Текст книги "По пути Синдбада"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 4. Матросы

По распоряжению султана наш корабль назвали «Сохар» в честь знаменитого порта в Оманском заливе. В стародавние времена Сохар был процветающим городом, гаванью для множества кораблей, совершавших дальние путешествия. Французские археологи откопали в Сохаре огромный форт, в свое время господствовавший над рейдом, где становились на якорь многочисленные суда. Производя в Сохаре раскопки, археологи нашли изделия из фарфора, завезенного из Китая, по всей вероятности, оманскими моряками. Теперь в Китай предстояло отправиться мне, совершив переход на судне, конструктивно схожем с судами, на которых ходили оманские мореходы.

Я подсчитал, что мне необходим экипаж примерно из двадцати человек, а костяк экипажа должны составить по меньшей мере восемь матросов, которые будут управлять кораблем, помогая другим членам команды осваиваться на судне и, в частности, обучая их технике управления парусами. Плавание предстояло, конечно, как следует зафиксировать, для чего в состав экипажа предстояло включить фотографа (им стал Брюс Фостер), кинооператора, звукооператора. Мне также требовались радист (им стал Том Вомстер), интендант, ныряльщик и, конечно же, кок.

Слух о том, что я набираю команду для своего корабля, распространился по Суру, и ко мне стали приходить люди, чтобы наняться на судно. Первым явился капрал из отряда корабельной полиции. Он выглядел довольно щеголевато: черный берет, сизо-серый мундир с надраенными пуговицами и полицейским жетоном и не уступающие им в блеске форменные ботинки.

– Я – Камис Сбайт, сэр, – представился он, отдав честь, чему сопутствовал церемониальный прыжок на месте. – Хочу отправиться с вами в Китай, – добавил бравый капрал, на этот раз широко улыбнувшись.

Камис был крепко сбитым, атлетически сложенным человеком и, насколько я рассудил, мог бы блистать на ринге во втором полусреднем весе. К тому же он оказался веселым и жизнерадостным. На ломаном английском Камис сообщил мне, что он внимательно следил за строительством нашего корабля, а когда узнал, что на судно набирают команду, сразу же поспешил ко мне. Я спросил Камиса, почему он хочет отправиться в плавание.

– Чтобы посмотреть мир, – просияв, ответил капрал.

– Но плавание будет долгим. Как к этому отнесется ваша семья?

– У меня нет семьи, только овдовевшая мать. Все то время, что я буду в море, ей будут выплачивать мое жалованье. Она не будет нуждаться.

Далее Камис сообщил, что его предки были настоящими моряками, а он сам служит в морской полиции и не хочет упустить редкой возможности отправиться в дальнее плавание. Похвалив в самых восторженных выражениях наш корабль, Камис выразил уверенность в том, что плавание завершится полным успехом. Я подумал, что если подобный энтузиазм проявят и другие члены команды, то наш корабль полетит, как на крыльях.

Оказавшись в море, Камис (или Камис-полицейский, как я называл его про себя, чтобы отличать от другого Камиса), энтузиазма не растерял. Он не чурался любой работы и всегда вприпрыжку бросался устранять возникшие неполадки. Камис никогда не утрачивал хорошего настроения и заряжал своей жизнерадостностью весь экипаж.

Еще один человек из морской полиции стал у меня матросом. Эйду, так его звали, было двадцать два года, и он оказался самым молодым членом моей команды. Его черная кожа явно свидетельствовала об имевшихся связях между Суром и Занзибаром. И впрямь, он оказался родственником корабельщика – африканца, которого я застал за постройкой самбука в городке Эль-Айджа во время своего первого визита в Оман. Эйд сообщил мне, что тот мастер – его кузен. Семья Эйда занималась строительством лодок (а при случае и судов) да еще рыболовством, а сам он нашел работу в морской полиции. Эйд был в том возрасте, когда порой тянет из дому, чтобы попутешествовать и посмотреть, как живут другие люди, а возможно, и найти свое предназначение в жизни. Эйд даже не представлял, во что выльется наше плавание, какое время оно займет и какие страны лежат на пути в Китай. Для него это не имело значения.

