355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тим Северин » Дитя Одина » Текст книги (страница 5)
Дитя Одина
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:33

Текст книги "Дитя Одина"


Автор книги: Тим Северин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА 6

В семь лет все проходит быстро. Зимовать в Пикшевом фьорде, теснясь в доме, где произошли столь непостижимые дела, наши люди, разумеется, отказались, и мы возвратились в Браттахлид.Я же вернулся к обычной детской жизни, к играм с друзьями, которых в Браттахлиде у меня было больше, чем в Пикшевом фьорде. Наши детские игры были разнообразны и шумны. Ростом я был меньше большинства моих сверстников, но восполнял недостаток силы изобретательностью и быстротой ума. К тому же, как оказалось, живостью воображения и способностью к подражанию я превосходил большинство моих друзей. Так что в нашей ватаге именно я стал заводилой, выдумщиком новых игр или новых правил к старым. По весне, когда дни удлинились, мы, дети, выбрались на волю, и те игры, которые зимой в доме были под запретом от взрослых, стали еще более буйными. Чаще всего мы подражали взрослым и, вооружившись самодельными деревянными щитами и деревянными лее мечами, бились, вопя во всегорло. Разумеется, одна из придуманных нами игр была основана на странствии моего дяди Торвальда. И больше всего нам нравилось изображать героическую смерть его. Самый старший, самый сильный мальчик – его звали Храфн, сколько я помню – играл главную роль: он ходил, шатаясь, по двору, напоказ зажимая подмышку и делая вид, что вытаскивает стрелу.

– Скрелинги застрелили меня, – вопил он. – Я умираю. Вовек не видеть мне родного дома, но я умру смертью героя в дальнем краю.

Потом он поворачивался, выбрасывал руки вперед и падал наземь, притворяясь мертвым, а остальные делали вид, что возводят над телом курган из камней. Зато я верховодил, когда мы садились в воображаемую лодку и гребли или шли под парусом вдоль неведомого берега. Это я придумал страшный водоворот, в который нас едва не затянуло, и морское чудище, скользкие щупальца которого пытались утащить нас за борт. Мои друзья делали вид, что они озирают берег, и выкрикивали, что они видят, – рыщущих волков, огромных медведей, змеев-драконов и прочее. Однажды я выдумал человека-чудовище, и оно, как я утверждал, корчило нам рожи с берега. Это был тролль об одной ноге со ступней, огромной, как блюдо. Он большими прыжками скакал по берегу вровень с нашей лодкой, не отставая, и я, отойдя в сторонку, для наглядности стал показывать – прыгать, держа ноги вместе, и прыгал так, пока не запыхался.

Это безобидное лицедейство привлекло ко мне внимание и обернулось для меня самым неожиданным образом.

Вот когда я и вправду перепугался. На следующий день шел я мимо распахнутой двери большого хлева. Вдруг из тьмы дверного проема высунулась жилистая рука и вцепилась мне в плечо. Меня затащили внутрь, и в полумраке я оказался лицом к лицу с ужасным Тюркиром. Я был уверен, что сейчас меня прибьют за какую-то провинность, и онемел от страха, когда он прижал меня к стене коровника, повернув лицом к себе. Он все еще сжимал мое плечо, и мне было больно.

– Кто тебе сказал об одноноге? – вопросил он со своим сильным акцентом. – Ты говорил с кем-то из корабельщиков об этом?

– Поверни мальчишку, чтобы я мог видеть его глаза, – раздался низкий рокочущий голос, и я увидел второго чело-река, сидевшего на сене в глубине коровника.

До того я его не заметил, но, даже и не глядя, мог бы узнать, кто это, и испугался еще больше. То был Торвалль по прозвищу Охотник.

