Текст книги "Законы прикладной эвтаназии"
Автор книги: Тим Скоренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
11
Майя выбирается на поверхность первой. Профессор страхует её снизу. Папки они завернули ещё в один халат, сделав что-то вроде вещмешка.
Никто не видел падения Алексея Николаевича. Всё тот же грязный вагончик, всё та же вонь и мусор. Прошло около четырёх часов, как он провалился. На восстановление координации, пусть и не в полной мере, Майе понадобилось два с половиной часа.
Майя стоит с закрытыми глазами и дышит. Дыхание – не естественная потребность, а наслаждение. Воздух – амброзия. Это видно по её лицу. Алексей Николаевич рассматривает Майю. Она высокая, очень высокая. Выше его сантиметров на десять. У неё длинная изящная шея, острый подбородок, горбатый, птичий нос и синяки вокруг огромных глаз. Тёмные жёсткие волосы – сейчас сальные, влажные.
Она открывает глаза и смотрит на него.
Голубые, невероятно красивые глаза.
«До машины идти довольно далеко», – говорит он.
«Ничего».
«И я не знаю, в каком мы районе города».
«Пинфань уже город?»
«Да, часть Харбина. Пригород».
«Мы странно выглядим?»
«Нормально, дойдём».
В последнем он не уверен. Если их остановит полицейский, то у него проблем не будет. А вот объяснить, кто такая Майя, он не сможет. У неё нет документов. Он спросил её об этом ещё внизу. «Нет, – сказала она. – Никаких бумаг». И она всё ещё пошатывается.
Алексей Николаевич видит такси. По знаку машина останавливается.
«Мемориал 731-го отряда, знаете?»
Таксист знает.
«Я всё это видела», – говорит Майя.
«Отряд?»
«Да. Я жила с Исии».
«С Исии?»
Морозов сам ненавидит, когда люди переспрашивают, но тут другая ситуация. Просто в её слова очень сложно верить.
«Да».
Таксист едет довольно быстро, хотя дорогу свободной не назовёшь.
«Кого ты ещё знала?»
«В основном я общалась с Исии и Иосимурой. Был ещё полковник Мики, но он не из командования. И Накамура, лаборант, который меня спас. Ещё его предшественник, Комацу. Больше я не общалась ни с кем. Я была в отряде всего два месяца».
«Откуда все эти документы?»
«Это правда долгая история. Я расскажу тебе как-нибудь».
До того Алексей Николаевич не замечал, говорит она ему «вы» или «ты». Теперь обратил на это внимание.
Таксист останавливается около здания музея. Морозов платит за проезд, они выходят.
Машина на месте. Майя забирается на переднее сиденье.
«Расскажите мне подробнее о вашем времени», – говорит она.
«Что ты хочешь знать?»
«Кто сейчас президент России?»
«Дмитрий Медведев. Или Владимир Путин. Один премьер, другой – президент, но это неважно».
«Да, я вспоминаю. Этот период так и называется: двоевластие Путина».
«Почему именно Путина?»
«Нас учили, что от него больше зависит. А кто президент США?»
«Барак Обама».
«Первый чёрный. Помню. Это легендарное время».
«Что у тебя за чертежи?»
«Ты сможешь построить по ним устройство для анабиоза. И заморозить меня, чтобы я могла вернуться в своё время».
«Как ты попала в прошлое?»
«Наверное, ошибка в программе. Я потом расскажу. Лучше продолжай про своё время. Кто ты?»
«Я врач из Москвы. В Харбине читаю лекции, двухнедельный курс. Затем – обратно в Москву».
«Я с тобой».
«Надо будет как-то разобраться с документами для тебя».
«Надо. Какая у тебя специализация?»
«Нейрохирург».
Морозов удивляется Майе. Она говорит, как обычная девчонка со средним образованием – её интонации, её звонкий голос, её манеры. Но при этом каждая фраза взвешенная и чёткая, точно её автор обладает математическим умом и огромным опытом.
