Текст книги "По пути Синдбада"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9. Экваториальная штилевая полоса

«Сохар» ушел в дальнейшее плавание с новым фотографом на борту – Ричардом Гринхиллом. Он прилетел из Лондона, чтобы сменить Брюса Фостера, которому пришло время возвратиться домой, к семье, с которой он не виделся год. Покинула нас и Ида, улетевшая в Англию, чтобы продолжить учебу в школе.

Когда я впервые увидел Ричарда Гринхилла, мне показалось, что вряд ли сыщется человек, менее Ричарда приспособленный к службе на корабле. Высокий, сухощавый и неуклюжий, с круглой головой, торчащей на длинной и тонкой шее, как на шесте, с крючковатым носом и голенастыми ногами, которые он выворачивал при ходьбе, Ричард походил на большую долговязую цаплю. Он интересовался лишь фотографией, знал досконально ее историю и мог перечислить все существовавшие типы фотографических аппаратов. Он мог снимать целый день и со своим аппаратом расставался лишь на ночь. Багаж его состоял главным образом из различных приспособлений для фотосъемки, которые он изготовил собственноручно. Ричард неизменно ходил в тужурке с многочисленными карманами, в которых хранилась всякая всячина: кусок бальзамового дерева, тюбик с клеем, мотки бечевки, английские булавки, часовые пружины, изоляционная лента и даже воздушные шарики (естественно, ненадутые). Что бы Ричард ни делал на корабле, все, кроме фотографирования, заканчивалось конфузом. Передвигаясь по судну, он спотыкался о комингс люка и растягивался на палубе. Стоило ему сесть, болтающийся конец троса сбивал с него шляпу. Если он спускался по трапу, то ударялся головой о палубный бимс. Если он ставил на палубу чашку с чаем (а мы ели на палубе), то стоило ему отвернуться, чашка непременно соскальзывала в шпигат. Правда, при всех своих конфузах он оставался невозмутимым, и это редкое качество даже помогало ему переносить качку. Не обращал он внимания и на насмешки матросов, а может быть, он их просто не замечал. Ричард целыми днями сновал по палубе, делая снимки. Чтобы делать фотографии с разных ракурсов, он то прикреплял свою камеру к мачте, то к бамбуковому шесту, а то поднимал ее вверх на воздушных шариках или с помощью воздушного змея, пользуясь во всех этих случаях длинным тросиком, соединенным с затвором. Чтобы уберечь аппарат от сырости, он помещал его в люльку из бальзамового дерева. Не знал покоя Ричард и ночью, выискивая заманчивые объекты для съемки, и тогда в темноте внезапно сверкал огонь его фотовспышки.

Выйдя из Галле 22 февраля, «Сохар» направился к Суматре, держа курс на Малаккский пролив. От Суматры нас отделяло почти девятьсот миль, и я надеялся пройти этот путь при попутном ветре менее чем за месяц. Однако время перехода до Суматры зависит главным образом от муссонов, о чем знали еще арабские мореходы, которые начиная с восьмого века ходили в Юго-Восточную Азию. В марте в тропическом поясе происходит перестройка воздушных масс: северо-восточные муссоны постепенно сменяются юго-западными. До этой метаморфозы северо-восточные ветры и встречное западное течение делают переход к Суматре на парусных кораблях практически невозможным. Положение меняют юго-западные муссоны, при которых меняется и течение, становясь из западного восточным, и судно, идущее на восток, может быстро идти вперед. Арабские мореходы, перед тем как идти на Суматру, терпеливо ждали, когда задуют юго-западные муссоны.

