Текст книги "Тропа небытия (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Тимофей Печёрин
Тропа небытия

1

Времени мало.

Поднявшись вечером на вершину башни, я вижу в сумерках россыпь огоньков. Не звезд, нет. То во множестве горят походные костры по другую сторону от городской стены. И мне не требуется прибегать к особым умениям, недоступным большинству, чтобы представить, едва ль не увидеть людей у этих костров.

Вижу их, пахнущих чесноком, перегаром и застарелым потом. С засаленными патлами, похожими на гривы старых львов, и клочковатыми грязными бородами – приютами для вшей.

Буквально вижу, как эти люди сидят, лениво обмениваясь грубыми шуточками или разговорами на низменные темы. Кабы псы или даже шакалы обладали даром речи – примерно такие же слова мы услышали бы и от них.

Сидят… увешанные железом с головы до ног. Отчего в разгар солнечного дня чувствуют себя так, будто живьем угодили в адские котлы.

О да! Я позволю себе это мелкое злорадство. Имею право. Как и все жители Дийлата. И других городов, где ступила нога этих грязных мужланов, привыкших трусливо прятать тела под тяжелыми доспехами.

Пришельцы с севера, которых язык не поворачивается назвать гостями. И не только потому, что явились они без приглашения. Даже слабоумному попрошайке из грязного переулка, норовящему беседовать с ишаками проезжающих мимо торговцев, понятно: никто не приходит с добром, бряцая оружием.

Да и если на то пошло, с добром вообще мало кто из попирающих землю готов прийти хоть к соседу, хоть на другой край света.

Сначала из других городов и поселений доходили до нас разные слухи об этой закованной в железо орде и об их бесчинствах. А теперь пришельцы с севера явились сюда.

Как я слышал, в их землях всякий, кто способен нацарапать собственное имя, уже считается грамотеем, а умеющий связать больше двух слов – мудрецом. Обладатель же подлинного знания, глубокого и разностороннего, почему-то оказывается безнадежным грешником и прислужником адских сил, противным Всевышнему. А потому достоин смерти и последующих вечных мук.

Вот и обрекали без устали жители северных земель истинных мудрецов и людей, постигших великие искусства, на муки и смерть; обрекали, пока не загубили, похоже, всех у себя на родине. Чтобы потом прийти за этим же в наши города.

Но разве можно, чтобы знания и искусства обернулись во зло и вред людям – что и есть самый главный грех? Почему? И как невежество, напротив, может быть во благо? Коль сам Всевышний вначале времен принес свет, разогнавший тьму над миром, то почему нам, смертным, должно пребывать во тьме дикости, незнания и суеверий?

Не понять мне этого. И не думаю, что понимают те, кто засел и жжет костры под нашими стенами. Как и те, даже, кто яростными воплями, стращая муками Преисподней, пригнал эту орду в тяжелых доспехах в наши края.

Впрочем, глупо было бы надеяться переубедить этих людей, заставить их убраться от наших стен… словами. Как и хоть какими-нибудь разумными доводами. Невозможно разумно говорить с тем, кто запуган. А закованные в железо душегубы с севера именно запуганы. Боятся небесных кар и адских мук, о которых им вещали тамошние проповедники. Боятся этой земли – для них чужой и враждебной. Колдунов боятся… так у них называют магов и прочих мудрецов.

Только сбившись в толпу да потрясая мечами, эти люди могут почувствовать то, что вполне сойдет за храбрость. Или хотя бы забыть о страхе здесь и сейчас. Особенно если сопротивления они, вооруженные и спекшиеся в своих доспехах, почти не встречают.

Трудно… нет, невозможно переубедить таких людей. И остановить, увы, тоже. Даже стена едва ли удержит врагов надолго. Слишком их много, слишком яростные они. Озверели от жары. И в то же время пребывают в том нездоровом воодушевлении, какое испытывает пьяница при виде бочонка с вином. По той же причине – чувствуя, что цель их похода близка.

Надо сказать, не один я такой – не питающий ложных надежд. Вхожий во дворец эмира, я наслышан, какие разговоры ведутся при дворе.