«В наше время всё делают компьютеры. Ставят диагноз, назначают лечение, оперируют. Людей-врачей очень мало, они привлекаются только в случае абсолютно нестандартной ситуации. Например, неизвестная ранее болезнь».
«Можно я задам тебе несколько общих вопросов? Не о тебе, просто о будущем».
«Наверное, нельзя рассказывать тебе о нём».
«Ты всё равно не сможешь рассказать чего-то, что способно изменить моё время».
«Если ты построишь анабиозис, то история пойдёт по другому пути».
«Когда примерно был изобретён анабиозис?»
«За сто пятьдесят лет до того, как я отправилась в прошлое. Через четыреста лет после твоей смерти».
«Да-а…»
Алексей Николаевич не очень разбирается в парадоксах прошлого и будущего. У него – бесценная информация. Подробная инструкция, как построить машину для анабиоза. Спасение для тысяч больных.
«Ладно, – говорит Майя. – Всё равно ничего не исправишь. История не знает сослагательного наклонения».
«Вы ещё помните наши поговорки?»
«Эту фразу написал в одной из своих книг немецкий историк Карл Хампе. Но известной она стала после того, как её употребил в разговоре Иосиф Сталин».
«Все люди будущего настолько эрудированны?»
«Нет. Я умна, но я – не все».
«Так как насчёт пары общих вопросов?»
«Задавай».
«Будут ещё мировые войны?»
«Нет»..
«А просто серьёзные войны?»
«Нет. Много локальных конфликтов в двадцать первом – двадцать третьем веках, потом все войны постепенно сойдут на нет».
«Изобретут лекарство от рака?»
«Да».
«Когда?»
«В двадцать втором веке».
«Не при мне».
«Не при тебе».
У него тысяча вопросов. Он понимает, что Майя вряд ли знает что-либо о нём и его семье. Но общие тенденции развития человечества не менее интересны.
«А как там Москва?»
«Выросла. Огромный город, более семидесяти миллионов жителей».
«Сколько же живёт на Земле?»
«На Земле – не более пятнадцати миллиардов. Мы покорили космос».
«Мы вышли за пределы Солнечной системы?»
«Нет. Но мы сумели провести терраформирование Луны, Марса, Меркурия, Венеры, Цереры. У нас есть, где жить и куда расширяться».
«Справились даже с температурами?»
«На Марсе, Луне и Церере – да. На Венере есть проблемы, жить приходится в подземных городах. Но в целом места для человечества достаточно».
Алексей Николаевич неожиданно понимает, что попал в научно-фантастический роман. То, что говорит сейчас эта девочка, настолько невероятно, что вполне может быть правдой. По сравнению с выходом человечества в космос проблемы эвтаназии кажутся незначительными. Правда, в течение нескольких секунд приступ проходит. Это не его человечество подчинило себе Марс и Венеру. Это её человечество. Родившееся спустя шестьсот лет после его смерти.
«Хватит, Алексей, – Майя предупреждает очередной вопрос. – Нам предстоит серьёзно поработать».
Она говорит слишком уверенно. Будто точно знает, что произойдёт дальше. А может, и в самом деле знает? Она же из будущего.
«Что ты знаешь обо мне?» – спрашивает Морозов.
«Ты врач-нейрохирург». – «Это я только что сказал. А помимо этого?»
«Ничего. Просто у меня хорошо развито чувство людей. Я сразу понимаю, можно ли доверять человеку или нельзя. В принципе, почти у всех в наше время это чувство развито. Правда, в сорок пятом интуиция чаще всего подводила…»
«За последние четыре тысячи лет человек почти не изменился физически. А за последующие шестьсот?..»
«Тоже не изменился. Только навыков стало больше. Нас учат тому, что в ваше время только зарождается. Например, определение свойств человека по оттенкам его речи и мелкой моторике лица. Если я увижу на улице преступника, замышляющего убийство, я его опознаю. И почти любой опознает».
«Это похоже на чтение мыслей».
«Чтение мыслей невозможно».
Она пожимает плечами.
Неожиданно Алексей Николаевич понимает, что за всё время беседы она почти не двигала мышцами лица, не шевелила руками. Двигался только рот.