Однако нам крайне не повезло: юго-западные муссоны запаздывали. Мы вышли со Шри-Ланки, когда северо-восточные ветры, казалось, пошли на убыль, и я надеялся, что юго-западные муссоны ждать себя не заставят. Однако я просчитался: время шло, а встречный ветер не утихал, лишь изредка сменяясь безветрием, которое помочь нам, естественно, не могло. «Сохар» лавировал против ветра, немного продвигаясь вперед, но, когда ветер стихал, корабль сносило назад течением. Карта, на которой я отмечал путь, пройденный кораблем, покрылась зигзагами – Суматра ближе не становилась. Чтобы поймать юго-западный ветер, я повернул корабль на юг, направив его к экватору, но и это не помогло. И ветер, и течение по-прежнему препятствовали «Сохару» идти намеченым курсом., Последнее энергичное проявление северо-восточного ветра доставило нам немало хлопот. В имевшейся у меня лоции я прочел, что смена муссонов представляет нешуточную опасность: направление ветра может меняться самым неожиданным образом, при этом нередки шквалы. 3 марта днем стояла удушающая жара. К вечеру посвежело, небо на горизонте закрыла огромная туча – ее рваные клубящиеся края ясно показывали, какой свирепый ветер гонит ее. Воды моря вокруг «Сохара» приобрели серебристый цвет, а вдали, под надвигавшейся на нас тучей, казались свинцовыми. Огромная клубящаяся масса двигалась на нас с поразительной быстротой, а в воздухе послышалось глухое зловещее бормотание. Первый порыв ветра, обрушившийся на судно, походил на хлопок. «Сохар» вздрогнул: паруса, наполнившись ветром, заполоскались. Затем не то свист, не то звон пронизал воздух, и вслед за ним с ревом налетел шквал. «Сохар» накренился и понесся вперед, увлекаемый ветром. Палуба вздыбилась, и люди стали цепляться за тросы и леера. Под ногами путались разбросанные ветром кастрюли, тарелки, кружки, высыпавшиеся из перевернутых корзин фрукты. Стеной полил дождь.

Однако оманцы не растерялись. Они, к счастью, знали, что делать. Возбужденно крича, они устремились на полуют [62]62
  Полуют – надстройка, начинающаяся с кормы, но не доходящая до бизань-мачты.


[Закрыть]. Абдулла сменил у румпеля Эндрю и с помощью Мусалама переложил руль, развернув судно против ураганного ветра. Это позволило уменьшить парусность корабля, и воздействие ветра на судно значительно поубавилось. «Сохар» выпрямился, выставив бушприт против ветра, и такелаж сбросил напряжение, как расслабляющий мускулы гимнаст. Однако затем налетел новый шквал, и матросы снова принялись за работу, чтобы вывести судно из-под удара стихии. Казалось, что вызов моря они приняли с удовольствием, хотя паруса могли в любую минуту порваться, тяжелый рангоут сломаться и свалиться на палубу, балласт сместиться, а само судно – перевернуться.

С первыми двумя шквалами мы совладали, но было ясно, что стихия на этом не успокоилась. Наступила ночь. В разрывах темных клубившихся облаков мелькали редкие звезды. Мы напоминали людей, играющих в прятки со своими многочисленными противниками, стремившимися нас изловить и предать наказанию за дерзкий вызов стихии. «Сохар» явно был жертвой, а шквалы – свирепыми, не знающими пощады охотниками. Мы всматривались в темноту ночи, прислушивались, стараясь по облакам, надвигавшимся с горизонта, и по завыванию ветра определить, не ждет ли нас новый удар стихии, но наступила такая тьма, что с бака не видно было конца бушприта, а шум разбушевавшихся волн заглушал звуки ветра. Нашими сенсорами стали носы и кожа. Мы явственно ощутили запах дождя, предшественника нового шквала, а еще раньше – перед дождем – почувствовали озноб, что говорило о том, что температура понизилась, и, значит, шквальный ветер вот-вот снова обрушится на «Сохар». И вот раздался хлопок.

Корабль бросило в сторону. Рангоут и такелаж затряслись, словно протестуя против непомерного напряжения, «Сохар» угрожающе накренился.

«Не перевернется ли судно? – с тревогой спрашивал я себя. – Может, я мало уменьшил парусность? Но не опасно ли при таком волнении моря опускать грота-рей? Рангоут или намокший трос могут кого-нибудь покалечить. Может, лучше отстояться на якоре?»

В течение ночи все оманцы, вне зависимости от вахты, оставались на палубе. На всех были непромокаемые плащи, за исключением Абдуллы, считавшего, что и в дождь футболка и набедренная повязка более подходят палубному матросу. В относительное затишье оманцы, как обычно, шутили и балагурили, ожидая новой атаки ветра. В отличие от них, европейцы, отстояв свою вахту, шли спать, мало заботясь о том, что на них сверху капает, – в дождь сквозь рассохшиеся доски палубного настила просачивалась вода. Оманцы оставались на палубе вовсе не потому, что не полагались на европейцев, не имевших морского опыта, – просто они считали «Сохар» своим кораблем. Своя вахта, чужая – для них это в минуты опасности значения не имело, они были палубными матросами и выполняли свой долг.

