Текст книги "Паранойя. Сборник (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Паранойя

Все события рассказа являются вымышленными. А потому прошу и даже умоляю не проводить параллелей и уж тем более не ставить знак равенства между автором и героем-рассказчиком.

Хочу рассказать вам историю своего падения. Не с небес на землю, как мог бы кто-то не без ехидства предположить. Но с земли, на которой подавляющее большинство людей твердо стоят обеими ногами – и прямиком в бездну, из которой нет возврата. Или, скорее, в выгребную яму. В обычном содержимом которой я успел увязнуть по уши.

Довольно благодатная тема, наверное. Для мастера слова – более чем подходящий повод сотворить даже увесистый том. А впоследствии и, чем черт не шутит, прописаться среди классиков. Да взирать одновременно строго и мудро с портрета в школьном кабинете литературы на сидящих за партами беспутных потомков.

Что до меня, то я тома кропать ни времени не имею, ни, так сказать, технической возможности. Пишу там, где для этого замечаю хотя бы малейшую возможность. Сперва черкал куском угля на стенах камеры, затем фломастером – на неровных грубых листах оберточной бумаги. И наконец, догадался тем же фломастером писать на обратных (чистых) сторонах рекламных листовок. Уж хотя бы в этих, последних я недостатка не испытываю. Забрасывают мне их в камеру каждый день примерно по десятку за раз.

Что до остальных письменных принадлежностей, то их по моей просьбе доставил адвокат, передав через надзирателя. Оба, что надзиратель, что адвокат смотрят на меня примерно как на навозную кучу посреди банкетного зала, но деньги способны смягчить и более суровые сердца. Хотя бы на время.

Возможно, будь я немного щедрее, писал бы не углем и фломастером, но более удобной ручкой или хотя бы карандашом. Каковые в местах не столь отдаленных проходят как «колющие предметы», а значит, запрещены… вроде бы как. Но фишка в том, что на деле запретные предметы, что колющие, что режущие, все равно чудесным образом просачиваются в руки местного контингента. Способствуя порой даже некоторому сокращению его численности.

Почему так происходит – нетрудно догадаться. Лично я еще на воле успел узнать, что у каждого запрета своя цена.

Но лично мне по большому счету все равно, чем выводить буквы. Так что доплачивать за некоторое удобство, которое способна принести ручка по сравнению с тем же фломастером… нет, мне не столько жалко, сколько не вижу я в том хоть малейшего смысла. Принявшись за эту писанину, я в последнюю очередь думал об удобстве. Если думал вообще.

И в классики, кстати говоря, тоже не мечу. А чего добиваюсь – сам не до конца понимаю.

Может, предостеречь я хочу тем самым? Предупредить? Поделиться опытом, давая возможность кому-то другому поучиться на моих ошибках? Даже не смешно. Меня, знаете ли, тоже много чему учили и много от чего предостерегали. Но что толку – коль пребываю я далеко не в шоколаде?

Тем более я не надеюсь облегчить собственную участь. О, на это не стоит рассчитывать даже в приступе нездорового оптимизма. Во-первых, вину свою в совершенном преступлении я не собираюсь отрицать ни единой буковкой. Во-вторых, отрицать все равно без толку. Ведь взяли-то меня на месте преступления. Тепленьким! Факт (свежий труп то бишь) – на лицо. Лежал неподалеку, и вроде даже остыть до конца не успел.

А при таком раскладе положение мое совершенно безнадежно. Сколько бы букв я ни оставил на стенах, листах оберточной бумаги и злополучных листовках. И хотя смертная казнь у нас в стране вроде бы отменена, статья мне светит такая, что живьем место заключения не покинуть. Какие бы подлые жулики и жестокие бандюги ни населяли мир по эту сторону решетки, у многих из них наверняка есть дети. Коих эти падшие люди, хоть по-своему, но любят. И любой из их отпрысков – думают они – мог оказаться на месте моей жертвы.