Из всех мужчин в Браттахлиде мы, мальчики, боялись Торвалля и уважали больше всего. В нашей общине земледельцев и рыбаков он был единственным человеком, предпочитавшим одиночество. Высокий, с обветренным лицом, лет шестидесяти, но все еще бодрый и крепкий, как двадцатилетний, он был изуродован шрамом, который шел от уголка левого глаза к уху. Ухо было частично оторвано по краю, так что Торвалль походил на драного кота, побывавшего во многих драках. Шрам этот – память об охоте, на которой Торвалля покалечил молодой полярный медведь. Оказавшись перед ним в хлеву, я старался не смотреть на этот ужасный шрам, думая про себя, что Торваллю еще повезло, что он не потерял глаз. Но все-таки веко левого глаза у него было опущено, и я гадал, не мешает ли увечье целиться, когда он натягивает свой охотничий лук.

Торвалль был в обычной своей одежде охотника – тяжелые поножи, обвязанные ремнями, крепкие башмаки и куртка с наголовником. Я ни разу не видел его одетым по-другому, и честно говоря, от одежды этой сильно пахло, и запах перебивал даже запах коровника. У Торвалля не было никого, кто бы его обстирывал. Он был холостяк, жил на отшибе, приходил и уходил, когда ему заблагорассудится. Единственным украшением у него было ожерелье из зубов полярного медведя, убитого им. А сейчас он в упор разглядывал меня, и мне казалось, что на меня смотрит какая-то хищная птица.

– Может быть, та женщина рассказала ему. У нее есть зрение, и она много знает о путях, – проговорил он.

Тюркир все еще сжимал мое плечо, чтобы я не выскочил в распахнутую дверь.

– Мы знаем, чем она владеет, но она всего лишь его приемная мать. И потом, ее там не было. Я думаю, мальчик сам видел однонога. Говорят, что женщина Лейва, та, что с Оркнейских островов, знала ведовство. Скорее, мальчишка унаследовал способности от нее. – Он слегка потряс меня, словно проверяя, не загремят ли эти таинственные «способности» у меня внутри.

– Не тряси его, только зря напугаешь. Пусть сам скажет. Тюркир медленно ослабил хватку, но не отпустил меня.

– Ты разговаривал с Гудрид об одноноге? – спросил он. Я был сбит с толку. Я не знал никакого однонога.

– Тварь, которая прыгает вдоль берега на одной ноге.

Тут я сообразил, о чем меня расспрашивают, но совершенно не понимал, почему Тюркир и Торвалль интересуются моим детским кривлянием. Я же не сделал ничего дурного.

– Что еще ты видишь? У тебя бывают странные сны? – Тюркир задавал эти вопросы все настойчивей, и его германский акцент становился все явственнее.

Я не знал, что ответить. Конечно, у меня бывают сны, думал я про себя, но ведь они у всех бывают. Иногда мне снятся кошмары, будто я тону, или меня преследуют чудовища, или комната сжимается вокруг меня, – обычные ужасы. На самом деле я стыдился этих страхов и никогда о них не рассказывал. Откуда у меня взялось представление об одноноге, я понятия не имел. Он мне не снился. Он просто появился у меня в голове, когда я играл с ребятами, и я его изобразил. Но я был еще слишком напуган и молчал.

– Еще что-нибудь необычное приходит тебе в голову, какие-нибудь странные картины? – Тюркир переиначил вопрос, пытаясь меня успокоить.

В голове у меня было пусто. Ради собственного спасения мне отчаянно хотелось ответить, но я не мог припомнить ни единого необычного сна. Однако до меня начало доходить, что мне не нужно бояться этих двух грозных людей. Детским острым чутьем я уловил, что они почему-то нуждаются во мне, в их обращении со мной чудилось скрытое уважение и что-то еще – почти благоговение. Стиснутый грубой хваткий Тюркира, глядя на изуродованное шрамом лицо Торвалля, я осознал, что эти двое ждут от меня чего-то такого, на чтосами не способны, и это почему-то связано с тем, что и какя вижу.

– Яне могу вспомнить ни единого сна, – пробормотал я.

У меня хватило ума посмотреть прямо на Торвалля. Нарочито спокойный взгляд весьма полезен, когда пытаешься убедить собеседника, что говоришь правду, даже если это не так.

Торвалль проворчал:

– Говорил ли ты об одноноге со своей приемной матерью? Или о своих снах?

Я снова помотал головой, все еще не понимая, отчего их так интересует Гудрид.