Еще одним членом моего экипажа стал Камис Хуммайд аль-Арайми, которого, чтобы отличать от другого Камиса, я называл Камис-флотский. Приземистый, лет двадцати пяти, в белоснежном морском мундире, он поднялся на борт «Сохара», стоявшего в гавани Маската и снаряжавшегося в поход. Поговорив с этим молодым человеком, я счел его даже излишне знающим, чтобы стать членом команды судна, равнозначного кораблю IX века. Форма Камиса ясно сказала мне, что он – младший офицер оманского флота, и я было подумал, знает ли он, что офицерское звание не имеет никакого значения на борту моего корабля. Я беспокоился зря. Камис-флотский оказался дисциплинированным здравомыслящим человеком, да еще и патриотом, решившим отправиться в плавание, чтобы принести славу своей стране. Он был уверен, что наш переход в Китай завершится полным успехом, что сделает честь Оману. Патриотизм, вероятно, его подбадривал, ибо во время нашего плавания он выделялся среди своих соотечественников усердием и работоспособностью. Камис-флотский происходил из обеспеченной оманской семьи и получил образование в соседнем Кувейте, где научился сносно говорить по-английски (получить образование в Омане в годы правления прежнего султана, предшественника Кабуса, было немыслимо). Когда к власти пришел Кабус, приступивший к реформированию страны, Камис вернулся в Оман и поступил на службу во флот.

Его род аль-Арайми был из племени бедуинов-полукочевников. Это племя проживало на востоке Омана, за Суром, в бесплодной холмистой местности, находя прибежище в деревеньках, раскиданных по оазисам и берегам пересыхающих рек. И все же некоторые люди из этого племени, в том числе и семья Камиса, жили неплохо, занимаясь торговлей и другим прибыльным бизнесом. Однако основная часть племени как кочевала, так и кочует. Зимой, с приходом северо-восточных муссонов, соплеменники Камиса направляются на побережье, где занимаются рыболовством, добывая акул, тунца и макрель. Они проводят время на берегу до смены ветра на юго-западный, который приносит штормы, делая рыбный промысел невозможным. В водах, где бедуины ловили рыбу вплоть до XIX столетия промышляли пираты, нападая на своих быстроходных суденышках на торговые корабли. Возможно, что и предки Камиса-флотского занимались пиратством. Да и сам Камис, облачи его в пиратский тюрбан и набедренную повязку, мог бы сойти за форменного корсара. У Камиса была типично арабская внешность: продолговатая голова с волнистыми волосами, черные миндалевидной формы глаза, небольшой нос с горбинкой, полные губы и начинающаяся со скул черная борода. Изображения таких лиц можно найти вырезанными на камнях саблями Южной Аравии, где, по преданию, располагалось легендарное королевство Офир и находились земли царицы Савской.

Еще один офицер оманского флота стал членом моего экипажа. Звали его Мусалам. Это был красивый молодой человек тихого нрава, живший в Сувайке, небольшом городке севернее Маската. Оказалось, что он – племянник того старика, которого во время своего первого приезда в Оман я застал за изготовлением шаши. Мусалам, придя наниматься на мой корабль, привел с собой трех человек, своих земляков, державшихся поодаль, пока Мусалам со мной разговаривал. Я спросил у него, знают ли эти люди морское дело. Он уверил меня, что знают, ибо занимаются рыбным промыслом, а случалось, совершали и дальние переходы на корабле. Ответ мне показался расплывчатым, и я спросил, почему эти люди хотят отправиться в плавание.

– Они сейчас безработные, – сухо пояснил Мусалам и подозвал земляков.

Один из них – темнокожий, высокий и худощавый, – производил впечатление вялого, апатичного человека, чему способствовал небольшой физический недостаток: один его глаз был постоянно полуприкрыт, что придавало лицу сонное выражение. Не украшала этого земляка Мусалама и замызганная дишдаша. Удивительно, но звали его Джумаил, что значит «красивый».