«Мы почти приехали».
«Хорошо».
12
Она тут же занимает ванную. Никто не остановил Морозова в холле, никто не посмотрел косо. Русский пришёл в ободранном халате, с неизвестной девушкой и самопальным вещмешком. Кто их знает, этих русских, может, у них это в норме.
Морозов – грязный, уставший – ложится на кровать и раскидывает руки. Царапины на животе саднят. Он перекатывается на бок, поднимает с пола халат с завёрнутыми папками.
В первой – записи на японском. Морозов не знает языка, но понимает химические формулы, тут и там вкрапляющиеся в текст. Здесь же есть и схемы.
Во второй – то же самое. И в третьей.
А вот четвёртая папка сильно отличается. Она пластиковая. Такого пластика не делали в 1945 году. Более того, подобного пластика не делают и теперь. В ней – те самые чертежи. Морозов открывает её и извлекает содержимое. Устройство, изображённое на чертежах, серьёзно отличается от того, что видел Алексей Николаевич в подвале. Но это оно. Это анабиозис.
Шестнадцать листов подробных чертежей и несколько сшитых брошюр с сопроводительной информацией на английском и русском языках. Мельком пересматривая их, Алексей Николаевич замечает данные о том, какое вещество нужно вводить погружаемому в сон. Некоторые названия компонентов ему вообще незнакомы.
Шестьдесят пять лет назад даже пенициллин был редким и новым лекарством. Наверняка японцы не смогли приготовить тот же раствор, что указан в инструкции. Тем не менее их технической подготовки хватило на постройку анабиозиса. Значит, хватит и подготовки Алексея Николаевича.
Где строить такой прибор?
Он снова ловит себя на мысли, что ничуть не удивлён произошедшему. Будто так и должно быть.
Где?
В квартире? В гараже? На даче?
Ладно, это решение можно принять потом. Сейчас перед Алексеем Николаевичем стоят две основные задачи. Первая – суметь-таки прочесть запланированный курс лекций. Нельзя срываться, нельзя отвлекаться на другие дела. Да, лекции отходят на второй план, но не прочесть их – значит подорвать репутацию и не оправдать доверие.
Вторая задача – переправить Майю в Москву. Там документы как-нибудь можно выправить. Чёрт побери, именно в Москве паспорт проверяют на каждом шагу, даже если ты ничем не похож на нелегального иммигранта. В Питере так не проверяют.
Алексей Николаевич просматривает записную книжку в мобильнике. Да, вот то, что нужно.
Трубку снимают почти сразу.
«Привет, Лёха!» – раздаётся бодрый голос.
«Привет, Арсен. По делу звоню».
С Арсеном они познакомились лет пятнадцать назад в Хабаровске. Арсен серьёзно выручил Алексея Николаевича, когда тот умудрился потерять паспорт и оказался в незнакомом городе без денег и документов. В Хабаровске он был проездом и никого там не знал, а Арсен оказался рубахой-парнем, с которым профессор (тогда ещё только доцент) разговорился в придорожном кафе. Арсен промышлял мелкой контрабандой из Китая в Россию и обратно.
«Дело – не проблема».
Позже уже Алексей Николаевич помог Арсену. Его сын получил тяжёлую травму головы; благодаря Морозову мальчика перевезли в Москву и сделали операцию, позволившую сохранить почти полную дееспособность. Теперь уже взрослый, сын Арсена немного заикался, но не более того.
«Мне нужно переправить одного человека из Китая в Россию, без документов. Хорошо бы и документы выправить, если кого знаешь…»
«Ты, Лёха, о таком по мобильному телефону не говори, особенно из Китая. Чёрт их знает, что они там прослушивают. Но, в общем, я понял. Ты где?»
«В Харбине».
«Когда нужно в Россию?»
«В идеале – шестнадцатого».
«Пол?»
«Что пол?»
«Какого пола человек?»
«Девушка».
«Хм, – задумчиво говорит Арсен. – А мне вот на молодых не везёт».
«Ладно тебе, – усмехается Морозов. – Что мне делать-то?»