Погода не улучшалась, и вскоре налетел новый шквал, принесший первую значительную поломку на судне. Казалось, ничто не предвещало беды – «Сохар» уверенно лавировал против ветра, но тут шальная волна подкатилась под киль, высоко вскинула судно, а затем поднялась с подветренной стороны, бросив «Сохар» во впадину. От сотрясения бизань-рей, потеряв кофель-нагель (свое крепление), грохнулся на палубу вместе с парусом. Это была серьезная, значительная поломка; хуже – только сломанный грота-рей. Бизань-рей вместе с парусом, должно быть, весил три четверти тонны, и эта громада, как гильотина, упала на ют [63]63
  Ют – часть палубы от бизань-мачты до конца кормы.


[Закрыть], на котором стояли люди. К счастью, в это время на юте находились лишь трое: рулевой, один из матросов и Ибрагим, собиравшийся готовить еду. Им всем повезло. Падая, бизань-рей отклонился чуть в сторону, видимо, по причине того, что ветер наполнил парус, падавший вместе с реем. К тому же ползуны, крепившие рей к бизань-мачте, притормозили его падение. Если бы всего этого не случилось, без жертв, возможно, не обошлось бы. А так люди не пострадали, и лишь сильный удар о палубу потряс весь корабль.

Когда случилось это неприятное происшествие, я находился в своей каюте. Меня поднял на ноги громкий звон сигнального колокола.

Все наверх! Тревога!

Я поспешил на палубу по скользкому трапу. Вокруг путались тросы, валялись блоки, поверх лежал порванный парус, полоскавшийся на ветру. Вскоре на юте собрался весь экипаж. Камис-полицейский и Эйд убрали порванный парус. Камис-флотский, Абдулла и Джумах с помощью тросов закрепили рангоут. Однако опасность не миновала. Высоко над нашими головами, на верху бизань-мачты, раскачивался увесистый блок размером три на два фута, сделанный из цельного куска дерева. Под воздействием блока раскачивалась и мачта, издавая тревожный треск. Представлялось весьма возможным, что, даже если блок не сломает мачту, он расколется сам, чего допускать было нельзя; блок – важная снасть на судне. Взобравшись на планширь, я полез по вантам [64]64
  Ванты – тросы, укрепляющие мачты.


[Закрыть]наверх, намереваясь добраться до блока и обрезать крепления, мешавшие его спуску на палубу. Предприятие было опасным: мачту раскачивало, а вместе с нею и ванты. Сорвешься – и прямиком в море, перспектива не из приятных.

Когда я преодолел две трети пути, то внезапно увидел по другую сторону мачты Джумаха, преодолевшего тот же путь, что и я. Джумах, старший по возрасту среди членов нашего экипажа, отличался степенностью и в свободное время обычно сидел на палубе, пыхтя своей трубкой. При необходимости наверх чаще других лазил Эйд. Однако на этот раз Джумах не стерпел и, опередив всех, даже Эйда, сам стал карабкаться вверх, следуя примеру своего капитана. К моему немалому удивлению, Джумах меня обогнал и быстро добрался до топа мачты, после чего, совершив невероятный прыжок, уселся верхом на блок, уподобившись озорной обезьяне. Мне оставалось еще более подивиться. Преодолев последние три фута, я протянул Джумаху свой нож, после чего благополучно опустился на палубу. Воспользовавшись ножом, Джумах перерезал крепления и, совершив новый прыжок, перебрался на ванты и следом за мной спустился на палубу.

–  Shabash!Молодчина, Джумах, – похвалил я его.

Однако ни я, ни Джумах не обладали достаточным весом, чтобы, усевшись на блок, способствовать его движению вниз. Пришел черед действовать Питеру Доббсу, весившему четырнадцать стоунов [65]65
  Стоун = 14 фунтов = 6,35 кг.


[Закрыть]. Добравшись до блока, он лег поперек махины и пропустил трос через колесики блока. Абдулла, Эйд и Эндрю, воспользовавшись ниралом [66]66
  Нирал – снасть для спуска или стягивания вниз парусов.


