей беседой.

После чего сделал знак сыновьям, и те опустили меня… нет, не в том смысле, к великому счастью. Но пока просто на пол. Да еще бережно так, чтобы ценный я (а ценность моя равна сумме долга с процентами) по возможности не пострадал.

После чего все трое дружно удалились и даже дверь за собой закрыли. Да что там – даже не пострадала она пока, дверь в мою каморку. Не стали Ласло с сыновьями ее высаживать, пожаловав ко мне. Постучать соблаговолили… пока что. За что я им в некоторой степени благодарен. Не то пришлось бы еще и перед Милошем ответ держать, у которого я эту комнатушку снимал.

До Ласло ему, разумеется, далеко. Как зайцу до медведя. Но все равно не хотелось бы огорчать старика. Он же один из немногих людей, согласившихся мне помочь. Пускай и не бескорыстно.

А может, и сам Лысый не горел желанием причинять вред ни Милошу, ни его имуществу. Как другим людям, ни в чем перед ним не провинившимся. Не разбойник ведь. Но уважаемый в городе человек.

Еще я радовался, что покамест Ласло с сыновьями не взялись потрошить мое жилище в поисках монет. Или хоть чего-то ценного, что можно забрать в счет долга. А значит, не добрались до моего тайника – место коему нашлось даже в этой съемной комнатушке.

Отдышавшись и прислушавшись – убедившись, что за дверью никто не шуршит и не топает, я поднялся с пола и заглянул под кровать. Там, в пыльной темноте отогнул кусочек половицы и достал мешочек с монетами.

Да, если Ласло с сыновьями начнут перерывать каморку, заглядывая в каждую щель, такой тайник вряд ли останется необнаруженным. Но вот воришка какой, особенно неопытный, отыщет его едва ли. А вор поопытнее, даже если и обнаружит, скорее всего, побрезгует столь скудной добычей.

Такое вот самоутешение.

Развернув мешочек, я с тоской пересчитал оставшиеся монеты. Увы! На то, чтоб долг вернуть, не хватит точно. Даже ничтожную часть долга. И я легко отделаюсь, если получив от меня такую сумму, Ласло и его сыновья лишь дружно надо мной похохочут.

На то чтоб отыграться, как я обещал, чтобы сделать отдаваемую часть долга не ничтожной, тоже надежды мало. Разве что поддаться пороку азарта, блефовать, ставки делать побольше да порискованней. Но так это ведь можно вообще без порток остаться.

А вот на что может хватить содержимого мешочка, так это на выпивку, а также на первое время после того как я покину Надгорицу. Вынужден буду покинуть. Ну и на оплату каморки Милоша. Точнее, или на оплату каморки Милоша. Потому что если даже с ним рассчитаться попытаюсь, это сильно уменьшит мои без того невеликие шансы выжить за пределами городской стены.

Какой-то древний мудрец утверждал, что истина-де в вине. Какое там! Ее, истину, и на трезвую-то голову поймать трудно. А уж когда мозги пропитаны хмелем, погоня за этой птицей-невидимкой становится совсем уж безнадежным делом. Уж я-то знаю. Убедился неоднократно.

Но вот чему способствует сидение вечерком в кабаке, в одиночестве, над кружкой вина или пива, так это неторопливым размышлениям. Не ради истины, не в поисках правды святой – но исключительно по поводу своей незавидной судьбы. А заодно о том, как я докатился до жизни такой.

Впрочем, докатился я не сам. Скорее, меня докатили… в некотором смысле.

* * *

Прадед мой (хотите – верьте, хотите – нет) происходил из некогда славного княжеского рода Милованов. И как подобает достойному представителю знатного рода, считал своим долгом ввязаться во все междоусобицы, сотрясавшие в те времена Данувию. Добился он этим лишь того, что потерял немало земель и многих вассалов. Одни сложили головы на полях сражений, другие предпочли порвать с моим предком, пока еще живы. Казне родовой это тоже на пользу не пошло. Особенно когда под конец жизни прадеду пришлось откупаться от сильных недругов, коих оказалось неожиданно много.