Добро, хоть после ареста и первой же драки с моим участием… точнее, моего избиения, кому-то хватило ума перевести меня из общей «хаты» с почти сотней обитателей в одиночную камеру. Повторяю, хватило именно ума, а не сострадания или иных гуманных соображений. Не вызывает сострадания человек со статьей как у меня – даже у близких. Во всяком случае, никто из родственников и друзей, не говоря уж про бывшую жену, так меня ни разу не навестил. Замараться опасаются будто.

А спасает… до поры меня лишь то, что в недрах следственных органов кто-то из начальства смекнул: если оставить мое пребывание в СИЗО на самотек, то вместо успешного закрытия уголовного дела можно получить лишний труп. То есть дополнительное дело – дополнительную работу. Чего допускать было попросту неразумно… тем более что на одного подследственного можно и другие жертвы (другие дела, из нераскрытых!) повесить.

В общем, я не обольщаюсь. И не забываю, что любое следствие рано или поздно должно закончиться. А с ним придет конец моей нынешней относительной безопасности. Я отбуду мотать срок… и не домотаю его до конца. Те, с кем я окажусь по соседству, наверняка об этом позаботятся.

А могут желающие позаботиться об избавлении от меня рода людского и раньше. Например, когда нас куда-нибудь поведут… или повезут: на допрос, ну или в суд. И этот желающий окажется ко мне достаточно близко – причем с колющим или режущим предметом в руке.

Потому я тороплюсь. Потому не обращаю внимания на неудобства. Стремлюсь довести свою историю до конца, прежде чем настанет конец всей моей жизни. Почему? Потому что просто… привык доводить до завершения все, за что берусь. А зачем? На этот вопрос, как я уже говорил, нет четкого ответа.

Наверное, это просто моя прихоть такая, последняя. Вроде последней сигареты или последней трапезы перед казнью. Нет, скорее беседы со священником. Попытка облегчить если не судьбу, то хотя бы душу.

А потому не откажите мне в утолении моего последнего желания: рассказать историю своего падения. Много времени я не займу – поскольку спешу сам.

* * *

Вначале, как водится, было слово. В данном случае это звонкое как упавшая на пол посуда или сброшенные кандалы словечко «задолбали». Как нельзя точно передающее суть жизни в цивилизованном обществе.

А суть такова.

Что зверь, что недалеко ушедший от зверя дикарь может позволить себе удовлетворять сиюминутные потребности на ходу, чуть ли не сразу после их возникновения. Захотел – справил нужду прямо, где стоял, ни от кого не таясь. Захотел – оприходовал первую же подвернувшуюся самку. А другого зверя или дикаря так же, просто захотев, убил любым доступным способом. Ну, или хотя бы сбежал, если очередной супостат показался сильнее.

Человек же более-менее цивилизованный, живущий не в племени, не в стаде, но в обществе, ничего подобного позволить себе не может. Свои желания, симпатии и антипатии он вынужден усмирять, держать под контролем, считаясь с потребностями других людей. Проще говоря – терпеть. Терпеть то, что вызывает у него дискомфорт.

Но любому терпению рано или поздно приходит конец. Тогда-то и выходит на сцену заветное словечко на букву «З».

Насчет себя скажу: я не просто жил в обществе – я был связан… нет, спаян с ним прочнее связки вагонов в железнодорожном составе. А именно это считается если не синонимом понятия «успех», то, по крайней мере, обязательной его предпосылкой. И покуда локомотив под названием «экономика» держал путь в гору, шли в гору, в том числе мои дела.

Я, конечно, не попал в список «Форбс», как не был и звездой шоу-бизнеса или влиятельной политической фигурой. Но готов поспорить на что угодно: жилось мне все равно лучше, чем подавляющему большинству. Я говорю о тех, кто обитает в хрущевках и иных уродливых строениях с зассанными подъездами и крохотными квартирками. Тех, кто ни разу в жизни не отдыхал на заграничных курортах. И тех, наконец, кто ездит на работу не на «крузаке», а на автобусе или, в лучшем случае, на какой-нибудь легковушке-малолитражке. Если она, конечно, имеется – работа.