Там, к великому прискорбию, тоже не рассчитывают ни продержаться долго в осаде, ни отбиться. Все, на что надеются правитель города и его приближенные – попробовать откупиться.

Напрасные надежды! Сколь бы ни был богат Дийлат, глупо предлагать лишь часть этих богатств тем, кто может взять все и силой. Не говоря уж о том, что не за золотом и самоцветами нагрянули сюда чужаки. Мирские богатства – лишь приправа к основному блюду, приманившему их в наши края.

Пришли они, как я уже говорил, чтобы истребить мудрых и искусных людей, на севере объявленных прислужниками нечистого. А также прихватить кое-какие реликвии, почитаемые священными и у них.

Одна из таких реликвий, к добру или худу, оказалась в моих руках. Из-за нее, кстати, едва прослышав о вторжении, я и не надеялся, даже мысли не допускал, что наш город сможет остаться в стороне, избежать общей участи.

А говорю я о священной серебряной чаше, из которой, по преданию, трапезничал сам Всевышний, когда в человеческом обличии сошел на землю.

Да, я не совсем беззащитен. Моих особых умений хватит, чтоб поразить молниями и испепелить… ну, скажем, человек десять, если вздумают подойти к башне. Или даже сотню. Но остальные тысячи задавят меня числом, забросают стрелами, возьмут измором.

Так что очень хорошо я представляю себе свое будущее – причем весьма близкое, а далекого будущего у меня, похоже, нет.

Мою башню предадут огню заодно со всем городом. Мои записки, труд всей моей жизни, сгорят или будут брошены в выгребную яму. Чашу прихватит с собой какой-нибудь из этих закованных в железо подонков, ходячих адских котлов. Ну а мою жизнь… земную оборвет стрела или удар меча. И тогда я точно узнаю, действительно ли ждет меня за все мои труды Преисподняя. Или, напротив, райское блаженство. А может, просто унылое прозябание…

Но я не собираюсь ждать того рокового меча или стрелы. Знаю, как спастись сам, а главное, спасти плоды своих трудов. И речь не о простом бегстве. Нечего и думать, чтобы сбежать из осажденного города – далеко ни уйти, ни уехать мне не дадут.

Я намерен уйти… даже носу не высунув за городские ворота. И, более того, не покидая собственной башни. Зря, что ли я столько лет изучал связь нашего мира с потусторонним.

Да, моему земному существованию и тогда придет конец. Но по собственной воле, почти безболезненно, и, надеюсь, не навсегда. А главное, ни священная чаша, ни мой трактат не попадут в руки врага. Их я, Абдул аль-Хазир, забираю с собой.

Времени мало – но уверен, я успею.

А еще надеюсь, что пройдут годы, и этот темный невежественный век сменится другим – терпимее и светлее. Тогда можно будет вернуться…

2

То прячась за кустами, то ныряя в подвернувшуюся канаву, от лесной опушки пробирались к деревне в вечерних сумерках четыре человека.

– Не нравится мне это, – проворчал один из них, уроженец холодных варварских земель, когда в очередной раз ему пришлось пригнуться в попытке укрыть без малого семь футов собственного роста да секиру в придачу за чахлыми кустиками.

Собственно, именно это и не нравилось варвару по имени Сиградд – как-то иначе толковать его слова, ища скрытый смысл, не стоило. Необходимость прятаться. Что кажется бессмысленной, когда ты могуч да к тому же готов к битве.

– Это ж просто мирная деревенька, чего прятаться? – не понимал Сиградд. – Точнее, от кого?.. Да стоит одному мне выскочить, секирой размахивая, так эти… хм… пахари по домам разбегутся. Детей на ходу хватая.

– Или пустят стрелу тебе в глаз, – хмыкнул один из его спутников, куда более проворный и худощавый.

Звали его Освальд. Проворству же и умению скрыться, кажется, чуть ли не в щели меж половицами, он приучился в бытность вором. А заодно в попытках выжить и устроиться на городском дне.