[Закрыть], потянули блок мало-помалу вниз. Это была опасная операция. Опускаясь, блок раскачивался все больше и больше, и Питеру то и дело приходилось отталкиваться от мачты ногами, чтобы громада не придавила его. В конце концов блок отпустился, и Питер спрыгнул на палубу. Я вздохнул с нескрываемым облегчением.

На следующий день сила ветра достигала шести-семи баллов, и бурное море скорее напоминало Северную Атлантику у западного побережья Ирландии, чем воды Индийского океана. Стояла низкая облачность, палубу поливал дождь. Грота-рей беспрестанно раскачивался, теребя парус, в результате чего около галса [67]67
  Галс – здесь: снасть, притягивающаяся с наветра нижних углов паруса.


[Закрыть]образовался большой зазор, а передняя шкаторина грота изорвалась в клочья.

Ночью разыгралась гроза, а ветер, переменив направление, стал быстро сносить корабль на юг. Нам пришлось совершить поворот через фордевинд, занявшись опасной и трудоемкой работой: перемещать грот на другую сторону мачты. Когда мы закончили, «Сохар» снова пошел на север, лавируя против ветра. В полдень стихия угомонилась, и мы занялись починкой огромного паруса, опустив грот на палубу. Матросы подшивали края разорванной парусины и приводили в порядок сезени [68]68
  Сезень – короткая плетенка, служащая для крепления убранных парусов.


[Закрыть]. А до этого, утром, на нас обрушился новый шквал. В то время у руля стоял Терри, инженер звукозаписи. Ни он, ни его компаньон Дэвид Бриджес, оператор, снимавший фильм о нашем экзотическом плавании, ранее никогда не ходили на паруснике. Но оба они сделались заправскими моряками, а когда Терри во время шквала стоял у руля, то и ливень, и волны, что с ревом прокатывались по палубе, он встречал с дерзкой усмешкой и твердой рукой приводил судно к ветру.

– Кто мог три месяца назад допустить, что я во время шторма буду стоять у руля на паруснике! – радостно кричал он под шум ливня.

Начал приспосабливаться к необычным для него условиям жизни и Ричард Гринхилл, фотограф. Правда, он по-прежнему ходил в замшевых туфлях, расстаться с которыми его ничто не могло заставить, но зато он сменил свой костюм на футболку и набедренную повязку и жалел лишь о том, что лишился своей соломенной шляпы, которую сбросил в море «неуправляемый» трос. Когда на нас ночью налетел первый шквал, сопровождавшийся ливнем, Ричард, видно, решив, что разверзлись все морские и небесные хляби, счел за лучшее укрыться в наиболее безопасном, на его взгляд, закутке, где его и нашли матросы, отправившиеся, по моей просьбе, на его поиски, ибо, долго не видя Ричарда, я встревожился: со скользкой накренившейся палубы он мог упасть за борт. Утром он стал у меня допытываться, как спускают на воду спасательный плот. В дальнейшем он подобных вопросов не задавал и работал вместе с командой в любую погоду.

На следующей неделе шквалы чередовались со штилем. В штормовую погоду «Сохар» лавировал против ветра не хуже нынешних яхт и продвигался вперед, но, когда ветер стихал, корабль сносило назад течением.

Через три недели после того, как мы покинули Шри-Ланку, меня стали тревожить уменьшившиеся на судне запасы пресной воды и продуктов питания. Пресную воду мы экономили, используя ее лишь для питья и приготовления пищи, да и то в этом последнем случае ее нередко мешали с морской водой: половина на половину. Пресная вода хранилась в четырех цистернах, установленных рядом с килем и служивших вместе с водой частью балласта. Ежедневно двадцать пять галлонов пресной воды (наш суточный рацион) перекачивались вручную в два бочонка, стоявших на палубе. Когда цистерна опустошалась, ее наполняли морской водой, чтобы сохранить вес балласта. Во время шквалов, сопровождавшихся ливнями, можно было бы запастись дождевой водой, но тогда мы думали о другом: как бы не перевернуло корабль, и работы хватало.