Другим земляком Мусалама оказался широкоплечий приземистый человек, чья походка вразвалку и большие волосатые руки, по всей видимости, привыкшие к веслам, выдавали в нем моряка. Звали его Абдулла.

Третий был старше всех. Опрятно одетый, с точеными, почти аристократическими чертами лица, он держался с достоинством, как опытный человек, повидавший немало в жизни. Звали его Джумах. Он оказался профессиональным моряком, неоднократно ходившим на дау в океанское плавание. Когда я спросил у него, почему он стал моряком, Джумах пояснил, что у него не было выбора. Он происходил из бедной семьи, жившей в прибрежной деревне, и, когда ему представился шанс заработать, устроившись матросом на дау, он, не задумываясь, воспользовался этой возможностью (без денег он не мог даже жениться). Правда, даже найдя работу, он всего лишь питал надежду, что, если рейс окажется прибыльным, капитан с ним рассчитается. И все же море кормило его, хотя он уходил в каждый рейс не только не заключив контракта с судовладельцем, но даже не обговорив свое жалованье, надеясь лишь на милость Аллаха.

Джумах оказался настоящей находкой, кладезем знаний о традиционных путях арабского мореплавания. Правда, он редко высказывался по поводу управления кораблем по собственному почину, но зато, когда его спрашивали, всегда давал дельный совет. Он знал особенности оснастки и проводки снастей, знал, как ставить и убирать паруса и, как показало плавание, не терялся в критических ситуациях. За свою жизнь он немало поплавал: неоднократно ходил в Индию и Восточную Африку, а Персидский и Оманский заливы были для него родным домом. Сколько ему лет, Джумах точно не знал, поскольку он родился в то время, когда акты гражданского состояния в Омане не составлялись. Он говорил, что ему между сорока и пятьюдесятью, но мне казалось по его внешнему виду, что ему перевалило за пятьдесят. Однако, несмотря на свой возраст, Джумах был коммуникабелен и активен, сохранив в душе чаяния и порывы двадцатипятилетнего человека. К тому же он оказался балагуром и остряком и в свободные от вахты часы развлекал товарищей по команде шутками и доброжелательными остротами, а плутовской взгляд придавал ему сходство с озорным эльфом. Джумах нередко вспоминал свою молодость, сожалея о том, что традиционные арабские парусники ушли в прошлое. Последние пятнадцать лет он провел в своей деревеньке. Услыхав о «Сохаре», Джумах решил наняться на судно и отправиться в далекий Китай, где ему не доводилось бывать. Дома его ничто не удерживало: дети выросли, и семья могла обойтись без него. Жизнь на берегу ему приелась, наскучила, его тянуло совершить еще одно путешествие, вернуться к старой привычной жизни. Противиться «зову моря» Джумах не мог.

Восьмым и последним по счету матросом на моем корабле стал Салех. По правде сказать, я даже не знаю, каким образом он затесался в мой экипаж. Я обратил на него внимание только в море, когда он вместе с другими матросами поправлял такелаж. В розово-лиловом тюрбане и набедренной повязке, похожей на килт, он выглядел диковато, но мне сказали, что он – непревзойденный рыбак и толковый матрос, послуживший во флоте Объединенных Арабских Эмиратов. В сноровке и исполнительности Салеха я вскоре убедился и сам. Итак, я отправился в плавание с восемью матросами на борту, которым вменил в обязанность научить других членов моего экипажа управлять бумом.