– Во-о-он с той вышки, – пояснил, указывая рукою перед собой, Освальд, коего воровская стезя наградила, помимо прочего, зрением почти орлиным. Без чего трудно было бы и кошель на поясе особо беспечного прохожего приметить, и показавшегося в толпе стражника, наверняка пожаловавшего по твою душу.

– Прекрасно! – отозвалась единственная женщина в этой четверке. – Вот с нее я, пожалуй, и начну. Когда чуть больше расстояния полета стрелы до нее останется.

И почти сразу добавила:

– Тогда-то и предлагаю разделиться. Прикрывать меня не надо, справлюсь сама.

Ни о какой браваде здесь речи не шло. С виду хрупкая, женщина эта, по имени Равенна, обучалась волшбе у самого мастера Бренна – единственного колдуна, посвященного в рыцари. Так что давно уже не была той безобидной и немного наивной знахаркой, преданной соседями-невеждами, попавшей в руки инквизиции и чудом избежавшей костра.

Четвертый из этой разношерстной компании лишь молча кивнул, соглашаясь и не тратя время на неуместные по его разумению споры. Породистое, хоть и суровое, лицо этого человека выдавало в нем представителя благородного сословия. Не из тех, кто пригрелся в королевском замке, заливая в уши очередного величества подслащенный гной, а тех, кто в любое мгновение был готов отдать свою жизнь за монарха и все королевство в придачу.

Таков и был этот человек, сэр Андерс фон Веллесхайм. Рыцарь. Причем в отличие от мастера Бренна – далеко не в первом поколении. И даже принимаемый при королевском дворе.

Когда до вышки на окраине деревни осталось чуть больше расстояния полета стрелы, почти прижавшаяся к земле Равенна свела пальцы обеих рук. Зашептала заклинание. Между ладонями резко потеплело, затем стало жарко, а следом возник шарик размером с небольшое яблоко, сотканный, кажется, из чистого пламени.

Медленно приподнимаясь, Равенна также медленно и осторожно разводила руки. Шарик рос в освобождающемся пространстве, пока не достиг размера капустного кочана. Вокруг него пульсировали крохотные молнии.

Наконец, выпрямившись во весь рост, Равенна метнула шар в сторону вышки. Где действительно виднелась в сумерках человеческая фигура.

Правда, не похоже было, что сей часовой отличался бдительностью и вообще относился к своим обязанностям сколько-нибудь ответственно. Напротив, сидел себе на небольшой огороженной площадке под дощатым навесом, свесив ноги и, вероятней всего, скучал. Возможно, дремал даже.

Что ж. Вскоре скука его обещала закончиться. Как и, увы, вся жизнь.

Вспорхнув с рук Равенны, огненный шар устремился в сторону вышки и тоскующего часового, освещая сумерки вокруг себя. В отличие от, скажем, брошенного камня, это порождение колдовства не могло пролететь мимо. Всегда попадало точно в цель, куда приказывал творец заклинания. Благодаря чему самому волшебнику совершенно не обязательно было упражняться в меткости.

Миг-другой – и огненный шар достиг вышки. Ударил точно посередине этой грубой, сколоченной из досок и сучковатых бревен, постройки. Так было задумано: метить выше Равенна сочла ни к чему. Ведь тогда в деревне могли заметить атаку. И преждевременно встревожиться.

Конечно, тревога, даже паника среди крестьян была на руку всей четверке. Но… в свое время. Потому, глядя, как обрушивается сторожевая вышка, Равенна надеялась, что в деревне на это не обратят внимания. Не обратят хотя бы потому, что этим вечером тамошний люд нашел себе занятие поважнее. Занятие, при одной мысли о котором руки Равенны сжимались в кулаки. Ведь не так давно чем-то подобным приспичило заняться жителям родного волшебнице Каллена. С нею, Равенной, в качестве виновницы торжества.

Когда огненный шар влетел в деревянную вышку, и та рухнула, точно подрубленное дерево, часовой, возможно, успел испугаться. Не исключено, даже, что штаны бедолаги при этом потяжелели от дополнительного содержимого – теплого и скверно пахнущего. Но вот на что часовому не хватило времени, так это на то, чтобы выпустить в сторону, откуда прилетел шар, хотя бы одну стрелу. Какое там – даже закричать толком этот скучающий мужик не успел. Разве что вякнул что-то коротко. После чего затих навсегда.