Отправляясь со Шри-Ланки, я рассчитал, что пресной воды хватит на полтора месяца, но теперь я стал опасаться, что мы не уложимся в срок, чтобы добраться до Суматры, где мы намеревались пополнить запасы воды и продуктов питания. Прошло три недели после того, как мы покинули Галле, но Суматра ближе не стала. Хуже того, корабль снесло далеко на юг, и теперь мы находились в четырехстах милях от Шри-Ланки. Вернуться назад, чтобы пополнить запасы пресной воды, – перспектива не из приятных, да и ветер может этого не позволить. Я погрузился в тяжкие размышления. Не лучше ли направиться на Мальдивские острова или идти на Чагос, архипелаг, отстоявший от нас почти что на шестьсот миль? Все зависело от направления ветра. А может быть, идти к Яве и продолжить плавание к Китаю через Зондский пролив, избрав путь, каким шли в конце XIX столетия европейские парусники? Но это не тот маршрут, каким шли в Китай арабские мореходы. К тому же у западных берегов Явы можно заштилевать на долгое время, оказавшись с подветренной стороны острова.

В конце концов я принял решение остаться там, где мы находились, и уменьшить суточный рацион пресной воды. По моей просьбе каждый член экипажа стал запоминать, сколько воды он потребляет за день. Результаты показались мне любопытными. Некоторым членам команды хватало двух с половиной пинт, а другие выпивали в два раза больше. Как я вычислил, потребление воды не обусловливалось комплекцией человека, а зависело от времени, проведенного им в работе на солнцепеке. Я попросил членов команды экономить пресную воду, а сам стал вести учет ежедневного расхода воды.

Однажды я еще больше обеспокоился. Эндрю, в чьи обязанности входило наполнять водой бочонки на палубе, сообщил мне, что вторая цистерна, по-видимому, пуста, ибо помпа воду не подает. Я удивился: согласно моим расчетам, воды в этой цистерне должно было хватить еще на пять дней. Может, я ошибся в расчетах? А что, если цистерна течет? Если она течет, могут течь и другие цистерны, и тогда питьевой воды осталось меньше, чем я считал. Я распорядился осмотреть вторую цистерну. Это значило вскрыть участок настила, под которым она находилась, вначале убрав с него мешки и ящики с продовольствием. Когда настил вскрыли, Питер Доббс открыл крышку цистерны. На дне цистерны оказалась вода – по меньшей мере сорок галлонов. Вода было тепловатой, но вполне пригодной для потребления. Оказалось, что всасывающий шланг помпы был блокирован фланцем и не достигал дна цистерны. Я вздохнул с облегчением. По-моему, то же чувство испытали и члены нашего экипажа. Никто из них не сказал мне ни слова, но, глядя на их лица, я понял, что люди обеспокоены положением дел с пресной водой.

В третью неделю марта северо-восточные ветры сменились стойким безветрием. В легкой ряби виднелось отражение нашего корабля. Паруса «Сохара» повисли, как тряпки, и почти не давали тени, убежища от высоко стоящего солнца, раскаленного шара над нашими головами. Стояла удушающая жара. Палуба так нагрелась, что европейцы, не в силах ступать на нее босыми ногами, надели сандалии, и только оманцы продолжали ходить босиком – их заскорузлым ступням любая жара была нипочем. В подпалубном помещении было не продохнуть.

Работы на судне почти не было. К этому времени мы починили грот, поправили такелаж, перебрали и смазали подвесные моторы обоих динги, прибрали в трюме, навели порядок на палубе.

Неделей раньше мы закрепили разболтавшийся руль. При бортовой качке руль ходил взад и вперед, поскольку тросы, крепившие его к ахтерштевню, снова ослабли, из-за этого увесистый румпель совершал хаотические движения и мог травмировать рулевого. С кормы было видно, как за «Сохаром» тянутся концы тросов, крепивших руль к корпусу корабля ниже его ватерлинии.

Чинить руль я поручил Питеру Ханнему. Питер и два матроса надули резиновый динги, спустили его на воду и прикрепили к корме корабля. Надев маску и ласты, Питер оставил лодку. Он привязал себя к тросу, тянувшемуся за судном, и двигался вместе с ним. С кормы было видно, как он, погрузившись в воду, возится с креплениями руля. Неожиданно Питер вынырнул рядом с динги и закричал:

– Акула! Помогите мне! Быстрее!