Перед отплытием «Сохар» стоял в гавани Маската. С корабля открывался прекрасный вид на столицу Омана. Справа высился форт Мирани, в свое время построенный португальцами. Теперь Маскату неприятель не угрожал, и в здании форта располагались казармы гвардейцев султана, о чем говорил развевавшийся на флагштоке бордовый флаг. Каждое утро по пути на корабль мы проходили мимо нескольких армейских грузовиков, заполненных гвардейцами в походном обмундировании, вооруженными до зубов. В день рождения султана, пришедшегося на время нашего пребывания в столице Омана, из форта выкатили несколько медных пушек, начищенных до невероятного блеска, и дали салют из двадцати одного залпа, сопровождавшийся страшным грохотом. В это время мы находились на борту корабля, и нам пришлось заткнуть пальцами уши, ибо орудия были направлены в сторону моря и основной грохот праздничной канонады пришелся на нашу долю. Зато мы с интересом следили за дульным пламенем пушек, наблюдая картину, редкую для нашего времени. Пушки стояли на возвышении рядом с дворцом султана, представлявшим собою строение с огромными застекленными окнами, колоннадой вверху и сводчатой галереей внизу, уставленной фонарями. Вниз, к морю, спускалась ухоженная лужайка. Постройка напоминала дворец индийского махараджи. Слева от дворца развевались флаги посольств, американского и английского, занимавших великолепные здания старой постройки. Еще левее виднелся форт Джалили, идентичный форту Мирани. Рядом – холм, на гладком скальном склоне которого выведены маслом названия кораблей, входивших в гавань Маската за последние два столетия. Часть надписей легко прочитать, другие почти стерлись от времени. Говорят, что одна из надписей нанесена самим лордом Нельсоном, однажды приведшим свой корабль в Маскат. На фоне фортов и старинных дворцов наш сшивной парусник, пожалуй, не выглядел ни странным, ни архаичным. Казалось, ему самое место в этом древнем великолепии, радовавшем взор. Однако впечатление портил запах, мешавший насладиться прекрасным видом, открывавшимся с корабля. Дело в том, что на корабле стояло зловоние. При подходе к судну на лодке этот запах не ощущался, особо не тяготил он и на палубе корабля, но стоило подойти к открытому люку, как запах усиливался. Зловоние шло из трюма, распространяясь по всем подпалубным помещениям. Это был запах тухлых яиц, похожий на смрад бомбы-вонючки, которой развлекаются школьники, – характерный запах сероводорода, определил я. Запах сам по себе меня не очень тревожил; меня волновало другое: сероводород оказывает пагубное воздействие на металлы. К примеру, если серебряный браслет поместить в сероводородную среду, то он через час потускнеет, а спустя сутки станет черным. Я опасался за рацию, которой предстояло работать в подпалубном помещении в течение полугола, а то и дольше.

Избавиться от зловония не представлялось возможным. Мы промывали трюм свежей морской водой, но эта операция положения не меняла. На следующее утро все тот же отвратительный запах. Наконец мы заменили балласт, высыпав за борт песок из мешков (ни много ни мало – пятнадцать тонн), а затем под палящим солнцем, наполнив новые, только что купленные мешки свежим песком. Но и это не помогло. Я нашел в городе химиков и обратился за помощью к этим специалистам. Взяв необходимые пробы, они вскоре мне сообщили, что сероводород выделяет проникающая в трюм морская вода. Специалисты добавили, что сероводород опасен для жизни, а вот как избавиться от него, ученые и сами не знали. Я был склонен считать, что сероводород образуется в результате взаимодействия забортной воды с растительным маслом, которым мы обработали днище трюма, чтобы предотвратить порчу стежков. Прибегать к сильно действующему моющему средству я не решался, опасаясь, что оно смоет масло или, что еще хуже, повредит стежки днища, что чревато губительными последствиями.

Впрочем, Мухаммед мне сказал, что зловоние на корабле – обычное дело. Да и сам я где-то читал, что деревянные военные корабли XVIII столетия славились своим отвратительным запахом и их капитаны время от времени посылали юнгу пройтись с серебряной ложкой по нижней палубе. Если ложка тускнела, корабль драили. Это воспоминание несколько утешало: «Сохар» хотя бы своим зловонием схож с кораблями XVIII столетия. И все же я нервничал. На корабле пахло гнилью, и я представлял себе ужасающую картину: тросы, которыми сшиты доски, гниют, истлевают и, наконец, разрываются, в результате чего корабль трещит и лопается, как перезревший вздутый стручок. Преследуемый этой ужасной картиной, я ежедневно потихоньку спускался в трюм и тыкал жестким концом марлиня [22]22
  Марлинь – тонкий линь (трос), скрученный из двух нитей.