Но, как говорил один деятель прошлого, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. И даже я при всем своем относительном благополучии не был освобожден от необходимости терпеть… много чего. А значит, появление у меня в голове, душе и на устах слова «задолбали» было лишь вопросом времени.

Более того! Про себя я даже пытался классифицировать вещи и явления, которые приходится терпеть, в зависимости от мотивов, к терпению побуждающих.

Так, что-то мы терпим чисто машинально – привыкнув считать до того незначительным пустяком, что принимать это близко к сердцу столь же оправданно, как палить по воробьям из тяжелых орудий. Сюда, например, можно отнести девочек (и реже мальчиков), раздающих рекламные листовки на улицах. Раздатчиков этих малолетних я встречал чуть ли не каждый день. То в обеденный перерыв, на пути от офиса до ближайшей кафешки, то на парковке перед торговым центром, где я обычно закупаюсь.

Так вот, так же обычно, по привычке и едва ли не рефлекторно, я брал протянутые этими девочками и мальчиками листовки. Даром, что умом понимал: рекламируемые в них товары или услуги мне за редким исключением даром не сдались. И отправлял большинство этих бумажек в ближайшую же урну. Отправлял… но все равно продолжал принимать макулатуру мелкой расфасовки из детских рук. Подсознательно, как видно, считая: почему нет, если сколько-нибудь заметных усилий от меня при этом не требуется. Взял, глянул, бросил в урну – куда уж легче. А девочкам и мальчикам, хоть по мелочи, но помог. У них ведь заработок от количества розданных листовок зависит. Ну и пусть зарабатывают. Кому от этого плохо?

А изменил я впервые этому своему обыкновению – угадайте, когда! Незадолго до начала этой истории, приведшей меня на нары. Теперь думаю, что это был первый звонок, предвещавший приход в мою жизнь рокового словечка.

– Нет, – вполголоса, но твердо заявил я тогда, отстраняясь от протянутой мне очередной листовки-рекламки, – меня не интересует… лазерная микрохирургия глаза. На зрение не жалуюсь.

Ну, последней фразой я, допустим, слукавил. Работа с документами – хоть бумажными, хоть электронными – глазам на пользу отнюдь не идет. Однако слово «хирургия» смущало, навевая ассоциации с каким-то тяжелым и запущенным недугом, каковой, собственно, и требует хирургического вмешательства. Зрение же у меня, хоть и далеко не орлиное, но настолько аховым его состояние я таки не считал.

В ответ на мой жест и реплику отказа, девчонка, рекламировавшая лазерную микрохирургию, отступила на шаг, напоследок взглянув на меня с выражением оскорбленной невинности. Зато почти в то же мгновение передо мной выскочила другая, подозрительно похожая на нее, девочка, буквально сунувшая мне в руку рекламку очередной стоматологической клиники.

– Протезирование зубов, – выпалила она, не иначе наизусть запомнив немудрящий текст с листовки, – восстановление эмали. Весь месяц скидки…

Эту листовку я взял. Про себя признавая, что под разными предлогами откладывал визит к дантисту. То времени не было (работы много!), то просто опасался, что состояние моих зубов окажется даже хуже, чем я предполагал. А оно, я уверен, окажется… со слов дантиста, который только рад будет мне предложить длительное и, главное, дорогостоящее лечение.

Здесь, думаю, вы меня поймете. Не мне одному не хотелось бросать деньги на ветер. Тем более что доставались они мне тоже далеко не по щучьему велению. Возможно, для кого-то это прозвучит странно из уст обладателя «крузака» и квартиры метражом за сотню квадратов, но работу свою мне тоже приходилось терпеть. Терпеть, потому что это (барабанная дробь!) вы-год-но. Но именно терпеть, а не любить.