После секундного замешательства двое матросов, оставшихся в динги, помогли Питеру залезть в лодку, что сопровождалось суматошными движениями, в результате чего он потерял один ласт. Излив бурный поток ругательств и немного придя в себя, Питер взволнованно произнес:

– Там акула. Я очищал ножом руль от прилипших к нему морских уточек, когда внезапно увидел акулу. Она плывет за нами в кильватере, поедая этих ракообразных. Не знаю, насколько она голодна, но вполне вероятно, одними уточками она бы не обошлась. Мне показалось, что она смотрит на меня с интересом. В этой части Индийского океана есть особенно нечего.

Услышав истошный крик Питера, мы собрались на корме. Действительно, в кильватере нашего корабля плыла примерно пятифутовая акула. То ли она была голодна, то ли любопытна, но только, не испытывая боязни, она не отставала от судна, а иногда даже приближалась к самой корме, проплывая под динги, с которого Питер грозил ей кулаком. Мы оказались в затруднительном положении: Питер успел освободить руль от нижних креплений, и теперь руль просто плыл, увлекаемый кораблем, а лезть в воду было опасно. Джумах попытался поймать акулу, бросив вниз лесу с наживкой, но акула даже не соизволила взглянуть на нее – вероятно, морские уточки ей были больше по вкусу. Тогда я бросил в воду петарду, приладив ее к веревке. Петарда оглушительно взорвалась поблизости от акулы. Рыбина быстро отплыла в сторону, но затем возвратилась, проявляя неуместное любопытство.

Прошло полчаса. Акула по-прежнему плыла следом за кораблем. Потеряв терпение, Питер вызвался вновь полезть в воду и продолжить ремонт руля. Однако это было опасно, и мы пришли к другому решению: Питер продолжит ремонт руля вместе с Диком Дэлли, биологом, присоединившимся к нашему экипажу на Шри-Ланке, а еще один член нашей команды, Тим Ридмэн, будет их охранять, вооружившись этаким четырехфутовым подводным ружьем и плавая между ними и акулой, у которой неизвестно что на уме. Ружье это представляло собой копье с патроном, насаженным на конце. Тиму предстояло, в случае агрессивных действий акулы, изловчиться и ткнуть копьем хищнице в нос. Полагалось, что, встретив препятствие, патрон подается назад, капсюль ударяется о боек, и ружье производит выстрел. Все это мне было известно теоретически, но на практике могло произойти по-иному. Если акуле придет на ум напасть на людей, то, разумеется, нападение это будет стремительным. Попробуй, попади копьем в нос акуле, когда она внезапно ринется на тебя. Видно, и Тим не слишком рассчитывал на копье, и потому, когда Дик и Питер приступили к завершению починки руля, он, решив предупредить нападение, стал громко рычать, походя на сторожевую собаку, чем несомненно привел акулу в недоумение, сбив ее с толку.

С Тимом Ридмэном я познакомился в Суре. Он представлял строительную компанию, возводившую для нас насыпь на выбранном мною месте для стройплощадки. Тим еще тогда выражал желание отправиться со мной в дальнее плавание, но не мог оставить работу и присоединился к нашему экипажу только на Шри-Ланке, став на корабле интендантом. Крепко сбитый, курчавый, в мешковатых штанах, похожих на пижамные, и с неизменной трубкой во рту, он напоминал морячка Папая [69]69
  Морячок Папай – персонаж мультфильмов.


[Закрыть]. На Шри-Ланке к нам присоединились еще два человека: Дик Дэлли, владелец торпеды, в которую, по его разумению, должны были скопом набиваться морские уточки, и Ник Холлис, врач, получивший медицинское образование в Лондоне.

Пациентов у Ника хватало. Раздражения кожи (на Шри-Ланке нас одолевали москиты), порезы об острые уступы кораллов (при плавании под водой) да и обычные ссадины и ушибы были частым явлением. Большая влажность и воздух, пропитанный соленой морской водой, не способствовали быстрому заживлению ран и болячек. Более других (если забыть о ране, полученной Питером Доббсом в самом начале плавания) пострадал Ибрагим. На переходе от Каликута до Шри-Ланки во время сильной бортовой качки, готовя еду, он случайно ударил себя в лодыжку острым ножом. Рана, поначалу казавшаяся пустячной, неожиданно воспалилась, и Ибрагим на долгое время стал пациентом Ника. Ибрагиму было больно ступать на поврежденную ногу, но он никогда не жаловался на боль и продолжал выполнять свои прямые обязанности, готовя нам превосходную пищу.