[Закрыть]в стежки, чтобы проверить их прочность.

В те дни, когда «Сохар» стоял в гавани, готовясь к отплытию, между судном и берегом постоянно сновали две надувные лодки, доставлявшие на корабль самые разнообразные грузы, необходимые в длительном путешествии, и вскоре форпик [23]23
  Форпик – узкое место трюма в самом носу судна.


[Закрыть]«Сохара» стал походить на склад. Там нашли себе место бухты и связки различных тросов, от тонких шпагатов до восьмидюймовых фалов [24]24
  Фал – снасть в виде специальных талей, служащая для подъема рангоутных деревьев и парусов.


[Закрыть]. Там же были сложены деревянные блоки [25]25
  Блок – приспособление с вертящимся колесиком-шкивом внутри, через который пропускается трос для тяги.


[Закрыть]с вертящимся колесиком-шкивом внутри, сделанные из цельного куска дерева, – шедевры плотницкого искусства, изготовленные моими рабочими, которые по праву гордились этой работой. Там же хранились мешки с известью, предназначенной для повторной обработки подводной части «Сохара» составом, предохраняющим судно от древоточцев. Этой работой мы собирались заняться при кренговании корабля в одном из портов, куда я намеревался зайти. В трюм также сложили марлини, мушкели [26]26
  Мушкель – массивный деревянный молоток для такелажных работ.


[Закрыть], плотницкий инструмент, деревянные брусы, тюки с парусиной, цепи, а также несколько кусков бычьей шкуры, которые я припас, памятуя о происшествии на «Брендане», для изготовления парусных бантов и надежных ремней. Кроме того, мы обзавелись четырьмя якорями, в том числе кошкой, традиционным арабским якорем, который ныряльщики отыскали на дне неподалеку от берега.

На борт было поднято и современное оборудование, включая небольшой генератор, предназначавшийся для зарядки батарей рации и питания навигационных огней. Правда, я сомневался в том, что генератор прослужит все плавание, и потому запасся карманными фонариками и фонарями «молния». Разумеется, я запасся и спасательными средствами: плотами, жилетами, сигнальными ракетами, пайком на случай высадки на плоты и, конечно, огнетушителями, да еще в немалом количестве, ибо постоянно помнил о том, что отправляюсь в дальнее плавание на сшивном деревянном судне, пропитанном маслом. Я не хотел рисковать людьми, хотя в стародавние времена мореходы, отправляясь в дальнее плавание на таком же, как мне представлялось, непрочном судне, шли на известный риск. Мы могли допустить ошибки при строительстве корабля, а при переходе в Китай столкнуться в Малаккском проливе с танкером или стать жертвой тайфуна в Южно-Китайском море, и потому я принял все меры предосторожности, чтобы команда «Сохара» могла спастись в самой критической ситуации.

Естественно, мы запаслись и продуктами, но лишь на первое время. Если бы мы закупили провизию на все время нашего путешествия, ее негде было бы разместить, и потому я решил пополнять наши запасы продовольствия в пути. Я было решил учесть, что часть моего экипажа привыкла к арабской кухне, а другая часть – к европейской, но потом пришел к мысли, что комбинированное питание удовлетворит и тех и других. В результате мы взяли с собой несколько сотен яиц, обмазав их для сохранности жиром и пересыпав опилками, мешки с горохом и рисом, коробки с сухофруктами и орехами, консервы и всевозможные специи. Готовить мы собирались на поддоне с песком, который разогревался на древесном угле. Я также надеялся, если нам повезет, разнообразить наш стол пойманной в море рыбой и помимо прочего запасся большим количеством местных фиников, лучших в мире, по утверждению знатоков. Во времена Синдбада финики считались судовладельцами самым выгодным фрахтом – товаром, который шел нарасхват; финики шли и в пищу матросам, пополняя их рацион. В те времена емкость судна определялась количеством мешков с финиками, которые можно было принять на борт. Я погрузил на «Сохар» тонну этих плодов, послуживших мне первое время еще и балластом. Нам повезло: финики нам поставил Дарамси Ненси, мой давний приятель, поставщик двора его величества султана Омана, и потому во время нашего плавания мы жевали финики того же превосходного качества, что подавали на стол султану.