Попробую объяснить. Благодаря сомнительным фильмам и совсем уж недалеким сериалам при словах «работа в крупной компании на руководящей должности» многим представляется, как ваш покорный слуга перепархивает от зала для совещаний, где решаются чьи-то судьбы, в личный кабинет с окошком в полстены, откуда открывается живописная панорама большого города. А по дороге между залом и кабинетом то кофе попивает с видом аристократа, то ведет светскую беседу с коллегами – такими же солидными людьми в красивых костюмах, то клеит молоденькую сотрудницу с модельной внешностью.

Так вот! Все перечисленное – эталон бесстыдного вранья, так и просящийся в палату мер и весов.

Начнем с того, что перепархивать не получается. И вообще ассоциация хоть с беззаботной птахой, хоть со столь же беспечным насекомым, вроде бабочки или попрыгуньи-стрекозы в моем случае совершенно не катит. Скорее уж, таких как я надо сравнивать либо с муравьями, чье жилище кто-то или что-то пытается разрушить, либо с взмыленными конями. То есть не перепархиваю я, но, скорее, ношусь как ошпаренный.

Насчет совещаний… они у нас, конечно бывают. Причем часто. Порой, даже слишком часто. Но лично мне трудно представить более бестолковое времяпровождение. Особенно напрягало, что посовещаться высокому начальству могло приспичить хоть рано утром, хоть поздно вечером. А я обязан был присутствовать – невзирая ни на аврал, ни порой даже на состояние здоровья. И то, и другое большие шишки, совещания собиравшие всегда готовы были с радостью усугубить.

Вдобавок, если чья судьба и решается на подобных сборищах, то разве что моя… ну или людей, занимающих в корпоративной иерархии аналогичное положение. Раз за разом мне приходилось доказывать, что и я, и вверенный мне отдел из пары дюжин человек хоть чего-то делаем. Что мы не какие-нибудь дармоеды, штаны просиживающие, а приносим компании пользу, причем на пределе собственных сил. Ворох цифр, графиков, слайдов и распечаток, подготавливаемых к каждому совещанию, призваны были служить тому порукой.

И никак иначе. Корпорация – не богадельня, дармоеды ей без надобности. И если в очередной раз не получилось доказать, что ты не верблюд… то есть, не дармоед, кто-то большой и важный, высоко сидящий, мог произнести волшебное заклинание: «Крэкс, пэкс, фэкс, оптимизация, реорганизация!» После чего большей части злополучного отдела вместе с его руководителем только и оставалось, что понуро ковылять в направлении биржи труда. И лишь немногие счастливчики имеют шанс отделаться переводом на другие должности да в смежные подразделения.

А главное: совещания могли растягиваться не на один час… притом, что, собственно, работу тоже когда-то выполнять надо. Время выкраивать, хе-хе, в промежутках.

Вот мы и выкраивали всем отделом. И худо-бедно выполняли. Вот только домой возвращаться доводилось, порой, даже за полночь.

И, кстати: никакого личного кабинета с огромным окном и красивым видом мне, даром, что на руководящей должности, не обломилось. Вместе со всем отделом мы ютились в помещении, изначально более-менее просторном, но из-за обилия рабочих столов превратившемся не то в подобие полосы препятствий, не то в лабиринт. Хорошо еще, что для себя я сумел отгородить уголок за шкафом – сделавшись не то минотавром в этом лабиринте, не то кем-то вроде домового.

Да и эта вольность мне дозволялась ровно до того момента, пока кому-нибудь из больших шишек… или даже их особо ретивым миньонам не пришло бы в голову, что, забившемуся в уголок за шкафом, мне сложно уследить за вверенными сотрудниками. А коль так, то какой уж тут тогда личный кабинет? Из него-то за подчиненными приглядывать было бы еще труднее.

Хочу также сказать, что приглядом за парой с лишним десятков подчиненных обязанности руководителя отдела отнюдь не исчерпывались. Рабочий стол у меня редко не был завален бумагами, ждущими моей подписи, а день начинался если не с совещания, то с кучи непрочитанных писем в электронном ящике корпоративной почты. Помимо заданий и поручений, которыми нас «награждали» на очередном совещании, через меня проходили запросы из других подразделений, встречные запросы в другие подразделения, а также заявки, справки, служебные записки и тому подобное.