Еще меньше заботы о достоянии рода проявил мой дед. Проводивший время на охоте и пирах, он хотя бы сделал прежних недругов друзьями… хотя не уверен, что надолго. Но вот на управление имением своим положил вестимо что. Сведя к выколачиванию податей да подавлению бунтов. Не слишком, впрочем, усердствуя даже здесь. Так что, в конце концов, крестьяне предпочли даже не бунтовать (или как я в укромное местечко нажитое прятать), но перебираться в другие земли. Отчего князь, понятное дело, тоже не богател.

Что до родителей, то начнем с того, что их я вообще не застал. Потому как был подкинут ими… или их слугами под дверь монастырского приюта. Еще младенцем. Видимо мешал я им шибко наслаждаться жизнью, обузой был. Имя «Радко», заботливо вышитое на пеленке было единственным, что я получил от них. Кроме жизни, разумеется.

Это уж потом, войдя в сознательный возраст, узнал от одной из монахинь, что карету, на которой меня привезли, украшал некий герб. Выяснил я и кому принадлежал описанный ею герб – роду Милованов. Да заодно (коль слухами земля полнится), прознал историю падения своих предков. Включая ее финальные эпизоды.

Так вот, как оказалось, папаша продолжил все ту же стезю, взятую дедом и прадедом. И это от него я унаследовал тягу к азартным играм. С той лишь небольшой разницей, что мне хотя бы время от времени улыбалась удача. А не только презрительно хохотала надо мною.

В общем, к тому времени, когда я покинул стены приюта и разузнал все о своих предках, вступать в наследство смысла не имело. Нечего было наследовать. И даже если бы каким-то чудом мне удалось доказать свое княжеское происхождение, грамоту получить с гербом, оное происхождение подтверждающую, все, что я мог бы с ней сделать, это употребить, присев над выгребной ямой.

И потому даже дергаться по этому поводу не стал.

Тем более не прельщал меня путь духовного лица. Особенно притом, что жизнь в приюте, под надзором монахинь, запомнилась мне чередой занудных наставлений, бесчисленных запретов и неаппетитной кормежкой. Скудной, вдобавок, для моего растущего тела. А также розгами или многочасовым стоянием на коленях за малейшие попытки бунта.

Потому, когда мне исполнилось двенадцать лет, и я смог покинуть стены приюта, событие это я встретил вздохом облегчения. Это уж потом до меня дошло, что даже приютские харчи могут показаться изысканным лакомством во внешнем мире. Где вообще-то никто не обязан делиться с тобой даже хлебной коркой.

А поскольку пути назад не было, моя незадачливая светлость был вынужден выживать, как мог. Это значило – клянчить гроши у прохожих, подворовывать из торговых возов или лотков, работать зазывалой на тех же торговцев или держателей кабаков.

Потом, повзрослев, я какое-то время не чурался вообще никакой работы. Вплоть до колки дров или уборки навоза. Предки дружно в могилах небось оттого переворачивались!

Впрочем, огорчал я их недолго, работником оказавшись так себе. Да и не сказать, что самому мне это нравилось. Не иначе, княжеская кровь давала о себе знать.

Поэтому от попыток честно трудиться, как и от мелких уличных краж (возраст не тот!) я перешел к более, как мне показалось, доходному занятию. Повадившись забираться в чужие дома, чтобы чем-нибудь поживиться.

Увы, оказалось, что это не так весело, а главное легко, как выглядит со стороны. Или со слов собратьев по воровскому ремеслу, когда их пробивает на похвальбу.

Во-первых, подходящий дом следует для начала присмотреть. Не один день следить за ним, чтоб выгадать момент, когда в нем будет как можно меньше народу – что хозяев, что прислуги.

Во-вторых, не лишним было бы выбрать наиболее подходящий способ проникновения в дом. Как для самого дома подходящий, так и для себя, любимого. Если через дверь, то надо, по меньшей мере, научиться взлому замков. Если через окно, то не лишним было бы уметь так управляться со ставнями (не говоря уже про стекло), чтобы не вызвать шума. И не привлечь внимания что прохожих, что оставшихся обитателей дома. Ну а если лезть через дымоход, то вообще необходимы три вещи. Быть ловким, как кошка верхолазом, худощавым примерно как дождевой червяк, а сделавшись чумазым как черт, совершивший побег из геенны огненной, не очень по этому поводу переживать.

Есть еще в и «в-третьих»: оказавшись в доме, попробуйте-ка найти что-нибудь ценное, проделав это как можно быстрее, тише, причем, скорее всего, в потемках.