А уже в следующее мгновение четыре человека кинулись врассыпную. Точнее, трое из них. Тогда как Равенна двинулась к деревне напрямик. Ее часть задания (после уничтожения вышки, понятно) заключалась в том, чтобы волшбой своей поджечь постройки на окраине. Отвлечь пожаром крестьян. А тем временем трое спутников должны были с трех сторон проникнуть в деревню.

С последним трудностей не ожидалось. Никаких укреплений вроде частокола, земляного вала или рва вокруг этого поселения не имелось. Четверо пришельцев видели разве что ограды отдельных подворий. Ну а вышка сторожевая была, разумеется, не в счет… уже не в счет.

Потрясающая беспечность! Похоже, что ни разбойники, ни мертвяки деревню давно не тревожили. И даже прошлогоднее вторжение воинства Одербурга обошло ее стороной.

Но – подумала Равенна не без злорадства – сегодня этой беззаботной жизни придет конец. Уж она-то и ее соратники постараются!

Не то чтобы волшебница испытывала тягу к разрушению. Равно как и некую особую неприязнь к деревенским жителям, причем именно здешним. Но как говорил мастер Бренн, он же сэр Бренн фон Нисбанд, на днях местные крестьяне поймали ведьму. И как раз сегодня собрались сжечь.

Ведьма, говорил Бренн, настоящая. Не какая-нибудь кликуша или безумная бабка, пытающаяся предсказывать будущее по внутренностям убитых зверей, лечить болезни плевками или толчеными мухами. Как и не безобидная грамотейка-книжница, попавшая под раздачу. Если ее спасти да обучить, как когда-то Равенну, можно сделать ведьму своей союзницей. Пополнив ею команду, противостоящую нечисти.

Так говорил мастер Бренн, и соратники верили. С готовностью бросившись той незадачливой колдунье на выручку.

* * *

Новый огненный шар, выпущенный Равенной, врезался в длинную бревенчатую постройку под соломенной крышей. Та почти разом вспыхнула гигантским костром – не иначе, внутри тоже хранилась солома или еще что-то, что охотно горит.

Немного свернув в сторону, Равенна швырнула еще один шар в соломенную крышу теперь уже одного из домов. Сделав несколько шагов и повернувшись в другую сторону, волшебница метнула новый шар в одну из построек на чьем-то подворье. Судя по испуганному мычанию и блеянью, последовавшему за вспышкой пламени, постройка та оказалась хлевом.

Когда Сиградд, Освальд и сэр Андерс ступили на деревенские улицы, люд местный уже заметил колдовскую атаку. Точнее, ее последствия.

Тревожно звенел колокол местной церквушки. Кто-то кинулся к горящим строениям с деревянными ведрами, из которых на ходу выплескивалась вода. Кто-то тащил те же ведра, только пустые – к колодцу, не иначе. Кто-то просто вопил «Пожар!» бегая между домами.

Но были среди деревенских жителей и другие. Кто стоял посреди улицы с бессмысленным выражением лица – явно навеселе. Да еще возмущался: что-де за беда, а как же праздник?

«Так для вас это праздник, ублюдки? – с брезгливой ненавистью подумал при виде одного из таких подвыпивших крестьян Освальд. – Мучить и жечь людей… для вас это радость?! Лишний повод нализаться?..»

И, прошмыгнув мимо, без зазрения совести срезал у пьяной деревенщины с пояса кошель. Не ахти, какой увесистый, понятно. Но хотя бы душу порадовать.

– Эй! Кто такой?! – а вот Сиградду проскочить незамеченным не удалось. И ростом великоват, и с секирой, особенно в людном месте, не побегаешь. Да и внешность не та, чтобы хоть с беглого взгляда сойти за местного.

Ему наперерез выскочили сразу два крестьянина. Дюжих, хоть и не настолько, как сам варвар. Зато тот, который постарше, сжимал в руках заостренный кол, держа его на манер копья. Небось, когда-то настоящее копье держал. В ополчении или наемном отряде.