«До Хэгана доберёшься шестнадцатого?»
Морозов некоторое время думает, где находится Хэган.
«Это крупный городской округ на восток от Харбина. Четыреста пятьдесят километров. В районе Синъань есть детский парк, он большой. Там тебя встретят».
«Во сколько?»
«Во сколько угодно. Наш человек тебя опознает по фотографии. Просто в парк приходите и гуляйте у озера».
«Сколько это будет стоить?»
Повисает молчание.
«Лёха, – медленно говорит Арсен. – Тебе это ничего не будет стоить. Не стыдно за такой вопрос?»
«Ну, я обязан был спросить».
«Ничего, – усмехается Арсен. – Я обязан был тебя упрекнуть. Ладно, ты всё запомнил?».
«Да, конечно».
«Тогда поговорим при встрече. Я же надеюсь, ты от меня сам свой груз заберёшь?»
«Конечно».
«Тогда давай. Что изменится – звони».
«До встречи».
Алексей Николаевич рассеянно смотрит в потолок. Под его рукой – бесценные чертежи. Может, не стоит пороть горячку? Нет, стоит. Нужно сконструировать аппарат самостоятельно, сделать его чертежи в стиле двадцать первого века – и тогда патентовать. То, что у него в руках, нести в патентное бюро нельзя. И вообще, патентовать первым делом нужно в США, а не в России. Но это так, мысли, просто мысли.
Потому что перед ним всё ещё стоит дилемма – сообщать Волковскому о своей находке или не сообщать. Подлость, Морозов, это же подлость.
Майя появляется из душа примерно через час. На ней банный халат с эмблемой отеля.
«Едва разобралась с этими вашими кранами. У нас душ сам понимает, что нужно хозяину. То есть подбирает идеальную температуру в зависимости от биоритмов и температуры тела того, кто моется. А в Пинфане была деревянная ванна и служанка».
«А если не нравится?»
«Что не нравится?»
«Температура воды».
«Можно регулировать голосом».
Алексей Николаевич встаёт.
«Майя, тебя переправят через китайскую границу в Россию шестнадцатого июня. До того придётся сидеть в номере. Мы не можем рисковать и выводить тебя лишний раз на улицу».
«Понятно. Только нужно будет купить мне одежду».
«Я сам куплю, ты мне размеры скажешь».
«Размеров я, честно говоря, не знаю. У нас другая система, а в Японии мне что дали, то я и носила. Позже мерку сняли, но цифр я не помню».
Морозов осматривает Майю.
«Ладно, я куплю на глаз. Окажется мало или велико – куплю ещё, это не проблема. Тут всё дешёвое».
«Хорошо».
Она садится на кровать.
«Главное, – говорит девушка, – не влюбись в меня».
Морозов смотрит на неё удивлённо.
«Почему ты думаешь, что я в тебя влюблюсь?»
«Потому что я безумно красива».
Самое страшное, что она права. Он смотрит на неё теперь, на чистую, с растрёпанными влажными волосами, при нормальном освещении, и понимает, что давно, очень давно не видел настолько красивой женщины. Нет ни одной правильной черты в её лице, нет ни капли того, чем восторгаются члены жюри конкурсов красоты, но при этом она ослепительна. Он не может оторвать глаз от её лица.
Он смотрит на её губы – тонкие, изящно изогнутые. На её нос – птичий, странной формы, с горбинкой. На её подбородок – слишком крупный, немного выступающий вперёд. На высокий лоб. И на удивительные, огромные голубые глаза, окружённые широкими тёмными кругами. И ему кажется, что он в них тонет.
«Я постараюсь», – говорит он с улыбкой.
Это ложь. Потому что Алексей Николаевич Морозов, пятидесяти трёх лет, профессор, доктор медицинских наук, один из ведущих нейрохирургов Москвы, влюбился по самые уши.