Когда северо-восточные ветры утихомирились, нам легче не стало: мы оказались в экваториальной штилевой полосе, ибо «Сохар» снесло далеко на юг, почти что к экватору. Мы очутились за сотни миль от земли, в пустынной части Индийского океана. Да и за то время, что нас сносило на юг, мы не встретили ни одного корабля.

Как я уже отмечал, меня стали тревожить убывающие запасы пресной воды и продуктов питания. Мы могли бы запросить помощь по радио, но я не питал никакой надежды на то, что наше обращение примут. Ведь даже в районе оживленного судоходства, когда в связи с ранением Питера мы посылали в эфир сигналы о помощи, ни одно судно нам не ответило, хотя некоторые из них находились в поле нашего зрения. Впрочем, наш экипаж достойно переносил возникшие трудности. Оманцы вообще не обращали на них внимания. Они верили в свой корабль, в своего капитана и считали, что трудности и невзгоды сопутствуют любому океанскому плаванию. Правда, в отличие от оманцев, европейцы, пожалуй, нервничали. Они замечали, что запасы пресной воды уменьшаются, а обеденное меню постепенно оскудевает. Однако изменить ситуацию я не мог. Мы оказались в положении мореходов времен Синдбада, жизнь которых зависела от милостей океана.

Когда «Сохар» штилевал, работы на судне почти не было, и люди зачастую слонялись без дела. Но однажды и в штиль нашему экипажу пришлось попотеть. 18 марта мы заметили, что у кормы корабля крутится большая стая макрелей. Мусалам кинул в воду лесу с наживкой, поклевка не заставила себя ждать, и на палубе затрепыхалась серебристая рыбка весом около фунта. К Мусаламу присоединились несколько человек, и вскоре около десятка макрелей оказались в принесенной корзинке, что обещало разнообразить наш ланч. Очередная поклевка, но у самой воды пойманную макрель внезапно схватила четырехфутовая акула. Леса натянулась и лопнула. Вглядевшись в воду, мы увидали, что поблизости крутится около двух десятков акул (размером с ту, что порвала лесу), устроивших на макрелей разнузданную охоту. Первым сориентировался Камис-полицейский. Найдя толстую лесу с большим крючком и насадив на него кусок одной из пойманных рыб, которую он разрезал на части, он бросил наживку в воду. Одна из акул, учуяв приманку, понеслась к ней стрелой. Оказавшись возле крючка, акула перевернулась на спину, чтобы приманку было удобнее проглотить, и та в один миг исчезла в ее раскрывшейся пасти. Камис-полицейский подсек и стал перебирать лесу, таща ее на себя. Акула судорожно забилась, почувствовав, что ее вытаскивают из родной стихии. Вода вокруг нее бурлила и пенилась. Камису стал помогать Абдулла, взобравшийся на планширь. Вдвоем они вытащили акулу на палубу. Рыбина запрыгала по палубному настилу, изгибаясь дугой и щелкая челюстями. Абдулла, схватив кофель-нагель, стал колотить акулу по голове, а Камис запрыгал вокруг, оберегая босые ноги и норовя ударить акулу ножом.

Примеру Камиса последовали другие оманцы. В море полетели лесы с наживкой, и вскоре палуба наполнилась пойманными акулами, которые изгибались дугой, подпрыгивали и щелкали челюстями, чтобы вцепиться во что придется. Вокруг акул шныряли взбудораженные оманцы, пуская в ход кофель-нагели, ножи и дубинки, но, стоило им утихомирить пойманных рыбин, как на палубе оказывались другие, только что пойманные. Однако в море акул, казалось, меньше не становилось. Они сновали вокруг нашего корабля и не думали уплывать: вероятно, их привлекал запах крови, покрывавшей палубу. Такого числа акул мне разом видеть не приходилось. В течение многих дней мы не видели в море ни одной рыбины, а тут – надо же! – помимо макрели, большая стая акул – откуда только они взялись?

–  Bas!Хватит! – наконец крикнул я, стараясь перекрыть возбужденные голоса разгоряченных оманцев.