Второй, молодой (скорее всего сын), вцепился руками в вилы, готовясь уже в следующий миг вонзить их Сиградду в живот.

– Мало я вашего брата… – проговорил старший из крестьян. Не иначе, узнал в Сиградде одного из северных варваров и подумал, будто те пришли с набегом. И пожары на окраине – их рук дело.

Но как бы то ни было, а договорить Сиградд ему не дал. Тоже привык иметь дело с подобными самозваными защитниками.

Взмах – и остро наточенное лезвие секиры на лету перерубило заостренный кол, оставив в руке крестьянина бесполезный обрубок.

Поворот – варвар стремительным движением ушел от удара вилами.

Удар ноги в тяжелом сапоге – и оказавшийся за спиною Сиградда обезоруженный крестьянин отлетел шага на два. И врезавшись в чей-то забор, со стоном рухнул наземь.

А уже в следующее мгновение варвар, обернувшись кругом, снова стоял лицом к лицу с молодым крестьянином. С секирой наперевес. И хищно ухмыляясь. Словно зверь оскалился.

Такое зрелище заодно с легкостью, с которой Сиградд расправился со старшим из крестьян, мигом выбила из молодого даже зачатки боевого духа.

– Отец! – воскликнул он, роняя вилы и кидаясь к поверженному напарнику, который и впрямь оказался его родителем. С сыновней помощью тот медленно, держась за живот, куда пришелся удар Сиградда, начал подниматься.

Сам варвар в тот миг еле удержался от искушения раскроить обоим черепа. Кабы дело происходило в прежние времена, в очередном набеге, он так бы и поступил. Ибо что может быть глупее, чем оставлять в живых врагов, способных сражаться и имеющих на тебя зуб. Но Сиградд понимал: не в набеге он, а на задании. Тогда как мастер Бренн не одобрял лишних жертв.

Да и поспешить стоило. Кто знает, вдруг ведьму уже подожгли, как Равенну в свое время.

Не удалось без хлопот добраться до деревенской площади и сэру Андерсу. Нет, большинство попавшихся на пути крестьян избегали с ним встречи – почти неосознанно. Чувствовали, видимо, в рыцаре благородного. Так какой-нибудь заяц в лесу чувствует волка или медведя и старается держаться от него подальше. Без лишних раздумий, повинуясь одному лишь чутью.

Но иногда и чутье это, необходимое для спасения жизни, притупляется. В случае с человеком, например, если этот человек пьян. А тем более, если в хмельном состоянии своем – не одинок.

Так получилось и в этот раз. Когда рыцарь быстрым шагом проходил мимо дома, бывшего, по всей видимости, местным кабаком, оттуда вывалилась целая орава – пять подвыпивших крестьян. Двое из них еще обнялись и горланили песню. Остальные пытались подпевать, но выходило даже хуже, чем у их обнявшихся приятелей.

Зато увидев оказавшегося у них на пути сэра Андерса, вся эта ватага почти сразу смолкла, как по команде. Пять пар хмельных очей уставились на рыцаря. Вино и пиво притупили этим мужикам рассудок, но не сделали их слепыми. И теперь они с ходу подмечали и шлем, и кольчугу, надетые на одинокого прохожего явно не из местных. И, конечно, ножны с мечом.

– А это кто это к нам пожаловал? – затем подал голос один из пьяных деревенщин.

Коренастый и с пузом, он считал себя, видно, этаким богатырем местного разлива.

Да сам же себе и ответил:

– Уж… не шавку ли баронскую принесло?

– Помню, сеструху мою такой… с железками… того, – вторил один из его приятелей, – надругался над нею, вот! В крови домой прибежала. И в платье изорванном!

– И мою дочку, – отозвался третий. Не иначе, тема эта была местным обитателям близка. По крайней мере, под хмелем.

– Эй! – воскликнул четвертый, одновременно обходя рыцаря со спины. – Ты как? Опять кого-то из наших девок портить приперся?..

Его примеру (правда, без лишних слов) последовал и пятый из крестьян.