Весь этот поток макулатуры требовалось прочесть, в каждую бумажку – вникнуть, а уже потом ставить согласующую визу. Во всяком случае, лично я поступал именно так. Подмахивать не глядя не осмеливался – вдруг в очередную бумажку закралась какая-нибудь ошибка. И когда бы это обнаружилось, меня перво-наперво ткнули бы в нее носом, как оконфузившегося щенка. А затем служебная лестница могла превратиться для меня в ледяную горку. С которой я бы покатился кубарем, опережая звуки собственного визга и воя.

В общем, после всего сказанного вы, я надеюсь, поймете, что работу свою я именно терпел, а не любил. Терпел, считая, что терпение это себя окупает. Терпи, мол, казак – атаманом будешь. Сиречь руководителем более высокого ранга.

А кабы думал иначе – пошел бы подметать дворы, разгружать грузовики и вагоны, учить детей или болезни лечить. Профессий много, выбирай, что называется на вкус. Только вот я не уверен, что есть хоть одна работа, где терпение было бы лишним.

Но терпение ради выгоды можно было оправдать хотя бы, собственно, выгодой, получаемой при этом. Однако есть вещи, испытывающие терпение не в меньшей или в ненамного меньшей степени – но при более чем сомнительной отдаче. Здесь я назову в первую очередь то, что мы терпим… ну, потому что так-де принято, чтобы быть «как все», считаться нормальным человеком. А не хреном на блюде, с которым иметь дело даже боязно как-то.

Речь идет о так называемых «семье» и «друзьях». В кавычки я взял эти слова не случайно. Потому что под семьей мои сверстники обычно подразумевают ту бабу, что ухитрилась подобраться к тебе достаточно близко, чтобы заманить (или даже затащить) в ЗАГС. А в придачу к ней нередко – общего с ней отпрыска: некое вопящее, пачкающее пеленки, и, главное, способное поглотить любую сумму денег создание. Да, со временем «цветочек жизни» отучается пачкаться, зато денег ему требуется с каждым годом все больше. А уж завопить при желании сможет столь громогласно, что весь дом проснется.

И что самое обидное – что женушке, что дитю глубоко плевать на своего супруга и папу. Плевать, насколько я устал на той же работе. Все, что их интересовало, это деньги, что я приносил в так называемую семью. Причем, сколько бы ни было денег, я заметил, их почему-то все равно не хватало. И на факт сей супруга никогда не упускала случая пожаловаться. Скоро к ней и сыночек должен был присоединиться. А что, третий годик уже пошел, разговаривать научился.

Мало того! Вдобавок, я за свои же деньги вроде как был обязан проявлять к жене и ребенку заботу и внимание. Именно это подразумевала супруга, когда спрашивала меня, если я возвращался домой слишком поздно: «Почему так долго?» и «Ты знаешь, который час?» Не с заботой спрашивала – с едва скрываемой претензией. Допрашивала, можно сказать.

И если не получалось ответить достойно, если, тем паче, я отмахивался от этих вопросов с усталым раздражением, то непременно становился в глазах жены черствым эгоистом, коему на нее, любящую и верную, начхать.

С друзьями не лучше. Как по мне, настоящая дружба закончилась в детстве. Оставшись в тех беззаботных временах, когда можно было играть и гулять сколько душе угодно. И никаких забот о пропитании, никаких «дел», поглощающих все твое время – уроки не в счет… почти не в счет. А главное: не требовалось хитрить, изворачиваться и толкаться локтями; можно было и искренним быть, и бескорыстным. Да-да, только тогда мы себе такое и позволяли.