Впрочем, всего того, что мы взяли на борт, пожалуй, не перечислить, и я только добавлю, что мы запаслись углем для нашей жаровни, а также взяли с собой оманский традиционный кофейник и два подноса к нему (на случай приема гостей в иностранных портах), а также лекарства от оспы, холеры, брюшного тифа и столбняка. Два-три раза в неделю мы, арендовав небольшой грузовик, ездили в аэропорт за заказанными нами товарами, доставлявшимися по воздуху. «Галф Эйр», авиакомпания, принадлежащая Оману, Бахрейну, Катару и Объединенным Арабским Эмиратам, перевозила моих людей и грузы бесплатно – еще один пример необычайной арабской щедрости.

– Ваше путешествие имеет огромное значение для всех стран Аравийского полуострова, – говорил мне Юсуф Ширави, руководитель «Галф Эйр». – Если вы добьетесь успеха, то напомните о нашей славной истории, связанной с мореплаванием. Мне известно, что ваш проект финансируется Оманом, но я уверен, что и другие страны, совладельцы нашей компании, охотно пойдут вам навстречу и предоставят наши услуги бесплатно, и не только вам лично, но и членам вашего экипажа. Разумеется, и транспортировка ваших грузов по воздуху вам не будет ровно ничего стоить.

Выслушав столь великодушное предложение, я вновь посчитал, что мир «Тысячи и одной ночи» все еще существует. Позже, узнав, что отец Юсуфа Ширави был в прошлом капитаном дальнего плавания, я объяснил это великодушие тем, что жители стран Аравийского полуострова, разбогатевшие на экспорте нефти, все еще помнят неукротимый «зов моря».

В странах Аравийского полуострова, современном Клондайке, где благодаря многомиллионным доходам от экспорта нефти выросли города со зданиями из стекла и бетона, а шикарные лимузины стали обычным делом, все еще сохраняется ностальгия по прежней жизни, предшествовавшей ливню из «нефтяных» долларов. Многие арабы старшего поколения полагают, что современное процветание и сопутствующие ему новшества подавили в какой-то мере прежние ценности, вековой привычный уклад. Многие нефтяные магнаты, да и другие арабские бизнесмены – выходцы из семей, члены которых были испокон веку судовладельцами или капитанами торговых судов. В молодости современные арабские бизнесмены и сами ступали на палубу корабля, и, когда я разговаривал с такими людьми, они с удовольствием делились со мной своими воспоминаниями. Столкнувшись с этим феноменом, я не раз задумывался о том, сумеет ли мой смешанный экипаж, состоявший из оманцев и европейцев, воздать должное этой памяти и вызвать ее новую, благотворную вспышку.

Начало поступать на борт нашего корабля и оборудование, предназначенное для проведения научных работ. Когда я разрабатывал свой проект, я посчитал полезным совместить шеститысячемильное путешествие с проведением научных исследований. Придя к этой мысли, я связался с несколькими университетами и научно-исследовательскими институтами, занимающимися морской проблематикой. В результате я свел знакомство с рядом специалистов, вместе с которыми разработал программу предстоящих работ. Исходя из этой программы, я зарезервировал на «Сохаре» для исследователей три места и договорился с учеными, согласившимися принять участие в путешествии, что они присоединятся к моему экипажу в удобном для них порту (из которого выйдем или в котором мы остановимся), чтобы они могли проводить научные изыскания на наиболее интересном для них отрезке нашего перехода.