И наконец, в-четвертых, добычу вообще-то нужно кому-нибудь сбыть. Самостоятельно обменять какой-нибудь подсвечник работы мастера или серебряное блюдо на звонкую монету лучше даже не пытаться. Мигом за руку поймают, пикнуть не успеешь. И тогда дальнейшее жизнеописание сведется к трем словам: тюрьма, суд и виселица. А в лучшем случае – отрубленная рука и необходимость освоить смежное ремесло попрошайки. Могут и суда не дождаться – забить до смерти. В разных городах и люди поступают по-разному.

Но и скупщика найти тоже не раз плюнуть. Связи нужны уже в мире воров. А там тоже свои порядочки, как среди знати – вот где крайности пересекаются! И кого попало, с улицы тоже не привечают. Мягко говоря.

Зато немало шансов получить кинжал в брюхо, перейдя дорогу какому-нибудь собрату по нечестному ремеслу. А то ишь, в доме господ Как-их-там вздумал пошарить. А некий молодчик, более уважаемый и опытный, второй месяц за ним следит.

В общем, если бы существовал зал славы для выдающихся легендарных воров, с моей историей попасть туда не стоило и мечтать. Если конечно рассказывать ее честно. Хотя… когда это вор бывал честным? Разве что в церкви на исповеди. И то, скорей всего, через раз.

Позднее я открыл для себя азартные игры. Карты, кости, пари разного рода. Здесь успех мне сопутствовал чаще, прибыток выходил больше. Другое дело что Удача – дама капризная. Так что жизнь моя сделалась полосатой как заморский зверь тигр. Причем темные полосы прямо соответствовали по времени крупным проигрышам.

Тогда, собственно, мне приходилось влезать в долги. Ну и делать ноги из очередного города, если платить было нечем. Вот как на этот раз.

Слышал, есть такая трава – перекати-поле. Отличная от других растений тем, что корни ее слишком слабы и не могут удержать на одном месте. Особенно когда на нее дует ветер. Такой вот травой временами кажусь себе и я, Радко из рода Милованов. Столь же отличаюсь от большинства людей.

2

Из кабака я выбрался глубокой ночью. Немного пошатываясь и испытывая ту нездоровую беспечность, какую только и способны даровать хмельные напитки.

Лабиринт улиц с темными силуэтами домов виделся мне сказочным лесом. Звезды – глазами диковинных существ, следящих с неба за ползающей по земле букашкой со злорадством собственного превосходства. А бледная, почти полная в ту ночь, луна вообще напомнила лицо Лысого Ласло. В какое-то мгновение мне даже показалось, что вот-вот оно распахнет свой рот, как у огромной жабы. И провозгласит на весь утихший город: «Что ж ты про старых друзей забываешь… но такой уж я человек… предпочитаю верить людям… оставлю небольшое напоминание…»

Почти услышал с небес эти слова вместе с бабским голосом Лысого. Но другие голоса… настоящие опередили луну-Ласло в этом малопочтенном занятии – нарушении покоя горожан.

Короткий взвизг… женский. Прозвучавший в тишине уснувшего города почти так же отчетливо, как гром в грозу. И звук удара… хлесткого… скорее, шлепка. За которым последовал приглушенный жалобный не то вой, не то стон. И грубый мужской голос:

– Не дергайся! Хуже будет…

Не говорил, что хмель, помимо прочего, вызывает у меня приступ небывалой храбрости и жажду подвига? Оказавшуюся в ту ночь особенно сильной потому, что утолить ее в кабаке не получилось. Только и сподобился, что разок в морду кому-то заехать. Курам на смех!

А может, кровь моя благородная от попадания в нее вина забурлила. Напомнив о себе. И о том, что долг любого дворянина – защитить прекрасную даму.

Как бы то ни было, а раздумывал я об этом уже после. На следующий день, протрезвев и умывшись. Пока же на раздумье времени тратить не стал. Но, повинуясь не мысли, а порыву беспокойной души, кинулся в направлении, откуда доносились привлекшие меня звуки.

По пути (в потемках-то!) успел споткнуться, плюхнулся в лужу, на бегу наступил на что-то мягкое… отозвавшееся неприятным запахом, по которому я понял, что это. Наконец угодил ногой в кем-то брошенное деревянное ведро. На ходу сумел сдернуть его с ноги, прихватив с собой – какое ни на есть оружие.