– Ты знаешь, что это такое? – Тюркир неожиданно поднял свободную руку и показал мне, что лежит у него на ладони.

Это был маленький металлический амулет, квадратный, в виде буквы Т. А еще я заметил, как глубоко въелась грязь и сажа в морщины и линии на его ладони.

– Мьелльнир, молот Тора, – рискнул ответить я.

– Ты знаешь, для чего он Тору?

– Вроде знаю, – пробормотал я.

– Своим молотом он дробит головы тем, кто ему не покорен, и убивает врагов. Испробуешь его на себе, коль проболтаешься кому-нибудь о нашем разговоре.

– Отпусти мальчика, – сказал Торвалль, а потом, взглянув на меня, спросил как бы невзначай: – Не хочешь ли узнать побольше о Торе и других богах? Тебе это интересно?

Предложение показалось мне очень заманчивым. Я уже справился со своим страхом и мотнул головой в знак согласия.

– Ладно, – кивнул Тюркир, – мы с Торваллем на досуге будем учить тебя. Но об этом ты должен помалкивать. А еще ты будешь нам рассказывать все, что тебе снится. Теперь ступай своей дорогой.

Ныне, оглядываясь на тот давний случай, когда двое взрослых мужчин затащили испуганного мальчишку в коровник и учинили ему допрос, я знаю, чего Тюркир и Торвалль пытались от меня добиться и почему так странно вели себя. Опасаясь, что знание исконной веры утрачивается, они решили действовать, когда обнаружили во мне способности к ведовству. Не исключено, что дошли до них рассказы о христианских миссионерах, которые собирают молодежь и женщин и проповедуют им. Не исключено, что Торвалль с Тюркиром решили поступить так же, но тайно и с отбором, когда нашли ребенка, по видимости, имеющего особый талант, а стало быть, одаренного от богов ведовскими способностями, – решили передать ему древнюю мудрость, дабы знания и опыт исконной веры не прервались. Коль скоро таковыми были их намерения, то по крайней мере отчасти моя жизнь оправдала их ожидания. Хотя видели бы они меня здесь, в христианском монастыре, где я скрываюсь, притворяясь правоверным, то преисполнились бы ко мне презрения.

Как сказал мне Тюркир на одном из первых уроков, одноног – это существо, которое он видел собственными глазами, когда с Торвальдом, сыном Эйрика, ходил в Винланд. Одноног этот появился на опушке прибрежного леса, когда их корабль шел мимо. А выглядел он именно так, как я описал его друзьям – странное сутулое тело мужчины, стоящее на одной толстой ноге с одной широкой ступней. И прыгал одноног по берегу в точности, как я, вровень с кораблем норвежцев, не отставая. Однако едва гости повернули корабль к берегу, намереваясь высадиться и поймать однонога, тот развернулся и поскакал к лесу и там исчез под землей, во всяком случае, так показалось издали.

Случай с одноногом – явление любопытное и необъяснимое. Может быть, тут сказалась одна из странностей Тюркина, и он описал свое очередное видение. Однако кое-кто из его товарищей говорил тогда, что видит эту тварь, хотя и не так ясно, как Тюркир, и потому описать в подробностях не может. А вернувшись в Браттахлид, все они помалкивали об этом деле, боясь, что их сочтут глупцами. Мое же подражание этому существу – вплоть до того, как оно не отставало от кнорра, – навело Тюркира с Торваллем на мысль, что мой дух-двойник пребывал тогда на корабле у берегов Винланда, пока сам я оставался дома, в Браттахлиде. Всякий, исповедующий исконную веру, знает, что способность пребывать в двух местах сразу есть верный признак ведовского дара. Ведун от рождения может незримым духом перелетать по воздуху со сверхъестественной скоростью в отдаленнейшие места, а потом возвращаться в смертное тело. Судя по тому, что в скором времени случится со мной в Винланде, Торвалль и Тюркир были правы, предположив духовную связь между мной и этой неведомой землей на западе. И все же я должен признать: то, что я изображал прыгающего однонога, играя с детьми, могло быть чистой случайностью, ибо существа этого больше никогда не видели.