Но детство проходит, треклятые «дела» наваливаются, обступая со всех сторон. Хочешь, не хочешь, а включаешься в борьбу за существование – эту единственную, теперь доступную тебе игру; игру в которой вполне можно умереть по-настоящему. А если проиграешь… ну вот как я теперь, то переиграть не удастся, сколько ни проси. И ни слезы не помогут, ни лепет вроде «мирись-мирись-мирись и больше не дерись».

Вот тогда на смену друзьям приходят коллеги, деловые партнеры и, увы, конкуренты. Все те, кого нельзя любить, но приходится терпеть в одном комплекте с работой – ради материальной выгоды. А еще тьма самых разных двуногих, до которых тебе вроде бы нет никакого дела. Как и им до тебя.

Но даже с таким положением дел смириться можно. Приняв как должное, что взрослый человек одинок, что с кем-то сближаться ему не с руки. Но вот незадача: коль человек – животное общественное, то быть одиноким ему вроде как неприлично. И чтобы не быть одиноким… вернее, не выглядеть одиноким, нет, даже, скорее, казаться не одиноким, каждой повзрослевшей особи вида Homo Sapiens предлагается рецепт, проверенный тысячелетиями.

Жениться или выйти замуж, создать так называемую семью – раз. И два: среди тех же коллег, соседей или просто случайных знакомых найти кого-то, кто хотя бы со стороны сойдет за друзей. Дабы, если выдалась свободная минутка, не в одиночестве болтаться, а посидеть с так называемыми «друзьями» в кафе или дома; попить пива иль чего покрепче, поболтать, футбол посмотреть. Ну, или, как вариант, попыхтеть-покряхтеть в тренажерном зале, погреться в сауне.

При этом, как и в случае с женитьбой, чувства и пристрастия твои – дело десятое. Не имеет значения, нравится тебе проводить время подобным образом или ты предпочел бы что-то иное. Важно лишь, что так принято, что все так живут, значит, должен и ты. «Надо, Федя, надо», – как выразился герой одной старой кинокомедии.

А раз надо, приходилось и эту так называемую «дружбу» – терпеть. Терпеть, в том числе переливание из пустого в порожнее, когда очередной дружбан-приятель начинал делиться с тобой впечатлениями. А точнее, вываливать эти самые впечатления тебе на голову, рассказывая, какая у него запарка на работе, сколь своеобразен, мягко говоря, характер его если не супруги, то тещи и какие противоречивые чувства оставила в душе очередная поездка на очередной курорт в очередной отпуск.

А если у кого-то кто-то родился или, наоборот, отправился в лучший мир – об этом тоже полагалось, как минимум, сообщить, а как максимум, еще и выпить по такому поводу.

А ты пей, сиди и слушай. Терпи. Утешая себя мыслью, что и сам сможешь когда-нибудь выговориться в ответ. Будет и на твоей улице праздник… в рамках нескончаемого круговорота пурги в природе.

* * *

А теперь самое время перейти к тем сторонам жизни, которые мы просто терпим. Не потому, что почти не замечаем их, как раздающих рекламные листовки школяров; не оттого, что нам это выгодно и лишь в незначительной степени – для того, чтобы соответствовать каким-то, царящим в обществе, неписаным нормам. Нет, все дело в том, что некоторые вещи мы просто вынуждены терпеть. Не имея возможности от них избавиться… ну, разве что за редким исключением.

Сюда, помимо плохой погоды или отсутствия интересных передач по телевизору, лично я отношу… по большому счету саму необходимость двадцать четыре часа в сутки находиться в окружении людей. Множества людей в шаговой от тебя доступности – такова оборотная сторона жизни в городе, особенно в крупном. А люди, как известно, бывают разные. И у каждого из них свои интересы, желания, потребности. Законные, в подавляющем большинстве случаев. Да только разве от этого легче?

Вот кто-то куда-то очень спешит – и потому обгоняет (вынужден обогнать) на трассе, в том числе и тебя. Да нестись во всю прыть, взметая грязь и рискуя в кого-нибудь или во что-нибудь врезаться.