3. Гречкин
Россия, Москва, март 2618 года
1
Лифт застревает на высоте десяти тысяч метров. Что-то щёлкает, кабину передёргивает, и на табло возникает надпись «Дальнейшее движение невозможно». Средних лет женщина в чрезмерно обтягивающем костюме начинает кричать что-то вроде «мы все умрём». Мужчина в одежде офисной крысы флегматично стоит в углу. Полная негритянка пытается успокоить взвинченную женщину.
Гречкин устало вздыхает, шлёпает рукой по кнопке вызова помощи, достаёт отвёртку и открывает нижний люк.
– Что вы делаете? – вопит истеричка.
– Я инженер, специалист по орбитальным лифтам, я знаю, в чём проблема.
Конечно, Гречкин ничего не знает. Но иначе тётка не успокоится.
Ну почему, почему он никогда не застревал в лифте с Майей. Только с какими-то старыми идиотками.
В техническом подкабинном помещении довольно грязно. Он как-то был в нью-йоркском орбитальном лифте (на практике), вот где чистота и красота. А здесь традиционное русское разгильдяйство.
Из динамика доносятся успокоительные фразы дежурного диспетчера. Истеричка находит себе новую мишень и ругается с ним.
Гречкин нажимает на кнопку технической связи.
– Говорит младший инженер Василий Гречкин. Орбитальный лифт номер шесть Московского подразделения застрял на высоте десять тысяч шестьсот пятьдесят три метра. Причина поломки неясна.
– Слышу вас, Гречкин. Причина поломки прекрасно ясна нам. Вам придётся немножко подождать: ваша помощь не требуется.
– Хорошо…
– …инженер Топоров.
– Инженер Топоров.
Гречкин забирается обратно в лифт. Женский голос из динамика продолжает успокаивать истеричку, которая уже перечисляет, в какие суды подаст, если с ней что-либо случится. Гречкину очень хочется сказать, что случиться с ней может только смерть, и тогда она никуда ничего не подаст, но вслух приходится говорить совершенно другое.
– Господа и дамы, успокойтесь. Я – инженер по орбитальным лифтам, мне только что сообщили, что неполадка совершенно неопасна, её устранят буквально за полчаса.
Он залихватски врёт, хотя понимает, что через полчаса тётка совсем сойдёт с ума, если его предсказание не сбудется.
– А что же вы, инженер, такой хлипкий лифт построили? А? В этой стране ничего нормально сделать не могут! – кричит тётка. – Вы что думаете, вам с руки эти штучки сойдут? Вы что думаете…
– Я ничего не думаю! – Он орёт прямо ей в лицо.
Тётка замолкает.
– Если вы не заткнётесь прямо сейчас, я вас лично выброшу в космос через нижний шлюз, и никто не будет против.
– Точно, – поддакивает офисная крыса из угла.
Для наглядности Гречкин показывает пальцем куда-то вниз, на технический люк.
Тётка замолкает, но по её лицу видно, что по приезде скандала не избежать.
Лифт трогается даже не через полчаса, а минут через десять. Рывок – и снова огромная скорость, немного закладывает уши, но в целом высота почти не чувствуется. Через атмосферу лифт идёт медленнее, чем через безвоздушное пространство.
Верхняя Москва очень похожа на нижнюю. Двери лифта открываются, и перед Гречкиным предстаёт привычная картина: площадь Лифтов, нечто вроде огромного зала распределения. Много народу, все ждут своей очереди войти в орбитальный лифт.
Лифтов в зале – около тридцати, и каждый вмещает до полусотни человек. Малый лифт, на котором ехал Гречкин, – технический. Интересно, откуда здесь эта тётка-истеричка? К одежде офисной крысы в углу прицеплен пропуск: он из коммерческого отдела лифтовой службы. Негритянка тоже может быть служащей. А истеричка явно не из этой компании. В этот момент Гречкин оказывается наказан за промедление и мысли о сумасшедшей: она самолично появляется из-за его спины с представителем технической администрации под руку.
– Вот этот хам! – кричит она возмущённо.
Фамилия администратора – Водовозов, они с Гречкиным в дружеских отношениях.
– Это хамло мне указывало, что делать, а что не делать! – кричит тётка.
Гречкин помнит только, что обещал выбросить тётку в открытый космос.