Свернул в очередной переулок. Где глазами, успевшими привыкнуть к темноте, увидел виновников торжества.

Двое парней держали за руки девушку, одновременно прижимая ее к стене, чуть ли не распиная. А третий, судя по всему, упражнялся в ловкости. Зажимал жертве ладонью рот, другой рукой пытался задрать ей юбку. Ну и еще переступал с места на место, проворно уходя от попыток девушки лягнуть этого гада.

– Хорош трепыхаться, – проговорил он, тяжело дыша, – сучка чумазая…

Видно было, что сопротивление жертвы, оказавшейся ни разу не безропотной овечкой, утомляло этого подонка. Жалел уж небось, что вообще связался.

Жалел… но отступиться уже не мог. Дабы не ударить в грязь лицом перед дружками.

– Интересно, – сказал один из них, подбадривая того кто возился с юбкой, – там… внизу у нее так же? Темно и кучеряво?

Тот если и собирался ответить, то не успел. Потому что подоспел я. Не ахти какой богатырь, совсем не герой, но зато подогретый выпивкой. Подскочил к насильнику и от души треснул по башке ведром.

Насколько сильно ударил, судить не берусь. Но и этого хватило и этого, чтобы ошеломить негодяя, заставив выпустить жертву. А может, свою лепту внесла сама неожиданность атаки.

Как бы то ни было, но за первым ударом подонок почти сразу получил второй. Воспользовавшись моментом, девушка изловчилась и заехала несостоявшемуся насильнику ногой. Да-да, в то самое место, зуд в котором и погнал его с дружками ночью на поиски приключений.

Такого мерзавец уже не выдержал. И словно подрубленное дерево (причем прогнившее насквозь, как его душонка) рухнул в грязь. Напоследок коротко всхлипнув.

Поздравляю, мразь. Уж зуд-то теперь беспокоить тебя не будет.

Но расслабляться было рано. Двое его сообщников почти одновременно отпустили девушку и шагнули в мою сторону, злющие как бездомные псы.

И не думая отступать (еще чего, пьяный я или нет?) я снова взмахнул ведром. Увы, повторить давешний удар не получилось. Один из мерзавцев встретил его, выставив согнутую руку. И старые подгнившие дощечки не выдержали. Ведро развалилось буквально у меня в руках.

А вот следующий удар – ногой по голени – эта шваль, на беду свою увидевшая во мне лишь задиристого дурачка-пентюха, предвидеть уже не смогла. Я уже не говорю о том, чтобы отразить. Как и последовавший за ним пинок в живот.

Гад согнулся, словно поклонился. Как и подобает швали подлой перед наследником княжеского рода.

Жаль только, что дружок его тоже не стоял на месте. Не успел я порадоваться выведенному из игры одному из негодяев, как другой с размаху врезал мне по уху.

Земля качнулась под ногами – не слишком твердыми, понятное дело. И ушла куда-то в сторону. А я, завалившись на бок, плюхнулся на землю под беззвучный хохот луны, еще больше напоминавшей рожу Лысого Ласло.

Но тут, к счастью, девушка подключилась. Приподнявшись, я смог увидеть, как блеснул в лунном свете крохотный кинжальчик в ее руке. Откуда ж она его достала? Наверняка из-под платья, бьюсь об заклад!

Блеснул – и вонзился прямо в бок третьему из несостоявшихся насильников. Единственным ловким движением.

Тем временем первый из негодяев поднялся на ноги – тяжело, с кряхтением. Держась за живот… или чуть пониже. Посмотрел на меня. Потом перевел взгляд на девушку с кинжалом. Потом просто на кинжале взгляд сосредоточил на миг. После чего, махнув свободной рукой (ну вас, мол), заковылял прочь. Видать и вправду энтузиазм от этой затеи он успел подрастерять еще до встречи со мной.

Что до подельника его, от меня пинка получившего, то он, поверженный, лежал на боку. И подниматься не спешил.

– Спасибо! – торопливо проговорила девушка, сделав шаг в мою сторону. И что-то в ее говоре показалось мне чужим, не здешним.