Вот кто-то, проснувшись однажды утром, решил вдруг, что его квартира недостаточно хороша и затеял ремонт – опять-таки спозаранку. Задействовав дрель, перфоратор, электрический лобзик и другие орудия, увидев… точнее, услышав которые, средневековые инквизиторы могли бы лопнуть от зависти. А на беду квартира эта, недостаточно-де хорошая, расположена по соседству с твоей.

И наконец, кто-то просто жить не может без музыки. Вернее, без шумового фона – чем громче, тем лучше; в идеале, чтоб вся округа могла оценить музыкальные пристрастия очередного такого фанатика-маньяка.

Именно эти любители шума и грохота, вымораживали меня больше всего. Именно одному из них я обязан слову «задолбали», сорвавшемуся-таки, в конце концов, и с моих губ. Так что именно тот маньяк-меломан стал первым камушком, породившим лавину, снесшую меня туда, куда не светит солнце.

Да, признаться, я и сам был не без греха. Когда ехал на работу, а с работы – тем более, я тоже не прочь был включить магнитолу своего «крузака». Но выбирал при этом какую-нибудь плавную и изящную, медитативную мелодию, пытаясь с ее помощью успокоить нервы.

Но это я! Со своими вкусами, которые вряд ли можно назвать эталонными. А коль люди бывают разные, то так же могут разниться и их музыкальные пристрастия. Уходя порой в такие сумеречные зоны, о существовании которых я прежде и не догадывался.

Вот как в тот раз.

Началось это где-то после обеда, когда я, уже сидя за рабочим столом, чахнул как Кощей над златом, над очередной служебной запиской, пытаясь врубиться в ее содержание, а главное – понять, какое отношение она имеет ко мне и возглавляемому мной отделу… и имеет ли вообще. В противном случае следовало эту бумажку, как принято говорить у канцелярских крыс, «завернуть». То есть послать обратно отправителю.

И вот когда я почти дочитал записку, грянул… нет, не гром среди ясного неба. Но лучше бы, чес-слово, это был гром! Даже сквозь стены и пластиковые окна (пластик оттого даже завибрировал) до меня донеслись звуки одновременно грохочущие и протяжные: «Бу-у-ум! Бу-у-ум! Бу-у-ум!». А за ними – какой-то речитатив; какой-то как бы рэп, произносимый невнятным голосом пьяного забулдыги, но почему-то столь торопливо, что слов было не разобрать.

Хотя нет! Отдельные словечки в этой с позволения сказать песне я все-таки уловил – но, увы, сплошь матерные.

Оставалось лишь диву даваться, что эту беспримесную гадость кто-то считает музыкой. Что кому-то она может нравиться, дарить эстетическое наслаждение.

От работы что меня, что других сотрудников отдела жуткий речитатив под протяжный грохот отвлекал минуты три. После чего источник шума убрался на хутор бабочек ловить, взревев напоследок шинами.

Тогда, в первый раз, я не придал тому значения. Тем более, трудовые хлопоты, отдадим им должное, хотя бы такие вот мелкие неприятности способны из головы и из сердца вон вытеснить. Вообще забыл бы этот протуберанец дурного вкуса. Вот только снова услышать громоподобный матерный эрзац-рэп (полный эрзац!) мне пришлось уже тем же вечером. Я как раз поглощал припозднившийся ужин. И чуть не подавился от неожиданности, когда с улицы донесся этот, знакомый уже, выкидыш музыкальной индустрии.

Раздраженный… но в то же время не без любопытства я выглянул в окно. И хмыкнул. Почти у самого подъезда припарковался – что бы вы думали? «Жигуленок», древний и помятый, местами облезлый… зато с тонировкой на стеклах. От доносившихся изнутри громоподобных звуков он аж содрогался; того и гляди, на куски развалится.

«Вот, конечно! – подумал я тогда со злым сарказмом, – просто-таки крутая тачка для гангстеров и прочих крутых парней!» Ведь именно на такую публику, крутую и криминальную, была вроде как рассчитана музыка в стиле рэп.