Что до сэра Андерса, то, по его мнению, если сестры и дочери этих мужиков похожи на них самих, то вряд ли кому-то из благородных захочется посягнуть на их добродетель. Да и может не быть ее вообще, добродетели этой. Скорее пришлось бы от таких баб самим благородным убегать, а не гоняться и домогаться.

Однако соображенья свои рыцарь оставил при себе. Не ответив ни на одну из реплик пьяной шайки. Потому как понимал: те ни слушать, ни беседу вести не настроены. А желают по большому счету лишь одного. Развлечься. И в качестве развлечения… ну, коль выпивка успела надоесть, не лишним им казалось поквитаться с чужаком-прохожим из благородного сословья. Мстя ему за понятные только им обиды.

Понимал все это сэр Андерс. И потому рука его уже лежала на эфесе меча.

Первый удар нанес тот из крестьян, который хранил молчание. Просто молча зашел за спину рыцарю и так же, не говоря ни слова, поднял с земли какой-то камень и обрушил на голову сэру Андерсу.

Вернее, попытался обрушить. Не уклонись тот в последнюю долю мгновения. Еще рыцарь успел сообразить, что замешкайся он – и даже шлем едва ли бы защитил. Во всяком случае, больно могло быть точно.

Но к счастью… не для него самого пьянчуга промахнулся. А уже миг спустя коротко вскрикнул, вытаращив глаза и захлебываясь собственной кровью – когда меч рыцаря пронзил его тощий живот.

Однако оставшиеся четверо тоже не теряли времени даром. Кто-то пнул сэра Андерса под колени. Босой ногой пнул – удар вышел не слишком болезненный. Зато сильный. Как видно, ударил тот, пузатый, но плечистый, выступивший заводилой.

Не устояв на ногах, рыцарь плюхнулся на колени. Под радостный гогот деревенщин.

– Как оно, а? – издевательски похохатывая, окликнул сэра Андерса один из них. – Привык, что перед тобой, благородным, всяк на колени бухается, да сапоги целует? А ты теперь сам на коленях постой… у-у-у, подстилка баронская…

Следующий пинок пришелся в живот рыцарю. Кольчуга несколько смягчила удар, но нанесли его в этот раз деревянным башмаком.

Согнувшись и изо всех сил хватая ртом воздух, сэр Андерс повалился на бок, стараясь не выпускать меча из руки.

– Ха! Не очень-то ты сильный, – изрек один из крестьян со злорадством.

– И железка твоя не шибко… это… помогла.

И вот этот-то, по поводу «железки» колкость отпустивший, очень скоро успел пожалеть. Когда ловким выпадом рыцарь достал означенной «железкой» его ноги, защищенные лишь домоткаными штанами. И смог подсечь сухожилья.

Крестьянин завизжал точь-в-точь как порося, которого он сам несколько седмиц назад зарезал к очередному празднику. И бесформенным кулем рухнул наземь.

Его приятель (тот, что давеча пнул сэра Андерса ногой в деревянном башмаке), попробовал было повторить свою атаку. Но рыцарь, привставая, опередил его на какой-то волос, на ничтожную долю мгновения. Целя в пах горе-забияке.

Удар достиг цели – на меткость сэр Андерс не жаловался. И подумал, бросив взгляд на повалившегося наземь и истошно орущего бедолагу, что даже если случится чудо (ну, найдется в деревне умелый знахарь помимо обреченной на сожжение ведьмы), если выживет он, то никто больше не сможет назвать этого крестьянина «правильным мужиком». Как, впрочем, и «неправильным». И вообще каким бы то ни было существом мужеского пола.

Задумавшись о судьбе крестьянина, сэр Андерс замешкался, пусть и на мгновение. И, как оказалось, зря. Потому что пузатый заводила для пьяного простолюдина оказался весьма сообразительным. И шансом, ему представившимся, с успехом воспользовался.

Рыцарь едва успел обернуться в его сторону, постепенно выпрямляясь и поднимая меч, когда пузан ударил. По-простому, по-кабацки, но привычно для себя. Лишь кулаком, оказавшимся весьма увесистым.