– А поцеловать, – проговорил я, пытаясь обворожительно улыбнуться. Но получилась, увы, лишь гримаса пьяной радости.

Сделав еще шаг, девушка с той же суетливостью чмокнула меня в щеку. Прямо на ходу. После чего упорхнула, скрывшись в переплетении темных улиц.

Не стоит, думаю, говорить, что рассчитывал я не на это.

– По…жди! – почти взмолился я. – Мы же… я ж даже не знаю, как тебя зовут…

– Мирела! – донеслось до меня из темноты. – Может, свидимся когда.

И остался я стоять в темноте, как дурак.

* * *

– Радко, здравствуй, – прямо с порога поприветствовал меня Милош, мой домовладелец, – доброе утро… точнее, день уже.

Не скрою, старику этому я в некоторой степени признателен. За то, что вежлив, не дерет за каморку втридорога, а главное – за терпение, которое проявляет, ожидая платы. Но в тот момент, когда Милош разбудил меня стуком в дверь (показавшимся громоподобным, учитывая мое состояние), когда заставил встать… или, скорее, сползти с кровати и тащиться ему открывать – тогда я был готов его удавить. Честное слово. Особенно на пути к двери, которая (впечатление было) будто отдалилась от меня на версту, не меньше.

В оправдание себе могу сказать лишь одно. Разбуженный громоподобным стуком, я не знал, что именно Милош пожаловал. Так что смерти желал в те мучительные мгновения пробужденья кому угодно, а не именно этому великодушному старику. Кто там за дверью стоял, и насколько хорошим был человеком – моей многострадальной голове было до фонаря.

– И тебе, Милош, не хворать, – с неохотой, простительной всякому больному человеку, ответил я на приветствие, отворяя дверь. Да увидев, кого именно принесло к порогу.

После чего вдруг, насупившись, проворчал – все-таки не сдержав толики недовольства от вынужденного пробуждения:

– А где, кстати, «ваша светлость»? Да если б ты про титул забыл… ну, скажем, при дворе господаря, это был бы первый повод даже для вызова на дуэль!

– «Светлости» не бьются на дуэлях с простолюдинами, – возразил Милош с самым безмятежным видом. – Да и где он теперь, господарь? Нет его давно. Нынче на части рвут страну, как собаки старую рогожу. Все, кому не лень. И каждый на себя тянет.

– Ну, значит просто на каком-нибудь приеме у знатного господина, – не унимался я.

А в ответ услышал:

– Я, кстати, за платой пришел.

Произнес он это как бы между прочим, без присловий и переходов. Чем туго соображающего, принудительно пробужденного меня, например, несколько огорошил.

– За платой? – повторил я тупо, словно имел право предположить, будто слова эти могли мне примерещиться. Или, если угодно, такую простую фразу можно было истолковать как-то иначе, не единственным образом.

Милош молча кивнул, а я, вздохнув, полез под кровать. Достал мешочек, вытащил из него пару медных монет, да протянул старику. Одновременно взвешивая мешочек в руке и находя его до обидного легким.

Тоскливый мой вид при этом не укрылся от Милоша.

– Работу бы тебе найти, Радко, – принимая монеты, проговорил он, как и всякий старик, будучи не в силах сдержаться и не дать какой-нибудь бесполезный совет.

– Вот еще, – заявил я, одновременно пытаясь подбочениться, – чтобы господин благородных кровей спину гнул!

Про то, что когда-то я не брезговал даже убирать навоз (чего не сделаешь, чтобы не умереть с голоду!) я при Милоше старался не распространяться. Как и вообще ни при ком… на трезвую голову, понятно.

– Так другим займись, – не унимался старик, – светлость… кхе-кхе. Тем, что больше подобает знатной особе. Чем вы обычно занимаетесь? Нас, простаков, защищаете. Вот и возьмись. Тем более на севере… в Неделице, кажется, как раз к походу готовятся… я слышал. Ополчение собирают. Не иначе опять напасть какая. А поход – это еще и трофеи. Богатым небось в Надгорицу вернешься.

На предложение это я ответил молчаливым кивком, обозначавшим примерно следующее. Да, известие это имеет для меня ценность. Чем черт не шутит, можно попытать счастья в походе. И название города – Неделица – я с готовностью намотал на несуществующий ус. Другой вопрос, что в Надгорицу я возвращаться не собирался. Ни богатым, ни тем паче голью перекатной. Не то Ласло в порошок сотрет.