– …и угрожало меня убить! Это попытка убийства! Это преступление!
По лицу Водовозова видно, что он тоже с удовольствием выбросил бы тётку в открытый космос. Её крик постоянно звучит в качестве фона, администратор не без труда говорит Гречкину:
– Пойдёмте, Гречкин, в офис, там поговорим.
Они идут, все трое, через зал. Тётка вопит так, что люди вокруг оборачиваются. Техническая дверь, коридор, дверь кабинета Водовозова. Кабинет небольшой, как и большинство помещений Верхней Москвы, зато из окон открывается великолепный вид на Землю.
– Анфиса Яковлевна, – вежливо говорит Водовозов, – заполняйте заявление.
Заполнять заявление просто. Достаточно сделать голосовой выбор из пунктов, возникающих на дисплее, обращённом к посетителю.
– Я требую отправить его под суд! – кричит Анфиса Яковлевна, не обращая внимания на слова Водовозова.
– Пока вы не заполните заявление, мы не сможем отдать инженера Гречкина под суд.
– Да мне плевать! Вы сможете! Захотите и сможете!
Водовозов понимает, что всё окончательно потеряно. Он что-то тихо говорит по комму.
Анфиса распаляется всё больше и больше, Гречкин молчит, Водовозов улыбается, скрестив руки на груди. Анфиса обещает отдать под суд уже не только Гречкина, но и Водовозова, и вообще всех специалистов КосМосТранса.
Буквально через две минуты дверь кабинета открывается, появляются двое мужчин лет сорока в элегантных костюмах. Полы их пиджаков заметно длиннее, чем следует по гражданской моде: это судебные исполнители.
– Анфиса Яковлевна, пойдёмте с нами. Это серьёзное дело, мы должны оформить судебные документы…
Они продолжают вещать, будто радиоточки. Анфиса немного сбавляет тон, а через минуту соглашается выйти с ними, чтобы отдать под суд мерзких работников КосМосТранса. Когда они выходят, Водовозов с упрёком смотрит на Гречкина:
– Ты же видел, что у неё нарастающий психоз. Или не видел?
– Ну-у…
– Что «ну». Пришлось вон вызывать наших актёров.
Гречкин знает, что приходившие мужчины не имеют никакого отношения к судебным разбирательствам. Это профессиональные психологи и специалисты по мирному разрешению конфликтных ситуаций. Перед психованной Анфисой они сыграли именно тех, кого она хотела увидеть. Тем не менее их задача – просто успокоить человека и привести его в норму. Ничто не помешает Анфисе на самом деле подать в суд.
– Тебе не повезло, – продолжает Водовозов. – Анфиса эта – не просто психованная тётка, а супруга Санникова.
– Чёрт.
– Именно.
Санников – заместитель директора службы орбитальных лифтов. Теперь понятно, откуда у Анфисы технический пропуск, позволяющий пользоваться малыми лифтами.
– Значит так. Мы тебя из службы временно переведём. Естественно, в ту область, где от тебя будет какой-то толк. Подумай до завтра, куда тебя можно перевести, и я подумаю. Надумаешь – звони. Может, в техподдержку Верхней Москвы. Может, в какие-нибудь перспективные работы. Сколько у тебя специализаций?
– Пять.
– Достаточно. Выбор есть. Но завтра – крайний срок. До конца недели тебя в лифтах быть не должно, может, всё и утрясётся. Анфиса будет знать, что ты якобы наказан увольнением, Санникову и на тебя, и на Анфису плевать, если она не сидит у него на шее.
– Хорошо, Виктор Вадимович.
– Всё, Гречкин, иди по своим делам. У тебя же выходной сегодня?
– Да.
Гречкин поднимается и идёт к дверям, затем оборачивается.
– А собственно, почему лифт остановился?
– Террористическая угроза. Скрутили одного идиота, но в это время все лифты стояли.
– А-а…
Про террористические угрозы никогда не говорят публично. Одно это словосочетание может вызвать панику у большинства людей. Тем более у психованных анфис.
Гречкин прощается и выходит из кабинета.