Простой шлем сэра Андерса оставлял открытым большую часть лица. В лицо-то это… точнее, в нос и целил пузатый здоровяк. Рыцарь едва успел немного уклониться, и удар пришелся лишь в челюсть. Однако и этого хватило, чтобы в голове зашумело не хуже, чем от пива или браги, которыми его противники не так давно с удовольствием наполняли свои тела.

Сэр Андерс пошатнулся… но на ногах устоял. А от последующего пинка заводилы-пузана уже успел прикрыться, выставив ногу. После чего размашистым движением руки, сжимавшей меч, снес крестьянину голову.

Словно кочан или головка сыра, та покатилась под ноги последнему из оставшихся на ногах деревенских забияк. Тот лишь бросил взгляд на эту башку, рот которой еще сохранял свирепую ухмылку. И… поспешил скрыться за дверью кабака, из которого давеча вышел.

Вышел с приятелями-собутыльниками, они же лучшие товарищи по пьяной драке. А возвращаться под гостеприимную крышу пришлось одному. О судьбе тех, с кем недавно и выпивку делил, и драку, ничуть не переживая. Свою бы шкуру спасти.

«Вот потому такие как я господствуют над такими как ты, – мысленно обратился к этому, последнему из шайки драчунов, сэр Андерс, – потому вы обречены нам служить… и служить будете. Что ни чести воинской в вас нет – друг за друга жизнь отдавать не готовы, ни настоящей смелости. Только похваляться и умеете. Куражиться… когда на грудь приняли, и вас больше».

* * *

Что до Освальда, то ему, как уже говорилось, повезло больше, чем спутникам. Противников на пути не встретилось, так что площади он достиг первым. И первым же испытал разочарование, вскорости настигшее остальных.

Конечно, нельзя было сказать, что путь к сердцу деревни прошел для него гладко и без задержек.

Да, стычек с местными бывший вор успешно избегал благодаря собственному проворству, в сочетании с чутьем, которое только и обретешь, якшаясь с лихими людьми. Замечая среди сновавших по улице жителей деревни кого-то явно недружелюбного и достаточно боевитого, Освальд предпочитал скрыться с его глаз, нырнув за угол или затерявшись в толпе.

Однако путь тогда становился уже не слишком прямым. Это задерживало. Вдобавок, пару раз Освальду пришлось продираться сквозь толпу крестьян, торопившихся, видно, на выручку очередной подожженной Равенной постройке.

Запрудив улицу, крестьяне толкались, ругая друг дружку, и больше мешали, чем оказывали кому-то помощь.

И никто не был рад, что в это скопище народу пытается вклиниться кто-то еще. Разок Освальду даже двинули локтем в бок, пока он пробивался и просачивался сквозь толпу. Да несколько раз наградили короткими возмущенными возгласами. Но это всяко лучше, чем махаться с задиристыми пастухами или пахарями, распознавшими в тебе чужака, а в себе, любимом – доблестного защитника родной деревни.

Еще разок путь бывшему вору успело преградить стадо… настоящее, кстати, не человеческое. Пусть и не слишком многочисленное – пара коров, с десяток овец, чуть большее количество свиней. Но держать строй эта живность (спасенная, не иначе, из хлева, которому грозил пожар) даже не пыталась. Едва ли вообще хотя бы понимала происходящее. И уж тем более не числила в своих добродетелях расторопность.

Мальчишка, гнавший скот, пытался поторопить их или хотя бы заставить двигаться всех в одном направлении, нужном ему. Но когда в арсенале твоем только хворостина да собственная глотка, сделать это было трудновато.

Терять время, ожидая, пока малец управиться, Освальду не хотелось. Понимал он и что ни обойти стадо, ни проскочить между кем-нибудь из питомцев скотного двора, скорее всего, не получится. И потому сделал единственное, что с ходу пришло в голову. Достал кинжал, вонзил его в кол ближайшего забора. И используя оружие в качестве лишней точки опоры, вскарабкался на забор, про себя радуясь, что верхушки кольев не были заточены.