Однако это не значит, что оно не существует. Недавно я обнаружил одного такого же здесь, в монастырской библиотеке. Я готовил лист пергамента, соскребывая с него старые чернила, прежде чем отмыть страницу. Пергамент столь дорог, что приходится использовать его повторно, когда слова, начертанные на нем, слишком поблекнут или расплывутся, или устареют, или утратят прежнюю ценность. То была отдельная страница из книги Иезекииля – о демонах Гоге и Магоге. Удаляя старые письмена, я заметил на полях небольшой рисунок. Рисунок довольно безыскусный, но он сразу же привлек мое внимание. Изображен был одноног, именно таким, каким описывал его Тюркир в коровнике шестьдесят лет назад, разве только нарисованное на полях существо с огромной ступней имело к тому же и огромные уши. И оно не прыгало, а лежало на спине, воздев кверху единственную эту ступню. Я смог разобрать чуть видимую подпись «… ног, укрывающийся…», остальное расплылось. От чего укрывался одноног, оставалось догадываться. Если то был винландский одноног, можно предположить, что от снега или дождя. Но в тексте на странице не было ничего, что объясняло бы эту загадку.

В последовавшие месяцы Тюркир и Торвалль частенько забирали меня с собой, якобы как помощника в той или иной работе, на самом же деле, чтобы подальше от чужих ушей мало-помалу посвящать меня в свои верования. Наставники мои не знали грамоты, Тюркир же в особенности отличался безыскусностью. Но обладали оба великим достоинством – ни в малейшей степени не лицемерили они в своих верованиях. Искренность их веры действовала на меня куда сильнее, чем мудрствования софистов. А языческий мир исконной веры настолько зрим для воображения, настолько последователен и привлекателен, настолько приспособлен к жизни на далеком берегу Гренландии вблизи необъятных и таинственных ледяных полей и гор, что нужно было быть совсем тупым учеником, чтобы не отозваться на него.

Тюркир рассказал мне об асах, народе героев, который в давние времена пришел с востока и основал свою столицу Асгард. Глава их, Один, хитрый и безжалостный, с двумя воронами-близнецами на плечах, Хугином и Мунином – Мыслью и Памятью, – был и остается, по утверждению Тюркира, истинным властелином. Когда-то ради познания он пожертвовал собственным глазом, дабы иметь возможность испить воды из источника мудрости, и доныне он ходит по свету в разных обличьях, везде изыскивая все новые и новые знания. Но в мудрости своей он ведает, что обречен, что поведет асов в последнюю битву, когда залает чудовищный пес Гарм, и не сможет защитить мир от сил тьмы, инеистых и горных великанов и других темных чудовищ, которыми, в конце концов, и будет сокрушен. В Вальгалле, в своем дворце, Один собирает людей, павших в бою, героев, испытанных воинов, и там пируют они и пьют в обществе прекраснейших женщин, покуда не будут призваны на последнюю, роковую битву в Рагнарек. Там и они, и все боги найдут свою гибель.

У меня нет ни малейших сомнений в том, что волшебные сказки Тюркира об Одине и его деяниях стали первопричиной моей дальнейшей приверженности к Всеотцу, как всегда именовал его Тюркир. Для меня, семилетнего, было что-то болезненно притягательное в том, как Один допрашивает мертвеца или сидит рядом с повешенными, чтобы вызнать их последние тайны, или как любится невесть с кем. Не меньше привлекала меня его способность менять обличил, и я легко представлял себе, как Отец Богов превращается в хищную птицу, в червя, в змею, в священную жертву, смотря по тому, какую хитрость он замыслил. Впрочем, мне, ребенку, не слишком нравилась темная его сторона – то, что он может схитрить, сжульничать и обмануть, и что зовут его «Безумный». Понятно, что сам Торвалль, в согласии с собственным именем, предпочитал рыжеволосого Тора, сына Одина, который ездит по небу в колеснице, запряженной козлами, и его проезд знаменуется раскатами грома и вспышками молний; Тор правит погодой на море и мечет во все стороны Мьельнир, свой прославленный молот. Торвалль был пылким исповедником бога Тора и очень оживлялся, рассказывая какую-нибудь из своих любимых историй о нем. Помню, однажды, он поведывал мне, как Тор отправился на рыбалку ловить змея Мидгарда, взяв для наживки бычью голову, а когда змей попался на крючок, Тор так сильно потянул удочку, что ногой проломил борт лодки. Говоря это, Торвалль встал – а сидели мы все в том же коровнике, – уперся ногой в ограду стойла и взмахнул руками, изображая своего любимца. Огорожа была сделана плохо и рухнула, подняв тучу пыли. В моих ушах до сих пор звучит громоподобный раскатистый смех Торвалля и его торжествующий крик:

– Вот, так оно и было!

Несмотря на восторги Торвалля и мое мальчишеское уважение к этому крепкому охотнику, я все же предпочитал Одина. Я упивался мыслью о том, что можно разгуливать где угодно и куда угодно прокрасться, изменив облик, набираться ума, наблюдать и управлять всем по своему желанию. Как все дети, я любил подслушивать взрослых, вынюхивая их секреты, и всегда, притаившись за дверью или столбом, я закрывал один глаз в подражание моему одноглазому богу. А еще, если бы моя приемная мать поискала под матрасом, то нашла бы клочок ткани, припрятанный мною. Я воображал, что это Skidbladnir, волшебный корабль Одина, которому всегда дует попутный ветер и который может принять на борт всех асов в полном вооружении, но когда Одину он больше не нужен, Один складывает его и сует в карман.

Через несколько лет, уже будучи подростком, я мало-помалу дошел до мысли, что сам могу быть частью великого замысла Одина. Тогда казалось, что тропа моей жизни все больше направляется прихотью Всеотца, и при всякой возможности я воздавал ему не только молитвой и тайными жертвами, но также подражанием. Отчасти именно поэтому я, будучи неоперившимся птенцом, стремился стать поэтом, скальдом, – ведь Один, обернувшись орлом, украл мед поэзии у стерегшего его великана Суттунга. Еще важнее было то, что моя все возрастающая приверженность Одину подпитывала жажду странствий, данную мне от природы. Когда бы я ни пускался в путь, я знал, что он, Все-отец – величайший из всех, странствующих по свету, – присматривает за мной. В этом смысле он ни разу не обманул меня, ибо я уцелел, в то время как многие мои товарищи по странствиям погибли.

Кроме всего прочего, Тюркир поведал мне и подробности таинственного пророчества, о котором упомянула Гудрид в тот скорбный день в Пикшевом фьорде, когда сидела она у смертного ложа Торстейна, а я проговорился, что видел двойников еще-не-мертвых. Тюркир задержался в своей кузне, где ковал и ладил орудия, необходимые для работ на земле. Гудрид послала меня отнести маленькому германцу ужин.

– Она славная женщина, твоя приемная мать, – сказал Тюркир, отодвигая пустую миску и облизывая пальцы. – Слишком славная, чтобы подпасть под влияние этих безумцев, последователей Белого Христа. Никто не умеет так хорошо спеть колдовскую песнь.

– Что за «колдовская песнь»? – спросил я. – Что это такое?

Тюркир посмотрел на меня исподлобья, и в глазах его мелькнуло подозрение.

– Ты хочешь сказать, что приемная мать тебе не рассказывала о себе и Маленькой Вельве?

– Нет, я даже никогда не слыхал о Маленькой Вельве. Кто она такая?

– Старуха Торбьерг. Она была Маленькой Вельвой, прорицательницей. Уже четыре года, как она померла, и ты действительно не мог ее знать. Но многие знают, и все они помнят ночь, когда Гудрид Торбьернсдоттир раскрыла себя.

Тюркир уселся на низкий табурет рядом с наковальней и указал мне на груду мешков с углем для горна. На них я и расположился. Было ясно, что рассказ будет долгим, но Тюркир считал, что я должен знать все о моей приемной матери.

А все, что касалось моей обожаемой Гудрид, было для меня важно, и я слушал так внимательно, что по сей день слово в слово помню сказанное Тюркиром.