Я представил себе какого-нибудь киношного мафиози… дона Корлеоне, например, выбирающимся из такого «жигуленка». Потом вообразил себе сразу несколько «жигулят», выезжающих на свет под музыку из сериала «Бригада». Представил – и рассмеялся даже в голос.

Тем временем из «жигуленка» вылез настоящий его хозяин, оказавшийся своей машине под стать. Какой-то долговязый дрищ лет восемнадцати, по случаю жаркой погоды облаченный в футболку, шорты и бейсболку. Куплено все это, не иначе, было в одном из тех магазинов, что любят хвалиться низкими ценами в качестве своего главного… а часто и единственного достоинства.

– Поше-е-ел нах! – каким-то нервным фальцетом, почти визгливо, выкрикнул хозяин «жигуленка», стараясь перекричать собственноручно сотворенный грохот. И озираясь при этом по сторонам, как пулеметчик, с огневой позиции обозревающий сектор обстрела. Криком своим, не иначе, он заранее упреждал все вероятные к себе претензии.

А я задался вопросом: как эти два убожества – что двуногое, что на четырех колесах – смогли подобраться к моему подъезду. То, что дрищ на «жигуленке» был не из местных, я не сомневался ни секунды. Ибо жилой комплекс, в котором я обитал до недавнего времени, рассчитан был совсем на другой уровень достатка. А территория вокруг огорожена как раз от таких нищебродов на ржавых авто.

Наверное, заключил я, где-то здесь у владельца «жигуленка» жила любимая девушка. Или, как любят выражаться сами подобные ребята, «тру гангста» из себя корчащие – «чикса», она же «телка». Она и открыла возлюбленному ворота, за что отдельное спасибо пульту дистанционного управления.

Догадка моя подтвердилась.

– Э! Долго ты там? Жду! – вопил приехавший на «жигуленке» парень уже в мобильный телефон, все так же напрягая голосовые связки. На самом деле то были не все слова, которые он произнес. Но эти – единственные, что были достойны записи.

Что ж, и впрямь светлое чувство родилось, невзирая на преграду – различие в социальном положении. Ромео и Джульетта отдыхали. И можно было порадоваться за них обоих… если б манеры новоявленного «Ромео», в том числе манера общения со своей возлюбленной дотягивали до стандартов хотя бы шекспировских времен.

Встречи влюбленной парочки я уже не застал – предпочел вернуться к ужину. Зато вполне мог бы увидеть окончание свидания. Потому как был разбужен тем же гребаным речитативом под «Бу-у-ум! Бу-у-ум!» посреди ночи.

«Блин! С-сука! Он что, других песен не знает?!» – сквозь сон подумал я, толком не очнувшийся, но жутко раздраженный, имея в виду хозяина «жигуленка».

Прежде чем «жигуленок» отвалил восвояси, я успел окончательно проснуться. А слово «задолбали», адресованное как этому драндулету и его хозяину, так и миллионам других любителей пошуметь, невзирая на время суток, вспыхнуло-таки у меня в душе яркой искоркой.

Затем еще меня осенило: я ведь успел запомнить и номер «жигуленка» – тогда, в прошлый его визит – и, тем более, как это ведро с гвоздями выглядит. На память никогда не жаловался, в противном случае просто не смог бы задержаться на своей работе. А о руководящей должности не смел бы мечтать.

На секунду еще выглянул в окно – убедиться, что номер уже отъезжавшего и озаренного светом фонарей «жигуленка» запомнил правильно. А в голове тем временем уже зарождался план мести.

Ну ладно, не план, а скорее, только замысел. Пока.

* * *

Перво-наперво я пробил номер «жигуленка» через поисковые системы по базам данных, которые какие-то доброжелатели сливают в Сеть. Увы, ничего полезного там не нашел – полезного мне, я имею в виду. Разве что с техническими характеристиками познакомился да на снимки «жигуленка» лишний раз полюбовался. Но как выглядит эта консервная банка на колесах, я помнил и без того.