Самым громоздким предметом из поступавшего на «Сохар» научного оборудования оказалась огромная пустотелая торпеда, присланная биологом, собиравшимся с ее помощью наловить морских уточек [27]27
  Морские уточки относятся к ракоскорпионам, классу ракообразных животных.


[Закрыть]. По его первоначальному замыслу нам следовало буксировать эту торпеду, в которую охотно станут набиваться вожделенные ракообразные существа в течение всего плавания. Однако я рассудил, что столь массивный предмет замедлит ход нашего корабля, а морские уточки, если и попадутся, за время нашего плавания подохнут от старости. В результате биологу пришлось пойти на уступку, и мы получили торпеду гораздо меньших размеров. Другим предметом в числе поступившего оборудования оказались салазки (небольшие, по счастью), снабженные всасывающими подушечками, похожими на подгузники. Эти салазки предназначались для сбора нефти с водной поверхности. Ученый, собиравшийся ловить морских змей, захватил с собой упаковку противоядной сыворотки. Всего другого даже не перечислить. На борту оказались рыболовные снасти, плавучие якоря, всевозможные емкости и реторты и многие другие предметы, о назначении которых я узнал только в пути. Глядя на поступавшее оборудование, я вспоминал о том, как проходила подготовка к третьему путешествию Кука. Тогда ученые, отправлявшиеся с ним в дальнее плавание, захватили с собой такое большое количество багажа, что всерьез встал вопрос о постройке на корабле дополнительной верхней палубы. Строить такое сооружение Кук категорически отказался, мотивируя тем, что корабль потеряет остойчивость. Отказ Кука привел людей науки в негодование. Я надеялся, что исследователи, собиравшиеся стать членами моего экипажа, более уступчивы и сговорчивы.

Биолог, намеревавшийся изучать морских уточек, в конечном счете решил присоединиться к нам в Шри-Ланке, но все же попросил присланную торпеду привязать к нашему кораблю, взяв ее на буксир. Трое других его коллег отправились в путешествие из Маската. Один из них, Эндрю Прайс, интересовался морскими змеями и планктоном. Джон Харвуд из Научного центра по изучению морских млекопитающих собирался считать китов в Аравийском море, а в Индии нас оставить. Роберта Мура, морского биолога, опишу немного подробнее. Он оказался высоким и худощавым, с козлиной бородкой и карими проницательными глазами, взирающими на мир через толстые стекла очков в роговой оправе. Его худобу подчеркивали костлявые ноги, выглядывавшие из-под бежевых шорт. На плече Мура висела самодельная походная сумка замысловатой конструкции с множеством карманов и отделений, набитых пробирками, колбами и флаконами с химикалиями. Дай ему в руку сачок для охоты на бабочек, и он бы сошел за типичного профессора викторианской эпохи.

– Боюсь, что смогу погрузить на борт лишь половину вашего багажа, – сообщил я ученым, встретив их на причале и с опаской взглянув на многочисленные коробки, ящики и баулы, стоявшие у их ног. – Определите, без чего вы можете обойтись, и отошлите этот багаж. Для всего остального мы найдем место на корабле. Устраивайтесь. Полагаю, на это много времени не уйдет, а как только освободитесь, помогите матросам подготовить корабль к отплытию. Работы хватит на всех.

– Но мы – ученые, – возразил Эндрю Прайс.

– Только не на «Сохаре», – твердо пояснил я. – На нашем корабле каждый прежде всего матрос, иначе судно будет неуправляемо. Вам придется стоять на вахте и научиться управлять парусами.

Ученые пожали плечами.