Маленькая Вельва, начал Тюркир, перебралась в Гренландию с первыми же поселенцами, сбежав от докучливых последователей Белого Христа, которые вызвали в Исландии немалый переполох, потребовав, чтобы непременно все уверовали в их единственно правильного бога. Она была последней из девяти сестер, обладавших даром ведовства, и будучи девятой, была одарена больше остальных. Она умела предсказывать погоду, так что хозяева хуторов согласовывали сроки работ с ее советами. Жены же их справлялись у нее, какие имена следует давать младенцам, испрашивали здоровья и процветания для подрастающих детей. Молодые женщины тайком советовались о своих любовных делах, мореходы же отправлялись в путь в благоприятные дни, избранные Маленькой Вельвой. Торбьерг знала, как, согласно исконному обычаю, следует приносить жертвы богам, как молиться.

Осенью того года, когда моя приемная мать в первый раз приплыла в Гренландию, там свирепствовал черный голод. Сперва вымокло сено, потом охотники, ушедшие внутрь страны и вдоль берега добывать тюленя и оленей, несмотря на все свои старания, возвратились почти ни с чем. Двое вообще не вернулись. Пришла безрадостная зима, и люди начали мереть от голода. Все стало настолько плохо, что глава поселения, человек по имени Херьольв, решил спросить у Маленькой Вельвы, есть ли какой способ покончить с голодом. Херьольв устроил пир в честь Маленькой Вельвы, и в ее лице в честь мира духов, куда ей придется войти, коль захочет она отозваться на просьбу. К тому же, этим застольем, на которое уйдут последние запасы, он даст понять богам, что люди верят и полагаются на них.

Последние запасы сушеной рыбы и тюленьей ворвани выставил Херьольв и забил последнюю домашнюю скотину и отдал весь сыр и хлеб. Разумеется, к застолью явились все, и не только ради того, чтобы набить пустые утробы, но чтобы услышать слово Вельвы. Жена Херьольва накрыла стол во всю длину их дома. Во главе стола, в торце, на небольшом возвышении, видимом отовсюду, было устроено почетное место для Маленькой Вельвы – резной деревянный стул с подушкой, набитой куриными перьями.

Пока народ собирался, к Торбьерг послали человека, чтобы он сопроводил ее. Едва она вошла, стало ясно, что Маленькая Вельва понимает всю серьезность положения. Обычно, когда ее вызывали заняться ведовством, она приходила в повседневной своей домотканой одежде, имея при себе только орудие ведовства – деревянный посох примерно трех футов длиной, изрезанный рунами и увешанный потрепанными полосками ткани. Но в тот вечер Торбьерг явилась в большой зал в одежде, которой никто прежде не видел на ней: длинный плащ синего, как полночь, цвета, доходящий почти до земли и скрепленный на груди матерчатыми лямками, вытканными затейливыми узорами из красных и серебряных ниток. Плащ был украшен узорочьем из маленьких камешков, не драгоценных, но простой галькой, крапчатой и с мраморными разводами, обкатанной водой. Камушки поблескивали, словно все еще были мокрыми. То были волшебные «водные камни», о которых говорят, что в них заключаются духи реки. Шею Вельвы украшало ожерелье из разноцветных стеклянных бусин, в основном красных и синих. На поясе, сплетенном из трута, висел большой матерчатый мешок, в котором хранился набор сухих трав, талисманов и прочих орудий ведовства. Ноги были обуты в тяжелые башмаки из мохнатой телячьей шкуры, зашнурованные ремешками с маленькими пуговками на концах. Голова покрыта наголовником из черной ягнячьей шкуры, подбитой мехом белой кошки. Рукавицы тоже были из кошачьей шкуры, но мехом внутрь.

Когда бы не знакомый ведовской посох, гости, пожалуй, не признали бы Торбьерг. Посох из светлого дерева цвета меда, сильно потертый и лоснящийся от долгого употребления, с набалдашником, обитым латунью и тоже усыпанным «водными камешками». Лент на посохе вроде было больше против обычного.