– Вор! Сюда! – вякнул мальчишка-пастушок, на миг отвлекшийся от свиней, коров и овец, да заметивший, как Освальд штурмует забор.

Но никто из односельчан даже не повернулся. Если вообще кто-то услышал этот не слишком звучный, к слову сказать, выкрик. И справедливо, надо сказать. Когда собственному дому грозит сгореть заодно со всей деревней – кому какое дело до всего лишь воришки, под шумок пробравшегося на чужой двор.

В конце концов, вор – не пожар. Вреда от него всяко меньше.

Что до самого Освальда, то он, разумеется, и не подумал тогда отвлечься от своего задания, чтобы чем-то поживиться в чужом доме. Время было дорого. С высоты забора он успел глянуть в сторону площади. И приметил столб огня и дыма, поднимающийся к небу.

Едва ли тот огонь был сотворен волшбой Равенны – она-то в сердце деревни носу не совала, на окраине огненными шарами бросалась. А значит, костер, который должен был отправить на тот свет ведьму (да очистить, если верить инквизиторам, ее грешную душу), крестьяне успели-таки развести.

Успели! А вот спасение в лице Освальда и его соратников, похоже, запаздывало.

Снизу, со двора, до бывшего вора донесся яростный лай. Скоро показался и его источник. Здоровенный пес – грязный, кудлатый, весь в репьях. А главное, никакая цепь его не держала.

Перемежая лай злобным рычанием, пес буквально кинулся на забор в том месте, где на него забрался Освальд. Врезался, подпрыгивая, в плотный ряд кольев передними лапами. Клацнул острыми зубами в широко раскрытой слюнявой пасти. И… достать чужака, покусившегося на владения его хозяев все равно не смог. Росту не хватило. Или, если угодно, забор оказался слишком высок.

Тем не менее, определенного успеха в обороне двора пес достиг. Напрочь отбив у Освальда желание спускаться с внутренней стороны забора, дабы продолжить путь на твердой земле.

Так что пришлось бывшему вору, словно бывалому акробату, пройтись по узенькой тропинке из вершин кольев, слагавших забор. Вместо одобрительных хлопков и восторженных криков зрителей слыша лишь лай и рычание. Что не очень-то ободряло.

Так что, миновав кусок улицы, заполненный спасаемой скотиной, на землю Освальд спрыгнул с видимым облегчением. Напугав еще при этом ближайшую свинью – та возмущенно захрюкала да засеменила, пытаясь обойти товарок. Приветствовавших ее порыв опять-таки хрюканьем да повизгиванием.

– Вор! – снова выкрикнул пастушок. – Ловите его!

Но в этот раз его не слушал даже сам Освальд. Не удостоив бдительного мальчишку и взглядом с пол-оборота, он что было сил, припустил к площади.

Достиг ее, миновав несколько дворов…

И остановился как вкопанный. Нет, не потому, что там его ждали, причем с недобрыми намерениями. Напротив, народу осталось всего ничего: стайка детишек да пара стариков.

А дело все было в костре. Он уже разгорелся, пылал вовсю, разгоняя сумерки и словно грозя небу дымным столбом. Вот только никакая ведьма в нем не горела, не корчилась. Вместо несчастной женщины пламя охватило лишь чучело из соломы и деревяшек. Чучело, на человека похожее разве что отдаленно. Освальд, по крайней мере, не спутал бы даже в сумерках.

Бывшему вору вспомнился обычай, сохранившийся с языческих времен, и на который даже церковники в таких вот небольших поселениях смотрят обычно сквозь пальцы. Сжигать чучело в честь какого-нибудь праздника – провожая зиму или после уборки урожая.

Бытовал он и в родной деревне Освальда. И к стыду своему бывший вор припомнил, что сбор урожая там праздновали примерно в это же время.

А ведьма… была ли она вообще? Существовала ли?

«Неужели Дедуля нас обманул? – промелькнуло в голове Освальда. – Или ошибся просто… даже мудрые колдуны могут иногда ошибаться».

А следом посетила другая мысль: «Надо бы остальным сказать. Хотя… подойдут – сами увидят».