Отплытие «Сохара» назначили на 23 ноября, заключительный день празднования десятой годовщины восшествия на престол султана Кабуса. В преддверии праздника в Маскате царило необычайное оживление. На дорогах возводились триумфальные арки, на домах вывешивались национальные флаги, там и сям расклеивались портреты султана, а фасады различных учреждений и офисов украшались гирляндами из электрических лампочек. В городе также установили четыре больших табло, на которых демонстрировались этапы жизни страны. На одном из табло была представлена карта Индийского океана с изображенным на ней «Сохаром». Линии, исходящие из Маската, напоминали о прежних морских путях оманского торгового флота. По ночам лента из неоновых огоньков, бежавших, стремясь обогнать друг друга, тянулась из Маската к Китаю. Хорошее предзнаменование, рассудил я.

Я также решил, что нам не следует отставать, и предложил украсить корабль. Матросы взялись за дело, и на корпусе корабля появилась нанесенная красками лента из красной, белой и зеленой полос – национальных цветов Омана, а между мачтами протянулись гирлянды из электрических лампочек, так что в тот вечер, когда производился грандиозный салют в честь национального праздника, «Сохар» занимал достойное место среди канонерских лодок и сторожевых катеров, утопавших в огнях. Я сожалел лишь о том, что мощности нашего генератора не хватало для питания ламп, и на время проведения праздника нам пришлось обзавестись другим генератором, который мы поместили в лодке, пришвартованной к кораблю.

В день, когда проводился салют, я устроил прощальный ужин для «зеленых рубашек». Щеголевато одетые, они поднялись на борт, чтобы полюбоваться салютом (при этом они, правда, содрогались от неимоверного грохота) и вкусить куриное карри с кусочками липкого пирога, покрытого бледной глазурью. На следующий день офицеры военно-морской базы пригласили наш экипаж на званый обед, после чего все изрядно повеселились. В результате кое-кто из команды вернулся на борт хромая, а кое-кто – с перевязанной головой.

Накануне отплытия нам привезли оружие, предоставленное вооруженными силами султаната. Как и во времена путешествий Синдбада, в Малаккском проливе и в Южно-Китайском море орудовали пираты, и в случае нападения им следовало дать надлежащий отпор. Гранаты со слезоточивым газом, пистолеты и три автомата Калашникова – вот на что мы рассчитывали в случае нападения. Оружие отбирал для нас Питер Доббс, которому предстояло во время плавания исполнять обязанности ныряльщика. Высокий, ростом в шесть футов и три дюйма, Питер прошел военную службу в парашютно-десантных войсках английской армии и хорошо разбирался в оружии. Посетив оружейный склад сухопутных сил султаната и вернувшись на борт, он мне восторженно сообщил:

– Мне разрешили взять все, что я захочу: пистолеты, автоматы, пулеметы, гранатометы. Я могу превратить «Сохар» в военный корабль. У нас много мешков с песком, и из них при необходимости получится бруствер по периметру всего корабля. Поэтому я отобрал лишь пистолеты и три автомата Калашникова: один российского производства, другой – китайского, третий – чешского. Мне сказали, что оружие можно не возвращать, а, когда в нем отпадет надобность, просто выкинуть его в море.

К 23 ноября «Сохар» был полностью снаряжен и готов к отплытию. Нас провожали две канонерские лодки, два сторожевых катера и даже яхта султана. Церемония проводов состоялась на военно-морской базе, куда прибыли оманские официальные лица и специально прилетевший из Пекина высокопоставленный китайский чиновник. С напутственными речами выступили Сайид Файсал и китайский гость. Затем мы получили благословение арабского религиозного лидера, который, закончив речь, вручил Камису-флотскому богато декорированный Коран, уложенный в коробку, обитую красным бархатом, и попросил Камиса вручить эту священную книгу мусульманам, живущим в Китае. Потом пожилой оманец с окладистой бородой, в прошлом капитан дальнего плавания, прочитал сочиненные им стихи, посвященные главным образом славной истории арабского мореплавания, но завершившиеся напутствием нашему кораблю. Сайид Файсал на прощание крепко пожал мне руку, а китаец выразил уверенность в том, что мы еще свидимся, когда наш корабль придет в Кантон. В заключение церемонии прозвучал гимн Омана, исполненный военным оркестром.