Когда она вошла, Херьольв, ждавший у дверей, чтобы приветствовать ее, удивился, увидев перед собой затылок в черном наголовнике. Торбьерг шла спиной вперед. Все собрание молчало, пока хозяин провожал Торбьерг от входа через весь дом, она же продолжала пятиться, обратившись лицом к входной двери. Хозяин называл по имени каждого присутствующего, мимо кого они проходили. Вельва молчала, поглядывая из-под черного наголовника на лица, и только время от времени посапывала, словно принюхивалась.

Когда Вельва благополучно устроилась на своем высоком месте, подали еду, и все с удовольствием занялись снедью, хотя многие посматривали на Торбьерг – что она делает. Она же вынула из своего мешка латунную ложку и древний нож с рукояткой из моржового клыка и с двумя медными кольцами. Лезвие ножа было сильно источено и поедено ржавчиной, словно долго пролежало в земле, и любопытные заметили, что кончик его сломан. И ела она не ту снедь, что остальные. Она попросила миску жидкой каши, сваренной на козьем молоке, и блюдо, приготовленное из сердец всех животных, забитых для этого пира.

Когда трапеза завершилась и со столов было убрано, Херьольв встал.

– Вельва, надеюсь, ты осталась довольна всем, что было сегодня вечером, – заговорил он громко, так, что голос его заполнил весь длинный дом. – Мы собрались в надежде, что по мудрости своей ты сможешь сказать нам, как долго продлится голод и есть ли возможность покончить с этой бедой.

– Мне нужно побыть в этом доме подольше, – ответила она. Голос у нее был тонкий и с присвистом, словно ей было трудно дышать. – Мне нужно впитать его духов, увидеть знамения, почувствовать его душу. Слишком рано судить. Я буду здесь, на этом сиденье, всю ночь, а завтра после полудня, уверена, смогу ответить на твой вопрос.

Все разочарованно вздохнули. Те, что жили поблизости и могли добраться до дому в темноте, ушли. Остальные заночевали у Херьольва, с тревогой ожидая света, который в это время года приходит так поздно, что сразу же начинает меркнуть, едва коснувшись земли.

На другой день после полудня, когда все снова собрались, произошла заминка. Вельва вдруг заявила, что ей нужна помощь, что нужно, чтобы кто-то пел настоящие ведовские песни, когда ее дух начнет покидать тело. Песни помогут духу высвободиться и начать странствие в другой мир. Все оцепенели от страха. Вельве никогда прежде не требовался помощник. Херьольв обратился к собравшимся в доме, мол, коль кто в силах помочь, прошу выйти вперед. Никто не откликнулся. Вельва сидела на своем высоком месте, щурясь и нетерпеливо оглядывая зал. Херьольв повторил призыв, и все удивились, когда вперед спокойно выступила Гудрид.

– Ты знаешь ведовство? – воскликнул Херьольв. Наверное, не меньше был поражен отец Гудрид, Торбьерн.

Он просто разинул рот от удивления.

– Да, – ответила Гудрид спокойно. – В Исландии я жила приемышем в доме друзей моего отца, у Орма и Халлдис, и Халлдис научила меня ведовским песням. Была бы здесь Халлдис, она сделала бы это лучше, но, думаю, слова я не забыла.

Маленькая Вельва недоверчиво усмехнулась и поманила Гудрид к себе, подавшись вперед, и, наверное, попросила молодую женщину произнести священный стих, чтобы испытать ее, потому что Гудрид пропела какую-то строфу голосом столь тихим, что никто не разобрал и двух слов, и слова эти звучали как-то странно, словно чужие. Маленькая Вельва коротко кивнула и снова откинулась на подушку.

В этом месте отец Гудрид, Торбьерн, обычно очень покладистый, вмешался.

– Я не позволю втягивать мою дочь в ведовство, – громко заявил он. – Это опасное дело. Никто не знает, чем это может кончиться.

– Я не ведунья и не пророчица, но коль скоро могу помочь беде, то готова принять участие, – твердо ответила ему Гудрид.

Такое неповиновение Торбьерну пришлось не по нраву. Он круто повернулся и вышел из дома, расталкивая собравшихся и бормоча, что не желает смотреть на позор дочери.