Мы поймали семнадцать акул, и теперь мяса, рассудил я, хватит надолго. К тому же мне казалось, что оманцы забыли об осторожности. Одна из акул цапнула другую за хвост, а окажись рядом босая нога матроса, цапнула бы и за ногу.

–  Bas! Bas! – громко повторил я.

Оманцы смотали лесы. Теперь им предстояло разделать пойманных рыбин и заготовить впрок мясо. Расположившись на палубе, они приступили к этой работе. Однако случилось так, что в тот памятный день мы не только запаслись мясом, но и пополнили запасы пресной воды. Когда оманцы разделывали акул, на нас с линии горизонта стали надвигаться низкие темные облака. Но шквала не ожидалось, и теперь нам ничто не мешало запастись дождевой водой. Я распорядился взять большой кусок парусины и использовать его как резервуар для воды. Матросы бросились выполнять мое поручение.

Вдали загрохотал гром, засверкали молнии, прорезывая огненными зигзагами темные облака. Но вот по палубе забарабанили первые капли дождя, отскакивая от палубного настила. Затем облака заволокли небо над нашими головами, и дождь хлынул как из ведра. Матросы растянули парусину под гротом, с которого вода стекала ручьями. Один из них наступил на холст, а другие, расположившись по периметру парусины, приподняли ее края, и из образовавшейся впадины оказавшийся в ней матрос, стоя по колено в воде, стал черпать воду ведром, которое по цепочке передавали к грот-люку, откуда воду перекачивали в пустую цистерну. Несмотря на то что все промокли до нитки, люди были довольны. За полчаса мы запаслись водой на четыре дня.

– Впредь готов хоть по горло стоять в воде! – с довольным видом произнес Эндрю (это он черпал воду из парусины).

Пока другие матросы запасались водой, Эйд и оба Камиса разделывали пойманных рыбин. Дождевая вода у их ног смешивалась с кровью акул, над ними громыхал гром, немилосердно сверкали молнии, и оманцы, орудовавшие окровавленными ножами и напевавшие во время работы залихватскую песенку, походили на персонажей феерии, волшебного зрелища, в котором они являли собой нечистую силу. Впрочем, дождь усердно поливал палубу, и окрашенные кровью потоки воды, устремлявшиеся в шпигаты, постепенно бледнели, а потом и вовсе приобрели присущую им прозрачность. За час оманцы заготовили четверть тонны акульего мяса, которого, как я счел, нам хватит на месяц. В тот же вечер часть мяса пошла на ужин, а остальное оманцы пересыпали солью и сложили рядом с носовым люком. В последующие дни, когда ярко светило солнце, мясо сушили, разложив его на планшире. Оно немного попахивало, но тем не менее служило мне утешением, ибо теперь еды у нас было вдоволь.

На следующей неделе мы изготовили из парусины резервуар для воды, не требовавший обслуживания. Когда начинался дождь, вахтенные матросы устанавливали эту емкость под гротом. Чаще всего дождь начинался сразу после наступления темноты (когда спать было еще рано), лишая команду комфортного отдыха. В часы отдыха (когда не шел дождь) члены нашего экипажа собирались кто на баке, кто на шкафуте. Шкафут освещался керосиновой лампой, подвешенной над грот-люком. Здесь собирались, как правило, европейцы; кто-то играл в шахматы, кто-то читал. Оманцы обычно собирались на баке, откуда доносились их еле слышные голоса, а иногда – тихое пение, сопровождавшееся глухими ритмичными ударами барабана. На судне по вечерам зажигали еще одну лампу, висевшую на корме. Она выхватывала из тьмы нашего рулевого, сидевшего на планшире и управлявшего кораблем. Впрочем, в штиль работы у него не было. По вечерам чаще всего стояла пасмурная погода, но, когда небо было безоблачным, Ник Холлис, большой знаток астрономии, с энтузиазмом рассказывал нам о созвездиях, приводя название каждой навигационной звезды. Глядя на эти путеводные звезды и всматриваясь в темноту тропической ночи, я ощущал себя мореходом прежних времен – времен, когда арабские искатели приключений, такие как Синдбад-мореход, отправлялись в дальние плавания, повинуясь неукротимому «зову моря».