Кивнул и Милош. После чего с монетами в руке покинул сдаваемую мне каморку. Напоследок зачем-то пожелав удачи.

Удача, везение, впрочем, не помешают никому. А особенно такому как я. Любителю азартных игр – раз. Не гнушающемуся воровства – два. И три: человеку, который всегда рад удрать от заслуженного (наверное) возмездия.

Особенно убежать от возмездия. Каковое наверняка ждало меня при следующей встрече с Лысым Ласло и его сыновьями.

Бегство из Надгорицы я задумал как раз на этот день. Ждать больше не имело смысла. Не говоря уж о том, что с каждым днем в моем распоряжении оставалось все меньше монет.

Потому, выйдя во двор, да умывшись водой из колодца, я по-быстрому собрал немногочисленные пожитки в дорожный мешок, прихватил мешочек с монетами. И направился к ближайшим городским воротам. Надеясь позавтракать… нет, скорее пообедать, если верить Милошу, в подвернувшейся по пути харчевне.

Надгорица давно пробудилась. И шумела, истязая мою еще не оправившуюся с похмелья голову звоном кузнечных молотов, стуком плотницких топоров, ржанием лошадей, скрипом колес, лаем собак. Ну и, конечно же, криками зазывал, расхваливавших всевозможные товары.

Продираясь мимо целых караванов торговых возов, сквозь толпу носильщиков, чьих-то слуг и просто прохожих, я двигался к воротам. Стараясь привлекать как можно меньше внимания. А при виде кого-то хотя бы показавшегося смутно знакомым – отворачивался и прятал лицо.

Я шел, а в голове моей почему-то прочно засело имя спасенной мной девушки. Мирела…

В том, что я не забыл о ней на следующее утро, удивительного как раз не было. Насколько я смог разглядеть эту Мирелу привыкшими к темноте глазами, была она красавица, ничего не скажу.

Вот только было в ней что-то странное, как мне показалось. Не только имя – какое-то чужое, нездешнее. Но и внешность, говор. Но что именно Мирела мне напоминала, сообразить никак не получалось. Похмельная голова не то чтобы совсем отказывалась служить. Но и с ответом на вопрос, привязавшийся и не дававший мне покою, не торопилась.

А пришел ко мне долгожданный ответ лишь когда я добрался до ворот. И перво-наперво заметил висевший на городской стене лист пергамента, на котором был старательно выведен портрет. Да – всего лишь чернилами. Но очень точный. Достаточно точный, чтобы я, например, мог узнать в нем себя.

«Должник», – сообщала каждому любопытствующему надпись над портретом. Не иначе, Лысый Ласло подсуетился, предусмотрев мое возможное бегство. И когда только успел изобразить?.. Точнее, это для него кто-то сумел меня столь мастерски запечатлеть. Даром, что, скорее всего со слов самого Ласло и только. Потому что я, например, хоть убейте, не помню, чтобы хоть раз позировал художнику. Впрочем… чего не сделаешь, приняв на грудь.

При виде приближающегося меня, один из стражников сперва прищурился, вглядываясь в мое лицо. Затем, покосившись в сторону портрета на какую-то долю мгновения, сразу подобрался, будто на построении, только что в струнку не вытянулся. Но уж во всяком случае, стряхнул с себя всегдашнюю легкую расслабленность, с которой и вахта казалась не слишком обременительной.

Миг назад он был просто очередным служакой, позволявшим себе даже на посту спать – жалование-то идет. А теперь, понимаешь ли, превратился в живое воплощение бдительности. Оживший памятник некоему доблестному защитнику и охранителю. Даже пику, казалось, сжал сильнее.

А мне при таких делах только и осталось, что попятиться обратно в толпу. В отчаянной попытке затеряться.

При этом я почти совсем не сомневался – к другим воротам идти тоже ни к чему. Наверняка там то же самое ждет. Ласло едва ли бы занял свое нынешнее положение, если б имел склонность что-то упускать, на что-то смотреть сквозь пальцы.

И вот тогда-то вслед за отчаянием пришла догадка. Ответ на привязавшийся ко мне вопрос – насчет Мирелы.

А следом, как водится, спасительная мысль.