– Духи все еще подозрительны и не показываются мне, – сказала Вельва после короткого молчания, когда все снова уселись. – Их нужно успокоить и призвать сюда.

Она махнула рукой Гудрид, а та переглянулась с несколькими женами хуторян. Эти женщины выбрались из толпы и по указанию Гудрид стали кольцом, а мужья их смотрели кто с любопытством, кто смущенно. С полдюжины женщин стали лицом друг к другу, Гудрид в середине. Толпа стихла, и Гудрид запела слова ведовской песни. У нее был высокий чистый голос, и пела она, ничуть не смущаясь. В лад ее голосу женщины стали покачиваться, потом взялись за руки, и круг начал медленно вращаться против солнца. Мужья и сыновья смотрели на них, наполовину испуганно, наполовину изумленно. Это было женское дело, нечто такое, о чем мужчины мало знали. Гудрид все пела, стих за стихом, и женщины постарше, сначала тихо, потом громче, повторяли строфы. Некоторым в зале песни эти напоминали колыбельные, слышанные в детстве, но только, похоже, Гудрун, знала все стихи и повороты лада. Так она и пела, без запинки. Наконец ее голос замер, и женщины скользнули обратно в толпу, а Вельва посмотрела на Гудрид.

– Поздравляю тебя, – сказала она. – Кто бы тебя ни учил, научил тебя хорошо, и духи отозвались. Я чую, они здесь, вокруг нас, и готовы отнести мой дух к богам.

Она подозвала Гудрид поближе и начала тихо напевать. Наверное, Гудрид узнала песнь, потому что она стала отвечать, подхватывая припев, повторяя строфы, меняя строку, добавляя другую. Туда и обратно ходила песнь между двумя женщинами, их голоса сплетались, и Вельва начала раскачиваться взад-вперед на стуле. Потом слова образовали круг. Были повторы и долгие паузы. Люди в толпе начали шаркать ногами, посматривать друг на друга и снова на высокое место, где сидела одетая в синий плащ пророчица. Ни один человек не ушел. Наконец, спустя полчаса с небольшим, голос Маленькой Вельвы замедлился. Гудрид, все еще стоявшая возле нее, почувствовала, что свое дело она сделала. Голова Вельвы опустилась на грудь – казалось, ведунья одновременно бодрствует и спит. Какое-то время ничего не происходило, потом очень медленно Вельва подняла голову и посмотрела прямо в переполненное людьми помещение. Она кивнула Гудрид, и Гудрид невозмутимо отошла в первый ряд зрителей, повернулась и посмотрела на Маленькую Вельву.

Херьольв откашлялся.

– Ты можешь ответить нам на наш вопрос? – спросил он. Ответ Вельвы был четок.

– Да. Мое видение было ясным и безоблачным. Мой дух описал круг в воздухе, и я увидела, как ломается лед на фьорде. Я увидела первые проростки молодой травы, хотя перелетные птицы еще не вернулись на свои гнездовья. Дни еще коротки, но воздух уже теплый. Весна в этом году придет рано, и через несколько дней ваши испытания закончатся. Голод, мучающий вас, минует, и больше никто не умрет. Вы доверились богам и будете вознаграждены.

Вдруг Вельва перевела взгляд на Гудрид и обратилась прямо к ней:

– У меня есть предсказание и для тебя. Духи-вестники так очарованы твоим знанием ведовства и песнями, что принесли мне вести о твоей судьбе. Теперь я могу вознаградить тебя за помощь, которую ты мне оказала. Тебе суждено вступить в почетный брак здесь, в Гренландии, но он будет недолгим. Ясно вижу, все твои пути ведут в Исландию и к ее народу. Там ты положишь начало знатному и славному роду и вовеки останешься в его памяти.

Тюркир завершил рассказ.

– Теперь ты понимаешь, Торгильс, – сказал он, – почему Торвалль, как увидел, что ты изображаешь однонога, так и решил, что способности к ведовству и умение летать духом ты перенял у своей приемной матери. Гудрид могла бы стать умелой вельвой, когда бы не общалась столько с ревнителями Белого Христа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю